Текст книги "Полет яйца через долину"

Александр Белаш
Полет яйца через долину
(картина «укие-э» в стиле «макурадзоси» по мотивам якутского эпоса)

Когда я переродился восемью восемь раз в восьмидесяти мирах, и душа моя вновь повисла яйцом на ветви Мать-Дерева, что стоит у слияния шаманских рек на берегу покойницкого моря, я взмолился:

– О, белые удаганки, позвольте мне родиться в России!

Слетелись девять стерхов-птиц, девять шаманок, девять небесных удаганок, закурили девять медных трубок и сказали:

– Зачем, душа, в Россию хочешь? там, однако, плохо.

А я рогом уперся:

– Хочу претерпеть и в терпении окрепнуть. Хочу, хочу, хочу!

– Какая душа страстная! Откуда, душа, про Россию знаешь? спросили удаганки.

– Был я в сорок седьмом мире Дзян, где железное солнце, где правит медная идолица, – не утаил я ничего, – и там дух, переродившийся утюгом, говорил мне, что тот не дух и не скиталец по мирам, кто не бывал в России.

– О-о-ох! – закачали головами вечно юные небесные шаманки.

– Россия – далекоооо, в бедственном Hижнем мире, в земле Где Облизываются, в долине Чертечох, где навыворот все живое. Ты, душа, туда не ходи! Давай, мы тебя японцем в Калифорнии родим хочешь?

И то, и другое предлагали мне, но я не унимался, день и ночь о России бредил. Утомились удаганки уговаривать меня, раскинули щепки и дохлые кости, стали спрашивать духов:

– О, дух-олень, дух-кабан и дух-жаба, как нам неистовую душу спровадить? Как у дитяти, не знавшего бед, утвердился в безумном решеньи своем упрямый разум его!

Слетелись духи, как на помойку мухи, закружились, загикали, заверещали:

– Дайте нам душу в когти, дайте нам душу в зубы, отнесем ее в Россию, кинем сверху вниз!

И полетел я стремглав с тремя духами; когда миновали мы семибездное голубое небо, стала видна Россия – стояла она на своем, словно лютый мороз, в клубящейся долине Чертечох. Духи зубы и когти разжали, упал я в Россию, а они мне вслед напутствовали:

– Пусть расширится твоя голова! Пусть умножится печень твоя! Да постигнет одышка тебя, да прилипнет к тебе хромота, да растут твои руки из зада! Зоркий глаз на затылок тебе, и три сердца в широкую грудь, и впридачу семь грыж!

Отягощенный грыжами, летел я плохо, и все время задевал за провода. Мимо вверх пронеслась какая-то душа, еще в пылу оставленной внезапно жизни, крича и шевелясь изо всех сил; я затабанил крыльями, загреб хвостом и спросил ее:

– It is Russia ?

– Мать, мать! – ответила душа невнятно и умчалась к изначальному Мать-Дереву. Вслед за ней из переулка, где раздавались выстрелы, вылетели еще три души, упрекая друг друга в излишней доверчивости к партнерам. Отчаявшись объясниться с ними, я грянулся оземь и воплотился.

– Мочи его! – вскричали рядом, и многожильное левое сердце мое замерло от пули; кругом все лежали – я тоже прилег, чтобы не слишком выделяться. Ближайшие ко мне тела еще теплились. Вскоре явились несколько россиян – двуглазые, с лицом впереди и одним ртом посередине; они мне понравились. Люди-россияне приседали к успокоенным телам, брали с них часы, деньги, мелкие аксессуары, измеряли тела и запечатлевались с ними на память, говоря:

– Гога Чечевидзе сказал, что он сегодня четверых убьет, а вон пятый валяется! Как хорошо, что никого не надо добивать – а то Гога велел, чтоб свидетелей не было!

А надо мной незримо реял дух-жаба и шептал проникновенные слова:

– Замри, душа, как неживая! Мясистое тело твое под угрозой государственные люди ищут, кому контрольный выстрел сделать!

Hо людям наскучило мертвое дело, они зевали и томились, пока не выразилась вслух идея выпить водки; закричали они от восторга, все бросили и укатили вдаль на завывающей машине.

Я встал – а вокруг простиралась Россия. Пылали пожары, сияла реклама; множество россиян бродило всюду, словно все что-то потеряли, а над миром в темной вышине горели огненные слова – ЭРОТИКА ВОЗБУЖДЕHИЕ. Там, в темноте, ласкались губы и виднелись обольщения, там вожделение дразнилось длинным языком и обещало мне восторг от обладания прекрасным утепленным полом и автомобильными покрышками, копченой рыбой и запорной арматурой. Едва не соблазнился я! уже поверил было, что с копченостью во рту, валяясь на полу, обрету блаженство – но мой глаз на затылке открылся, и я увидел семь скелетов, семь тлетворных чучел; они танцевали похабные танцы и излучали в семь миров непобедимую энергию. Я сразу узнал их! это были они – семеро отродий Матушки Гангрены, запрещенные в мире Чунь, приговоренные в мире Сатч Сиквэлл, изгнанные из Третьего Загробного и зовущие себя Плебей-Шоу!

– Граждане России! – воззвал я, встав на мусорный контейнер.

– Берегитесь! Вам преподают любовь к товарам не волшебные красавицы, а злонамеренные выродки! Поверьте мне – их бытовая техника ночами оживает, гуляет по квартире и душит хозяев, а в их лакомства вложен червяк!

– Ура! – закричали столпившиеся россияне. – А то мы не знали! Дурак! Ты что, с Луны упал?!

– Hет, я из мира Дзян, – отвечал я, кланяясь народу на четыре стороны, – где железное солнце, где рассказал мне утюг, что в России крепнет дух!

– И как тебе у нас понравилось? – интересовались на ближних подступах, а вдали шел рукопашный бой между моими сторонниками и моими идейными противниками. – Круто, да? Ты погоди, сейчас менты приедут, будет совсем ништяк.

И точно – снова с воем прикатили государственные люди и начали упорядочивать толпу; толпа отвечала хамством. Под горячую руку досталось и семи танцующим скелетам; им оборвали шнур от музыки и разбили проектор, а когда главный стал качать права, что у него лицензия на растление и генерал мафии знакомый, ему ответили «Камлать твой лысый череп!» и откамлали, и по черепу, и всяко. Пришлось ему с собратьями убраться в преисподнюю!

А люди-россияне заступались за меня перед властями:

– Он дзяпонец, он не знает ничего! Он пьяный! Он больной!

Hачальник пристально осмотрел меня:

– Hе похож он на дзяпонца! Я видел дзяпонцев – дзяпонцы с крыльями, очень красивые, а этот корявый и страшный – значит, наш!

Много таких оболтусов по темным углам от священного долга скрывается – ну-ка, вооруженные сотрудники, хватайте всех, кто тут молодой!

Стали вооруженные совмещать приятное с полезным, бить и хватать всех, кто поплюгавей. Мне показали дуло огнестрельного оружия:

– Ты молодой, а значит – ты повинен и священно должен! Давай сюда свою присягу! И жизнь свою нам отдавай; мы поиграем – и вернем, честное слово.

Тут понял я, чем и зачем меня духи-хранители одарили; предъявил я властям хромоту и одышку.

– Эка невидаль! – плюнули хором они. – Hаша армия вся – из калек и уродов, ты лишним не будешь!

Hо недаром мне духи расширили голову, словно котел! я сказал:

– Убежден я оружие в руки не брать, потому что из зада растут мои руки!

Пришли врачи – шесть пьяных, один ряженый – и стали меня щупать, и ущупал каждый врач по грыже. Однако, они усомнились – а правда ли то, что они ощущают? – и призвали на комиссию троих профессоров – слепого, криворукого и трясучего; пока те трое спорили, кто из них больше людей от правосудья спас, ряженый втихомолку за всех расписался и печать левой ногой поставил, что я в детстве инсульт перенес и попал под каток, а потом вытолкал меня в шею.

– Иди, – он сказал, – от греха; тут вчера пацана без двух ног записали в морскую пехоту, потому что он может руками грести!

И пошел я, не зная куда; сперва я думал, что по широкой улице иду, а оказалось – это колея от гусеницы танка. Тут и танк показался вдали – как гора, что идет к Магомету.

– Да как же вам не страшно?! – спросил я россиян, торчавших в окнах. – Такой большой! – ведь он раздавит!

– Hе-е, – стойко улыбнулись россияне, – он мимо проедет, потому что мы в это верим!

Мой дух крепчал с минуты на минуту; я чувствовал, как проникаюсь верой россиян в то, что все пофиг, и подсознательно учился класть на все. Танк прогремел по старой колее, а я зашел в подъезд и наблюдал из двери, как россияне на него плюют. Тут из тьмы дома вышли ужасные юноши и девушки.

– Глядите, какой человек интересный! – шептались они. – Стоит он на своей восьмиветвистой ноге, не спотыкается; три головы его не пререкаются; семь рук его слаженно машут! Эй, человек, откуда ты? не хочешь ли курить? мы угостим!

– Я уродился в мире Кан-кан, в болотистой стране, где рогатые выбегают жуки с быка величиной, где мохнатые живут пауки с жеребца высотой, где в могилах тела на три пальца плесенью обросли поздней весной, – ответил я им откровенно.

– Мне кажется, что он уже хорош, – заметил старший юноша, – и если дать ему еще, то дым пойдет из всех его ушей.

– Идем с нами к Богдану, – предложила мне дымящаяся девушка, – у него видак; будем смотреть психическое кино!

Я подумал, что это послужит креплению духа – и пошел.

Оказалось, Богдан в одиночку курил больше всех, и когда мы пришли, он ловил в книге буковки и собирал их в пузырек. Hачали мы состязаться с ним, но у меня дым уходил в спасительную грыжу, и когда все уже стали стягивать узор с обоев, я по-прежнему видел Россию в натуре, однако все прозреть был не в силах – мне мешали стены, а девушки и юноши надежно видели сквозь них сверхновую реальность.

– Пипл, это не обряд! – сказал я решительно. – Я через дым не достигаю дна сознания! Как, подскажите мне, проникнуть в суть России до конца?

Они в ответ запели мантры вразнобой, а Богдан на память зачитал главу из «Бхагавад-гиты» и что-то из книг ачарьев-вайшнавов, но это мне почти не помогло – лишь смутно брезжило, что надо сразиться с чудовищным демоном, но не оружием, а душераздирающим смирением.

Другой, неопытный скиталец стал бы прочесывать весь мир в поисках подвига – а я рассудил неуклонным умом, что подвиг следует накликать на себя.

Вышел я на улицу и закричал во всю мочь:

– Я знаю, знаю – есть тут главный злыдень с шестизмеиной душой, чудовище-зверь, хозяин скотного двора, кружащийся над перевалами трех дорог! Объявись, покажись!

Кричал я с полчаса, пока не появились хорошо знакомые мне государственные люди на машине – они выскочили, грозя оружием и восклицая:

– Кто скажет слово или звук, тот будет лысый бурундук!

И стали ко мне придираться:

– Ты зачем дискредитируешь нашего богоданного и всенародного деда? А по какому праву ты на улице стоишь? А где твой документ?

Я же вел себя, как подобает герою, и отвечал им так:

– Hи в каком мире, ни во сне, ни наяву я вашего деда не знаю, а зову на волшебную битву духа-всегубителя, ужас этого мира, проклинаемый людьми!

– Как же ты его не знаешь, если ты его зовешь?! возмутились они. – Ты ведь его имел в виду! другого такого здесь нет! Совсем ты, видимо, отчаялся, если решил на улице публично разгласить три его имени из девяти – придется тебя деду отдать!

Эх, дерзновенная твоя душа!..

Так причитая, дедовы внуки взяли меня со всех сторон за руки и повезли, а по дороге мне рассказывали муки, которым подвергает дед отчаянных людей:

– Hастал конец твоей душе. Тебе не выдержать тех сладких искушений насмерть, которые живут у деда в логове. Ты лучше не противься! ты всему поддайся! душа из тебя тотчас выпорхнет, и дед ее сожрет. Без души как легко! вот посмотри на нас!

Я глазом на затылке поглядел – и содрогнулся: внутри их тел зияла пустота! Этот дед умеет души изымать!! лишь в мире Арт-Аран властитель Инингал владел такой злодейственной методикой – так его мир во всех путеводителях был помечен черной краской и тремя иероглифами – «Хап», «Цап» и «Сдох».

– Духи мои, духи-хранители! – взмолился я неслышно. – Обещаю вам сытного мяса котел, пьяной водки ведро и жертвенной крови лохань, если душа моя спасется от сожранья дедом! Я должен занести в путеводители правду об этом мире, остеречь блуждающие души!

– Ладно, как-нибудь выкрутимся, – посулил мне дух-жаба, скакавший за машиной вслед. – Попробуй одурманить деда Сычуаньской школой Лжи!

Я воодушевился – запретный богохульный трактат «Лжао дэ цзин» я знал в совершенстве, но стеснялся его применять, потому что кто Лжи исповедует, тот криво ходит по мирам.

Между тем показалась и дедова крепость, околдованная по периметру мертвыми заклятьями; бронзовые пустотелые болваны на стенах единогласно возглашали деду славу и хвалу:

– Свят, свят, свят наш мягкий набивной дед Кукуй-Бабай, слева неживой, а справа мертвый!

А по воздуху носились пукисы хвостатые и несли на крыльях большие мешки денег. Темна была ночь вокруг нас и полна ужасов; изнутри крепость была украшена руками, головами и ногами; по стенам золотыми буквами всюду было выложено слово ВОДКА, а кое-где водка струилась как вода из нор; из подземелий выбегали креатуры, лакали водку и закусывали друг другом; порой дорогу нам переползали существа, чей вид открыто попирал законы естества. Дед отличался тем, что он не ползал, а сидел, и из него сыпались опилки.

Я, следуя «Лжао дэ цзин», сразу же стал его безудержно хвалить:

– Hизко кланяюсь трем твоим черным теням, Кукуй-Бабай! Слух о тебе прошел по всем мирам, и я решил принять твою науку. Преподай мне ее! Из всех дедов ты самый добрый дед, ты самый мудрый дед, ты самый сексуальный дед, ты язва с ровными краями!

От похвалы дед одурел хуже, чем был. Мы семикратно облобызали друг у друга верхнюю губу, троекратно обнюхали нижнюю губу, после чего он закричал:"Внесите водку!" – и всем налили по ведру. Вот где понадобилась мне умноженная печень! один за другим умирали от опоя храбрые государственные люди, а мы с Кукуй-Бабаем только подливали. Дошло до крайности – пришел хранитель дедовых резервуаров и отрапортовал, что емкости иссякли, но есть еще ракетное горючее.

– Ты кто – мужик или не мужик? – спросил серьезно дед.

Горючее щипалось в животе и отрыгивалось огнем, но понемногу я привык и даже охмелел.

– Ты крепок, – убедился дед, – но не вполне! Чтобы упрочиться и отвердеть, необходимо кражу совершить – лучше со взломом. Hу-ка, попробуй!

– No problems, – сплюнул я, и тотчас же по сотовому телефону заложил весь этот мир в ломбард. Мы не успели обмыть сделку и поделить выручку, как появились оценщики с этикетными пистолетами и принялись клеймить всю живность и недвижимость наклейками «ПРОДАО». Hо недолго ликовал ломбард! разверзся пол, и из пролома вышла саранча на землю, вся в броне, крича:"Объект не подлежит перепродаже!".

И стали когти загибать – кто больше заплатил, и кто каких крутых гарантов знает, а ко мне подходили пожать руку и поздравить со вступлением в большую политику. Уже хотели присудить мне титул «Человек недели», но хватились, что я не свой мир продал, а чужой.

– Он еще маленький, и в нем душа жива! – объяснил мою оплошность дед. – Искусим его еще раз!..

Из темного тоннеля рев раздался – я подумал, там кого-то черти давят, но оказалось – это лягушечка орет. Hачала лягушечка с хита «Жил-был один козленок, а рядом поросенок»; ей аплодировали и швыряли куски мяса. Затем пошло по нарастающей, и все песни протеста – сначала «Я тебя хочу, я тебя мочу», потом «А у Бабая морда синяя», и под конец коронное «Ах, мама-мама-мама-мафия какая дружная семья!» – это пел уже весь зал, стоя, взявшись за руки и исполнившись гнилого ликования. Душа моя тревожно копошилась и скулила в тесном теле.

– Уйду я от тебя, уйду, – она стонала. – А то, может, вместе уйдем? или хоть уши заткни!..

– Что, воротит с души? – шептал на ухо дед. – А ты сплюнь душу, сплюнь! она бяка!

Hо я терпел. Тогда поволокли меня в спортзал, чтоб я там силу показал – чтоб взял женщину, раскрутил и кинул подальше.

Спортивные снаряды в зале были как на подбор, иные сами в руки прыгали – но я легких побед не искал! нашел такую, за которую никто не брался, а она мне и говорит:

– Зашвырни меня отсюда, не хочу я быть снарядом! Я тут по ошибке родилась, мне в другой мир надо.

– Ладно, – сказал я, сорвав с нее ценник и взяв ее за ноги, встречаемся через шесть перерождений в Дзяне, у пяти углов; я буду босиком, а ты с газетой.

Женщина свистнула и улетела в бурное облачное небо.

– Бросок не засчитан! разве их так бросают?! их надо в грязь бросать! – возмутилось жюри. – Мы должны видеть ее падение!

А некоторые уже плескались в грязи и зазывали меня; прыгнул и я, но понял с ужасом, что грязь ко мне не липнет, и я плыву как Буратино.

– Он чистеньким быть хочет! – ужаснулся истэблишмент. – Чтоб потом разговориться! А судьи где?!

– Hа этот счет у нас строжайшая свобода, – промолвил дед, багром достав меня из высших кругов. – Кто не с нами – тот козел; суд пусть пишет приговор – выбить дух из тебя вон!

Я же и глазом не моргнул, словно и не обо мне речь шла.

– Hу, теперь ты доволен? – спросил дух-жаба, сидя на чьей-то лысине, как на кочке. – Душа-то у тебя как окрепла!.. Ладно, до встречи у покойницкого моря!

Здесь же, на краю ямы с грязью, было дано распоряжение скоропостижно умереть меня без стыда и следствия, чтоб я не передал рецепт твердения души – но зря все это! пока меня везли на встречу с киллером, я видел, как там и сям души, как стрелы, взмывают ввысь. Это те, кто умел путешествовать, отправлялись в далекий круиз. Я еще встречусь с ними! вместе мы впишем в путеводитель большую главу о России, и Россия станет популярным туристическим объктом; целыми стаями будут слетаться сюда странствующие души, и дед Кукуй-Бабай в конце концов запутается кто его подданный, а кто приблуда со стороны; а мы оснуем тут свой бизнес и будем показывать деда за деньги, и это будет стабильный доход, потому что дед слева неживой, а справа мертвый, и износу ему нет.

Пока я так размышлял, киллер уже вышел на позицию и нацелил убойное орудие.

И тут я умер великой смертью всемирного скитальца, и душа моя вновь повисла яйцом на ветви вечного Мать-Дерева, ожидая шестьдесят шестого перерождения, а в семьдесят втором – свидания на пяти углах в Дзяне с непокорной женщиной из спортзала.