Текст книги "Чудесное око"

– Разумеется.

– Так вот, мы будем разговаривать. Вручаю вам свой подарок. – Кар вынул из письменного стола бумагу, быстро набросал схему, пояснения к ней и все это передал Азоресу.

– Так вот, мы будем разговаривать и даже… видеться, если захотим. Да, да, по телевизору. В полдень по местному времени я буду ловить волну. До свидания.

Они расстались друзьями.

Азорес почти бежал по тротуару, не чувствуя под собой ног. Его охватила бурная радость. Он не видел ни пустых магазинов, ни опрокинутых автомобилей и трамваев. Что ему до этих картин умирающего Старого Света! Скорее в отель и оттуда – в порт.

Судьба экспедиции решается

В Москве Азорес доложил все специальной комиссии. На заседание были приглашены специалисты.

– Ваше мнение? – обратился председатель к академику Тоффелю.

Седой, высокий, полный, румяный академик поднялся и негромко произнес:

– Во всем мире ведется упорная атака, точнее – правильная осада, твердынь атомного ядра. Люди работают, не жалея труда, средств, энергии, и понятно почему. Если удастся оседлать атомную энергию, то последствия будут чрезвычайные. Мы теперь даже не можем представить, каким станет мир, когда в наших руках окажется эта подлинно космическая сила. Со времен, когда люди стали изобретать, ни одно изобретение, ни одно открытие – ни пар, ни электричество, ни радио – ничто не может сравниться с этим. Атомные двигатели совершат полный переворот в технике, в быту. Мы станем неизмеримо сильнее и богаче. Взять хотя бы нашу единую высоковольтную сеть. Она стоила нам миллиарды, и ее эксплуатация стоит миллионы, десятки миллионов. Провода, опоры, кабели, дорогие, громоздкие динамо-машины, турбины – все это станет ненужным или почти ненужным. Мы сбережем наше топливо: уголь, нефть, лес. Они уже не будут топливом. Они будут только исходным сырьем для химической переработки в высокоценные продукты. Древесина пойдет только на выделку бумаги, штучного шелка, сахара и других продуктов и товаров. Одно лишь это спасение угля, нефти, леса от варварского истребления в топках обещает миллиардные сбережения.

Относительно самой атомной энергии нечего и говорить. То, что она может принести, не поддается исчислению. Зачем мы прокладываем теперь наши электромагистрали на тысячу километров? Затем, чтобы передать энергию туда, где ее нет. Уголь, нефть, лес, вода – современные источники энергии – не всегда имеются там, где есть руда и другие полезные ископаемые. Атомная энергия и атомные двигатели дадут неограниченные ресурсы энергии там, где она необходима, без всяких хлопот, без громоздких сооружений. В тундре и тайге, в горах и пустынях – везде мы сможем иметь карманные Днепрогэсы.

Целиком преобразится транспорт. Ненасытные паровозы исчезнут. Появятся новые виды скоростного наземного, воздушного и водного транспорта. Даже полеты на планеты станут реальностью. Исчезнут преграды и для строительных работ. Мы сможем покрыть каналами всю страну. Мы будем буквально двигать горами. Мысль, творческая фантазия современного строителя до сих пор были связаны «энергетическим лимитом». Теперь многие из проектов нам просто не приходят на ум потому, что для их выполнения необходимы непосильные для нас затраты энергии. Свобода технических мечтаний станет подлинной. Человек будет полновластным хранителем природы.

Можно ли определить денежную стоимость этого изобретения? Я затрудняюсь назвать цифры. Исчислять пришлось бы уже не в миллиардах, а в триллионах. Если представляется хотя бы малейшая возможность овладеть подобным изобретением, то любые затраты, как бы велики они ни были, окупятся в невиданных размерах.

Академик сделал паузу и продолжал:

– Но все это при одном условии: если аппарат Хургеса пригоден для получения не слишком дорогой внутриатомной энергии. Мы сами научились разрушать атомное ядро, и если не сконструировали опытного атомного двигателя, то только потому, что это преждевременно. А преждевременно потому, что добывание атомной энергии стоит пока неизмеримо дорого. Ведь для расщепления атома мы пользуемся высокими и сверхвысокими напряжениями в миллионы вольт. А результат этой дорогой атаки, к сожалению, слишком невелик. Наши «снаряды» плохо попадают в цель. Из тысячи выстрелов одно попадание.

Товарищ Азорес сообщил нам, что есть свидетель, сотрудник Хургеса товарищ Кар, который подтверждает факт, что Хургес успешно разрушал атомные ядра. Но описание великого открытия лежит пока на дне моря. Я не допускаю мистификации. Однако кто поручится, что Хургес и Кар не из породы прожектеров? Разве алхимики не были уверены, что они «почти» открыли секрет превращения неблагородных металлов в золото?

– Ваш вывод? – спросил председатель.

– Мой вывод: искать таблицы Хургеса, если это технически возможно и если затраты на поиски под силу нашему государству.

– Извините, академик, – обратился с вопросом пожилой экономист, – а расщепление атома, так сказать, в заводском масштабе, не повлечет за собой…

– Мировую катастрофу? – спросил Тоффель. – Не думаю. Как я уже сказал, атомы расщепляют теперь чуть ли не ежедневно. И ничего, мир целехонек. Подобные опасения мне приходилось слышать не раз. Полагаю, что они неосновательны.

– Ваше мнение, профессор Рейнберг?

Низенький, опрятный старичок – бородка клинышком, длинные седые усы – легко приподнялся, круто повернулся к Тоффелю, потом к председателю и горохом рассыпал слова:

– Прежде всего я должен отметить одно печальное недоразумение. Здесь говорилось о добывании внутренней энергии при расщеплении атомного ядра. Когда о подобных вещах пишут романисты-фантасты, это еще допустимо, но когда с идеей добычи неисчерпаемой внутриатомной энергии выступает ученый, я, как энергетик, протестую. Это чрезвычайно глубокая, печальная и даже пагубная ошибка. При расщеплении атомного ядра никакой внутренней энергии мы не будем иметь, пока существует и не опровергнут второй закон термодинамики.

Да и не к этому стремился Хургес, насколько я понимаю. Его интересовало самое расщепление атомных ядер, а не энергия. Он подходил к вопросу как физик, химик, а не как энергетик. И в этом свете «пушка» Хургеса – величайшее изобретение, если только это не миф. Но это уж пусть определят химики.

Рейнберг быстро сел и глотнул чаю.

– А искать следует? – спросил его председатель.

– Если намереваетесь добывать из атома энергию, то нет нужды лезть под воду. Химер и на земле достаточно, – ответил Рейнберг с места и одним духом допил остывший чай.

– Ваше слово, профессор Багорский.

Богатырски сложенный мужчина с сивыми усами и молодыми глазами встал не торопясь, оперся руками о стол и начал:

– Я, как и все мы, располагаю очень скудными материалами для того, чтобы судить об открытии Хургеса по существу. Но и того, что есть, с чем мне удалось ознакомиться, достаточно, чтобы сделать вывод, что вопрос заслуживает серьезнейшего внимания. Я согласен с Петром Ивановичем Рейнбергом: энергетика здесь ни при чем. – Рейнберг победоносно взглянул на Тоффеля. – Однако от этого вопрос не становится менее важным, – продолжал Багорский. – Товарищ Азорес пересказал мне все, что слышал от Кара, и у меня осталось такое впечатление: если этот человек и может ошибаться, как и все, то он не склонен заведомо вводить в обман других. А то, что он рассказал об опытах погибшего изобретателя, – это нечто необычайное. Если «пушка» Хургеса способна вышибать при ничтожных расходах энергии заданное количество электронов из атомного ядра, то это действительно эпохальное изобретение. Вот здесь Петр Иванович вспомнил фантастов и романистов. Если бы я принадлежал к ним, я мог бы изобразить вам чудесные перспективы. Но я не фантаст и не романист. Значение проблемы разложения атомного ядра вы знаете и сами. И я могу сказать вам только одно: если нам удастся достать со дна океана ключи к изобретению Хургеса и если оно оправдает только десятую часть наших надежд, то и в этом случае расходы на поиски запрятанного сокровища окупятся сотни и тысячи раз.

Председатель обратился к председателю ЭПРОНа инженеру Кириллову:

– Ваше мнение?..

Кириллов, здоровый, загорелый мужчина средних лет, в морской тужурке, поднялся и не спеша начал:

– Нам все еще точно неизвестно место, где затонул «Левиафан», и абсолютно неизвестна глубина. Все дело зависит в конце концов от глубины. ЭПРОН до сих пор работал на глубинах примерно двадцать-тридцать сажен.

– Товарищ Кириллов, – приостановил его председатель, – большинство собравшихся здесь – люди сухопутные, привыкли считать на метры.

– Морская сажень равняется шести футам, или одному и восьмидесяти шести сотым метра, – пояснил Кириллов. – Ну что ж, буду переводить на метры. Так вот, мы работаем на глубинах пятидесяти-шестидесяти метров и выше, конечно.

– Не глубже?

– Глубина в сто метров для водолаза в обычном водолазном костюме считается уже рекордной. В американских жестких костюмах можно опускаться на двести, даже на триста метров. Это пока что граница для водолазов. Опускаться на глубину семьсот пятьдесят – тысячу метров можно только в особой стальной гондоле, способной выдержать огромное давление. К сожалению, в подобной гондоле можно лишь наблюдать подводную жизнь, фотографировать – и только. Нам же необходимо действовать под водой – поднять затонувший корабль или, в случае необходимости, отыскать на нем «сокровище» Хургеса. Выходит, дело сводится к тому, насколько глубоко лежит «Левиафан». Вы знаете, что в океанах есть глубины в десять тысяч метров. А современная граница опускания – немногим более тысячи метров.

– Стратосферу, оказывается, легче завоевать, чем гидросферу, – заключил, усмехаясь, председатель.

– Да, подняться над землей на двадцать пять – тридцать километров легче, нежели спуститься в океан на два-три километра. Ужасающее давление воды хранит тайны морских сверхглубин. Я даже сомневаюсь, смогут ли и в будущем люди спускаться в глубочайшие места океана…

– Даже в гондоле?

– Даже в гондоле, и лишь для того, чтобы наблюдать. Гондола с людьми должна быть привязана к тросу или цепи, чтобы ее можно было вытащить из воды. Но никакой трос длиной в десять километров не выдержит собственного веса. Это уж… я не знаю… трос пришлось бы делать в виде конуса с огромным диаметром в основании. Я уже не говорю о том, что с корабля невозможно поднять такую тяжесть, да и краны такие невозможно соорудить.

– А если спустить стальной шар без людей, но с аппаратами, которые передавали бы на землю изображения глубоководного мира? – заинтересовался экономист.

Кириллов усмехнулся.

– Вы предлагаете мне вопросы, выходящие за границы водолазной практики. Это, если хотите, уже область почти фантастики. Но полагаю, что и с таким шаром ничего не получится.

– Стальной шар со стенками колоссальной толщины, – не успокаивался экономист.

– А стекло? – спросил Кириллов. – Все-таки ваш шар должен иметь окна, сквозь которые можно было бы прожектором осветить морское дно для работы телевизора. Мне кажется, что даже кварцевое стекло не выдержит давления. Кроме того, не забывайте, что такой шар не будет иметь никаких проводов. Видимо, в нем самом надо иметь электростанцию или аккумуляторы достаточной силы и радиостанцию. Однако и это еще не все. Как передать изображение без проводов? Радиолучи будут поглощаться десятикилометровой толщей воды. Нет, то, что расположено на глубине десяти километров, для нас полностью недоступно.

– К счастью, «Левиафан» затонул не в Тихом, а в Атлантическом океане, более «мелководном». Правда, и в Атлантическом есть «провалы» глубиной в несколько километров, но имеется немало и доступных для нас глубин. Есть и подводные горные хребты, вершины которых лежат сравнительно близко к поверхности океана, а кое-где эти горные вершины поднимаются над поверхностью океана, создавая всем известные острова, например группу Азорских, Канарских островов.

В связи с этим общий план экспедиции я представляю так. В сигналах бедствия, рассылавшихся «Левиафаном» накануне гибели, означены долгота и широта. Это место, насколько мне известно, представляет собой достаточно приподнятое подводное плато с чрезвычайно изрезанным рельефом. Имеются и глубокие пропасти, и высокие горы. На общих картах все это обозначено, естественно, лишь приблизительно. Мы еще не располагаем столь достоверными картами, на которых рельеф каждого квадратного километра Атлантики был бы изображен точно. Мы отплываем к месту гибели «Левиафана» и старательно измеряем лотлинем глубины. Если они достигают нескольких километров, то, как это ни печально, нам придется отступить. Подобные глубины превышают современные технические возможности ЭПРОНа. Иное дело, если научно-исследовательские учреждения помогут нам и дадут техническое оснащение для завоевания подобных глубин. В любом случае эта рекогносцировочная экспедиция будет стоить недорого.

– А если глубина будет подходящей? – спросил председатель.

– Тогда мы приступим ко второй стадии работы – поискам затонувшего парохода. Здесь на сцену выступают водолазы. Если же «Левиафан» будет найден, в дальнейшем мы работаем по вашим заданиям: ищем «сокровище» на пароходе, под водой, или поднимем его на поверхность, что, однако, обойдется уже недешево.

Азорес попросил слова.

– Я думаю, что нам не придется поднимать пароход, – сказал он. – Хургес был столь предусмотрителен, что повесил, если только он успел это сделать, свои пластинки на якорную цепь на носу парохода. Таким образом, нам следует только отыскать пароход на дне моря и найти пластинки на якорной цепи.

– Однако, чтобы найти, надо опуститься на дно, а если дно на большой глубине? – сказал Кириллов.

– Человеку нет надобности спускаться, – спокойно ответил Азорес.

– Но как найти? – не успокаивался эпроновец.

– Очень просто. Я знакомился с вашими рыбными промыслами в Мурманске. Плавал на траулерах. И там мне довелось видеть сконструированный одним комсомольцем подводный телевизор, с помощью которого рыбаки очень легко находят рыбу. И не только рыбу. Нам случайно удалось найти на дне Баренцева моря затонувший траулер. Вы, очевидно, уже слышали об этом. Так вот. Сделать большой телевизор, который можно было бы опускать хотя бы на глубину тысячи метров, – не столь уж трудная техническая проблема. С помощью телевизора мы сумеем найти носовую якорную цепь и пластинки. Остается только поднять эти спаянные пластинки. Предполагаю, что советские техники смогут создать такие механические руки, которые будут в состоянии опускаться на дно моря, хватать там железными пальцами добычу и поднимать ее на поверхность.

– Это в самом деле неплохая идея, – молвил Кириллов.

– Радиоглаз – вот что поможет найти «сокровище» Хургеса, – закончил Азорес.

– Как вы думаете? – спросил председатель инженера Борина, крупного изобретателя в области радио.

– Что касается телевизора, – ответил Борин, – то эта идея, на мой взгляд, полностью реальна. Телевизор вскоре будет внедрен в водолазную практику. Правду говоря, это будет не совсем радиоглаз. Исследования радиосигналов из ушедшей в глубину подводной лодки показали, что радиоволны сильно поглощаются водой. Поэтому передачи из глубин моря должны направляться не путем радиоволн, а по проводам от телевизора. Но это уж вопрос техники. Я знаю изобретателя. Не так давно он был у меня, показывал небольшой телевизор. Я охотно возьму его к себе в помощники и с ним разработаю конструкцию глубоководного телевизора. Я могу взять это на себя. «Механические руки»… Думаю, мы их соорудим.

– Однако, товарищи, мы словно забыли отправной момент, – снова заговорил Тоффель. – Ведь мы все-таки не знаем, действительно ли «пушка» Хургеса является сокровищем, пусть даже не для энергетики, хотя бы для физики, химии и промышленности.

– Возможно, вы сделали бы более уверенный вывод, – поднялся Азорес, – если бы непосредственно переговорили с товарищем Каром.

– Но ведь он за океаном, – возразил Тоффель.

– Да, но разве мы не разговариваем с людьми, которые находятся за океаном? – улыбаясь, спросил Азорес.

– Согласитесь, однако, что вопрос не таков, чтобы о нем можно было открыто говорить по телефону или по радио, – поучающе возразил Тоффель.

– Вашего разговора никто не услышит, – ответил Азорес. – Я еще не все рассказал вам, товарищи. – И Азорес, вынув маленький ящичек, рассказал о коротковолновой радиостанции Хургеса и преподнес этот подарок от имени Кара.

Борин подбежал к аппарату и с интересом стал его рассматривать, бормоча что-то под нос. Потом он поднял голову и сказал:

– Чертовски умное решение задачи, простите за грубое слово. У этого Хургеса поистине была дельная голова.

– Таким образом, сегодня вы переговорите с Каром. Надеюсь, товарищ Борин сумеет быстро наладить связь.

В тот же день, около шести часов вечера, когда в Буэнос-Айресе стоял полдень, два человека, разделенные тысячами километров, говорили друг с другом.

Кар рассказал Тоффелю все, что знал о Хургесовом методе расщепления атомного ядра. Тоффель понял больше того, что содержалось в голове и в словах Кара. Понял идею и был поражен ее оригинальностью. Правда, без формул, без схем Хургеса понадобилось бы, возможно, несколько лет, чтобы осуществить это изобретение. Но и то, о чем узнал Тоффель, было подлинным сокровищем.

Хургес предложил новый метод, совершенно новое направление. Да и сам Тоффель больше уже не сомневался в том, что Хургес вез в СССР подлинное сокровище. Это бесценное сокровище, казалось, сверкало даже сквозь извечный мрак океанских глубин.

И на очередном заседании комиссии Тоффель горячо выступал уже по-иному – без колебаний, убежденно:

– Имеются все основания думать, что открытие Хургеса будет ценным вкладом в науку. Оно поможет разрешить вопрос расщепления атомного ядра. Мы незамедлительно обязаны послать экспедицию на место гибели «Левиафана» во что бы то ни стало и сколько бы это ни стоило!

Вопрос был решен, средства отпущены. В лабораториях научных институтов уже кипела ударная работа.

Гинзбург, оставив на некоторое время свой траулер, переселился в лабораторию Борина. Они работали день и ночь, забывая о сне и пище. И скоро в лаборатории высился огромный шар, напоминавший гондолу стратостата. Но этот шар должен был совершить прыжок не ввысь, а в бездну океана.

Поскольку глубина еще не была точно известна, Борин рассчитывал на максимальную глубину моря в районе аварии. Оболочка могла выдержать колоссальное давление. На верхней части шара находился стальной баллон со сжатым воздухом. Борин рассчитал так, что по мере опускания шара и увеличения давления воздух из баллона будет автоматически перемещаться в большой шар – телевизор. Это дополнительное внутреннее давление послужит как бы пневматическим упором против внешнего давления. По мере же подъема воздух также автоматически должен переходить из шара в баллон.

Пришлось делать точные расчеты: какого сечения необходим кабель, на котором будет спущен шар, какой толщины должно достигать кварцевое стекло, сквозь которое будут освещать подводный мир лучами прожекторов. По всей оболочке шара телевизора были сделаны большие и маленькие круглые отверстия. Сквозь маленькие пройдут лучи света, сквозь большие – изображения предметов, принятые фотоэлементом, попадут в объектив. Диск Нипкова Борин заменил кинескопом. Энергию для прожекторов подадут провода корабельной динамо-машины; причем свет вспыхнет автоматически только при заданном давлении, когда будет достигнута заданная глубина.

…Одновременно механики сооружали «механическую руку». Она напоминала паука на привязи. Стальные суставчатые лапы этого «паука» были сделаны так, что автоматически схватывали и цепко держали добычу. Импульс тока по проводам заставлял «паука» разжимать лапы, если они случайно хватали не то, что надо.

Штурм гидросферы готовился с той кипучей энергией, с какой когда-то готовился штурм стратосферы.

Несчастнейший человек в СССР

Русый голубоглазый сын инженера Борина, комсомолец Мишка Борин, учился в университете и в этом году перешел на второй курс. Еще когда он кончал среднюю школу, его товарищи много спорили о выборе профессии.

«Кем ты будешь?» – спрашивали они друг друга. Почти все мечтали стать инженерами и летчиками, кое-кто – геологом, врачом, педагогом. У Мишки Борина и не спрашивали: его судьба всем казалась ясной. Сын известного радиоинженера, изобретателя, конечно, должен стать радиоинженером. И Мишка Борин сильно удивил не только товарищей, но и отца, неожиданно объявив, что он будет географом. Так он решил уже несколько лет назад. Когда он учился в школе, затаенным и самым большим желанием его было стать Героем Советского Союза. Челюскинская эпопея произвела на него величайшее впечатление. Нет, Мишка не был зазнайкой. Его привлекали не сами по себе награды, почести, почетное звание Героя. Он хотел быть достойным этого звания и принести своему Отечеству действительную пользу. Однажды, вскоре после челюскинской эпопеи, он ехал за город с экскурсией и в вагоне слышал, как молодой моряк-практикант рассказывал своей девушке о том, что вскоре уйдет в «ледяное плавание». Как завидовал ему Мишка!

Он много думал, никому не рассказывая о своих планах. А планы у него были очень широкие. Прежде всего знания. Они оберегают нас от ошибок. Вот, например, Витя. Он изучал химию, а стал полярником, геофизиком. Сколько зря потеряно времени! Мишка сразу возьмет быка за рога. Сначала перечитать историю всех ледовых походов и морских путешествий. Мишка подналег на немецкий язык и вскоре прочел в подлиннике дневник Штеллера, написанный на старинном немецком языке. Походы советских ледоколов он знал назубок. Потом взялся за навигацию, лоции, океанографию, даже за астрономию.

Как это ни странно, всего менее его интересовало радио.

Он вел записи. В общей тетради имелся раздел: «Как люди выходили из безвыходного положения». Сюда он записывал все случаи, казусы, которые угрожали действительным и выдуманным романистами путешественникам. Необходимо научиться быть смелым, сообразительным, решительным.

Однако и это еще не все: надо было стать сильным, бодрым, выносливым. Иметь ум ученого и тренированное тело морского волка. Спорт, физкультура составляли немалую долю Мишкиного плана «геройской» подготовки.

И вот здесь-то ему не повезло. Но об этом дальше.

Когда Мишка стал студентом, он отнесся критически ко многим «детским мечтаниям». Так, в школе его сильно занимали размышления о том, что будет, когда он станет Героем. Теперь его более интересовало «самое дело». Однако «генеральная линия» его плана осталась, и он, как и ранее, усиленно изучал «необходимые» науки и тренировался физически: рано вставал, закалял свое тело, совершал большие пешие экскурсии, увлекался спортом, однако уже не делал таких глупостей, как в школе: не окунался в проруби и не пугал мать «полным отсутствием аппетита», – она не знала, что так он приучал себя «переносить голод».

Когда он проведал от отца о том, что готовится экспедиция в Атлантический океан на поиски затонувшего корабля, все его желания путешествовать, стремления к приключениям, к подвигам вспыхнули с новой силой. Конечно, Атлантический океан – не то что полярные моря. Какие здесь могут быть приключения? Почти обычная прогулка. И отправляются туда не ледоколы. Однако все-таки в экспедиции можно изучить на практике устройство корабля и навигацию… И он стал просить отца устроить его в экспедицию. Время летнее, подходящее – каникулы. К началу учебного года он возвратится. Отец не дал решительного ответа – надо получить разрешение начальника экспедиции. Мишка насел на Гинзбурга, с которым успел подружиться. Гинзбург обещал поговорить с Кирилловым. В дни ожидания Мишка даже немного похудел. И вот однажды вечером отец принес радостную весть: разрешение получено.

– Едем вместе, Гинзбург!.. – Мишка схватил Гинзбурга и закружил его по комнате. Потом побежал в свою комнату собираться. Отложил книги, целую кипу записных книжек, две автоматические ручки, бинокль, ружье.

Мишка окинул взглядом комнату: что еще взять? Комната отражала «генеральный план» его жизни: на стенах висели географические карты, главным образом карты Арктики, на письменном столе – глобус, барограф, мореходные инструменты… Сколько раз эта комната превращалась в каюту, а письменный стол – в капитанскую рубку! Какие драматические сцены разыгрывались здесь в борьбе с арктическими льдами! Сколько раз Мишка терпел здесь аварии! А в углу, мирно уживаясь с книгами, лежал спортивный инвентарь для хоккея, тенниса, бокса, футбола…

Футбол! Ведь завтра встреча команды их университета с командой технологического института. За этими хлопотами Мишка едва не забыл об экспедиции. Мишка – «бек»-чемпион. Конечно, он обязан участвовать… Победит «технологичку» в последний раз в этом сезоне и поедет.

Ночью Мишке снились пальмы и летучие рыбы вперемежку с футбольными мячами. Надо было «пасануть» летучую рыбу, как мяч, но это никак ему не удавалось. Рыбы пролетали мимо, дребезжа крыльями-плавниками.

«Да это же будильник дребезжит!»

Какая была игра! Все шло прекрасно, но когда игра вступила в высшую фазу напряжения, случилось несчастье. Как это случилось, Мишка впоследствии никак не мог вспомнить. Игроки набросились на мяч как сумасшедшие… Сбились в кучу… Вдруг Мишка почувствовал острую боль в ноге и упал… Свисток судьи… Игра была прервана… Мишка не смог встать. Принесли носилки и на них отнесли Мишку в приемный покой. Врач стадиона осмотрел ногу и покачал головой.

– Да, кажется, перелом. Придется полежать.

– Сколько? – спросил Мишка.

– Месяца два-три, а возможно, и меньше. Посмотрим, что покажет рентген.

Это был неожиданный и страшный удар. Два-три месяца! Значит, Мишка не сможет принять участие в экспедиции…

Когда Мишку привезли домой и уложили в постель, он сказал Гинзбургу:

– Я несчастнейший человек в СССР.

– Уже несчастнейший? Кость срастется, и будешь прыгать, как и прежде, – ответил Гинзбург. – Сильно болит?

– Боль – это мелочь, – ответил будущий герой. – Но я не смогу ехать с вами.

Приехал отец и начал также успокаивать Мишку.

– Не горюй, Михель. Молодые кости срастаются быстро. А поиски «Левиафана» могут продлиться не один месяц.

– Но пароходы уплывут!

– Связь с экспедицией будут поддерживать наши пароходы, плывущие в Америку, и самолеты. Обещаю тебе: как только поправишься, так или иначе доставлю тебя на «Серго».

Отца позвали к телефону, и он вышел… Мишка вздохнул.

– Успокоился? – спросил Гинзбург.

– Нет, – печально ответил Мишка. – Я все-таки не увижу, наверное, самого интересного.

– Думаю, что ты увидишь все, абсолютно все.

– Но как?

– Ты не знаешь еще самого интересного, – ответил Гинзбург. – Твой отец и я конструируем новые аппараты телепередачи…

– Знаю. Телевидение на помощь водолазам.

– Это еще не все. – Гинзбург сел на стул. – Мы конструируем приспособление и для непосредственного телевидения – иначе говоря, передачи движения предметов при дневном свете и ноктовидения – видения ночью, телевидения в тумане и под водой. Отец твой разрешил задачу – об этом еще никто не знает – цветного стереовидения. На очереди – телекино… Лежи спокойно и слушай дальше. У твоего отца грандиозные планы. Он намеревался использовать экспедицию, чтобы испытать все свои новейшие изобретения в области телевидения. Помощь водолазам в поисках затонувшего корабля – это только деталь. Мы с твоим отцом – он здесь, а я в океане – проведем чрезвычайно интересные испытания телепередачи сюда, в Москву, в кабинет твоего отца, абсолютно всего, что будет происходить в экспедиции. Наши аппараты будут работать беспрерывно днем и ночью на палубе траулера и в глубинах океана. Если все эти пробы будут удачны – а я в этом не сомневаюсь, – то мы совершим целый переворот. Николай Петрович хочет организовать телепередачу в широчайшем масштабе. Показ работ экспедиции – это только первая проба.

Когда мы наладим это дело, миллионы зрителей увидят, как сооружается плотина на Ангаре, что наблюдает стратонавт, как проводятся работы на Волго-Донском канале. Ты только представь, что было бы, если бы в лагере Шмидта была современная телеустановка! Какое прекрасное зрелище! Наверное, многие поняли бы лучше, за что у нас награждают званием Героя.

Миша покраснел. Не догадался ли Гинзбург о его мечтах? А Гинзбург спокойно продолжал:

– Изменился бы самый характер экспедиции. Отто Юльевич Шмидт мог бы прекрасно руководить ледовыми походами из своей квартиры. Или возьми наши исследовательские геологические экспедиции. Молодежь будет шагать по пескам Кара-Кумов, в дебрях тайги, будет всходить на Памир, а выдающиеся наши геологи, не отрываясь от работы, увидят каждый шаг путешественников, каждый минерал и будут давать советы.

Вспомни хотя бы историю Хибин. В первые годы приходилось совершать чрезвычайно тяжелые путешествия и лазить по горам самому академику Ферсману. Сколько, по сути говоря, он тратил времени непродуктивно! Поездка в вагоне, пешие переходы по тундре, зачастую безрезультатные блуждания… Иногда только для того, чтобы обойти горное ущелье, человек, каждый час которого имеет огромное значение для науки, терял несколько дней; много дней, недель для нескольких минут, даже секунд, чтобы определить породу, минерал.

– Я знаю, читал! – оживился Миша. – Теперь первоначальную разведку ведут самолеты, потом на «интересные» места самолет забрасывает геологов, доставляет им палатки и пищу. А когда работы закончатся, прилетают и увозят их назад. Вместо двух-трех месяцев экспедиция теперь длится две-три недели и стоит вдесятеро дешевле.

– Они могут обходиться еще дешевле, – продолжал Гинзбург. – Представь: экспедиции имеют легкие компактные радиостанции и телевизорные установки. Академик Ферсман наших дней спокойно сидит в своем кабинете и трудится над рукописью. Перед ним – экран телевизора. Вот геологи нашли что-то интересное, и он слышит их голос по радиотелефону. Выключает свет, смотрит на экран, дает указания и вновь углубляется в свою работу. И только когда все разведано, намечено, академик садится в самолет, чтобы сделать на месте последние выводы, отдать последние распоряжения. Да и это не всегда будет необходимо.

Именно так, друг мой, мы организуем и экспедицию по розыску «Левиафана». Административный и научный штаб экспедиции будет здесь, в Москве, в этом доме, в кабинете твоего отца. Так было решено на последнем заседании совета.

Лицо Мишки просияло.

– Мы с Николаем Петровичем сейчас перенесем твою постель в кабинет и поставим против экрана. Ты увидишь все или почти все, что будет происходить в экспедиции. Мы будем разговаривать с тобой так, как разговаривали все дни. В кабинете будут проводиться совещания штаба. Начальник экспедиции Барковский, эпроновец Кириллов и твой отец будут ежедневно обсуждать ход поисков.