Текст книги "Никита Простота"

Александр Алексеевич Богданов
Никита Простота

I

Доля Никиты была горькая, как полынь, зато нрав он имел мирный и добродушный. За всю жизнь мухи, кажись, не обидел… А выпьет – поет. Должно быть, веселостью да добротой от тяжелых мужицких дум спасался… И прозвали его на селе Никита Простота.

Сегодня он особенно в благодушном настроении; поправлял у краснорядца Рогожина печку-голландку и получил три целковых. Провозился Никита два дня и зато получил вот такую уйму денег.

Долго торговался, надоело… Зажал в левом углу губ собачью ножку с махоркой, пыхнул дымом, равнодушно прищурил глаза и брякнул, точно замок ключом запер:

– Хошь – соглашайся, хошь – нет!.. Итак, почитай, задаром… У меня струмент небольшой, и домой уйти недолго… Ты ведь, сударик, за французские ситцы нажигаешь нашего брата, – ого!..

Краснорядец поиграл на животе серебряной цепочкой, покряхтел и согласился.

С работы Никита зашел к бобылке Анне. После трудов рабочему человеку нельзя не выпить, а у Анны был всегда запас хмельной бражки, которую она варила особенным, одной ей известным способом.

И от бобылки Никита шел по селу совсем веселым. Плечи сами собой играли, а вместе с плечами и голова как будто подплясывала.

Круторогий месяц разгуливал над избами, выставив один рог вверх, другой вниз. Никита прищурился на него, подмигнул и погрозил пальцем:

– Ладно уж, гуляй, гу-у-ляй!.. А все-таки рабочему человеку после трудов следовает выпить!..

Прошел вдоль сумеречных тихих изб.

Теперь месяц лежал поперек неба, рогами кверху, как сломанная подковка. Никита удивился и умильно всплеснул разведенными руками.

– Чу-удно!.. И чего ен перевернуться вздумал!.. Н-ну, и брага же у кумы Анны!.. Не брага, а прямо – яд… В глазах малиновые цветы… И черт знает, чего она в сусло кладет… Не иначе, как купоросу!

Подыгрывая ногами в такт веселым мыслям, он затянул песню:

 
Ка-ак во не-ена-асна-аю погоду!..
 

Но дальше слова песни вылетели из памяти.

Никита потопал ногами, силясь их вспомнить, но у него ничего не выходило, и он опять затянул первое, что взбрело в голову:

 
Ка-ак во ненаснатэю по-го-ду…
Купорос хмельной!..
 

– Тьфу… Стой!.. Купорос!.. Какой купорос?.. – остановил он сам себя. И затянул в третий раз:

 
Ка-ак во нена-а-сна-аю по-го-ду…
На забор вер-блюд ползет!..
 

– Верблюд!.. Х-хаа… Право, верблюд!.. Вот это так Никита Степаныч!.. Здорово!.. – Удивленно поймал он сам себя, словно впервые услышал это слово. Слово понравилось…

 
Ве-ерблюд по-олзет!..
 

Он еще раз с удовольствием повторил, прислушиваясь к собственному голосу, хриплому и нестройному.

Сельская лавочка была еще отперта. Через застекленную дверь свет вырывался и падал большим прямоугольником. Никита допел про верблюда и остановился у крыльца.

– Надоть зайти!.. Беспременно зайти!.. – Он опустил правую руку в карман полушубка и пощупал кисет, в котором оставалось два целковых денег.

– О-го!.. Позвякивают!.. Надо беспременно своей бабе гостинцу купить… Баба в дому – это, одним словом, ди-икий вепрь!.. Ежели ее не задобрить, то житья от нее не будет… Ей-богу!.. Бабу надо завсегда понять, чего она хочет!.. – рассуждал он, ставя ногу на скользкую обледеневшую ступеньку. – Заругается!.. Скажет: почто выпил?.. Как же не выпить, когда такая брага?.. Однем словом – яд!..

Грузно и с шумом он ввалился в лавочку. Хозяин Прохор Иваныч, в ватном картузе и коротком на овчинах пиджаке, был за прилавком.

Никита поздоровался и сел на скамью.

Молча вынул кисет с табаком, молча свернул кз газетной бумаги цигарку. Просопел:

– Дай-ка-сь огоньку!..

Прохор Иваныч не пошевельнулся, заложив руки в карманы.

Смерил глазами Никиту, точно не слышал просьбы.

– Ты за покупками, аль просто слонов продаешь?

– Не слонов, а… верблюда!.. – ответил Никита. – А тебе чего?..

– А того!.. Ежели без нужды, так вас тут, шатающих, за день сто человек перебывает! Тому огоньку, да другому огоньку – за день два коробка спичек рассоришь… А ноне спички четыре копейки коробок…

– Ладно, ладно бубнить!.. По нужде зашел!.. – мирно согласился Никита, хлопнул рукой по карману. Широкая улыбка поплыла во весь рот – до наушников заячьей шапки. – С получки… гостинец бабе взять…

Прохор Иваныч зажег спичку, и Никита пыхнул дымом. Поморщил с деловым видом брови и закинул ногу на ногу. Докурил, сплюнул на пол и стал шарить глазами по полкам.

– Дай-ка-сь, брат, шпульку ниток!.. Черных!.. Самых лучши-их!..

– Толстых, аль тонких?

– Потолще, понадежней!.. Дай-ка-сь, брат, толстых!..

Прохор Иваныч достал из картонного короба нитки.

Вместе с нитками на полке лежали тесемки. Никита покосился на них и опять зачертил пальцем по направлению к полке.

– Пожалуй, заодно давай уж и тесемку!.. Сколь за нее?

– Восемь копеек.

– Не заслужили… Будя, чать, и пятака!.. Ладно… – согласился Никита и полез в карман за деньгами.

– Где бы, дьявол вас дери, накачиваетесь?.. – спросил Прохор Иваныч, запирая шкатулку с деньгами. – Сегодня вот пятого такого проспиртованного провожаю

– Слово такое кочетиное знаем!.. – с удовольствием буркнул Никита и облизал усы.

– Пьяниц, видно, и война не протрезвит!..

– Што ж ты мне войной, как шилом, глаза колешь? – возразил Никита. – У меня, брат, тоже два племянника на позициях. Кровь проливают… А за что? Никто не знает. Три ихних девчонки кормлю… Война – она, брат, нас всех разорила…

Вспомнив про племянниц, Никита прикинул в уме расходы и добавил:

– Заверни-ка-сь еще два пакета махорки… да лишнего не дери!.. Потому гостинец пошлю на позиции.

II

Сунув покупки в карман, он поправил на голове шапчонку и вышел на улицу.

Ветер переменился и подул с севера. Морозило. Большие серые валенки Никиты, подшитые кожей, скрипели по сухому рассыпчатому снегу.

Сделав несколько шагов, он выкинул вперед руки и сам с собою заговорил:

– Война, брат, – она для народу разор… Эх, где-то мои племяши! Были бы живы! Ладно!.. А с девчонками справимся… Вернутся племяши – отблагодарят… А не захотят, ну и бог с ними!.. Я человек уважительный…

Идти надо было через площадь, на которой находились церковные дома, храм, волостное правление и квартира урядника.

Никита соображал:

«Урядник?.. Вдруг да заметит урядник? А? Пожалуй, еще заарештует?.. Верно, што заарештует!.. Приказано, вишь, чтобы кого в пьяном виде, то в холодную… И последние деньги отберет… Што же я, в сам деле, што ли, пьян? Н-нет же!.. Аль кому зло исделал?.. Тоже нет. А што пью я – кому дело? Э-эх жизнь! По такой жизни как не выпить?»

– Ну-ка, господи помоги, – може, и не заметит!..

Он набрался храбрости, одернулся в полушубке, выпрямил молодцевато грудь и пошел вперед, стараясь делать ровные и твердые шаги. Но это удавалось плохо. То ли ветер сбивал его в сторону, то ли дорога была неровна, с выбоинами, но как-то само собой выходило, что от его движений на дороге получались петли. Не замечая ничего, он полагал, что идет правильно, и был доволен.

– Вот как, Никита Степаныч!.. Прравильно!.. Рраз, два, трри, рраз, два!.. Стоп!.. Бери влево… Ладно! Раз, два, трри, раз, два…

Быстрыми кругами промчался мимо построек. Оставив позади домик урядника с резными ставнями, он облегченно передохнул, ухмыльнулся и сложил из пальцев кукиш, чтоб показать невидимому врагу.

– Теперь, брат, нако-сь вот!.. Бери меня в кутузку… Фюить!.. Бык – урядник… Буки еры – бы, како ер-к… Бык…

Выдумка ему очень понравилась. Он ее повторил, складывая и раскладывая пальцы по буквам.

– Бык – урядник… Буки еры – бы, како ер-к… буки еры, – бык…

Дальше на пути была церковь.

Никита остановился, расставил шире ноги, чтоб утвердиться. Подумал:

«Хорошо бы позвонить на колокольне!.. Какой седни день. Середа?.. Коли середа, то не стоит… А вот ежели бы воскресенье, обязательно надо бы позвонить!..»

Против священнического дома, занавешенные изнутри окна которого были освещены, снял шапку – остановился.

– Не спишь, батя? В картишки поди играешь? А?.. Тебя, батя, не боюсь, хошь ты и берешь целковый за метрику… Ладно уж! Играй!.. А урядник – буки еры – бы, како ер-к – бык. Буки, еры бы, како-ер…

Так с шапкой в руках он мирно двинулся вдоль поселка, спокойный и уверенный, что опасность миновала.

III

На повороте около переулка Никита издали увидел высокую широкоплечую фигуру в картузе. И как ни застилало его глаза хмельным туманом, он успел ее рассмотреть.

– Ах, елки-разъелки!.. Никак это сам господин урядник!.. Так и есть!.. Никита Простота, потрудись!..

Он торопко свернул в проулок и зашагал по запорошенной снегом дороге.

Миновав двор с соломенным настилом крыши, он обернулся назад. Урядник, по-видимому, заинтересованный его исчезновением, остановился.

Никита прибавил ходу и, размахивая руками, уже не шел, а бежал вдоль по дороге.

От быстрых и неверных движений он путался и попадал с дороги в снег. Обронил шапку… Хотелось ее поднять, но увидел, что фигура движется следом за ним крупными и четкими приближающимися шагами.

Тогда он забыл про шапку и пустился в бегство, как мог. Проваливался, тонул и вяз в сугробах, барахтался в густой снежной каше и думал только об одном: уйти от преследования.

Впереди чернел плетень, в который тупо упирался проулок. «Только бы добраться до плетня!..» – соображал Никита.

Почему-то ему показалось, что за плетнем уже не будет опасности.

– Сто-ой!.. Сто-о-й! – звонко летело ему вслед.

Никита не слышал. Спотыкаясь, вытаскивая с трудом тело и разгребая руками сугробы, как крот, прочищал себе дорогу.

– Сто-о-о-о-о-й!..

Перед плетнем лежал запорошенный обрубок дерева, приготовленный для колоды. Никита животом перекатился через него. Снег попал за ворот полушубка и набился в рубаху, но он ничего не замечал. Около плетня увяз почти по пояс. От мороза и от усталости захватывало дух.

Тяжело дыша, он прислонился спиной к плетню и смотрел, как приближался урядник, старающийся попасть ногами в его след.

– Ну, нет… – решил мгновенно Никита. – В руки тебе не дамся!..

Он сделал отчаянную попытку перемахнуть через плетень. Но плетень поднимался высоко и не на что было опереться. Одна жердь выставилась торчком, как пика. Никита схватился за нее и навалился всей тяжестью, чтоб подняться вверх. Жердь обломилась.

– Все ж таки не дамся! – упрямо повторил он. – И в кутузку не пойду!..

С обломком в руке он приготовился к обороне и стал ждать.

– А-а… Это ты! – обозленно и резко прохрипел урядник. – Ты што же это, сукин сын!.. Смеяться, што ли, вздумал?.. А?.. Лазь тут за тобой по сугробам, словно за зайцем!..

Никита молчал… Урядник приблизился уже настолько, что можно было рассмотреть его ощерившийся рот и лихие, закрученные на кончиках усы.

Не давая себе отчета в том, что делает, Никита поднял руку с жердью и оборонительно замахал ею перед собой…

– Вот ты как… Хорошо же! – свирепея, зарычал урядник.

Он вынул шашку и целиной обогнул Никиту с левой стороны.

– Эдак! – ответил Никита. – Чего я тебе помешал? – И он опустил жердь.

Жердь ткнулась в снег и зарылась концом, поднимая седую морозную пыль. Прошло всего мгновенье. В бледном скупом свете месяца блеснула сизая обнаженная шашка.

– Получишь ты у меня памятку! – яростно напирал на Никиту урядник.

Шашка ударилась с коротким, тупым звуком. Никита только успел всплеснуть перед собой руками. Всем своим нутром не вскрикнул, а как-то глухо выдохнул:

– А-а-а-а!..

Затем все стихло. Только по примятому разрыхленному снегу синели неровные холодные тени.

Урядник распаленно и зло продолжал сжимать в руке опущенную шашку.

– Мало вас учат, бузуковых детей!..

Когда же около тела Никиты показалось на снегу темное расплывающееся пятно, урядник сразу понял то нелепое и страшное, что случилось. Он мгновенно осел всей своей громадной фигурой, расставил странно руки и выронил шашку.

– Как же это так?.. А?.. Как же так?..

Растерянно придвинулся к Никите, нагнулся и впился в него рассматривающими глазами. Пятно крови росло все больше.

– Ну, ты што ж!.. Э-эй?.. Вставай!.. – дрогнувшим голосом сказал урядник, не веря еще тому, что так легко и просто убил человека.

Осторожно потянул его за ворот. Пальцы в тугих, вязанных из шерсти, теплых перчатках дрожали.

– Э-эй… вставай!..

Никита лежал неподвижно.

Жуткая мысль вошла в ум. Убил… Да нет, не может этого быть! И привыкший повелевать, настойчивый голос еще громче прорезал тишину ночи:

– Встав-ай!.. Как же так?.. Что же теперь с тобой делать?..

Где-то, далеко в душе, уже шевелилось злое, змеиное, холодное оправдание:

«Ничего не делать… Сам виноват. Напьются, идолы, да и колобродят! Доколобродился…»

Месяц среди облачков плыл, уныло блестя серебряными рогами, словно говорил:

– Как глупо, как ненужно пропала человеческая жизнь!..

1915