Текст книги "Остров кошмаров. Топоры и стрелы"

То же самое произошло и в Англии. Тамплиеры были осуждены и разосланы по монастырям, но их богатства точно так же таинственно исчезли. Королю не досталось ни гроша.

Та же картина в Испании. Только в Германии, где ликвидация ордена прошла вполне мирно, без судов, казней и заточений за решетку, деньги удалось найти и вернуть должникам.

Пропавшие сокровища тамплиеров стали одной из самых любопытных исторических загадок. Всякие люди старательно искали их на протяжении всех последующих семисот лет. Они чуть ли не по камешку разбирали замки тамплиеров в нескольких странах, рыскали даже там, где отделений ордена никогда не было – в Шотландии, в Польше, почему-то на далеком острове Борнхольм, в церквах и домах, когда-то принадлежавших тамплиерам, в лесах и полях. Не нашли ни гроша. Бесполезно.

В попытках хоть как-то это объяснить выдвигались самые экстравагантные гипотезы. Некоторые умники считали, что свои несметные сокровища тамплиеры вывезли из Ла-Рошели на кораблях в Америку. Появилась даже версия, что часть сокровищ попала на Русь. Именно эти богатства послужили основой возвышения Московского княжества.

Как частенько бывает с экстравагантными гипотезами, ни в том, ни в другом случае реальных доказательств так и не нашлось. Персоны, настроенные мистически, утверждали, что сокровища никогда не будут найдены. Тамплиеры, будто владевшие загадочными магическими практиками, наложили на свои клады надежнейшие заклятья. Как бы там ни обстояло дело, но за семьсот лет из богатств тамплиеров, действительно несметных, никто не нашел и ломаного гроша.

Однако вернемся в Англию. Разгром ордена тамплиеров произошел в 1307 г., когда на престол только что вступил молодой король Эдуард Второй.

Финансовый рынок Англии сразу приобрел спартанскую простоту. Ферзя, то есть тамплиеров, власть смахнула с шахматной доски. На ней остались, строго говоря, пешки. Флорентийцев в Англии было еще не так много, и они в основном, как некогда евреи, работали каждый сам от себя. В деньгах король нуждался отчаянно – и для борьбы с мятежными баронами, и для подготовки войны с Шотландией, и для прочих государственных потребностей. А в казне посвистывал ветерок.

В 1311 г. король получил от римского папы Иоанна Двадцать Второго письмо примерно следующего содержания: «Эдди, я слышал, что с деньгами у тебя полный абзац, да? Если так, то у меня тут есть под рукой дельные ребята, которые могут помочь. Крайне рекомендую».

Папская рекомендация значила немало, и Эдуард очень быстро пригласил дельных ребят в Англию. Вот теперь на остров зашли корпорации – крупнейшие флорентийские банки Барди и Перуджи и несколько других, не столь мощных, аффилированных с ними. Эти милостивцы с превеликой готовностью, без всякого залога одолжили королю немаленькие деньги на достройку Вестминстерского аббатства. Потом дали еще, уже на шотландскую военную кампанию.

Эту единственную за все свое царствование войну с внешним противником Эдуард с треском проиграл. Не полководец он был, не полководец. По условиям мирного договора королю пришлось выплатить шотландцам большую контрибуцию.

После этого он еще не раз получал деньги по первому требованию, исключительно под честное королевское слово.

Однако бесплатный сыр бывает только в мышеловке, а среди банкиров никогда не водилось бескорыстных благодетелей. Да, никаких залогов флорентийцы не требовали, но крайне дипломатичными методами добились для себя привилегий, о которых тщетно мечтали многие иностранные коммерсанты. Сперва это было монопольное право скупать овечью шерсть по всему королевству. Затем – снятие запрета на проживание иностранцев в Англии. Исключительно для себя! А там как-то так получилось, что король поручил им взимать от его имени некоторые виды налогов. Та самая золотая сеть надежно опутала и Англию.

Но через несколько лет по неизвестным до сих пор причинам сердечное согласие между Эдуардом и флорентийцами приказало долго жить. Король отчего-то перестал устраивать банкиров в качестве делового партнера. Тогда именно Барди и Перуджи выступили спонсорами королевы Изабеллы и ее любовника Мортимера. Как раз на их денежки граф Геннегау-Эно и снарядил войско. Какая уж тут романтика. Одна суровая проза жизни, где во главе угла стоит звонкая монета.

Вероятнее всего, банкиры рассуждали просто. Новый король Эдуард Третий еще не вошел в совершеннолетие, королева Изабелла особым умом не блещет, Роджер Мортимер золото любит весьма трепетно. Получается та самая мутная водичка, в которой, согласно старой присказке, очень удобно ловить рыбку, большую и маленькую.

Впоследствии они горько пожалеют о том, что собственными руками и на свои кровные денежки возвели на трон Эдуарда Третьего. Но не будем забегать вперед.

После того как Эдуард Третий упрятал матушку под замок, казнил заигравшегося Мортимера и полностью взял бразды правления в свои руки, какое-то время дела у флорентийцев шли просто великолепно. Они процветали так, что лучше и не надо. Деньги королю требовались постоянно – на войны с Францией и Шотландией, на тогдашние стройки века и прочие государственные надобности.

Король периодически просил новые кредиты, банкиры исправно давали их. Никаких залогов они опять-таки не требовали, но Эдуарду приходилось идти на новые и новые уступки. Банкиры получили монопольное право не только на скупку овечьей шерсти, но и на вывоз ее из Англии. Они форменным образом превратили страну в сырьевой придаток Европы.

Их бизнес-план был не таким уж замысловатым. Банкиры продавали шерсть во Фландрию, тамошние мастера, в то время лучшие в Европе, вырабатывали из нее сукно, для богатеев – высшего класса, для людей с тощим кошельком – погрубее. Потом флорентийцы везли его куда хотели, в том числе и в Англию, где продавали, как легко догадаться, гораздо дороже, чем стоила шерсть. Классический сырьевой придаток, ага.

Чуть позже флорентийцы решили снизить накладные расходы, перевезли в Англию часть фламандских суконщиков и других ремесленников. Этим они изрядно ущемили интересы и уменьшили доходы английских ремесленных цехов, крайне недовольных тем обстоятельством, что им были навязаны сильные конкуренты. Но с королем не поспоришь. Потом эта ситуация кончится большой кровью.

Одним словом, какое-то время флорентийские банкиры катались как сыр в масле, самонадеянно полагали себя хозяевами жизни и считали, что так будет всегда. Однако у серьезных невзгод есть привычка подкрадываться бесшумно, на мягких лапках.

В какой-то момент Эдуард Третий, человек весьма неглупый, сел и всерьез задумался о том, как жить дальше. Точнее, как ему разобраться с финансами. Не нужно было быть великим математиком, чтобы рассчитать, что возвратить долги нет никакой возможности.

Они к тому времени составили астрономическую сумму в миллион четыреста тысяч золотых флоринов, а по другим источникам и вовсе миллион семьсот. Уже в наши дни экономисты подсчитали: чтобы расплатиться, Англии потребовалось бы несколько столетий. Причем вышеприведенная сумма – это только государственный долг, то есть долг короля. В те времена эти понятия не разделялись. Сколько были должны итальянским банкирам физические лица, по примеру государя занимавшие часто и много, так никто никогда и не подсчитал, но и там речь идет о суммах громадных.

Король не впал в отчаяние и не запил. Я же говорю без всякой иронии – большого государственного ума был человек. Он впервые в европейской истории изобрел дефолт. Самого термина тогда еще не существовало, ему предстояло появиться лишь через много столетий, но суть была именно такова. В один день, прекрасный для Эдуарда и черный для флорентийцев, король официально объявил, что казна пуста. В обозримом будущем физически невозможно выплатить банкирам хотя бы малую часть долга. Он бы со всей душой, но денег нет ни гроша.

Удар был страшный. Не исключено, что флорентийцы, будь у них такая возможность, поменяли бы короля на троне, как проделали это с отцом Эдуарда. Но вот возможности-то как раз и не было, потому что не осталось денег. Все сожрали английские займы. Не существовало суда, в который можно было бы обратиться, чтобы вернуть свои денежки законным образом. В те времена короли стояли выше таких пошлостей, как суды. Какое-то влияние на короля мог оказать разве что парламент, но он этого делать не собирался. Среди парламентариев хватало должников.

По всей Англии среди заинтересованных лиц воцарилось сущее ликование. Осознание того, что немаленькие долги можно не возвращать, радует человека во все времена и в каких угодно странах. Англичане рассудили, в общем, вполне логично. Мол, если сам король отказывается возвращать долги, то что же нам лезть поперек батьки в пекло? Они радостно вывернули перед банкирами пустые карманы. Это я образно. В средневековой одежде карманов не было. Деньги и разные необходимые мелочи люди носили в кошелях на поясе.

В довершение всего тогдашний папа римский на сей раз в защиту флорентийских банкиров не выступил. Он и сам был им немало должен, так что издали наблюдал за событиями с несомненным злорадством.

Флорентийцам ласково улыбнулась толстая полярная лисичка. Крах был полный. Перуджи умер от сердечного приступа прямо у себя в кабинете. Обанкротились и его банки, и Варди, и более тридцати других, калибром помельче.

А поскольку они распространяли свою деятельность на всю Европу, то в ней оно и громыхнуло. Пресловутая золотая сеть разлетелась на мелкие кусочки.

Известно, что дурной пример заразителен. Изобретение Эдуарда Третьего, дефолт, было быстро оценено по достоинству и принято как руководство к действию и в других странах. Вскоре дефолт объявили папская курия, неаполитанский король и несколько других государств. Такого финансового кризиса Европа еще не знала. Во многих странах разорилось превеликое множество вкладчиков, доверивших свои денежки банкам Барди и Перуджи, казавшимся надежными как скала. Итальянский хронист, современник событий Паоло Виллани, писал: «Для Флоренции и всего христианского мира потери от разорения Барди и Перуджи были еще тяжелее, чем от всех войн прошлого. Все, кто имел деньги во Флоренции, их лишились, а за пределами республики повсеместно воцарились голод и страх».

Еще в течение примерно двадцати лет в целом десятке европейских государств продолжались серьезные беспорядки, вызванные крахом золотой сети. Это были междоусобицы, мятежи простонародья, порча монеты.

Со временем, конечно, все устаканилось. На флорентийцах белый свет клином не сошелся, они были не единственными банкирами в Европе, а попросту самыми крупными. Хватало и других. Довольно быстро хлебное место с удовольствием заняли их давние соперники и конкуренты, жители Ломбардии, другого итальянского государства. Именно они изобрели заведение, до сих пор известное под их именем – ломбард.

Все, в общем, пошло по накатанной колее. Впереди всех двигались ломбардцы. Они заняли позиции, утраченные флорентийцами. Ну а через пару-тройку сотен лет во многих странах крепко встали на ноги свои банкиры, и итальянцы перестали играть главную роль в этом деле.

Ссориться с банкирами бывает порой крайне опасно. Иные короли и президенты более поздних времен, ввязавшись в это рискованное предприятие, расстались не только с должностью, но и с жизнью. Однако такая беда приключалась лишь в том случае, если банкиры располагали изрядными капиталами и нешуточным влиянием. Разорившиеся финансисты ни малейшей угрозы не представляли. Поэтому Эдуард Третий, в противоположность своему неудачливому отцу, благополучно просидел на троне до преклонных лет и умер своей смертью.

В истории он остался не только как изобретатель дефолта. Этот самый король еще и поставил очередной английский рекорд, который, наверное, никогда не будет побит. Он развязал самую длинную в истории человечества войну. Мы привыкли называть ее Столетней, но это не вполне правильно. Точнее говоря, неправильно вовсе.

Лилия и лев

О Столетней войне писали очень многие серьезные историки. Они изобразили ее так подробно, что мне нет смысла им следовать. Ничего нового я внести не смогу. Но и обойтись без упоминания о ней в данной книге невозможно. Очень уж большую роль она сыграла в истории Англии. Поэтому я, пусть кратенько, о ней все же расскажу и, по своему обыкновению, извлеку на свет божий несколько безусловно интересных, но основательно забытых эпизодов.

Начнем с того, что эта война длилась сто семнадцать лет. Почему же она осталась в истории под названием Столетней? Рискну предположить, что так красивее, гламурнее, можно сказать. Стосемнадцатилетняя война – звучит как-то не особенно и авантажно. Семилетняя война, Тридцатилетняя, Столетняя… В самом деле гораздо изящнее.

Во второй половине прошлого столетия в СССР работал замечательный художник Виктор Чижиков, автор множества юмористических рисунков, иллюстратор детских книг, создатель знаменитого медведя, талисмана московских Олимпийских игр 1980 г. Люди моего поколения, да и чуть более молодые должны его прекрасно помнить. В свое время он выпустил серию из ста юмористических рисунков на темы мировой истории, в том числе и русской. Одна из картинок была такова: закончилась самая длинная в истории человечества война. Из кустов торчат ноги павших, повсюду валяется сломанное оружие.

Англичанин и француз гордо демонстрируют мирный договор, и кто-то из них говорит:

– Можно было и раньше кончить, да уж больно круглое число получилось.

Это, конечно, шутка юмориста, но определенная доля истины тут есть. Как ни крути, довольно нескладно выглядит стосемнадцатилетняя война.

Считается, что ее главной причиной послужил династический вопрос. В 1328 г. внезапно умер, не оставив наследников, французский король Карл Четвертый Красивый. С его смертью прервалась династия Капетингов, правившая Францией, точнее сказать, ее кусочком, в течение почти трехсот пятидесяти лет.

Как не раз бывало в истории, трон оказался осиротевшим и бесхозным. Однако такое положение сохранялось недолго. Иначе и быть не могло. Едва ли не моментально возникло немалое число претендентов на корону. У некоторых из них права были очень серьезные, у других – довольно зыбкие.

Король Эдуард Третий практически сразу принял участие в кастинге. Он написал французским пэрам, что самым законным претендентом на трон считает как раз себя и полагает, что его аргументы достаточно веские. Он как-никак сын тамошней принцессы, внук короля. Одним словом, готовьте коронацию, господа. Я могу незамедлительно прибыть в Париж.

Пэры послали ответ примерно следующего содержания: «Месье, ваше величество, генеалогии никто не оспаривает. Однако будь вы внуком нашего светлой памяти короля по мужской линии, это могло бы стать темой для дискуссий. Но вы ведь потомок по женской линии, а в ля белль Франс давно уже действует правило, известное в просторечии как «Негоже лилиям прясть». Так что извините, но мы вынуждены на совершенно законных основаниях вашу кандидатуру отклонить. У нас и свои найдутся».

Эдуард рассвирепел. Мол, не хотите отдать трон добром? Сам возьму! Он собрал войско, высадился во Франции и решительно двинулся к Парижу.

Вот только некоторые западные историки, в том числе довольно именитые, считают, что династический вопрос – тема вторичная, а на первом месте стояла проблема вассальной присяги. Дело тут в следующем. Английские монархи, пожалуй, были единственными европейскими королями, пребывавшими в достаточно пикантной ситуации. С одной стороны, они пользовались всеми правами, какие только могли в то время себе обеспечить. С другой – владели обширными землями во Франции и, согласно тогдашним четко разработанным правилам, были в то же время и вассалами королей этой страны, должны были приносить им присягу по всем правилам. Английским государям это, разумеется, не нравилось, но какое-то время им приходилось соблюдать такое правило.

Первым сложившуюся практику поломал Эдуард Третий. Он должен был принести вассальную присягу французскому королю в качестве герцога Гиени, но категорически отказался это делать. Карл Четвертый не стал размениваться на пошлую перебранку и резкие дипломатические ноты. Он попросту занял Гиень своими войсками и с самым невинным видом заявил, что никакого произвола или агрессии не учиняет, попросту ставит на место непокорного вассала, в чем, согласно тем самым правилам, был, в общем-то, совершенно прав. Вскоре Карл умер, и вот тут-то Эдуард вспомнил, мол, годдэм, я же родной внук французского короля!

Как бы там ни было, война началась. Разумеется, она не продолжалась непрерывно. Нет такого государства, которое выдержало бы постоянные военные действия на протяжении не то что ста лет, а хотя бы четырех-пяти. Как было со всеми европейскими войнами, в том числе и с двумя мировыми, Столетняя состояла из нескольких крупных кампаний, разделенных долгими годами, а то и десятилетиями. Она приняла этакий вялотекущий характер, так что заканчивать ее пришлось даже не внукам тех людей, которые все это развязали, а их правнукам.

Проходила она в обстановке всеобщего энтузиазма, охватившего в основном благородных господ обеих враждующих сторон, кинувшихся воевать массами, рядами и колоннами. Дело отнюдь не в романтической традиции, согласно которой война считалась самым приличествующим благородному дону занятием. На первом месте стоял материальный стимул.

Только в девятнадцатом веке, да и то не сразу, утвердились правила, по которым грабежи мирного населения и всевозможное мародерство стали считаться недопустимыми. До того любая война служила в первую очередь источником хорошей добычи. Что ты сумел ухватить первым и удержать, то и твое.

Кроме того, неплохим источником дохода служили пленные, разумеется, благородного звания. Победители сплошь и рядом не заморачивались гуманизмом, простолюдинов резали всех до одного. Убивать же рыцаря, взятого в плен, считалось прямо-таки неприличным делом, да и чертовски непрактичным. За свободу с него можно было взять хороший выкуп. А уж когда в плен попадал король – а такое в европейской истории случалось несколько раз, – выкуп представлял собой и вовсе уж астрономическую сумму. Да и вояки простого звания себя не обделяли, пихали за пазуху во взятых городах и селениях все, что представляло хоть какую-то ценность. Опять же вино и бабы.

Игроков в этой партии моментально объявилось превеликое множество, по самым разным побуждениям. К англичанам сразу же примкнули бургундцы. В то время герцогство Бургундское было самым крупным и серьезным противником французских королей. За них же выступила и Гасконь из застарелой нелюбви к французам. Напоминаю, тогда это были две разные нации, говорившие на своих языках. Усмотрев перспективы хорошего заработка, к обеим сторонам повалили отряды наемников – фламандских, немецких, швейцарских.

Попадались и откровенные экзоты. На помощь англичанам пришел с армией король Кастилии Педро Жестокий. Не корысти ради, а токмо из дружеского расположения к английскому принцу Эдуарду, незадолго до того пособившему ему восстановиться на кастильском престоле, откуда Педро согнали подданные за многочисленные нехорошие художества. Прозвище свое он получил ох как не зря.

Одним словом, скучно никому не было. В таких случаях каждый верит, что убивают всегда других, а уж он-то уцелеет и вернется домой с богатой добычей. Всем было весело. Кроме простого народа. Но вот его-то мнение, как это было во все времена, никого не интересовало совершенно. Народу оставалось лишь право поставлять солдат и платить дополнительные военные налоги.

Города и села с одинаковым энтузиазмом грабили как чужие, так и свои. Они выгребали все ценное, уводили домашнюю скотину на жаркое и затаскивали женщин в амбары. Принцип «война все спишет» являл себя во всей красе.

Впрочем, среди простолюдинов тоже нашлось немало лихих ребят. Они решили, что браво шагать с копьем или боевым топором, грабить все, что подвернется под руку, – занятие куда более достойное, чем тащиться за плугом или горбатиться в ремесленной мастерской.

Хорошее представление о том времени дают романы Марка Твена «Личные воспоминания о Жанне д’Арк сьера Луи де Конта, ее пажа и секретаря» и Конан Дойля – «Белый отряд» и «Сэр Найджел». Тут надо сказать, что Марк Твен держался ближе к суровой реальности, а Конан Дойль был куда более романтичен.

Я уже говорил, что по причине огромного количества предшественников подробно излагать ход войны не буду. Перейду к обещанным интересным, но основательно забытым эпизодам.

Шпионаж существовал с начала времен, вероятнее всего, им занимались еще первобытные люди. В ходе Столетней войны разведка и контрразведка еще не оформились в особые учреждения, но получили самое широкое развитие.

Патриархальные все же стояли времена. Однажды в разведывательной операции за рубежом лично участвовал не кто иной, как король Эдуард Третий. Он нацепил на себя одежду скромного торговца шерстью и в сопровождении всего нескольких столь же замаскированных спутников тайно посетил Фландрию. Как это очень часто случается с секретными миссиями, сведений о поездке короля, точнее сказать, о ее целях, практически нет. По косвенным данным можно судить, что он выполнял сразу несколько задач: выслеживал мятежных баронов, бежавших туда, вел переговоры с фламандцами, привлекая их на свою сторону, собирал сведения, как мы сказали бы сегодня, о военно-промышленном потенциале противника. Единственный случай в европейской истории, когда в чужую страну отправился с разведывательной миссией, переодетым, сам король. Что ж, в изрядной храбрости Эдуарду никак нельзя отказать.

Теперь о женщинах на Столетней войне. Деву-воительницу Жанну д’Арк знают все, хотя бы по кинобоевику с Миллой Йовович в главной роли. Однако даже мало кто из знатоков средневековой истории помнит, что и у англичан была своя женщина-воин, уступавшая Жанне д’Арк по размаху, но дравшаяся не хуже иных мужчин, причем не только на суше, но, в отличие от Жанны, и на море.

Речь идет о бретонской графине де Монфор. Имя ее, как я ни копался в источниках, мне установить так и не удалось. Ее муж, обладавший некоторой толикой королевской крови, стал всерьез претендовать на бесхозный французский трон. Однако французы его разбили, посадили в тюрьму в Париже и осадили крепость Аннебон, принадлежащую ему.

Остававшаяся там графиня, женщина энергичная и решительная, подняла своих вассалов на сопротивление и успешно отбила несколько приступов. Потом, надев латы и вооружившись мечом, она сделала вылазку во главе конного отряда, ворвалась во французский лагерь, перебила немало народу, сожгла шатры, навела на неприятеля страшный переполох и благополучно вернулась в крепость.

Вполне возможно, что ей, несмотря на всю отвагу, в конце концов пришлось бы сдаться. Ведь продовольствие в крепости подходило к концу. Но на подмогу приплыли английские рыцари и сняли осаду.

Не успокоившись на этом, графиня отправилась к английскому королю и попросила у него военные корабли. Он их дал, должно быть, уже прослышал о ее боевой репутации. Командуя этими кораблями, графиня разгромила французский флот в морском сражении близ острова Гернси, став единственной в европейской истории женщиной-«адмиралом». В Средневековье было несколько женщин, командовавших пиратскими кораблями, но это совсем другое дело.

Упомяну и еще об одной детали Столетней войны. В противоположность тому же расхожему мнению, будто на протяжении тысячи лет на английскую землю не ступала нога иноземного захватчика, французы, иногда в компании с испанцами, не раз нападали на английское побережье. Однажды они углубились на территорию острова миль на десять, ограбили и разорили несколько городов, сжигали все подряд, в том числе и церкви, убивали направо и налево, угоняли на корабли девушек. Справедливости ради нужно отметить, что англичане вели себя с французами точно так же.

Английские рыцари проявили себя не лучшим образом, так и не организовали должного отпора нападающим. Эти спесивые благородные господа отнюдь не горели желанием выступать в защиту каких-то там низкорожденных горожан, пока вторжения не затрагивали непосредственно их владений. Впоследствии рыцарям это аукнется.

Некий сэр Джон Арундел все же собрал отряд из четырех сотен копейщиков и отстоял город Хэмптон, но только после того, как горожане ему заплатили приличную сумму. То есть он повел себя как заправский рэкетир, причем в собственной стране, со своими земляками.

Впрочем, и друг с другом благородные господа порой поступали точно так же. Когда французы подступили к замку герцога Ланкастерского, стоявшему почти на побережье, в графстве Сассекс, поблизости располагался с большим воинским отрядом другой вельможа, герцог Уолсингем. Однако он палец о палец не ударил, чтобы прогнать французов. У них с Ланкастером была какая-то старая вражда. Феодализм во всей его красе.

Итоги?.. Английские короли потеряли абсолютно все земли, какими владели во Франции. К власти в этой стране на двести пятьдесят лет пришла династия Валуа. Жанну д’Арк, как раз и сделавшую принца Карла королем, он вместо благодарности предал. Англичане взяли ее в плен и сожгли на костре.

Впрочем, сожгли ли, точно неизвестно до сих пор. Это отдельная увлекательная загадка истории, но главной темы нашего повествования она не касается.

Немало народу с обеих сторон и в самом деле изрядно на войне обогатилось. Но гораздо больше людей, от благородных до простолюдинов, вместо военной добычи заработали лишь три аршина сырой земли. Самыми пострадавшими оказались французские крестьяне. Их на протяжении ста с лишним лет грабили, жгли и убивали все, кому не лень.

Именно этот многолетний террор и стал причиной самого крупного крестьянского восстания в истории Франции, получившего у историков название «Жакерия». «Жак», «Жак-простак» – презрительные клички, данные крестьянам французскими феодалами. Угольки этого восстания не погасли. Они несколько столетий тлели под пеплом и вспыхнули пожаром до неба в 1789 году.

Есть и еще одна сторона Столетней войны, которой историки не всегда уделяют должное внимание. Это проблема людей, вернувшихся домой.

Давно известно, что война калечит души даже тех, кто вернулся с целыми руками-ногами и в орденах. Такое уж у нее поганое обыкновение. К сожалению, мне пришлось об этом судить не по чьим-то мемуарам, а на примере собственного отца. Он воевал с декабря сорок первого до 9 мая сорок пятого с перерывами на госпитали, а потом прошел еще и японскую кампанию. Война его покалечила душевно и сломала всю его жизнь. Избавьте уж меня от подробностей.

Война сплошь и рядом пусть не калечит, но меняет людей так или иначе. Должен уточнить без всякой веселости либо тени хвастовства, что в этом мне пришлось убедиться уже на собственном опыте.

Сложилось так, что весной 2000 г. мне несколько дней пришлось провести в Чечне. Не на боевых, конечно. Кто бы меня туда пустил. Но обстановка была такова, что ни тыла, ни фронта, собственно, и не существовало. Пулю в спину в Грозном можно было средь бела дня получить из-за любого угла, а налететь на мину – на любом метре дороги. Вертолет, на котором наша группа прилетела в Ханкалу, через несколько лет был сбит «Стингером» там же, над этим самым городом.

Вот о минах и речь. Я благополучно вернулся домой и вновь сел за руль любимой машины. Я тогда ездил по городу плотно, постоянно и через пару дней вдруг осознал, что теперь делаю это совсем не так, как прежде.

Причина отыскалась в тот же день. Я обмозговал все и понял, что постоянно держусь в крайнем левом ряду, старательно избегаю правого, точнее сказать, боюсь проезжать под кронами деревьев, растущих на обочине.

Я моментально уразумел, что к чему. Тогда в Чечне боевики очень часто не зарывали подрывные заряды в землю, а прятали их в ветвях деревьев, нависавших над дорогой. В качестве взрывателя они опускали вниз тонюсенький проводок, незаметный водителю. Стоило ему коснуться кабины – и взрыв. Чаще всего подрывались новички, привыкшие на гражданке держаться правой стороны. Шоферы опытные катили посередине дороги и оставались живы. Вот так.

Сам я за рулем машины в Чечне не сидел, разве что не удержался от соблазна с полчасика покататься за рычагами танка. А вы бы на моем месте отказались, если мужик? Но как-то так получилось, что за эти несколько дней в мое подсознание без всяких инструктажей оказалось вбито нехитрое правило. Под деревьями ездить нельзя! Избавился я от этого бзика где-то через неделю.

Другой пример. Знакомый спецназовец – с ним мы и были в Чечне – как-то за бутылочкой прямо-таки пылал гневом. Он зашел в бильярдный клуб покатать шары и увидел там нескольких чеченцев. Как человек, воевавший не первый год, он моментально определил: вот у этого – зажившее пулевое ранение, у этого – осколочное, третий тоже явно поцарапан не кошкой. Несомненные боевики. И никто их не берет, не крутит руки, не укладывает мордой в пол! Что за порядки в тылу?!

Война меняет сознание человека на самый разный манер. Проблема людей, вернувшихся домой, в том и заключается, что они становятся в чем-то совершенно другими, совсем не теми, какими были прежде, на гражданке. Наверняка в России не состоялось бы гражданской войны, не пройди миллионы людей фронты Первой мировой. Они вдоволь насмотрелись там смерти и крови и стали, прямо скажем, пренебрежительно относиться к чужой жизни, да сплошь и рядом к своей тоже.

В Австрии люди, прошедшие Первую мировую, стали главной ударной силой в самой натуральной гражданской войне, случившейся в 1918 г. не между приверженцами различных партий, а между городскими и сельскохозяйственными районами. С окончанием войны закрылось множество крупных заводов, главным образом военных. Многие тысячи людей оказались без работы и малейших перспектив ее получить, без гроша в кармане и куска хлеба.

Промышленные районы группировались вокруг Вены, а окружали их сельскохозяйственные, где хрюкали свиньи, гомонила птица, было много колбасы, сала и хлеба. Выбор у горожан оказался нехитрый: сидеть, сложив руки, и смотреть, как их жены и дети умирают с голоду, либо…

Оружия с фронта, в точности как в России, люди домой привезли порядочно, да и на заводах имелись немаленькие невостребованные запасы. Профсоюзы под давлением снизу быстро сформировали вооруженные рабочие дружины, и те двинулись на село отбирать продовольствие. Нет, не ради какой-то идеологии, а исключительно для того, чтобы не дать семьям умереть с голоду. На селе хватало своих окопников, и оружия они тоже понавезли немало. Несколько месяцев в стране продолжались самые настоящие военные действия, потом их удалось как-то остановить.