Текст книги "Годунов. Кровавый путь к трону"

Борис Годунов в день объявления народу о преждевременной кончине Грозного был необычайно мрачен и потрясен свалившимся с небес на Русское государство великим горем, которое он готов был разделить вместе со всем народом. Тогда с заплаканным, почерневшим от горя лицом он почему-то меньше всего думал о своем личном взлете с приходом в обозримой перспективе на царский престол новой династии Годуновых – по воле Русского Провидения. В слезном тумане он видел нежное личико своей полуторагодовалой дочки Ксении и лицо еще не рожденного крохотного сынишки, и внутренний голос подсказывал ему нечто таинственно-исповедальное: «Любимых детей ты обязан иметь и учить господним законам жизни, а через детей сам должен учиться по сказанному от Самого Господа Бога: „Аще не будете, яко дети, не внидете в Царствие Небесное“».

Глава 3

Чуть ли не на другой день после кончины государя по Москве пошли гулять слухи: «Богдан Бельский, что свирепей своего родича, первого опричника Малюты Скуратова, со своими советниками извел царя Ивана Васильевича, а ныне хочет вслед за царем знатных бояр побить». Основания для подобных слухов были более чем весомыми, ведь народ нового царя Федора Ивановича называл не иначе как «Блаженным», недаром хилому умом и плотью 26-летнему властителю в помощь государственного правления были поставлены пять регентов из назначенного почившим Иваном Васильевичем регентского совета, как вокруг «блаженного младенца». Ясное дело, что все регенты при «Блаженном Федоре» просто обязаны были быстро перессориться, как перессорились подобные им регенты при маленьком царевиче Иване Васильевиче и его матери Елене Глинской. Причем откровенным зачинщиком раздора выступал тот, кто считал, что сила и двор на его стороне, а таким просто обязан быть «отравитель царя» в глазах народа Богдан Бельский. Именно он, как «двойник первого опричника», его родича Малюты Скуратова, мог рассчитывать на поддержку московского двора и даже земского дворянства. На какое-то время, при молчаливом непротивлении Годунова, власть в Кремле и части Москвы перешла к Бельскому. Но земские дворяне, на которых он рассчитывал, отказались подчиняться временщику. Это не остановило Бельского, с опорой на кремлевское «дворовое» войско он попытался уговорить царя-наследника Федора Блаженного возродить опричнину, рассчитывая таким образом распустить регентский совет и править страной единолично или, на худой конец, вдвоем с Блаженным или с Годуновым.

Попытка дворцового переворота в апреле 1584 года стала первым серьезным испытанием для Годунова, настало время определяться: с кем он? против кого? или сам по себе?

Возбужденные опасными слухами, что Богдан Бельский, отравив царя Ивана Васильевича, намерен отравить и умертвить его сына-наследника Федора Ивановича и возвести на престол своего друга и советника Годунова, москвичи с «великой силой» подошли к Кремлю. Тайными виновниками запущенных слухов и «клевет», похожих на правду, москвичи считали партию князей Шуйских, а их действующими смертоносными орудиями – рязанских дворян Ляпуновых, Кикиных и других возмутителей народа. Около двадцати тысяч вооруженных людей из боярских и дворянских детей, служивых граждан и московской черни пошли на приступ кремлевских ворот, которые своевременным приказом сметливого Годунова едва-едва успели затворить перед носом бунтовщиков.

Годунову, собравшему для защиты Кремля отряд стрельцов, верные ему люди сообщили, что мятежники разгромили все лавки, овладели в Китай-городе арсеналом с тяжелыми снарядами и нацелили пушки на Флоровские ворота, чтобы несколькими выстрелами разбить их и вломиться в неприступный Кремль.

Мрачный Годунов, не теряя благородства лица с заострившимися скулами, твердым и спокойным голосом рассказал о бунте под стенами Кремля и попытался вывести из ступора Федора, застывшего с блаженной улыбкой на лице у окон и поминутно спрашивающего: «Что происходит?… Чего кричат?… Что там?… Чего они шумят, чего хотят?…»

Малорослый, дряблый телом, бледный, как полотно, Федор жалко и беспомощно улыбался, но без живости и значения улыбки, нетвердо переступал с ноги на ногу, демонстрируя, скорее, не испуг перед мятежниками, а преждевременное изнеможение сил, без всякого желания сопротивляться обстоятельствам. Годунов знал, что следующей равнодушной фразой Федора Блаженного будет: «На все воля божья, пусть будет так, как будет угодно Господу», посему попытался вразумить того и прогнать с его лица улыбку постника и печальника.

– Радости мало, государь, у взбунтовавшейся черни пушки. Они готовы стрелять по Флоровским воротам.

– Зачем?

– Чтобы разбить их вдребезги и ворваться в Кремль для беседы с глазу на глаз.

– С кем?

– Да с кем придется – под горячую руку… Хоть с тобой, государь…

– Чего хотят эти бунтовщики? Ты знаешь, Борис, что они хотят?

– Неважно, что они хотят. Важно, что ты хочешь, государь.

– А что я хочу, Борис?

– Это правильный вопрос, государь… Сейчас ты узнаешь, что ты хочешь. Вон думские бояре во главе с Иваном Мстиславским и Никитой Романовичем. Я твоим именем, государь, собрал думу для совета, как поступать с мятежниками… – С этими словами Годунов обозначил на своем лице с заостренными чертами подобие улыбки. – …Как отбояриться от незваной опасности черни с их пушками под кремлевскими воротами…

Годунов именем государя выслал к мятежникам под стенами Кремля целую делегацию – с главой Думы Мстиславским, дьяками Андреем и Василием Щелкановыми, – чтобы спросить, что виною мятежа и чего хотят бунтовщики?

Со стен кремлевских он слышал ответ мятежной черни: «Бельского требуем! Выдайте нам злодея Бельского, который замыслил извести царский корень и все рода боярские».

– Хорошо, мы сами с государем решим, как поступить с Бельским, наказать или миловать того, – ответил Мстиславский. – Еще чего хотите от Думы и государя, чтобы вы спокойно разошлись по домам?

И большая часть народа кричала: «Выдайте нам Никиту Романовича!» Мстиславский знал, что московский народ был расположен к этому именитому думскому боярину, ярому противнику Годунова и Бельского, и страшился, что те могут после смерти Ивана Грозного во время междуцарствия извести лидера «партии Романовых», ибо по причине своей добродетели он, по мнению москвичей, имел много врагов и недругов во дворе.

После Годунов расспросил своих верных людей, что в толпе кричали про него и сестру, и узнал, что только наиболее ретивая часть мятежников связывала имена Бельского и Годунова вместе, и это были клевреты партии Шуйских. Люди партии Романовых в мятеже не проявили себя, но подбивали толпу спасать своего боярина Никиту Романовича. В толпе царя Федора и царицу Ирину жалели и хотели защищать «всем миром» от злодея-опричника Бельского. Еще узнал Годунов со злорадной внутренней усмешкой, что во время мятежа Бельский вел себя недостойно, даже искал своей безопасности в государевой спальне.

«Значит, опричнине не бывать, – спокойно и трезво подумал Годунов. – Недаром же часть разгоряченной толпы требовала расправы над худородными опричниками Грозного, некогда союзниками и единомышленниками, до поры до времени. Вот Бельский своей тягой к старым опричным порядкам и решил свою судьбу. Знать, мало в народе сторонников опричных порядков».

Годунов легко отрекся от Бельского, предложил государю и двору удалить того из Москвы. Порешили отправить Богдана Бельского воеводой в Нижний Новгород. Когда народу было объявлено, что государь высылает Бельского из Москвы и отправляет того воеводствовать в Нижнем Новгороде, мятежники со «спокойным сердцем» и с восклицаниями: «Да здравствует царь с верными ему боярами!» – мирно разошлись по своим домам.

В тревожные апрельские дни после мятежа черни на первые роли при возбужденном дворе Федора Ивановича выдвинулся лидер партии Романовых Никита Романович Юрьев. Об этом написал, доверившись сведениям своих московских агентов и своим личным наблюдениям, английский посол Боус, выехавший из Москвы 12 мая: «Когда я выехал из встревоженной Москвы, боярин Никита Романович и дьяк Андрей Щелканов считали себя „царями“ и потому так назывались многими людьми… Сын покойного царя и те советники, которые достойны были управлять, уже не имеют никакой власти». Под «достойными людьми» посол подразумевал, прежде всего, боярина Бориса Годунова.

Но уже через несколько дней обстановка начала меняться. По мере того как утихали страсти московского мятежа, Годунов, пользуясь поддержкой двора и влиянием на Федора, забрал власть в свои руки, оттеснив боярина Никиту Романовича. Вовремя осознав, что народ против возрождения опричных порядков, с узурпацией власти бывшими опричниками из гнезда Малюты Скуратова, Годунов усилил свои властные позиции политическими маневрами. Он убедил слабовольного Федора значительно расширить состав боярской Думы и обновить приказы. За несколько месяцев Дума увеличилась вдвое, причем половина бояр-думцев принадлежала к партии Годунова, что резко усилило позиции конюшего Бориса Федоровича. Став конюшим с легкой руки государя, он возглавил ключевой земский приказ, продвинув своих близких родичей Годуновых: Степан Васильевич возглавил Посольский приказ, Иван Васильевич – Стрелецкий приказ, а Григорий Васильевич стал дворецким. В смене воевод во многих крупных городах также угадывалась властная рука царского шурина, расширяющего и усиливающего позиции «партии Годунова».

Без лишнего шума Годуновым и его людьми было осуществлено наказание дворян Ляпуновых и Кикиных и других возмутителей московской черни на апрельский мятеж «против злодея Бельского», считай, против дуэта худородных опричников Годунова – Бельского. Мятежников выслали в дальние волости и надолго заключили в темницы. Народ безмолвствовал, славя правосудие законного «природного царя», готовясь к венчанию на царство Федора Ивановича Блаженного, отложенному ради шестинедельного общенародного моления об усопшем венценосце Иване Васильевиче до 31 мая 1584 года.

С целью благоденствия царства от знаковой вехи венчания Блаженного, по наущению боярской Думы, с лидерством там годуновской партии, двухлетнего царевича Дмитрия, вдовствующую царицу Марию Нагую, ее отца и всех братьев Нагих отослали в город Углич, дав большой семье «царскую обслугу», многих стольников, стряпчих и стрельцов для охраны. Современники с душевной радостью отмечали, что 24 мая, за неделю до своего венчания, государь Федор Иванович с блаженной улыбкой на устах и слезами на глазах прощался со своим братом Дмитрием, «как бы невольно исполняя государев долг, болезненный для доброго и нежного сердца постника и печальника».

Глава 4

В ночь перед венчанием на московский престол Годунов не сомкнул глаз. При том, что душа просила покоя, его мучила бессонница. Именно при жестокой бессоннице, когда еще не забрезжил рассвет, он почуял приближение к Москве страшной бури, как предзнаменование грядущих бедствий и напастей…

«К чему бы это, – молнией промелькнула у него в мозгу шальная мысль. – Кому и чему угроза? Царству? Царю? Какому царю – нынешнему или грядущему?… Природному или избранному перстом Божьим?… Так ведь пока никого не избрали… И изберут ли?… Значит, природному, но блаженному, пока настоящего избранного перстом Божьим нет еще на московском престоле… Буря… Гроза… Нет царя Грозы, Грозного царя, тому гроза была в помощь, а Блаженному она во вред, наверное…»

А на рассвете в Москве уже бушевала гроза, страшный ливень затопил столичные улицы и площади. Кремлевская площадь перед храмом Успенья тоже была затоплена. Но вскоре буря отлетела, гроза миновала, и вот уже солнце воссияло на очищаемся небосклоне.

«Все проходит, все пройдет, – вздохнул Годунов с затаенной улыбкой в уголках глаз, видя несметные толпы горожан перед Успенским собором. – А ведь большинство горожан буря не напугала. Русский народ не из пугливых, но зато из богобоязненных. Глядишь, один только я из-за своей бессонницы почувствовал опасность природного знамения». В царевом дворце Годунов был молчалив и сосредоточен на своих думах.

– Чего, племяш, так мрачен, – спросил с заметным удивлением Бориса его дядя Дмитрий Иванович, – когда вроде есть повод для радости? Или конюшие сами себе на уме во время всеобщего народного ликования?

– Бессонница замучила, – неприветливо буркнул Борис Федорович. Он хотел поначалу ответить, что, мол, во время бессонницы его посетили мысли о судьбе царства русского при обрушенных на него природных стихиях, но не стал этого делать. Незачем пока. Ограничился вопросом: – Сам-то как?

– Да грех жаловаться, – лукаво улыбнулся дядя. – Пожалуешься на здоровье, и свое здоровое место упустишь, больное получишь.

– Не упустишь, – твердо пообещал ему Борис. – Поедешь наместником в Великий Новгород. Только не сразу, как только здесь во дворе после венчания Федора все успокоится и рассосется.

– Есть какие опасения из-за козней Шуйских? – жестко ощерился Дмитрий Иванович. – Не понравилось, что трех Годуновых, внучатых племянников твоей сестры, ты провел боярами в Думу?

Годунов нервно зевнул, показывая дяде, что он еще во власти бессонницы, не стал отвечать насчет Шуйских. В конце концов, дядька должен был быть наслышан об изменившемся раскладе в боярской Думе. Сегодня именем венчанного царя Федор Блаженный должен наименовать боярами Андрея и Василия Шуйских, двух Куракиных, Шереметева, Шестунова, Хворостинина, Трубецкого. Только все равно расклад в Думе будет в пользу Годуновых и их союзников.

Прогнав зевоту и твердо глядя в глаза дяде, он сурово проговорил:

– Мое влияние на Федора и наш расклад в Думе обеспечат тебе место в Великом Новгороде. Но не торопи меня и сам не суетись. Поспешность нужна только при ловле блох.

– И все же не затягивай с местом, племяш. Место новгородское того стоит, не блошиное место. Сам знаешь, соседи у меня ушлые на Псковской земле. Сорока мне на хвосте принесла одну новость и пропела в ухо, мол, князю Ивану Шуйскому все доходы Пскова, им спасенного, сегодня после венчания пожалуют.

– Так и ты отличись, когда наместником станешь, глядишь, и тебе все доходы Великого Новгорода отойдут.

– При нынешнем царе Блаженном все это вряд ли случится… А вот при новом царе, избранном боярами и земством с духовенством, я не прочь и Конюшенный приказ возглавить… Я ведь вижу, что тебе тоскливо конюшим быть при нашем Блаженном.

– Ну, будя, наместник скорый и конюший будущий, нечего волну гнать без ветра попутного, – резко осадил дядю Борис.

Пора было выходить к народу с государем вместе с первыми людьми государства, боярами, князьями, знатными воеводами и чиновниками.

Удивительная тишь провожала Федора Блаженного со смиренным взором, в одежде небесного цвета, идущего сквозь несметные толпы своих подданных от царских покоев до храма Успенья, на золотых куполах которого после отлетевшей грозовой бури сияло и отражалось солнце.

Во время торжественного царского молебна духовные сановники и окольничие ходили по храму и тихо подсказывали молящемуся народу: «Благоговейте и молитесь за своего любимого государя». Митрополит Дионисий и государь сели у западных ворот на приготовленные для них места, и Федор Иванович среди всеобщего безмолвия обратился с тронной речью к владыке. Многих в храме поразили слезы, стоящие в горле только недавно улыбчивого царя. Народ замер и настроился на душевную волну Блаженного царя, принимающего царство от царя Грозного: «…Родитель наш, приняв ангельский образ, отошел на Царствие небесное, а меня благословил державою… Велел мне помазаться и венчаться царским венцом… И так по воле божьей и благословению отца моего соверши обряд священный, владыка, да буду царь и помазанник!»

Митрополит Дионисий ответствовал: «…Данной нам благодатью от святого духа помазуем и венчаем усопшего Грозного царя тебя, да именуешься ты самодержцем…» – и возложил на царя животворящий крест Мономахов, бармы и венец ему на голову с молением: «Да благословит Господь твое правление…» Потом Федор Блаженный, имея вид утомленного отрока, слушал литургию, с правой стороны, как самый ближний царский вельможа, стоял Борис Годунов, дядя Федора, Никита Романович Юрьев, князь Иван Петрович Шуйский с другими боярами… И здесь произошло одно странное и знаменательное событие, которое произвело неизгладимое впечатление на всех присутствующих, особенно на стоящих рядом с Борисом Федоровичем лидеров боярских партий Никиту Романовича и Ивана Петровича. Утомившийся от процедуры венчания на самой заключительной ее стадии царь Федор Иванович отдал с безмятежной улыбкой свой знак верховной государевой власти – тяжелую золотую державу – своему шурину Борису Федоровичу. Тот оторопел, но взял державу и держал ее под насмешливыми взглядами бояр, как бы язвительно спрашивающих конюшего: «Не рано ли ты покусился на державу?»

Между тем супруга Федора, Ирина Годунова, окруженная боярынями, сидела в короне под растворенным окном своей палаты и была приветствуема восклицаниями народной толпы: «Да здравствует наша царица!» В этот знаменательный день венчания Федором Блаженным, по совету Ирины и Бориса Годунова (которому были пожалованны, кроме чина конюшего, титулы «ближнего великого боярина» и наместника Казанского и Астраханского царства), на помин души усопшего царя Грозного и во здравие царицы было отправлено тысяча золотых рублей милостыни патриарху Константинопольскому, 900 рублей Иерусалимскому патриарху, другим главам православных церквей…

А в апреле 1586 года скоропостижно скончался Никита Романович Юрьев, глава партии Романовых… К тому времени Годуновы и Шуйские достигли некой принципиальной договоренности о разделе сфер влияния и союзе против общих врагов и недругов. В результате этих договоренностей был отстранен от дел и пострижен на Белом озере старый глава Думы Иван Мстиславский, занявший место отца в Думе, его сын Федор попал под влияние партии Годуновых и потерял свое влияние, на которое еще надеялась партия Романовых. Из членов бывшего регентского совета при неопытном Федоре Блаженном, нынешнем легитимном венчанном царе, на политической сцене остались лидер партии Шуйских, прославленный военачальник Иван Петрович Годунов, и царский шурин Борис Федорович, лидер партии Годуновых. Годунов еще при живом Никите Романовиче пытался договориться с Иваном Шуйским «начать дружить против партии Романовых», ибо знал, насколько военачальник, герой Пскова, пользуется великим расположением московских дворян, купцов, горожан и черни. Умный и хитрый Годунов догадывался, как бывает дорог люду во время государственных неудач и военных поражений успешный военачальник, своим подвигом поддержавший народную честь, когда другие только ее теряли или, затаившись, бездействовали, как те же Романовы.

Но «дружбы против Романовых» из-за смерти их лидера не вышло, как казалось со стороны, для князя Ивана Шуйского не составит труда одолеть «коварного и непопулярного у черни» Годунова, если бы псковский герой оперся на чернь и горожан. А такой сценарий мог бы быть воплощен в жизнь в начале лета 1584 года, когда был кем-то был запущен слух в недрах московской черни, что к скоропостижной смерти Никиты Романовича приложили руки люди из партии Годуновых, разумеется, с ведома самого хитромудрого Бориса Федоровича. Снова чернь была подбита на мятеж, только уже не против «Бельского и Годунова», а против «всех Годуновых с их главой». Как записали тогда летописцы: многие московские жители «восхотеша Бориса со всеми сродницы без милости побитии каменьями». Крупный мятеж против «властителя» Годунова при безвольном царе Блаженном захватил все слои московского народа только потому, что якобы на его сторону удалось привлечь Ивана Шуйского с возглавляемой им партией.

Тогда по наущению царицы Ирины в первую очередь и ее блаженного супруга во вторую очередь митрополит Дионисий выступил посредником. Он вызвал Бориса Годунова и Шуйских к себе, призывая и умоляя их помириться, ведь надо было хоть как-то убрать московских мятежников.

После долгой паузы, выдержанной Шуйскими, Иван Петрович поморщился и выдохнул из себя спасительный совет митрополиту:

– А мы с Борисом Федоровичем и не ругались… Скажи, владыка Дионисий, об этом разгоряченному московскому народу, авось поверит народ и разойдется…

Годунов посмотрел на втянувшего голову в плечи митрополита и, поняв, что совет геройского военачальника «не в коня корм», спокойно парировал:

– А слабо самому, князь, сказать об этом московскому народу, мол, нет ссоры между Шуйскими и Годуновыми… – Годунов бесстрашно поглядел Ивану Шуйскому в глаза. – Или чего из ряда вон выходящего боишься? За спину митрополита мне выгоднее спрятаться, а не тебе, князь… Мне говорить народу боязно, что между Шуйскими и Годуновыми пробежала черная кошка…

Годунов слышал гул толпы, собравшейся у Грановитой палаты, и не ждал ничего хорошего от сборища торговых людей, хорошо еще, что без оружия. Прознали торговые люди, что знатные бояре у Дионисия, вот и шумят, слышать ничего не желают о замирении Шуйских и Годуновых у митрополита.

Шуйский задумался, перекинулся недобрым взглядом с Годуновым и сыновьями и возвысил свой голос:

– Иван Шуйский никогда ничего и никого не боялся…

Через несколько минут Иван Петрович вышел на крыльцо и объявил мятежным торговым людям, что они, Шуйские, с конюшим Борисом Федоровичем Годуновым помирились. Выждал долгую паузу, разглядывая встревоженные лица мятежных торговых людей, и спросил:

– Есть вопросы по замирению Годуновых и Шуйских, люди добрые торгового звания?

Вышли тогда из толпы два купца-смельчака и сказали, глядя прямо и честно славному военачальнику Шуйскому:

– Помирились вы нашими головами…

– И вам, Шуйским, от первого «великого боярина» пропасть скорая, да и нам в ней погибнуть придется…

Шуйский почесал затылок и примирительно бросил смелым купцам словцо одобрительное:

– И за то спасибо, что не забоялись свои сомнения в замирении высказать… А чему быть, того не миновать… Слепой сказал: посмотрим…

Он внимательно посмотрел на напряженного Годунова, взглядом показывая, что хочет что-то примирительное услышать и от конюшего и «великого боярина». Но тот отмолчался.

Многие летописцы и поздние историки посчитали и полагали, что партия Шуйских могла бы воспользоваться удобным благоприятным моментом для расправы над Борисом Федоровичем и всей партией Годуновых только по одной знаковой причине. Не Шуйские выступали зачинщиками вспыхнувших волнений и опасного мятежа народа, причем мятежники ждали поддержки Шуйских, в первую очередь героя Пскова Ивана Петровича Шуйского. Однако острый вопрос, кому был выгоден мятеж против Годуновых, что это за сила, способная поднять московских купцов против царского шурина, требует прямого ответа. Ведь любимцем московских торговых людей раньше был почивший ныне Никита Романович Юрьев. А кто теперь? Та же партия Романовых выступила против партии Годуновых с их лидером Борисом Федоровичем. А во главе партии Романовых встал сын умершего Никиты Романовича, еще более боевой и амбициозный боярин Федор Никитич Романов… Именно поэтому Шуйские не поддержали антигодуновский мятеж начала лета 1586 года – по корыстной причине: в случае успеха мятежников партия Романовых выходила на первые роли в царстве Русском. А зачем партии Шуйских нужно, чтобы другая могущественная партия Романовых, с их не менее хитрым лидером Федором Романовым, получала весомые преимущества якобы от изгнания Годуновых с политического Олимпа, отстранения Бориса Годунова от царя Блаженного с его царицей Ириной?…