Текст книги "Покушение"

Глава 4

Арестованного на месте преступления в квартире Барановой парня привели в отделение милиции.

– Значит, отец на фронте, мать в тылу не жалеют сил, чтобы скорее покончить с врагом, а ты шаришь по чужим квартирам, – сверив с протоколом основные данные, сделал вывод следователь.

– Да говорю же, не брал я ничего, – упрямо отрицал свою вину парень. – За кошкой я туда ходил…

– Как же она, интересно, в запертую квартиру попала? – усмехнулся следователь.

– В том-то и дело, что она открыта была!

– Кто же ее в таком случае открыл?

– А я почем знаю?..

– Не очень-то верится. Получше придумай чего-нибудь, – посоветовал следователь.

– И придумывать нечего. Там весь пол ломом переворочен. Все доски вывернуты. И стены везде прошурованы. А где у меня лом? Что я его, съел? – стоял на своем парень.

Следователь еще раз внимательно перечитал рапорт старшего милицейского наряда. Заглянул в какие-то бумаги.

– Твоих отпечатков пальцев на ломе действительно не обнаружено, – сказал он. И добавил: – Но и кошки тоже никакой в квартире не нашли.

– Говорю вам, не брал я ничего и не знаю ничего, – настойчиво повторил парень и, понизив тон, добавил: – Кольку Грача спросите. Он знает. А я ничего не знаю.

Упоминание о Граче мгновенно насторожило следователя. Грач был отпетым уголовником, занимавшимся в основном мелкими квартирными кражами.

– Когда же ты видел его? – сразу спросил следователь.

– Еще на прошлой неделе, – ответил парень.

– А откуда тебе известно, что он знает?

– Сам слышал.

– Где? Когда?

– Сам он Нинке Фиксатой в «Арсе» говорил, что у врачихи должно быть желтенькое. Раз она уехала еще до войны, то с собой его не потащила. Значит, оно у нее где-нибудь тут припрятано…

– Еще что? – записывая показания, спросил следователь.

– Говорил, что, значит, надо пошарить, – буркнул парень.

– С кем собирался? Кого называл?

– Больше я не слышал.

– Где сейчас проживает Грач?

– Не знаю.

– А кто знает?

– Нинка должна знать…

– Ладно. Дальше сами разберемся. Спасибо и за это, – поблагодарил следователь.

Парня увели. А следователь быстро направился к начальнику отделения.

Через несколько минут наряд милиции в десять человек на двух машинах выехал на Малую Грузинскую улицу, где, по имеющимся данным, проживала некая Нинель Скоморошкина, именуемая среди своих Нинкой Фиксатой. А еще через полчаса на квартире Скоморошкиной были пойманы с поличным и арестованы три человека во главе с Грачом. Компания пьянствовала и фактически была застигнута врасплох. Тут же были свалены вещи, похищенные у Барановой. В основном это была одежда, посуда и хрусталь. В том числе небольшая старинная хрустальная люстра с голубыми и рубинового цвета подвесками. Часть посуды компания использовала по прямому назначению. Вареная картошка лежала на столе в большом фарфоровом блюде, квашеная капуста – в салатнице производства фабрики Кузнецова. В прозрачном, как слеза, хрустальном штофе тускло мутнел самогон. Его разливали в дорогие, зеленоватого оттенка лафитники. Здесь же лежала небольшая металлическая шкатулка со взломанной крышкой и валялись какие-то фотографии, разбросанные по всему столу.

Когда все ворованное имущество было переписано, старший наряда спросил Грача:

– Золото где? Драгоценности?

– Не было их, гражданин начальник, – меланхолически ответил Грач.

– Темнить не советую, – предупредил старший.

– Да точно не было, гражданин начальник, – поклялся Грач. – Тайник ковырнули. Шкатулку взяли. А в ней вот эта муть.

– Какая муть? – не понял старший.

– А вот, снимочки эти. Знали бы, разве полезли бы…

Только сейчас старший наряда обратил внимание на фотографии и взял их в руки. На них были изображены какие-то здания, улицы, мосты, люди. Старший наряда повертел фотографии в руках. «И зачем их было прятать в тайник? Наверняка крутит что-то бандюга. Ну да следователи разберутся», – решил он, уложил снимки обратно в шкатулку и привез их в отделение милиции.

Следствие по делу ограбления квартиры Барановой пошло своим чередом. Но начальник отделения, тщательно изучив фотоматериалы, сразу обратил внимание на то, что многие запечатленные на них объекты фотографировать было запрещено. Почувствовав в этом что-то неладное, он не стал разбираться, кто и зачем все это делал, а изложив суть происшедшего в рапорте, отправил его вместе со шкатулкой и фотографиями в НКГБ.

Глава 5

Грейфе было не привыкать получать задания от вышестоящего начальства. Иногда такое случалось по нескольку раз на день. Одно накладывалось на другое. И было тяжеловато. Но всегда, получив очередное задание, он неизменно отвечал:

– Будет сделано.

И при их последней встрече с шефом РСХА он тоже ответил твердо:

– Будет сделано, обергруппенфюрер.

Но уже тогда подумал: «Как же, однако, не вовремя». И это, если смотреть на дело с его точки зрения, вполне соответствовало действительности. Работы у восточного отдела и без этого задания хватало.

Созданный в начале сорок второго года специальный разведорган «Цеппелин», размещавшийся в Австрии и именовавшийся для краткости «Цет-VI», и все три входившие в его состав дислоцировавшиеся на советско-германском фронте отделения: «Русланд-Норд», «Русланд-Митте» и «Русланд-Зюд» и имевшие к восточному отделу VI управления РСХА самое прямое отношение были заняты повсеместной перестройкой своей работы. Она была вызвана тем, что заброска в советский тыл хоть и многочисленных, но мелких групп диверсантов, как показала практика, не оправдала себя. Монолитность советского тыла, сплоченность советских людей, в любую минуту активно поднимавшихся на борьбу со шпионами и диверсантами, оказались непосильными для мелких групп «цеппелиновских» и абверовских лазутчиков. Учитывая это, восточный отдел в спешном порядке отрабатывал операцию «Волжский вал», ставившую своей задачей организацию на советской территории крупных диверсионных формирований. Такие формирования должны были в первую очередь надежно и на длительный срок нарушать в советском тылу коммуникации, связывающие фронт с Уралом и промышленными предприятиями оборонного значения, расположенными в Сибири. Кроме того, восточному отделу РСХА и руководству «Цеппелина» казалось, что «для ликвидации диверсионных групп крупного масштаба потребуется помощь действующих частей Красной армии – местные органы не в состоянии оказать должное сопротивление диверсионным формированиям. Крупные, хорошо вооруженные группы сумеют привлечь на свою сторону немецких военнопленных, освобожденных ими из лагерей. Растущие диверсионные группы будут останавливать поезда с оружием и вооружать лиц, присоединившихся к ним». Таковы были планы. Они были утверждены. И надо было скорее их выполнять. А тут новое задание, да такое, которое исходило от самого рейхсфюрера. А может быть, даже и от фюрера. Вот почему Грейфе, помня строжайший приказ Кальтенбруннера не терять напрасно ни одного часа, отложив все другие дела и заботы, в том числе и выполнение операции «Волжский вал», уже через три дня, имея совершенно четкий план действий по подготовке выполнения нового задания, попросился на прием к начальнику РСХА. Естественно, перед этим он обо всем доложил своему непосредственному начальнику бригаденфюреру Шелленбергу. И даже предложил ему проинформировать о проделанной работе вышестоящее руководство. Но Шелленберг категорически отказался от этой чести.

– Сами, сами, Грейфе, доложите, – подчеркнув особое доверие, дружески похлопал начальника восточного отдела по плечу Шелленберг и добавил: – Только из первых уст должен узнать обергруппенфюрер о ваших предложениях.

Грейфе и жест, и напутствие бригаденфюрера понял по-своему. Шелленберг явно не хотел ввязываться в это дело, по крайней мере до той поры, пока не обозначатся какие-то конкретные гарантии его успеха.

Другое дело Кальтенбруннер. Тому некуда было деваться. Он принял Грейфе немедленно. Он даже отложил ради этого самим же им намеченную встречу с представителем министра труда доктора Лея, с которым должен был решить очень важный вопрос о дополнительной рабочей силе, то есть о новых тысячах узников концлагерей, посылаемых на заводы, шахты, поля и дороги империи.

Всякий разговор с любым человеком, который на иерархической лестнице рейха стоял ниже его, Кальтенбруннер начинал с въедливого разглядывания собеседника. И независимо от того, решалась ли судьба визитера, или он пришел к обергруппенфюреру с докладом, или начальник РСХА вызвал его к себе для того, чтобы объявить ему о повышении по службе, серые немигающие глаза хозяина кабинета неизменно делали свое дело: они ясно говорили пришедшему о том, что видят его насквозь, читают все его мысли, следят за всеми его помыслами.

– Хайль Гитлер! – поприветствовал Грейфе начальника РСХА.

– Хайль, – спокойно ответил Кальтенбруннер. И пристально посмотрел на своего подчиненного.

Грейфе, хоть и привык к этому взгляду, сразу ссутулился и, сделав небольшую паузу, продолжал:

– Обергруппенфюрер, выполняя ваш приказ, мы составили план предстоящей работы и пришли к выводу, что ее одновременно надо разворачивать в четырех направлениях. Мы будем подбирать кандидатуру агента, который мог бы успешно выполнить задуманную акцию. Предстоит создать специальный самолет для доставки его в глубокий тыл русских. Необходимо сконструировать и изготовить специальное оружие, которое обеспечит надежное проведение акции. Непременно, для того чтобы исключить всякие случайности, следует опробовать это оружие в условиях, максимально приближенных к действительным.

Кальтенбруннер сел за стол.

– Расскажите поподробней. По порядку, каждый пункт, – приказал он.

– Кандидатура агента, – начал излагать соображения отдела Грейфе. – Нет сомнения в том, что только чистокровный ариец и убежденный, преданный фюреру национал-социалист был бы лучшей кандидатурой. Но поскольку работать агенту предстоит в глубоком тылу врага, постоянно общаться с его сверхфанатичным, подозревающим все и всех населением – от этого варианта приходится отказаться. И в первую очередь потому, что ни один наш агент не имеет для выполнения этого задания достаточной языковой подготовки. Поэтому, обергруппенфюрер, хотя мы и помним указание фюрера о том, что русским нельзя доверять никогда и ни в чем, тем не менее считаем, что кандидата в агенты следует подбирать именно из русских, добровольно перешедших на нашу сторону, беспрекословно принявших национал-социализм, неоднократно проверенных нашими службами и зарекомендовавших себя на деле ревностными исполнителями всех поручений и приказов…

– И не только этого, – прервал Грейфе обергруппенфюрер. – Помимо всего того, что вы сказали, подобрать надо еще и такого, для которого абсолютно исключено благополучное возвращение к своим. Он должен бояться своих соотечественников больше, чем людей Мюллера.

– Это указание будет непременно учтено, обергруппенфюрер, – щелкнул каблуками Грейфе. – Согласно четвертому пункту нашего плана отобранный нами агент непременно будет лично испытывать свое оружие на соответствующих целях.

Кальтенбруннер удовлетворенно кивнул.

– Думали ли вы также о том, Грейфе, одному, двум или даже трем агентам поручить выполнение этой акции? – спросил он. – Каково ваше мнение по этому вопросу?

Вопрос был щекотливым. При обсуждении его мнения в отделе разделились. Тем, кого больше всего беспокоила конспирация, казалось, что акцию может и должен осуществить только одиночка. Те же сотрудники отдела, которые четче других представляли себе, с какими колоссальными трудностями агенту придется столкнуться в русском тылу в том случае, если он будет действовать один, с самого начала высказывались за коллективное выполнение задания. В конце концов сошлись на том, что на всякий случай у основного агента с самого начала подготовки должен быть равноценный во всех отношениях дублер. Грейфе, которому совершенно не хотелось обсуждать сейчас этот вопрос с начальником, вынужден был тем не менее рассказать ему, что было решено.

Выслушав его объяснения, Кальтенбруннер неожиданно встал из-за стола и, скрестив руки на груди, как это любил делать рейхсфюрер, несколько раз прошелся по кабинету из угла в угол. Грейфе понял, что начальника осенила какая-то мысль, и моментально умолк. Он бы мог, конечно, добавить к сказанному еще кое-что. Высказать, например, свое личное мнение по этому вопросу. Но он промолчал…

– А почему бы вам, коль вы думали о двух агентах, не проработать вариант мужчины и женщины? – остановившись вдруг как столб, спросил Кальтенбруннер. – Да-да, Грейфе! Именно так! Мужчина и женщина. Возможно, семья. Возможно, какие-то другие взаимоотношения. Русские, во всяком случае простые люди, весьма патриархальны. И меньше всего склонны в чем-либо подозревать жейщину. А?

Прием для Грейфе был не нов. И если бы дело касалось засылки агентов куда-нибудь в Англию или Америку, то, скорее всего, в отделе именно на такой паре и остановились бы. Но в Россию! В эту чертову полуазиатскую-полуевропейскую страну, в которой должным образом не удается проявить себя даже опытнейшим, законспирированным там еще задолго до войны лучшим агентам не только их отдела, но и хваленого абвера! Что может сделать женщина в России? Однако Кальтенбруннер явно был доволен своей выдумкой. И Грейфе не замедлил признаться:

– Это, обергруппенфюрер, нам в голову не пришло…

– Очень жаль, – не без удовольствия заметил Кальтенбруннер. – Впрочем, в нашем деле приоритет не так уж важен. Куда важнее окончательный результат. Одним словом, подумайте. И выкладывайте соображения по следующему пункту.

– Разработка и техническое обеспечение операции нам представляется не менее важной стороной дела, обергруппенфюрер, – сразу с места в карьер перешел Грейфе. – Провал, ошибки по техническим причинам должны быть полностью исключены. Используемая в операции техника должна обеспечить стопроцентную гарантию безопасного перелета через линию фронта, благополучное приземление на ограниченном, открытом участке местности, включая кустарник, кочки, а также болотистую местность, преодолеваемую гусеничной техникой. Учитывая все это, обергруппенфюрер, мы пришли к выводу, что для обеспечения намечаемой операции необходимо создать специальный самолет.

Сказав это, Грейфе выжидающе посмотрел на начальника РСХА. Хотелось увидеть его реакцию. Но тот и глазом не моргнул. Принял как нечто само собой разумеющееся. Больше того, даже чуть заметно кивнул. То ли тем самым хотел сказать: «Продолжайте», то ли: «А это уж ваше дело, создавайте хоть целую эскадрилью». Во всяком случае, Грейфе понял, что никак и ничем не поразил обергруппенфюрера. И продолжил свой доклад:

– Мы уже связались с несколькими конструкторскими бюро. Наиболее перспективным может оказаться наше сотрудничество с фирмой «Мессершмитт». У нее самый большой опыт по созданию специальных самолетов. И уже почти готов проект очень похожего на тот, который нам нужен…

– Вот это-то я и хотел услышать, – прервал оберштурбаннфюрера Кальтенбруннер. – Не хватили ли вы тут, Грейфе, лишку? Вы знаете, сколько проходит времени от проекта до действующей модели? А у них, как вы говорите, проект готов только почти.

– Мы указали им срок, обергруппенфюрер. Они сочли его реальным, – ответил Грейфе.

– А какой вы им указали срок?

– Десять месяцев, обергруппенфюрер. Быстрее и мы не уложимся.

Кальтенбруннер задумался. Конечно, было бы прекрасно осуществить акцию месяца через два. Хорошо – через три-четыре. Но от желаемого до действительного всегда большой шаг. В данном случае скрупулезный Грейфе определил его почти в год. Это было далеко не прекрасно и даже не хорошо, но это было реально. Кальтенбруннер не сомневался в том, что в восточном отделе подсчитали все по минутам. И все же, как ни подсчитывай, идет война: не хватает того, нет другого, доставать все это придется через третьи страны, так что и год – это еще терпимо. Но все же год! При тех совершенно неожиданных поворотах, которые теперь то и дело случаются на Восточном фронте, сколько за год воды утечет!

– Фюрер может не согласиться с таким сроком, Грейфе, – заметил Кальтенбруннер.

– Всякая поспешность, обергруппенфюрер, может привести к непоправимым ошибкам, – твердо ответил Грейфе.

– Это тоже верно, – вздохнул Кальтенбруннер. – Продолжайте, что у вас еще?

– Учитывая характер цели, мы пришли к выводу о создании специального оружия. Им должна быть миниатюрная реактивная мина кумулятивного действия, с возможностью прожигания брони не менее сорока пяти миллиметров толщиной.

– Стоп, Грейфе, – побарабанив пальцами по столу, неожиданно остановил оберштурмбаннфюрера Кальтенбруннер.

Грейфе почтительно замер.

– Вы видели где-нибудь такую штуку?

– Нет, обергруппенфюрер, – признался Грейфе.

– А у кого-нибудь она уже есть?

– Думаю, что нет.

– Тогда почему же так необходимо что-то создавать заново? Вы представляете, что значит создать новое оружие? А сколько надо его испытывать? Столько всего ухлопаем, а когда будет надо, оно вдруг у вас не выстрелит! – засыпал вопросами начальника отдела Кальтенбруннер. – Вы думали об этом?

– Мы в первую очередь думали о надежном поражении цели, обергруппенфюрер, – набычился Грейфе. – Наиболее вероятным совершение покушения представляется во время езды. То есть тогда, когда объект покушения будет проезжать мимо агента в машине на большой скорости. Надо также учитывать, обергруппенфюрер, что лидер русских и его ближайшие помощники ездят на бронированных американских машинах марки «кадиллак» или «паккард». Поэтому ни из какого носимого огнестрельного оружия, имеющегося сегодня на вооружении вермахта, а также и гранатами, поразить их невозможно. Вот почему необходимо создание бронепрожигающего снаряда. К такому выводу пришли специалисты-консультанты.

– Не те ли это специалисты, которые столько уже возятся с фаустпатроном? – спросил Кальтенбруннер.

– Они, обергруппенфюрер.

– Вот, Грейфе! Не я ли вам только что говорил, что создание нового образца дело непростое?

– Вы, обергруппенфюрер, – почувствовав, что явно перестарался с обоснованиями, подобострастно подтвердил Грейфе.

– Я сразу понял, куда вы клоните, – погрозив оберштурмбаннфюреру пальцем, как нашкодившему ученику, продолжал Кальтенбруннер. – И скажу вам, Грейфе, если бы не постоянное внимание фюрера к данной работе, я бы уже давно спросил кое у кого из этих изобретателей, почему это у них вдруг перестало получаться то, что так нужно вермахту?

– Но они уже почти у цели, обергруппенфюрер! Они поклялись, что через три-четыре месяца «панцеркнакке», так они собираются окрестить то, что сделают для нас, будет готово, – в свою очередь заверил Грейфе.

– Пока что у них огонь из этого фауста назад летит дальше, чем сам снаряд вперед, – недовольно заметил Кальтенбруннер. – Ну да ладно: три-четыре месяца – это еще куда ни шло. Давайте дальше, Грейфе.

– Я уже докладывал, обергруппенфюрер, что окончательные испытания мы будем проводить в условиях, максимально приближенных к действительным. Будет создан макет улицы, на которой предстоит действовать агенту, – объяснил Грейфе, – на предельной для городских условий скорости пойдет забронированный «кадиллак», в нем будут находиться шестеро одетых в подлинную советскую военную форму, специально подготовленных в физическом отношении для испытания советских военнопленных, по которым будет произведен выстрел. Только таким путем, обергруппенфюрер, мы сможем выявить действительные поражающие возможности «панцеркнакке».

И вновь Кальтенбруннер задумался. И, помолчав, сказал:

– Машин и пленных, Грейфе, не жалейте. Важно не просто испытать. Важно убедиться в полной надежности всего, чем мы намереваемся осуществить акцию.

Глава 6

Уже третий год шла война. Все усилия советской контрразведки в эту суровую для страны пору были направлены на разоблачение гитлеровской агентуры, на ликвидацию засланных в наш тыл террористов, на выявление тех, кто, изменив Родине, вступил на путь прислужничества врагу. Контрразведчики напряженно, с риском для жизни работали в тылу у немцев, на фронте, в нашем тылу – всюду, где был и мог появиться враг. Немало забот в это суровое время выпало и на долю начальника одного из отделов НКГБ полковника Яна Францевича Круклиса. Ему было уже под пятьдесят. Из них более половины он проработал в контрразведке. Высокий, худощавый, немного сутулый, с копной седеющих, слегка вьющихся волос, всегда спокойный и уравновешенный, Круклис мог показаться незнакомым даже несколько медлительным. Но именно только показаться. Потому что за этой кажущейся медлительностью скрывался человек очень энергичный, с цепким, аналитического склада умом.

Как только Круклис вернулся в наркомат из очередной командировки, он тут же был вызван к своему непосредственному начальнику генерал-майору Ефремову. Задание руководства он выполнил успешно и отчитался перед генералом Ефремовым буквально в несколько минут. Генерал, выслушав его, неодобрительно покачал головой:

– А вот немцы, Ян Францевич, о результатах твоей работы пишут куда больше. На вот, почитай. Удалось перехватить донесение, – сказал он, протягивая Круклису уже расшифрованный документ.

Круклис прочитал текст шифровки, положил его на стол:

– Им видней. Если нарочно не врут, – заметил он.

– А у нас есть и другое подтверждение, что ты поработал неплохо. Спасибо, – поблагодарил Ефремов и тут же предупредил: – Но отдохнуть, Ян Францевич, не получится. Задание твоему отделу уже дано. Твой заместитель проинформирует тебя о нем во всех подробностях. А я хочу лишь предупредить: дело, судя по всему, с предысторией. Идти придется по старым следам. Но мне кажется, что, если сейчас же не принять каких-то экстренных мер, потом наверстать упущенное будет очень трудно. Поэтому включайся. Разберись.

Отдай все необходимые распоряжения, а уж потом денек можешь отдохнуть.

Круклис направился к себе. Об отдыхе, как о таковом, он и не мечтал. Думал лишь о том, чтобы, вернувшись в Москву, хотя бы хорошенько выспаться. Начальство обычно учитывало измотанность людей, возвращающихся из командировки, и, как правило, выслушав отчет, разрешало «отдохнуть до утра». Но в данном случае столь желанный вариант не сработал.

Едва полковник зашел в свой кабинет и закрыл за собой дверь, как она снова приоткрылась. На пороге появился подполковник Доронин и спросил:

– Разрешите, товарищ полковник?

– А я разве когда-нибудь не разрешал? – с приятным мягким акцентом ответил полковник и, увидев в руках у Доронина какой-то небольшой сверток, добавил: – Тем более, когда приходят с подарком.

– А вы знаете, товарищ полковник, похоже, что вы угадали, – согласился Доронин.

– У меня на такие вещи безошибочный нюх, – признался Круклис. – Еще в детстве выработал: точно знал, когда собираются за уши оттрепать, а когда подарят марципан. А что тут? То, о чем мне только что говорил Ефремов?

Доронин поставил сверток на стол, развернул газету и извлек из нее металлическую шкатулку.

– Доставили из отделения милиции, – доложил он и сообщил полковнику все, что самому ему было известно об ограблении квартиры некой Барановой. Полковник слушал его очень внимательно, ни разу не прерывал. А когда Доронин закончил доклад, поднялся из-за стола и несколько раз прошагал до двери и обратно.

– История любопытная. И даже смешная: искали золото, а нашли фотографии, – сказал он наконец. – Только так ли уж это все смешно? Что скажешь, Владимир Иванович?

– Во всяком случае, в отделении милиции по этому поводу смеяться не стали, – заметил Доронин.

– Великодушно предоставили это нам, – улыбнулся Круклис. – Ладно. Мы тоже сначала хорошенько подумаем, смеяться нам или нет.

Сказав это, Круклис достал из среднего ящика стола большое увеличительное стекло в оправе с ручкой и начал через него изучать снимки. Делал он это не торопясь. Иногда возвращался к уже просмотренному снимку, сравнивал его с другими. И наконец отложил и фотографии и увеличительное стекло в сторону.

– Кажется, нам тоже будет не до смеха, – задумчиво проговорил он. – Надеюсь, вы обратили внимание на объекты, сфотографированные неизвестным любителем городских пейзажей?

– Еще бы! Сам их подбор уже вызывает законный вопрос, товарищ полковник, – заметил Доронин. – Ведь тут что? Есть снимки секретных и даже совершенно секретных объектов. Есть такие, которые я пока не могу распознать. А есть фотографии каких-то с виду самых обычных подворотен. Но коли они собраны все вместе и заложены в тайник, значит, они тоже были сделаны неспроста? – рассуждал Доронин.

– Вне всякого сомнения, – согласился Круклис. – Но окончательно ясно это будет, если мы узнаем, кто эти снимки сделал.

– Мы над этим уже думали, – ответил Доронин.

– И что же? – пытливо посмотрел на него Круклис.

– Наиболее реальны три версии. Первая: снимки сделаны теми, кто жил в этой квартире до Барановой. Вторая: снимки сделала Баранова или кто-то из известных ей лиц и вложил в тайник с ее ведома. Третья… Но сейчас я подумал, что ее, пожалуй, можно отбросить, – хотел было остановиться Доронин.

Но Круклис категорически возразил.

– Отбрасывать будем потом. Сначала все будем собирать. Так что третье? – потребовал он ответа.

– Третья версия такова: снимки могли быть сделаны уже после отъезда Барановой из Москвы. В докладной начальника отделения сказано, что она уехала примерно за две недели до начала войны. Так вот, снимки сделаны после ее отъезда и спрятаны в тайник без ее ведома, – высказал свою последнюю версию Доронин. – Но во всех случаях, кто бы этим фотографом ни был, он, без сомнения, вражеский агент, работающий или на абвер, или на РСХА.

– Вот это самый важный для нас вывод, – заметил Круклис. – Опираясь на него, мы и будем строить все свои предположения. От него начнем танцевать как от печки и сразу же попробуем разобраться – почему эти фотографии лежали в тайнике? Их что, положили туда и за ненадобностью забыли?

– Маловероятно…

– И я тоже так думаю. Тогда: спрятали до поры до времени или для того, чтобы их кто-то забрал?

– Это больше похоже на правду. Именно кто-то…

– В таком случае давайте рассуждать. Раз фотографии для кого-то приготовлены – значит, за ними придут. Придут рано или поздно. И то ли из-за линии фронта, то ли кто-нибудь из местных, надежно законспирированных тут. Отсюда мой первый приказ: надо хорошенько осмотреть дом Барановой и установить за ним постоянное наблюдение. Второе. Надо кому-нибудь из наших побывать на допросах этих жуликов, которые выкрали фотографии. Возможно, удастся получить какую-то интересующую нас информацию. В-третьих. Фотографии отдайте на экспертизу. Путь точно определят каждый снятый на них объект. А также время съемок. И последнее. Готовьте справки на всех проживающих в квартире Барановой начиная с тридцать пятого года до июня сорок первого включительно. Я не знаю пока, какая из ваших версий окажется рабочей. Но если это будет вторая, то нужно сразу же быть готовым к ее разработке. Постарайтесь узнать все, что можно, о самой Барановой. Когда, где родилась? Есть ли родственники? Чью она носит фамилию? Свою? Мужа? Если мужа – то где он? Какова его судьба? Узнайте непременно фамилию Барановой до замужества. С этого мы начнем. И я думаю, что дело пойдет.

Доронин собрал со стола фотографии и снова уложил их в шкатулку.

– Я понял задачу, товарищ полковник. Разрешите выполнять? – спросил он.

– Конечно, – кивнул полковник и тут же жестом задержал Доронина: – Интересно, давно ли она живет в Москве?

– Узнаю, товарищ полковник, – ответил Доронин.

– Я к тому, что хорошо бы также знать, с кем она тут встречалась. Наверняка ведь были какие-нибудь друзья или хотя бы знакомые… Кто-нибудь бывал у нее в гостях… Кто? Что за люди? Это надо узнать очень осторожно. Продумайте, как это сделать, чтобы не пошли разговоры, чтобы ненароком не спугнуть кого не надо…

– Продумаю, товарищ полковник.

– Вот теперь действуйте. И как только появится какой-нибудь результат – немедленно докладывайте мне, – хотел было уже отпустить своего заместителя Круклис, но тот задержался.

– Еще одно сообщение, товарищ полковник, – сказал он.

– Слушаю.

– Звонил из танкового училища старший лейтенант Орехов. Ваш сын Эрик досрочно сдал экзамены и отправлен на фронт, – доложил Доронин.

– Вот чертенок. Все боится, что войны на его долю не достанется, – укоризненно покачал головой полковник. – Куда же его направили?

– Орехов сказал, что пока они целой группой поехали на Урал за новой техникой, а уж оттуда прямиком на фронт.

– И матери ничего не сообщил. Решил сразу поразить письмом из действующей армии. Эх, герой!

– А как старший, товарищ полковник? – спросил Доронин.

– Летает, воюет. Старший и есть старший. Поумней. Пишет регулярно: жив-здоров. Все хорошо. Настроение бодрое, скучать некогда. Больше ни строчки. Пока меня не было, мать получила фотографию. Я глянул, а у него на гимнастерке еще один орден Красного Знамени появился. Освальд молодец, – довольно ответил Круклис.

– Понятно, что и младшей не хочет отставать от него, – сказал Доронин.

– Мне тоже понятно. А вот жена все чаще меня укоряет, почему у нас дочки нет. А я тут при чем? – развел руками Круклис и сел за стол.

За время его командировки накопилась целая гора бумаг, и надо было поскорее все их просмотреть и пустить в дело.