Текст книги "Крым и крымчане. Тысячелетняя история раздора"

Дошло до того, что в безопасности себя не чувствовал и сам Стамбул-Константинополь… 1615 год: казачья флотилия сожгла турецкие корабли в двух гаванях близ Константинополя, 1623 год: шесть тысяч казаков вновь объявились у турецкой столицы, не просто опустошили окрестности, но даже захватили два городских квартала, откуда их с превеликим трудом выбили султанские войска. 1624 год: казаки на ста пятидесяти челнах разгромили и разграбили предместья турецкой столицы, сожгли маяк у входа в Босфор и безнаказанно ушли с богатой добычей.

Разумеется, не всякий раз эти лихие налеты проходили удачно. Порой на обратном пути турецкие военные корабли перехватывали казаков, не раз наносили значительные потери. Но, в общем и целом, не только Крым, но и Турецкая империя были буквально затерроризированы казацкими набегами в количестве, как уже говорилось, не поддающемся точному учету. Москва всякий раз была ни при чем. А из Персии на казачьи набеги с циничной улыбочкой и несомненным удовольствием смотрел тамошний падишах – Турция и Персия жили как кошка с собакой и воевали друг с другом часто…

Короткую передышку турки получили в 30-х годах того же XVI века. Россия тогда вела с Речью Посполитой долгую и тяжелую войну за Смоленск, и Москве было крайне важно обеспечить нейтралитет Турции и Крымского ханства. Царские послы на Дону употребили все свое влияние и красноречие (наверняка подкрепленное звонкой монетой), чтобы убедить донцов отказаться пока что от набегов на татар и турок. Влиятельные донские атаманы на это согласились. Удержать от набегов отдельные отряды буйной вольницы не могли и они, но все крупные морские набеги временно переместились на Каспийское море против Персии. Теперь уже послы персидского падишаха жаловались Москве на донских разбойников, а из Москвы привычно отвечали, что эта буйная вольница к России никакого отношения не имеет, живет своей волей, воюет с кем сама захочет, и царь ничего не в состоянии с ними поделать. Теперь уже злорадно ухмылялся турецкий султан – как раз воевавший с Персией за Багдад.

Вот только недолго он ухмылялся… «Персидские походы» продолжались неполных два года, и не более того. Россия не получила не только помощи Турции в войне против Речи Посполитой, но и нейтралитета Крыма. В самый разгар сражений за Смоленск крымский хан совершил очередной серьезный набег на южные области России, для его отражения пришлось оттянуть из-под Смоленска часть войск, и воевода Шеин города не взял. В Москве разозлились не на шутку и «дали отмашку» донцам. Они вернулись с Каспийского моря, получили немалое жалованье, знамя от царя – и вновь с превеликим удовольствием принялись нападать на татар и турок…

А 9 апреля 1637 года (дата в истории зафиксирована точно) большой казачий круг Донского Войска принял решение взять Азов. «Потому де из того града Азова чинитца много пакости Российскому государству и нашим юртам (поселениям. – А. Б.). И вольное казачество положило завет между себя, что итти под Азов град и помереть за веру и царя православного».

Азов казаки осадили по всем правилам: окопали рвами, подвели к самым стенам траншеи, построили укрепления. Откуда у них вдруг появилось такое умение, остается только гадать. Просто-напросто способные, должно быть, были ребята… Москва, как всегда, разумеется, была ни при чем – но из России на нескольких речных судах приплыл некий Степан Чириков, привез пушки, 100 пудов пороха, 100 пудов свинца и 4200 пушечных ядер. А заодно и известного донского атамана Ивана Каторжного, который быстренько собрал и привел к Азову подкрепления.

Однако долгий артиллерийский обстрел крепости ни к чему не привел – слишком уж толстыми и крепкими были крепостные стены, возведенные еще генуэзцами. Справиться с ними могли бы разве что орудия особо крупного калибра, как тогда говорили, «стенобитный наряд» – но их не было ни у казаков, ни, судя по всему, у Москвы.

Решили действовать иначе. Появилась крайне загадочная фигура – казак по имени Иван, но родом, как написал один из очевидцев событий, «из немецкой земли». Дальше – еще интереснее. «И атаман Михайло Иванов и все великое войско Донское учали Ивану бити челом, чтобы под тот град Азов под стену подкоп повел».

Загадочный Иван подкопы повел, это заняло довольно много времени и труда, но результат того стоил: подведя подкоп к самой стене, «казак Иван из немецких земель» взорвал пороховые заряды. В стене образовался огромный пролом, в который тут же ворвался атаман Михайло Иванов с донцами и запорожцами. С противоположной стены к стенам приставили множество лестниц, и по ним стали карабкаться штурмующие, быстро проникшие в город. «Великая сечь» продолжалась до вечера – после чего защитники Азова, справедливо считая себя побежденными, стали перелезать через стену и убегать в степь – однако их у реки Кагалника перехватили конные донцы и вырубили всех до единого. Азов был взят, хотя в нем еще с неделю продолжались мелкие бои: часть жителей засела в башнях и каменных торговых рядах, отбиваясь до последнего…

(Что касается загадочного Ивана, лично у меня есть сильные подозрения, что это был просто-напросто нанятый русскими немецкий инженер, специалист по минно-взрывному делу.)

Итак, Азов был взят. Но дальше для всех заинтересованных сторон начались нешуточные сложности. Казаки прекрасно понимали, что своими силами, без помощи Москвы, им крепость не удержать. Москва колебалась, опасаясь серьезного конфликта с Турцией. Поэтому ограничились тем, что послали донцам очередное жалованье, но о том, чтобы государю взять Азов «под свою руку», речь не шла. Прибывшим турецким послам привычно объяснили, что Москва, как обычно, ни при чем, а Азов казаки по своему всегдашнему обычаю взяли самовольно, «своим воровством».

Турки сделали вид, что поверили, – в то время Турция по уши увязла в очередной большой войне с Персией, и султан пока что не хотел открыто ссориться с Россией.

И не имел в распоряжении достаточно войск, чтобы бросить их на Азов. Однако, чтобы сделать хоть что-то, он велел выступить на Азов крымскому хану Бегадыр-Гирею. Что привело хана и его вельмож в нешуточное уныние: они прекрасно понимали, на какое безнадежное предприятие их толкают: взять мощную крепость легкой конницей – дело совершенно нереальное. Некий мурза Сулешев в открытую плакался русским посланникам: «Что де нам под Азовом делать? Татарину де под городом нечего делать, не городоимцы де мы. Хоть деревянное худое городишко поставь, и нам де ничего не сделать, а Азов город каменный, ничего ему не сделаем».

Однако султанское повеление следовало выполнять, хоть тресни – иначе хан мог лишиться престола, а вельможи – голов. Повздыхав, Бегадыр-Гирей все же привел к Азову конное войско (без единой пушки). Штурмовать город он даже и не пытался – отправил туда своих мурз, которые стали обещать казакам огромные деньги за сдачу города. Казаки послали мурз по матушке. Простояв под стенами около месяца, крымский хан увел свое войско домой. Происходило это осенью 1638 года. До лета 1641 года казаки просидели в Азове спокойно: туркам требовалось время, чтобы подготовить серьезный поход. Война с Персией кончилась, и они могли теперь использовать крупные военные силы.

Тут довольно некстати для турок умер султан Мурад IV, и поход пришлось отложить. Только летом 1641 года у стен Азова появилось сильное турецко-татарское войско. О его численности долгое время шли споры меж историками. Турки называли цифру в 250 тысяч человек, но это явно боевая фантастика. Считается, что наиболее близко к истине более скромное количество – от 50 до 70 тысяч человек.

В любом случае силы были вопиюще неравны: по точным сведениям, сообщенным в Москву самими казаками, осажденных было всего 5367 человек. Основную часть турецкого войска составляли янычары – хорошо обученная и вооруженная, имевшая большой боевой опыт пехота, элитные турецкие части того времени. Турки привезли с собой немало осадных пушек – «ломовых» орудий. Кроме того, с ними прибыло около шести тысяч европейских наемников, имевших опыт взятия крепостей. Казаки так и доложили потом в Москву: «Да были же с пашами для всяких приступных и подкопных промыслов немецкие люди городоимцы, мудрые вымышленники многих государств, которые умеют всякие приступные вымышлять дела, и подкопные поземельные вести мудрити и ядра огненные зажигательные».

Одним словом, положение осажденных казалось безнадежным. Но случилось иначе. Защита Азова, названная позже «Великое сидение», стала одной из самых ярких страниц боевой славы Донского казачьего войска.

Турки перепробовали все, на что была способна тогдашняя военная наука. После ожесточенного артиллерийского обстрела пошли на приступ – но были отбиты, понеся огромные потери, причем осажденные сделали вылазку и покрошили немало отступавших.

Тогда турки, простояв в бездействии после неудачного штурма два дня, решили применить европейский опыт: насыпать огромный земляной вал вровень с городской стеной, поставить на нем пушки, а потом, «подсыпая песочек», подвести вал вплотную к стенам и уже по нему ворваться в город.

Работали три дня. На четвертый казаки устроили неожиданную вылазку. Турецких солдат поблизости от места работ не было, а невооруженные «строители» попросту разбежались. Захватив 28 бочек пороха, казаки им подорвали «ту гору высокую». Правда, не сразу. Дождались, когда прибегут все же турецкие янычары, и только тогда отступили, запалив фитили. Янычар погибло 1400 человек. Больше турки возвести вал не пытались: «Та их мудрость земляная с тех пор миновалась». Они второй раз пошли на приступ – и снова неудачно.

Началась «подземная война»: турки подводили «подкопы» к самым городским стенам, но казаки вели навстречу свои – и либо схватывались с противником под землей, либо подрывали установленные турками пороховые заряды, либо закладывали свои. И, кроме того, выкопали 28 подземных ходов к турецкому лагерю, откуда устраивали неожиданные вылазки.

Новые бомбардировки, новые неудачные штурмы… Казаки держались. А вот боевой дух турецкого воинства был подорван: сорок три приступа окончились неудачно, стрельба из 9 пушек результатов не достигала, близилась осень с дождями и непогодой и безрадостной перспективой застрять под стенами Азова до зимы. Янычары помаленьку роптали, крымская конница все это время торчала в бездействии неподалеку от города. Турецкие паши, как лайки на медведя, накидывались на хана, требуя, чтобы и его люди участвовали в приступах. Хан твердо отвечал: уж он-то казаков знает, приступом их не возьмешь, «в осадах казаки люди жестокосердные». И воевать отказался категорически.

В Стамбул поспешило быстроходное суденышко с паническим прямо-таки донесением турецкого главнокомандующего Гусейна-паши. Черные новости были из разряда тех, за которые порой вестнику отрубали голову, и не только в Турции… Паша, впрочем, нисколечко не преувеличивал, а излагал чистую правду: все попытки штурма сорвались, потери огромны, крымцы воевать не хотят, в продовольствии и боеприпасах недостаток, без сильных подкреплений Азов, пожалуй что, не взять. Что хуже всего, среди янычаров все громче слышится ропот недовольства тем, что их втравили в столь безнадежное и кровавое предприятие. А это уже совсем скверно: янычары к тому времени кроме нешуточного боевого мастерства накопили и большой опыт в устройстве мятежей – всякий раз успешных. Мало того что янычары свергали министров и везиров (нечто вроде премьер-министра) – они без всяких церемоний, приди такое желание, добирались и до султанов. За шесть лет, в 1617–1623 годах, в результате янычарских бунтов на троне сменилось четыре султана. Причем, если свергнутый султан всего-навсего оказывался в темнице с выколотыми глазами, он, без шуток, мог считать, что ему крупно повезло, – порой и убивали без колебаний. Профессиональные вояки были и профессиональными мятежниками. Вздумай они и на сей раз взбунтоваться, Гусейну-паше попросту некого было бы им противопоставить. Против немалого количества янычар не выстояли бы и два полка европейских наемников, несмотря на весь свой военный опыт, а о крымских татарах говорить смешно, попросту разбежались бы…

Паша писал: «Воевать нечем, а прочь идти бесчестно; подобного срама османское оружие не видело; мы воевали целые царства и торжествовали победы, а теперь несем стыд от горсти незначащих воинов…» (В. Каргалов). И в заключение высказывал вовсе уж унылую мысль: не отложить ли осаду до весны следующего года, когда погода будет благоприятствовать? Она ведь вот-вот испортится…

Головы посланцам паши рубить не стали, но под замок упрятали моментально – чтобы, храни Аллах, не сболтнули кому-нибудь лишнего. Прожженный царедворец, великий везир, даже не решился прочесть султану послание паши целиком, опустив самые неприглядные места, – опасался вспышки гнева, после которой головы полетят, как осенние листья…

Но и того, что султан Ибрагим I услышал, ему хватило, чтобы прийти в дикую ярость. Громыхнул ответ: «Паша, возьми Азов или отдай свою голову!» Все прекрасно знали, что подобные слова из султанских уст не были пустой угрозой…

Правда, султан, чуть отойдя от гнева, все же послал в Азов подкрепление – пятнадцать боевых галер с янычарами. И вдобавок мешки с золотом: теперь за голову каждого убитого казака янычар должен был получать неплохие деньги – сто золотых пиастров.

(Лично мне решительно непонятно, как в деле выплаты этих «премиальных» можно было наладить реальный учет и контроль? Кроме слов янычара, нужны убедительные доказательства. Принести отрубленную голову убитого врага? Но пока в горячке боя будешь эту голову рубить, рискуешь лишиться своей собственной. А после боя вполне может оказаться, что кто-то оборотистый уже оттяпал головы у убитых тобой казаков и быстренько помчался за вознаграждением…)

И снова яростные бомбардировки, приступы, казачьи вылазки, но Азов держится. В. Каргалов, подробно описавший эту историю, приводит свидетельства очевидца, турка Эвлия Челеби. Очевидец подробно излагает: собравшиеся на большой военный совет военачальники и офицеры говорили, что взять крепость невозможно, что всерьез следует ждать бунта янычаров, что с наступлением зимы Азовское море замерзнет и морское сообщение с Турцией станет невозможным, что кто-то (подозревали казаков) пустил слух, будто на подмогу Азову движется московский царь с двадцатитысячным войском – и, хотя слух, несомненно, ложный, замешательство в лагере нешуточное. Зимовать в случае чего придется под открытым небом, с оскудевшим запасом провизии…

И все же – очередной приступ. Янычарам удается прорваться в центр крепости, водрузить там султанское знамя и продержаться семь с половиной часов – но казаки сопротивлялись так, что с наступлением темноты янычарские командиры увели своих людей из крепости.

Еще бомбардировки, еще приступы… Бесполезно. В конце концов, состоялся очередной совет, на котором триста «везирей и офицеров различного чина» подписали мнение, в котором говорили, что овладеть крепостью в том году было делом невозможным (Челеби). Правда, чтобы «сохранить лицо», в Азов отправили двух пленных казаков, велев им передать своим: если бы турки захотели, то за месяц взяли бы этот паршивый Азов, враз разделавшись с жалкими казачишками. Но поскольку их настоящей целью было опустошить русские земли и захватить богатую добычу, и цель эта достигнута, турки уходят. Шайтан с вами, живите уж, пока мы великодушны…

26 сентября 1641 года осаждающие ушли восвояси. Турки погрузились на корабли и уплыли в фатерланд, крымские татары с превеликим облегчением галопом припустили в родные степи, участвовавшие в осаде кабардинские черкесы и ногайцы тоже поспешили по домам. «Великое сидение» продолжалось 93 дня и 93 ночи…

Казацкая победа была славной. Турецкие потери подсчитали и казаки, и посланные царем из Астрахани стрельцы, и, уже позже, при Петре I, адмирал Корнелий Крюйс: примерно 21 тысяча человек, не считая всевозможных обозников и землекопов, раненых и больных. Что до казаков – к ним даже во время осады Азова не раз прорывались подкрепления, так что через «Великое сидение» прошло 8–9 тысяч человек. В живых осталось не более трех тысяч, поголовно раненных.

Гусейн-паша умер на обратном пути, что его спасло от плахи: рассвирепевший султан приказал казнить немалое число военачальников потерпевшей поражение армии. У меня есть подозрения, что в их числе оказались все триста «подписантов» решения о снятии осады. В гневе турецкие султаны в таких делах не мелочились…

Своя головная боль появилась и у московского царя: донское посольство предложило ему взять Азов под свою высокую руку. Крайне заманчивое было предложение, но следовало слишком многое взвесить и рассудить, руководствуясь не эмоциями, а суровой реальностью. Земскому собору царь предложил «помыслить накрепко» и, выражаясь современным языком, обсчитать последствия и денежные расходы.

Помыслили и обсчитали. Только на поход в Азов для его занятия и восстановления (от Азова оставались лишь развалины) потребовалась бы 221 тысяча рублей – для тех времен сумма фантастическая. И это – только расходы на занятие и восстановление. В дальнейшем пришлось бы держать в Азове не менее десяти тысяч стрельцов, что означало новые серьезные расходы – жалованье, продовольствие, порох и свинец, ружья и пушки…

Да вдобавок занятие Азова означало бы большую войну с Турцией – ясно было, что султан ни за что не успокоится и непременно начнет новую осаду. Меж тем Азов находился на большом расстоянии от тогдашних русских границ. Донское войско еще не было под тесным контролем Москвы, пути снабжения турки могли перерезать и на суше, и по реке. Кроме того, неизбежно последовало бы вторжение на юг России очередной крымской орды, а то и янычаров. А на западе – Речь Посполитая, которая может воспользоваться выгодным моментом и вновь атаковать. На севере – Швеция, располагавшая в то время одной из сильнейших в Европе армий, и там давно уже с нехорошим интересом поглядывают на новгородские земли, не так уж и давно, во времена Смуты, уже попадавшие однажды, пусть и ненадолго, «под шведа»…

В общем, как ни заманчиво было предложение, от него пришлось скрепя сердце отказаться, и в Азов вернулись турки. Лишь пятьдесят с лишним лет спустя Азов с помощью австрийских военных инженеров возьмет Петр I – к тому времени и границы России отодвинулись южнее, и Донское войско было под контролем, и Турция чуть ослабела после сокрушительного поражения под Веной в 1683 году. Правда, в 1711 году Азов пришлось туркам вернуть – после провального для Петра Прутского похода.

Снова начались набеги крымских татар, с которыми нельзя было бороться в полную силу, потому что все силы уходили на более чем двадцатилетнюю Северную войну со шведами. Правда, довольно быстро после смерти Петра начнутся уже не набеги, а самые настоящие военные походы русских в Крым.

О них – чуть погодя. Пока что мы, оставаясь в том же времени, переместимся западнее, на берега Днепра. Надеюсь, читатель уже составил некоторое представление, что собой представлял к тому времени Крым. Посмотрим теперь, приглядимся вдумчиво, что собой представляла Украина, где и сегодня многие считают Крым неотъемлемой частью самостийной державы…

Глава шестая
Берег левый, берег правый…

Начнем с того, что никакой страны под названием «Украина» не существовало вовсе – как и «украинцев», как и «украинского языка».

Слово «Украйна» в тогдашнем русском языке означало всего-навсего «окраина». И было таких «украйн» великое множество. «Украйными» называли и сибирские города, и Соловецкий остров. В Новгородской летописи 1571 года упоминается о нападении крымских татар на «тульские украйны», а в 1625 году воеводы пишут царю в Москву, что опасаются «приходу татар на наши украйны». Пишут из Воронежа… При Петре I в Сибири появилась народная песня с такими строчками:

 
Во сибирской во Украйне, во даурской стороне…
 

«Даурская сторона», Даурия – это Забайкалье.

Не было никакой Украины. А что же было? Ну, об этом нетрудно и рассказать подробно, потому что о том времени мы знаем немало.

После татарского нашествия на Русь русские княжества, если можно так выразиться, пустились в самостоятельное плавание – отнюдь не по своей воле. Появились два «центра силы», старательно подчинявшие себе кто одно княжество, кто другое. На севере понемногу крепло и присоединяло соседние земли Московское княжество, превращая их из практически независимых владений в провинции в государства. Западные русские княжества оказались под властью Литвы.

К нынешней Литве это княжество имеет мало отношения. Полное его название: «Великое княжество Литовское, Русское и Мемойтское». Тогдашняя Литва – это, в общем, нынешняя Белоруссия с некоторыми отличиями в границах, тогдашняя Мемойтия – нынешняя Литва. А русские земли – в том числе и те области, что входят сегодня в состав Украины.

В 1569 году Польша и Великое княжество подписали соглашение, известное как Люблинская уния, по которому объединялись в одно государство, Речь Посполитую. Административно-территориальное деление было простым: Корона (бывшая Польша) и Княжество (Бывшее Великое княжество Литовское). По этой унии все русские земли, то есть Украина, переходили от Литвы к Короне.

Именно русские. Даже Галичина, будущая колыбель украинского национализма, в официальных государственных бумагах Речи (так и будем далее для краткости именовать Речь Посполитую) именуется «воеводство Русское». Обитателей этих русских земель именовали либо «русинами», либо «малороссками» (уже тогда в ходу был термин «Малороссия», то есть Малая Россия), либо все же «русскими». Сами себя они тоже именовали «русскими» и разговаривали на русском языке, разве что с некоторым добавлением чисто местных словечек. В этом нет ничего необычного: типичное явление для многих русских областей, где порой существуют сотни чисто местных словечек, понятных только для жителей данного района. Простой пример из жизни моей родной Сибири. Утром старуха (русская) говорит своему старику (такому же русскому):

– Лонись минусинские ребята сивером прочапали, и два боровчана с имя…

Ну, и много вы поняли, читатель, если вы, скажем, коренной питерец или ростовчанин, в общем, житель Европейской России? А фразочка несложная. И на сибирском говоре (ныне почти забытом) означает всего-навсего, что намедни по северному склону сопки прошли парни из Минусинска, ведя двух больших кобелей. Местных диалектов превеликое множество – от Архангельска до Дальнего Востока, однако никто в России (ну, за исключением отдельных шизофреников) не делает на этом основании вывода о существовании особой «поморской» или «сибирской» нации, «архангельского» или «сибирского» языков. Вот и у тогдашних обитателей Украины-Окраины была своя «мова» – русский язык с примесью областных говоров и иностранных слов, заимствованных у ближайших соседей. Подобным образом дело обстояло во многих странах. В России до конца XVIII века дворянство именовало себя польским словом «шляхетство». В самой Польше слово «кра-ват», галстук, заимствовано из французского, а «броварня», то есть пивоварня, произошло от немецкого «бровар». И так далее, примеров много…

Подтверждения тому, что жители будущей Украины считали себя русскими, а свой язык – русским, можно встретить отнюдь не в писаниях упертых русских националистов, как кто-то может подумать. Достаточно вспомнить классику польской литературы – трилогию Генрика Сенкевича «Огнем и мечом», «Потоп», «Пан Володыевский». Романы эти до сих пор пользуются в Польше такой любовью и уважением, что сплошь и рядом именуются попросту «Трилогия» – с большой буквы и без упоминания имени автора. Все и так знают, о какой трилогии идет речь, она одна такая.

События там происходят во второй половине XVII столетия. Живописно и увлекательно повествуется о славных шляхтичах, отважно сражавшихся со шведами, турками, крымскими татарами и украинскими казаками. Так вот, главный герой одноименного романа, прославленный витязь, знаменитый полковник пан Володыевский и его друзья-сподвижники то и дело именуют себя русской шляхтой. По религии они католики (потомки принявших эту веру православных русских дворян). И они верой и правдой служат польской короне в войнах с ее многочисленными врагами – но в то же время постоянно подчеркивают, что они не просто шляхта, а шляхта русская. Поскольку родились на русских землях, входящих в состав Речи Посполитой. Имеет место быть четкое деление: есть шляхта польская, есть литвинская (т. е. белорусская), есть русская. Ни пану Володыевскому, ни его землякам называть себя «украинцами», а свой язык «украинским» не придет в голову и в кошмаре, они попросту и не подозревают о существовании таких курьезов, они родились на русской земле и порой с польского переходят на русский. Свидетельство Сенкевича тем более ценно, что означенный пан-литератор был заядлым польским националистом и никакой симпатии ни к Российской империи, ни к русским, что уж там, не питал. Однако в своих романах придерживался исторической точности и никаких «украинцев» не выдумывал, поскольку этого понятия в XVII веке просто не существовало.

(Маленькое отступление на тему национализма, чуть ехидное. Ярый польский националист пан Сенкевич не имел в жилах ни капли собственно польской крови. Мать у него – литвинка, отец – потомок когда-то осевших в Польше татар. С националистами в самых разных странах так частенько случается.)

Вернемся в середину XVII века, на берега Днепра. Правобережную (т. е. Западную) Украину Речь Посполитая удерживала за собой прочно. После Люблинской унии началась форменная колонизация ее поляками. Задачу полякам облегчало то, что русская православная знать, как ее собратья во многих странах, думала в первую очередь о собственном благе – и ради сохранения своих порою огромных земельных владений и нешуточных дворянских привилегий в большинстве своем перешла в католичество, понемногу ополячилась, а ее потомки уже были верными вассалами польской короны.

А вот на Левобережье (нынешней Восточной Украине) существовали, конечно, не государства, но две относительно независимых области: так называемая Гетманская Украина (гораздо менее известная большинству) и Запорожская Сечь, известная значительно больше. Население Гетманщины в значительной степени состояло из казаков, а Запорожская Сечь – целиком из них. На Гетманщине хватало простых землепашцев и ремесленников, а вот Сечь никакого хозяйства не вела (кроме разве что винокурения) и занималась исключительно «козакованием», то есть набегами на соседей.

«Вольное козачество» постепенно сформировалось как раз в Диком поле, пусть никому не принадлежавшем, но и не безлюдном вовсе. Природа пустот, как известно, не терпит, и эти места привлекали немало рискового народа, которому нравились как раз полное безвластие и возможность жить вольно. Часть из них существовала охотой и рыбной ловлей, пряча свои хибарки в глубоких оврагах и других потаенных местах, чтобы не привлекать внимания татар (что красочно описано у Сенкевича в «Огнем и мечом»). Другая, пожалуй что, большая часть, подобное «растительное» существование презирала. Для людей определенного склада гораздо интереснее было жить грабежами – в тех местах и татары гоняли свои стада, и купцы частенько проезжали, так что поживиться было где и чем…

Постепенно, в течение десятилетий из тех, кто промышлял не удочкой или сохой, а саблей, сложилась немаленькая группировка, именовавшая себя «казаками». Слово «казак» вообще-то тюркское, но ничего удивительного в этом нет: среди казаков хватало и тюрок, обосновавшихся в Диком поле из-за того же стремления к абсолютной вольности. Не зря в свое время у турок был отмечен интересный обычай: захваченных в плен казаков они сразу же сортировали на славян и тюрок. Первым обычно без затей рубили головы, а вот вторым приходилось помучиться…

Запорожская Сечь являла собой образец совершеннейшей демократии: предводителей-атаманов выбирали всеобщим голосованием. Правда, это еще не означает, что голосование проходило чинно-благородно, – сплошь и рядом в сопровождении ожесточенной перебранки, а то и драк, как на кулачках, так и на саблях. Знаменитый впоследствии службой у Петра I шотландец Патрик Гордон, оказавшийся свидетелем одной из «предвыборных кампаний», подробно описал в своих мемуарах, как сторонники двух кандидатов схватились столь ожесточенно, что разнять их уговорами не было никакой возможности. Некий казачий полковник прекратил это безобразие, лишь велев бросить в дерущихся несколько ручных гранат – примитивных по сравнению с нынешними, но достаточно убойных. Такая вот грустно-веселая была демократия…

Правда, выборного атамана в любой момент, если чем-то пришелся не по нраву, могли сбросить столь же легко, как и выбрали, а то и «посадить в воду», иначе говоря – утопить как котенка. Подобная ситуация моментальной смены власти подробно описана Гоголем: прибывшему в Сечь Тарасу Бульбе категорически не понравился тогдашний атаман – поскольку запрещал казакам ходить в набеги на татар, ссылаясь на то вздорное обстоятельство, что с ними был заключен мирный договор. «Да какие ж с басурманами могут быть договоры?» – с циничным простодушием взревел славный Тарас и «пошел в народ»: выкатил пару бочек горилки, провел разъяснительную работу… Очень быстро произошли новые выборы, в результате которых появился новый атаман, соглашавшийся с Тарасом, что с басурманами никаких договоров не может быть в принципе, а потому – хлопцы, на конь!

В Гетманщине, где существовала кое-какая администрация и подобие писаного законодательства, было гораздо меньше буйства и «шалостей», но и гетман был фигурой выборной – и, как в Сечи, мог волей избирателей лишиться своего поста, правда, в результате более сложных процедур, чем те предвыборные технологии, которые применял Тарас Бульба.

Как бы там ни было, понемногу казаки стали неплохо организованной и серьезной военной силой, в конце концов, добившейся независимости Гетманской Украины (Запорожская Сечь, укрепленный лагерь у днепровских порогов, независимой была изначально). Собственно говоря, эти две «вольные республики» составляли одно целое. Просто-напросто Сечь была чисто военным лагерем, куда не допускались женщины и никакого хозяйства не имелось. Зато многие запорожцы (как тот же Тарас Бульба) как раз и имели в Гетманщине хозяйство, жен и детей, а в Сечь ездили «покозаковать», когда намечался очередной дружественный визит к кому-нибудь из соседей…