Текст книги "Ночь, улица, фонарь, аптека…"

«Ты смотришь в очи ясным зорям…»

 
Ты смотришь в очи ясным зорям,
А город ставит огоньки,
И в переулках пахнет морем,
Поют фабричные гудки.
 
 
И в суете непобедимой
Душа туманам предана…
Вот красный плащ, летящий мимо,
Вот женский голос, как струна.
 
 
И помыслы твои несмелы,
Как складки современных риз…
И женщины ресницы-стрелы
Так часто опускают вниз.
 
 
Кого ты в скользкой мгле заметил?
Чьи окна светят сквозь туман?
Здесь ресторан, как храмы, светел,
И храм открыт, как ресторан…
 
 
На безысходные обманы
Душа напрасно понеслась:
И взоры дев, и рестораны
Погаснут все – в урочный час.
 

Декабрь 1906

Снежное вино

 
И вновь, сверкнув из чаши винной,
Ты поселила в сердце страх
Своей улыбкою невинной
В тяжелозмейных волосах.
 
 
Я опрокинут в темных струях
И вновь вдыхаю, не любя,
Забытый сон о поцелуях,
О снежных вьюгах вкруг тебя.
 
 
И ты смеешься дивным смехом,
Змеишься в чаше золотой,
И над твоим собольим мехом
Гуляет ветер голубой.
 
 
И как, глядясь в живые струи,
Не увидать себя в венце?
Твои не вспомнить поцелуи
На запрокинутом лице?
 

29 декабря 1906

На зов метели

 
Белоснежней не было зим
И перистей тучек.
Ты дала мне в руки
Серебряный ключик,
И владел я сердцем твоим.
Тихо всходил над городом дым,
Умирали звуки.
 
 
Белые встали сугробы,
И мраки открылись.
Выплыл серебряный серп.
И мы уносились,
Обреченные оба
На ущерб.
 
 
Ветер взвихрил снега.
Закатился серп луны.
И пронзительным взором
Ты измерила даль страны,
Откуда звучали рога
Снежным, метельным хором.
 
 
И мгла заломила руки,
Заломила руки в высь.
Ты опустила очи,
И мы понеслись.
 
 
И навстречу вставали новые звуки:
Летели снега,
Звенели рога
Налетающей ночи.
 

3 января 1907

Ее песни

 
Не в земной темнице душной
Я гублю.
Душу вверь ладье воздушной –
Кораблю.
Ты пойми душой послушной,
Что люблю.
 
 
Взор твой ясный к выси звездной
Обрати.
И в руке твой меч железный
Опусти.
Сердце с дрожью бесполезной
Укроти.
Вихри снежные над бездной
Закрути.
 
 
Рукавом моих метелей
Задушу.
Серебром моих веселий
Оглушу.
На воздушной карусели
Закружу.
Пряжей спутанной кудели
Обовью.
Легкой брагой снежных хмелей
Напою.
 

4 января 1907

Крылья

 
Крылья легкие раскину,
Стены воздуха раздвину,
Страны дольние покину.
 
 
Вейтесь, искристые нити,
Льдинки звездные, плывите,
Вьюги дольние, вздохните!
 
 
В сердце – легкие тревоги,
В небе – звездные дороги,
Среброснежные чертоги.
 
 
Сны метели светлозмейной,
Песни вьюги легковейной,
Очи девы чародейной.
 
 
И какие-то печали
Издали́,
И туманные скрижали
От земли.
И покинутые в дали
Корабли.
И какие-то за мысом
Паруса.
И какие-то над морем
Голоса.
И расплеснут меж мирами,
Над забытыми пирами –
Кубок долгой страстной ночи,
Кубок темного вина.
 

4 января 1907

Влюбленость

 
И опять твой сладкий сумрак, влюбленность.
И опять: «Навеки. Опусти глаза твои».
И дней туманность, и ночная бессонность,
И вдали, в волнах, вдали –
пролетевшие ладьи.
 
 
И чему-то над равнинами снежными
Улыбнувшаяся задумчиво заря.
И ты, осенившая крылами белоснежными
На вечный покой отходящего царя.
 
 
Ангел, гневно брови изламывающий,
Два луча – два меча скрестил в вышине.
Но в гневах стали звенящей и падающей
Твоя улыбка струится во мне.
 

4 января 1907

Не надо

 
Не надо кораблей из дали,
Над мысом почивает мрак.
На снежносинем покрывале
Читаю твой условный знак.
 
 
Твой голос слышен сквозь метели,
И звезды сыплют снежный прах.
Ладьи ночные пролетели,
Ныряя в ледяных струях.
 
 
И нет моей завидней доли –
В снегах забвенья догореть,
И на прибрежном снежном поле
Под звонкой вьюгой умереть.
 
 
Не разгадать живого мрака,
Которым стан твой окружен.
И не понять земного знака,
Чтоб не нарушить снежный сон.
 

4 января 1907

Тревога

 
Сердце, слышишь
Легкий шаг
За собой?
 
 
Сердце, видишь:
Кто-то подал знак,
Тайный знак рукой?
 
 
Ты ли? Ты ли?
Вьюги плыли,
Лунный серп застыл…
 
 
Ты ль нисходишь?
Ты ль уводишь, –
Ты, кого я полюбил?
 
 
Над бескрайными снегами
Возлетим!
За туманными морями
Догорим!
 
 
Птица вьюги
Темнокрылой,
Дай мне два крыла!
 
 
Чтоб с тобою, сердцу милой,
В серебристом лунном круге
Вся душа изнемогла!
 
 
Чтоб огонь зимы палящей
Сжег грозящий
Дальний крест!
 
 
Чтоб лететь стрелой звенящей
В пропасть черных звезд!
 

4 января 1907

Сквозь винный хрусталь

 
В длинной сказке
Тайно кроясь,
Бьет условный час.
 
 
В темной маске
Прорезь
Ярких глаз.
 
 
Нет печальней покрывала,
Тоньше стана нет…
 
 
– Вы любезней, чем я знала,
Господин поэт!
 
 
– Вы не знаете по-русски,
Госпожа моя…
 
 
На плече за тканью тусклой,
На конце ботинки узкой
Дремлет тихая змея.
 

9 января 1907

В углу дивана

 
Но в камине дозвенели
Угольки.
 
 
За окошком догорели
Огоньки.
 
 
И на вьюжном море тонут
Корабли.
 
 
И над южным морем стонут
Журавли.
 
 
Верь мне, в этом мире солнца
Больше нет.
 
 
Верь лишь мне, ночное сердце,
Я – поэт!
 
 
Я какие хочешь сказки
Расскажу,
 
 
И какие хочешь маски
Приведу.
 
 
И пройдут любые тени
При огне,
 
 
Странных очерки видений
На стене.
 
 
И любой колени склонит
Пред тобой…
 
 
И любой цветок уронит
Голубой…
 

9 января 1907

Тени на стене

 
Вот прошел король с зубчатым
Пляшущим венцом.
 
 
Шут прошел в плаще крылатом
С круглым бубенцом.
 
 
Дамы с шлейфами, пажами,
В розовых тенях.
 
 
Рыцарь с темными цепями
На стальных руках.
 
 
Ах, к походке вашей, рыцарь,
Шел бы длинный меч!
 
 
Под забралом вашим, рыцарь,
Нежный взор желанных встреч!
 
 
Ах, петуший гребень, рыцарь,
Ваш украсил шлем!
 
 
Ах, скажите, милый рыцарь,
Вы пришли зачем?
 
 
К нашим сказкам, милый рыцарь,
Приклоните слух…
 
 
Эти розы, милый рыцарь,
Подарил мне друг.
 
 
Эти розаны – мне, рыцарь,
Милый друг принес…
 
 
Ах, вы сами в сказке, рыцарь!
Вам не надо роз…
 

9 января 1907

Неизбежное

 
Тихо вывела из комнат,
Затворила дверь.
 
 
Тихо. Сладко. Он не вспомнит,
Не запомнит, что́ теперь.
 
 
Вьюга память похоронит,
Навсегда затворит дверь.
 
 
Сладко в очи поглядела
Взором как стрела.
 
 
Слушай, ветер звезды гонит,
Слушай, пасмурные кони
Топчут звездные пределы
И кусают удила…
 
 
И под маской – так спокойно
Расцвели глаза.
 
 
Неизбежно и спокойно
Взор упал в ее глаза.
 

13 января 1907

Обреченный

 
Тайно сердце просит гибели.
Сердце легкое, скользи…
Вот меня из жизни вывели
Снежным серебром стези…
 
 
Как над тою дальней прорубью
Тихий пар струит вода,
Так своею тихой поступью
Ты свела меня сюда.
 
 
Завела, сковала взорами
И рукою обняла,
И холодными призорами
Белой смерти предала…
 
 
И в какой иной обители
Мне влачиться суждено,
Если сердце хочет гибели,
Тайно просится на дно?
 

12 января 1907

Нет исхода

 
Нет исхода из вьюг,
И погибнуть мне весело.
Завела в очарованный круг,
Серебром своих вьюг занавесила…
 
 
Тихо смотрит в меня,
Темноокая.
 
 
И, колеблемый вьюгами Рока,
Я взвиваюсь, звеня,
Пропадаю в метелях…
 
 
И на снежных постелях
Спят цари и герои
Минувшего дня
В среброснежном покое –
О, Твои, Незнакомая, снежные жертвы!
 
 
И приветно глядит на меня:
«Восстань из мертвых!»
 

13 января 1907

Сердце предано метели

 
Сверкни, последняя игла,
В снегах!
 
 
Встань, огнедышащая мгла!
Взмети твой снежный прах!
 
 
Убей меня, как я убил
Когда-то близких мне!
 
 
Я всех забыл, кого любил,
Я сердце вьюгой закрутил,
 
 
Я бросил сердце с белых гор,
Оно лежит на дне!
 
 
Я сам иду на твой костер!
Сжигай меня!
 
 
Пронзай меня,
Крылатый взор,
Иглою снежного огня!
 

13 января 1907

На снежном костре

 
И взвился костер высокий
Над распятым на кресте.
Равнодушны, снежнооки,
Ходят ночи в высоте.
 
 
Молодые ходят ночи,
Сестры – пряхи снежных зим,
И глядят, открывши очи,
Завивают белый дым.
 
 
И крылатыми очами
Нежно смотрит высота.
Вейся, легкий, вейся, пламень,
Увивайся вкруг креста!
 
 
В снежной маске, рыцарь милый,
В снежной маске ты гори!
Я ль не пела, не любила,
Поцелуев не дарила
От зари и до зари?
 
 
Будь и ты моей любовью,
Милый рыцарь, я стройна,
Милый рыцарь, снежной кровью
Я была тебе верна.
 
 
Я была верна три ночи,
Завивалась и звала,
Я дала глядеть мне в очи,
Крылья легкие дала…
 
 
Так гори, и яр и светел,
Я же – легкою рукой
Размету твой легкий пепел
По равнине снеговой.
 

13 января 1907

«Вот явилась. Заслонила…»

 
Вот явилась. Заслонила
Всех нарядных, всех подруг,
И душа моя вступила
В предназначенный ей круг.
 
 
И под знойным снежным стоном
Расцвели черты твои.
Только тройка мчит со звоном
В снежно-белом забытьи.
 
 
Ты взмахнула бубенцами,
Увлекла меня в поля…
Душишь черными шелками,
Распахнула соболя…
 
 
И о той ли вольной воле
Ветер плачет вдоль реки,
И звенят, и гаснут в поле
Бубенцы, да огоньки?
 
 
Золотой твой пояс стянут,
Нагло скромен дикий взор!
Пусть мгновенья все обманут,
Канут в пламенный костер!
 
 
Так пускай же ветер будет
Петь обманы, петь шелка!
Пусть навек не знают люди,
Как узка твоя рука!
 
 
Как за темною вуалью
Мне на миг открылась даль…
Как над белой снежной далью
Пала темная вуаль…
 

Декабрь 1906

«Я был смущенный и веселый…»

 
Я был смущенный и веселый.
Меня дразнил твой темный шелк.
Когда твой занавес тяжелый
Раздвинулся – театр умолк.
 
 
Живым огнем разъединило
Нас рампы светлое кольцо,
И музыка преобразила
И обожгла твое лицо.
 
 
И вот – опять сияют свечи,
Душа одна, душа слепа…
Твои блистательные плечи,
Тобою пьяная толпа…
 
 
Звезда, ушедшая от мира,
Ты над равниной – вдалеке…
Дрожит серебряная лира
В твоей протянутой руке…
 

Декабрь 1906

«Я в дольний мир вошла, как в ложу…»

Н.Н.В.

 
Я в дольний мир вошла, как в ложу.
Театр взволнованный погас.
И я одна лишь мрак тревожу
Живым огнем крылатых глаз.
 
 
Они поют из темной ложи:
«Найди. Люби. Возьми. Умчи».
И все, кто властен и ничтожен,
Опустят предо мной мечи.
 
 
И все придут, как волны в море,
Как за грозой идет гроза.
Пылайте, траурные зори,
Мои крылатые глаза!
 
 
Взор мой – факел, к высям кинут,
Словно в небо опрокинут
Кубок темного вина!
Тонкий стан мой шелком схвачен.
Темный жребий вам назначен,
Люди! Я стройна!
 
 
Я – звезда мечтаний нежных,
И в венце метелей снежных
Я плыву, скользя…
В серебре метелей кроясь,
Ты горишь, мой узкий пояс –
Млечная стезя!
 

1 января 1907

«Ушла. Но гиацинты ждали…»

 
Ушла. Но гиацинты ждали,
И день не разбудил окна,
И в легких складках женской шали
Цвела ночная тишина.
 
 
В косых лучах вечерней пыли,
Я знаю, ты придешь опять
Благоуханьем нильских лилий
Меня пленять и опьянять.
 
 
Мне слабость этих рук знакома,
И эта шепчущая речь,
И стройной талии истома,
И матовость покатых плеч.
 
 
Но в имени твоем – безмерность,
И рыжий сумрак глаз твоих
Таит змеиную неверность
И ночь преданий грозовых.
 
 
И, миру дольнему подвластна,
Меж всех – не знаешь ты одна,
Каким раденьям ты причастна,
Какою верой крещена.
 
 
Войди, своей не зная воли,
И, добрая, в глаза взгляни,
И темным взором острой боли
Живое сердце полосни.
 
 
Вползи ко мне змеей ползучей,
В глухую полночь оглуши,
Устами томными замучай,
Косою черной задуши.
 

31 марта 1907

«В этот серый летний вечер…»

 
В этот серый летний вечер,
Возле бедного жилья,
По тебе томится ветер,
Черноокая моя!
 
 
Ты в каких степях гуляла,
Дожидалась до звезды,
Не дождавшись, обнимала
Прутья ивы у воды?
 
 
Разлюбил тебя и бросил,
Знаю – взял, чего хотел,
Бросил, вскинул пару весел,
Уплывая, не запел…
Долго ль песни заунывной
Ты над берегом ждала,
И какой реке разливной
Душу-бурю предала?
 

25 июня 1907

«Когда вы стоите на моем пути…»

 
Когда вы стоите на моем пути,
Такая живая, такая красивая,
Но такая измученная,
Говорите всё о печальном,
Думаете о смерти,
Никого не любите
И презираете свою красоту –
Что же? Разве я обижу вас?
 
 
О, нет! Ведь я не насильник,
Не обманщик и не гордец,
Хотя много знаю,
Слишком много думаю с детства
И слишком занят собой.
Ведь я – сочинитель,
Человек, называющий всё по имени,
Отнимающий аромат у живого цветка.
 
 
Сколько ни говорите о печальном,
Сколько ни размышляйте о концах и началах,
Всё же, я смею думать,
Что вам только пятнадцать лет.
И потому я хотел бы,
Чтобы вы влюбились в простого человека,
Который любит землю и небо
Больше, чем рифмованные и нерифмованные
Речи о земле и о небе.
 
 
Право, я буду рад за вас,
Так как – только влюбленный
Имеет право на звание человека.
 

6 февраля 1908

«Она пришла с мороза…»

 
Она пришла с мороза,
Раскрасневшаяся,
Наполнила комнату
Ароматом воздуха и духов,
Звонким голосом
И совсем неуважительной к занятиям
Болтовней.
 
 
Она немедленно уронила на́ пол
Толстый том художественного журнала,
И сейчас же стало казаться,
Что в моей большой комнате
Очень мало места.
 
 
Всё это было немножко досадно
И довольно нелепо.
Впрочем, она захотела,
Чтобы я читал ей вслух «Макбéта».
 
 
Едва дойдя до пузырей земли,
О которых я не могу говорить без волнения,
Я заметил, что она тоже волнуется
И внимательно смотрит в окно.
 
 
Оказалось, что большой пестрый кот
С трудом лепится по краю крыши,
Подстерегая целующихся голубей.
 
 
Я рассердился больше всего на то,
Что целовались не мы, а голуби,
И что прошли времена Па́оло и Франчески.
 

6 февраля 1908

«Я помню длительные муки…»

 
Я помню длительные муки:
Ночь догорала за окном;
Ее заломленные руки
Чуть брезжили в луче дневном.
 
 
Вся жизнь, ненужно изжитая,
Пытала, унижала, жгла;
А там, как призрак возрастая,
День обозначил купола;
 
 
И под окошком участились
Прохожих быстрые шаги;
И в серых лужах расходились
Под каплями дождя круги;
 
 
И утро длилось, длилось, длилось…
И праздный тяготил вопрос;
И ничего не разрешилось
Весенним ливнем бурных слез.
 

4 марта 1908

Ночь – как ночь, и улица пустынна…

«Под шум и звон однообразный…»

 
Под шум и звон однообразный,
Под городскую суету
Я ухожу, душою праздный,
В метель, во мрак и в пустоту.
 
 
Я обрываю нить сознанья
И забываю, чтó и как…
Кругом – снега, трамваи, зданья,
А впереди – огни и мрак.
 
 
Чтó, если я, завороженный,
Сознанья оборвавший нить,
Вернусь домой уничиженный, –
Ты можешь ли меня простить?
 
 
Ты, знающая дальней цели
Путеводительный маяк,
Простишь ли мне мои метели,
Мой бред, поэзию и мрак?
 
 
Иль можешь лучше: не прощая,
Будить мои колокола,
Чтобы распутица ночная
От родины не увела?
 

2 февраля 1909

«В эти желтые дни меж домами…»

 
В эти желтые дни меж домами
Мы встречаемся только на миг.
Ты меня обжигаешь глазами
И скрываешься в темный тупик…
 
 
Но очей молчаливым пожаром
Ты недаром меня обдаешь,
И склоняюсь я тайно недаром
Пред тобой, молчаливая ложь!
 
 
Ночи зимние бросят, быть может,
Нас в безумный и дьявольский бал,
И меня, наконец, уничтожит
Твой разящий, твой взор, твой кинжал!
 

6 октября 1909

«С мирным счастьем покончены счеты…»

 
С мирным счастьем покончены счеты,
Не дразни, запоздалый уют.
Всюду эти щемящие ноты
Стерегут и в пустыню зовут.
 
 
Жизнь пустынна, бездомна, бездонна,
Да, я в это поверил с тех пор,
Как пропел мне сиреной влюбленной
Тот, сквозь ночь пролетевший, мотор.
 

11 февраля 1910

«Седые сумерки легли…»

 
Седые сумерки легли
Весной на город бледный.
Автомобиль пропел вдали
В рожок победный.
 
 
Глядись сквозь бледное окно,
К стеклу прижавшись плотно…
Глядись. Ты изменил давно,
Бесповоротно.
 

11 февраля 1910

«Дух пряный марта был в лунном круге…»

 
Дух пряный марта был в лунном круге,
Под талым снегом хрустел песок.
Мой город истаял в мокрой вьюге,
Рыдал, влюбленный, у чьих-то ног.
 
 
Ты прижималась всё суеверней,
И мне казалось – сквозь храп коня –
Венгерский танец в небесной черни
Звенит и плачет, дразня меня.
 
 
А шалый ветер, носясь над далью, –
Хотел он выжечь душу мне,
В лицо швыряя твоей вуалью
И запевая о старине…
 
 
И вдруг – ты, дальняя, чужая,
Сказала с молнией в глазах:
То душа, на последний путь вступая,
Безумно плачет о прошлых снах.
 

6 марта 1910, часовня на Крестовском острове

В ресторане

 
Никогда не забуду (он был, или не был,
Этот вечер): пожаром зари
Сожжено и раздвинуто бледное небо,
И на желтой заре – фонари.
 
 
Я сидел у окна в переполненном зале.
Где-то пели смычки о любви.
Я послал тебе черную розу в бокале
Золотого, как небо, аи.
 
 
Ты взглянула. Я встретил смущенно и дерзко
Взор надменный и отдал поклон.
Обратясь к кавалеру, намеренно резко
Ты сказала: «И этот влюблен».
 
 
И сейчас же в ответ что-то грянули струны,
Исступленно запели смычки…
Но была ты со мной всем презрением юным,
Чуть заметным дрожаньем руки…
 
 
Ты рванулась движеньем испуганной птицы,
Ты прошла, словно сон мой легка…
И вздохнули духи, задремали ресницы,
Зашептались тревожно шелка.
 
 
Но из глуби зеркал ты мне взоры бросала
И, бросая, кричала: «Лови!..»
А монисто бренчало, цыганка плясала
И визжала заре о любви.
 

19 апреля 1910

Демон

 
Прижмись ко мне крепче и ближе,
Не жил я – блуждал средь чужих…
О, сон мой! Я новое вижу
В бреду поцелуев твоих!
 
 
В томленьи твоем исступленном
Тоска небывалой весны
Горит мне лучом отдаленным
И тянется песней зурны.
 
 
На дымно-лиловые горы
Принес я на луч и на звук
Усталые губы и взоры
И плети изломанных рук.
 
 
И в горном закатном пожаре,
В разливах синеющих крыл,
С тобою, с мечтой о Тамаре,
Я, горний, навеки без сил…
 
 
И снится – в далеком ауле,
У склона бессмертной горы,
Тоскливо к нам в небо плеснули
Ненужные складки чадры…
 
 
Там стелется в пляске и плачет,
Пыль вьется и стонет зурна…
Пусть скачет жених – не доскачет!
Чеченская пуля верна.
 

19 апреля 1910

«Как тяжело ходить среди людей…»

Там человек сгорел.

Фет

 
Как тяжело ходить среди людей
И притворяться непогибшим,
И об игре трагической страстей
Повествовать еще не жившим.
 
 
И, вглядываясь в свой ночной кошмар,
Строй находить в нестройном вихре чувства,
Чтобы по бледным заревам искусства
Узнали жизни гибельный пожар!
 

10 мая 1910

«Я коротаю жизнь мою…»

 
Я коротаю жизнь мою.
Мою безумную, глухую:
Сегодня – трезво торжествую,
А завтра – плачу и пою.
 
 
Но если гибель предстоит?
Но если за моей спиною
Тот – необъятною рукою
Покрывший зеркало – стоит?..
 
 
Блеснет в глаза зеркальный свет,
И в ужасе, зажмуря очи,
Я отступлю в ту область ночи,
Откуда возвращенья нет…
 

17 сентября 1910

«Повеселясь на буйном пире…»

Моей матери

 
Повеселясь на буйном пире,
Вернулся поздно я домой;
Ночь тихо бродит по квартире,
Храня уютный угол мой.
 
 
Слились все лица, все обиды
В одно лицо, в одно пятно;
И ветр ночной поет в окно
Напевы сонной панихиды…
 
 
Лишь соблазнитель мой не спит;
Он льстиво шепчет: «Вот твой скит.
Забудь о временном, о пошлом
И в песнях свято лги о прошлом».
 

6 января 1912

Пляски смерти

 
Как тяжко мертвецу среди людей
Живым и страстным притворяться!
Но надо, надо в общество втираться,
Скрывая для карьеры лязг костей…
 
 
Живые спят. Мертвец встает из гроба,
И в банк идет, и в суд идет, в сенат…
Чем ночь белее, тем чернее злоба,
И перья торжествующе скрипят.
 
 
Мертвец весь день труди́тся над докладом.
Присутствие кончается. И вот –
Нашептывает он, виляя задом,
Сенатору скабрезный анекдот…
 
 
Уж вечер. Мелкий дождь зашлепал грязью
Прохожих, и дома, и прочий вздор…
А мертвеца – к другому безобразью
Скрежещущий несет таксомотор.
 
 
В зал многолюдный и многоколонный
Спешит мертвец. На нем – изящный фрак.
Его дарят улыбкой благосклонной
Хозяйка – дура и супруг – дурак.
 
 
Он изнемог от дня чиновной скуки,
Но лязг костей музы́кой заглушон…
Он крепко жмет приятельские руки –
Живым, живым казаться должен он!
 
 
Лишь у колонны встретится очами
С подругою – она, как он, мертва.
За их условно-светскими речами
Ты слышишь настоящие слова:
 
 
«Усталый друг, мне странно в этом зале». –
«Усталый друг, могила холодна». –
«Уж полночь». – «Да, но вы не приглашали
На вальс NN. Она в вас влюблена…»
 
 
А там – NN уж ищет взором страстным
Его, его – с волнением в крови…
В ее лице, девически прекрасном,
Бессмысленный восторг живой любви…
 
 
Он шепчет ей незначащие речи,
Пленительные для живых слова,
И смотрит он, как розовеют плечи,
Как на плечо склонилась голова…
 
 
И острый яд привычно-светской злости
С нездешней злостью расточает он…
«Как он умен! Как он в меня влюблен!»
В ее ушах – нездешний, странный звон:
То кости лязгают о кости.
 

19 февраля 1912

 
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века –
Всё будет так. Исхода нет.
 
 
Умрешь – начнешь опять сначала,
И повторится всё, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
 

10 октября 1912

 
Пустая улица. Один огонь в окне.
Еврей-аптекарь охает во сне.
 
 
А перед шкапом с надписью Venena[2]2
  Яды (лат.).


[Закрыть],
Хозяйственно согнув скрипучие колена,
 
 
Скелет, до глаз закутанный плащом,
Чего-то ищет, скалясь черным ртом…
 
 
Нашел… Но ненароком чем-то звякнул,
И череп повернул… Аптекарь крякнул,
Привстал – и на другой свалился бок…
А гость меж тем – заветный пузырек
 
 
Сует из-под плаща двум женщинам безносым
На улице, под фонарем белёсым.
 

Октябрь 1912

 
Старый, старый сон. Из мрака
Фонари бегут – куда?
Там – лишь черная вода,
Там – забвенье навсегда.
 
 
Тень скользит из-за угла,
К ней другая подползла.
Плащ распахнут, грудь бела,
Алый цвет в петлице фрака.
 
 
Тень вторая – стройный латник,
Иль невеста от венца?
Шлем и перья. Нет лица.
Неподвижность мертвеца.
 
 
В ворота́х гремит звонок,
Глухо щелкает замок.
Переходят за порог
Проститутка и развратник…
 
 
Воет ветер леденящий,
Пусто, тихо и темно.
Наверху горит окно.
Всё равно.
 
 
Как свинец, черна вода.
В ней забвенье навсегда.
Третий призрак. Ты куда,
Ты, из тени в тень скользящий?
 

7 февраля 1914

 
Вновь богатый зол и рад,
Вновь унижен бедный.
С кровель каменных громад
Смотрит месяц бледный,
 
 
Насылает тишину,
Оттеняет крутизну
Каменных отвесов,
Черноту навесов…
 
 
Всё бы это было зря,
Если б не было царя,
Чтоб блюсти законы.
 
 
Только не ищи дворца,
Добродушного лица,
Золотой короны.
 
 
Он – с далеких пустырей
В свете редких фонарей
Появляется.
 
 
Шея скручена платком,
Под дырявым козырьком
Улыбается.
 

7 февраля 1914

«Ночь – как ночь, и улица пустынна…»

 
Ночь – как ночь, и улица пустынна.
Так всегда!
Для кого же ты была невинна
И горда?
 
 
Лишь сырая каплет мгла с карнизов.
Я и сам
Собираюсь бросить злобный вызов
Небесам.
 
 
Все на свете, все на свете знают:
Счастья нет.
И который раз в руках сжимают
Пистолет!
 
 
И который раз, смеясь и плача,
Вновь живут!
День – как день; ведь решена задача:
 

Все умрут.

4 ноября 1908