Текст книги "Нелетная погода"

– И все – сам?

– Ну, в Мехико мне немножко помогли, – сказал Снерг нарочито безразлично – он всегда в глубине души побаивался полностью подчиняться нежности, хотя и ругал себя за это не единожды.

Алена сплела пальцы у него на затылке, Снерг обнял ее, притянул, и не стало ничего, кроме них и запаха нездешних цветов.

Снерг лежал на спине и слушал ровное дыхание спящей Алены. Глаза закрыть не решался – боялся, что уснет. Раза два он уже зажмуривался, но тело тут же пронизывала мгновенная судорога, ощущение падения, и он просыпался, не успев заснуть. Он понимал – долго так продолжаться не может, нужно на что-то решаться…

Когда колыхание на границе полудремы и бодрствования стало непереносимым, он встал, накинул халат и прошел на балкон, осторожно обходя начавшие уже вянуть цветы. Наступал тот неуловимый переход от ночи к рассвету, утренний час, когда исчезли последние звезды, и перламутрово-серое небо должно вот-вот поголубеть. Мир был чист и свеж, новое утро означало новые надежды, но Снерг чувствовал себя опустошенным.

Так было всегда, каждый раз повторялось. Сначала блекло брезжила идея, как свет самой далекой звезды, потом она обретала четкие контуры, и начиналась работа, адова пахота, на всем протяжении которой Снерг прямо-таки панически боялся умереть вдруг, не закончив. А потом – монтаж, озвучивание, перевод на кристалломатрицы, и наконец наступал самый последний день – перед ним на столе лежали несколько голубых полупрозрачных двенадцатигранников. Конец. И Снерг без сожаления выбрасывал из сердца готовый фильм, забывал, как дикие звери забывают о выросших детенышах, был опустошен, ощущал себя ненужным никому, самому себе в том числе. До следующего легкого укола в сердце, означавшего – вот оно. Новая тема. Так было со многими, он специально расспрашивал, когда был моложе и неопытнее, считал себя отклонением от нормы и не понимал, что законы творчества едины для всех.

В комнате мягко прошлепали босые ноги, Снерг почувствовал взгляд Алены и напрягся.

– Ты почему не спишь, суеверная актриса? – спросил он не оборачиваясь.

– Потому что чуткая, как нерв, – ответила Алена слегка хрипловатым, непроснувшимся голосом. – И хочу, чтобы ты хоть немного выспался после своих заброшенных городов.

– Я спал.

– Врешь, – сказала Алена убежденно. – Вот и врешь.

– Почему ты так решила?

– Я тебя всегда чувствую, сам знаешь. Пошли. – Алена бесцеремонно сгребла его за воротник халата и потащила в комнату. Снерг покорно пошел. Ему пришло в голову, что сегодня, быть может, все и обойдется – должны же когда-нибудь кончиться эти кошмары?

Алена уложила его в постель, преувеличенно заботливо, как младенцу, подоткнула одеяло, критически осмотрела и осталась довольна. Отошла к столику, выдвинула верхний ящик.

– Ну вот, – сказала она. – Теперь король Глобовидения будет дрыхнуть без задних ног, а Глобовидение и остальное человечество подождут…

Снерг увидел направленный на него изящный параболоид «Морфея», успел еще приподняться, хотел что-то сказать, но воздух сгустился, бархатной маской лег на лицо, что-то мягкое нежно и властно закрыло ему глаза, Снерг успел еще почувствовать, как затылок вжимается в подушку, и больше ничего не видел и не чувствовал. Алена села на постель, подперла щеку кулачком и долго смотрела на него с тревогой, которую тщательно скрывала весь вечер.

– …Рос! Рос! Рос! – кричали справа и слева от Снерга.

Они надвигались стеной, выставив щетину копий с тусклыми широкими наконечниками, мрачные всадники в броне, на забранных железом конях, и Снерг, – тот, кем был сейчас Снерг, – подумал, что не так уж хороши дела у этих собак, раз они бросили в бой «бессмертных», но легче от этого не будет, силы слишком уж неравны, но что делать, остается драться и драться… Он поволок из ножен взвизгнувший широкий меч и, горяча себя перед схваткой, заорал:

– Рос! Рос!

И побежал вперед, звук его шагов растворился в слитном гуле сотен ног, гремели, сталкиваясь, алые щиты, в гущу мрачных всадников летели через головы бегущих стрелы, и кто-то уже сполз с седла, несколько копий дернулись и выпали из частокола тусклой смерти. Катафрактарии умеряли аллюр, осаженные на полном скаку кони недоумевающе храпели, молотили передними ногами по воздуху, и уже первые мечи ударили по копьям, отсекая наконечники, по панцирям, по лошадям.

Р-раз! И лезвие меча опускается на оскаленную, пенную конскую морду, на огромный, налитый ужасом лиловый глаз. В нос остро шибает кислый запах крови.

Эх! «Бессмертный» промахивается, и древко копья лишь обжигает кожу на шее, а секундой позже Снерг срывает с коня потерявшего равновесие врага и бьет рукоятью меча в лицо – не размахнуться уже для рубящего удара в толчее, все перемешалось.

Снерг не чувствовал ударявших по броне вражеских мечей, он колол, рубил, когда удавалось, бил щитом, прорывался вперед – потому что оставалось только драться. И конников опрокинули, они поворачивали коней, уносились галопом, следом мчались лошади с пустыми седлами, враг бежал, и вслед ему несся крик:

– Рос! Рос! Рос!

Только почему не трогаются с места обращенные задом к бегущим высокие крытые повозки?

Холстины вдруг раздернулись, и навстречу бегущим ратникам ударили золотисто-черные толстые струи бурлящего огня. Снерга обдало нестерпимым жаром, меч выскользнул из руки. Он ослеп, катался по земле и горел, боль рвала тело, не стало мира и неба, ничего, кроме боли…

Неуловимо, зыбко, нереально просто заволокшая глаза боль перелилась в соленый густой запах океана. Снерг стоял у деревянного борта корабля, у его лица подрагивал, словно дышало большое сильное животное, туго выгнутый ветром жесткий парус. И море, море – до горизонта.

На его плечах тяжело лежал тусклый панцирь, круглое выпуклое изображение оскаленной звериной морды прикрывало грудь, у бедра угадывалась литая рукоять меча.

Справа раздался длинный крик, и Снерг обернулся. Человек в таком же панцире и шлеме с черным щетинистым гребнем, – Снерг откуда-то знал, что это его помощник, – показывал рукой на море. Застучали по палубе ноги бегущих, резанул уши вопль медного рога.

По правому борту маячил корабль с зарифленными парусами, по-акульи длинный и узкий, было в нем что-то неуловимо-хищное, угроза. Снерг знал – это враг.

Он обернулся к мачте. Отдавал резкие команды, которых не понимал репортер Глобовидения, но, видимо, в них были толк и смысл – забегали матросы, заскрипели канаты, из трюма волокли что-то тяжелое и длинное, укутанное грубой тканью; корабль разворачивался носом к противнику, шел на сближение, но врага, казалось, это нисколько не заботило, он покачивался на волнах выброшенной доской, и над самым его бортом, на корме, вспыхнул ослепительно белый огонь, дымящийся луч толщиной с оглоблю наискось чиркнул по парусу, упал на палубу, и корабль вспыхнул, как пучок соломы, весь мир состоял из обжигающего белого пламени…

…Он кричал во сне и проснулся от этого крика, не похожего на человеческий. Помотал головой, проморгался, окончательно отгоняя сон, резавший глаза, словно песок, увидел знакомый потолок, залитую солнцем комнату и попытался сообразить – во сне или наяву он кричал? Наверное, все-таки во сне, иначе из кухни непременно прибежала бы Алена, а она, Снерг слышал, безмятежно возилась с завтраком. Ну и прекрасно, удалось обойтись без ответов и на этот раз, хотя она явно что-то почувствовала, нельзя долго обманывать женщину, которая тебя любит и знает насквозь – особенно если абсолютно нет навыков по части обмана, лжи…

Цветов уже не было, ни одного – роботы-уборщики постарались.

«Она правильно сделала, – подумал Снерг, – при дневном свете увядшие цветы выглядели бы смешно и жалко, всему свое время, всему своя мера…»

Он долго стоял под душем, пуская то ледяную, то горячую воду, растирался до жжения кожи жестким полотенцем, и вошел в кухню, чувствуя себя исключительно бодрым, свежим и готовым сворачивать горы – самое время забрезжить идее…

На углу стола стояли несколько тарелочек и чашка кофе, приготовленный на одного завтрак, что было довольно странно – Алена любила завтракать вместе с ним, кормить его, а сейчас сидела поодаль, в белых брюках и белой вышитой блузке (за пристрастие к белому Снерг называл ее порой то Снегурочкой, то Снежной королевой), с видом строгим и серьезным. Кажется, будет сцена, сообразил Снерг. Крайне редко, но случалось и такое. Неужели?

Снерг смотрел на нее. Молчание переходило в неловкость, неловкость – в напряженность, а он по-прежнему ничего не понимал. Или просто боялся кое о чем догадываться.

– Доброе утро, малыш, – сказал он как ни в чем не бывало. – Позавтракала уже?

– А притворяешься ты бездарно, – сказала Алена.

– Ну, я же не актер, – пожал он плечами.

Обычно Алена всерьез сердилась, когда он поминал всуе ее профессию, но сейчас прием не подействовал, то ли в силу избитости, то ли по другим причинам. Снерга более устроило бы первое.

Алена невозмутимо молчала.

– Что случилось?

– Ничего особенного, – сказала она отстраненно. – Сиди себе и завтракай.

Резко поднялась и вышла, едва не опрокинув широким рукавом его чашку, это было уже совсем серьезно. Снерг торопливо последовал за ней, Алена его словно бы и не видела – села на тахту, сложила руки на груди и стала демонстративно смотреть в окно. Снерг потоптался и сказал:

– Аленка…

Никакой реакции.

– Хочешь, на колени встану?

– Хоть на голову, – отрезала Алена. – Как там тебе удобнее, будь как дома.

– Ну, так, – сказал Снерг. – Сейчас сграбастаю и буду держать вниз головой, пока не оттаешь. Трудно сохранять ледяную невозмутимость, когда тебя держат вниз головой, не так ли? А визжать и вырываться ты посчитаешь ниже своего достоинства, я тебя знаю.

– Ох, как же мы друг друга знаем…

– Итак?

– Садись-ка, – Алена смотрела на него сухими глазами, но Снергу все равно казалось, что она плачет. – И пожалуйста, изволь отнестись серьезно ко всему, что я скажу. Ты меня снова обидел. И снова не заметил, а ведь копится… Почему ты боишься спать, уснуть? Молчи. Если начал подыскивать слова, значит, собираешься врать. Ну нельзя же так, Стах. Я все понимаю – не жена, не имею права лезть в тайники души… предположим, и жена порой на то не имеет права, но суть в другом. Я верю, что ты меня любишь, ты веришь, что я тебя люблю, но разве этого достаточно? Я имею право знать, что с тобой. Иначе что у нас останется – одна постель?

– Понимаешь, я…

– Понимаю превосходно. Еще один атавистический комплекс – не доверять женщине свои сложности, это так не по-мужски, чуть ли не унизительно… Да ведь нам как раз нужно доверие, чурбан, доверяя, силу вы проявляете, а не слабость! Что с тобой происходит?

– Я не понимаю, – сказал Снерг. – Сны снятся дикие, ну прямо хоть с ума сходи…

– Кошмары?

– Не совсем то. Кошмары – это чудовища, фантасмагории… А здесь как раз реальность, но от этой реальности спятишь скорее, чем от кошмаров. Битвы, почти сплошные битвы, разные века, разные страны, одни я приблизительно могу опознать, другие – нет. И во всех я активно участвую. Иногда меня убивают, иногда нет, иногда обрывается на середине – просыпаюсь. А иногда бывает, что, уснув вновь, смотрю с того места, на котором прервалось… То дерусь за что-то хорошее, то вовсе даже наоборот – и буянить в захваченных городах не раз случалось. Но до чего все реально, знала бы ты, – боль, ощущения, скрупулезная точность действия… Словно во сне живу чужими жизнями. Передумал всякое – какая-нибудь генетическая болезнь, а то и просыпается наследственная память – есть у медиков теория, будто это все же возможно… Знала бы ты, до чего это иногда страшно…

– Но почему же ты к врачу не пошел?

– Сам не знаю, – сказал Снерг. – Три раза собирался, но каждый раз что-то останавливало, словно срабатывал некий предохранитель…

– И давно это началось?

– Около месяца назад. Пойми, я ведь уже начал снимать, фильм был на середине, и вдруг улетать к врачам? Я же не умею останавливаться на середине, пусть даже горит земля под ногами. Ты же сама творческий человек, ты поймешь.

– Значит, вот как… – сказала Лена. – Бедный ты мой… А теперь я ничего не понимаю. Прости, я тоже кое-что утаила. Помнишь Вельяминова, психолога из Звездного Флота? Мы с ним встречались в сто втором на Сордогнохе.

– Постой-постой, – раздумчиво сказал Снерг. – Такая шкиперская рыжая бородка, перстень с радужником – он любит притворяться чуточку чудаком…

Он помнил врача, в жизни каждого современного человека масса таких знакомых – неплохие парни, но потом дороги разошлись, люди так и остались случайными знакомыми – просто не в человеческих силах поддерживать тесную дружбу со всеми хорошими людьми, встретившимися на твоем пути, времени не хватит.

– Вот-вот, он самый, – сказала Алена. – Он мне звонил за день до твоего приезда. И весьма дотошно выспрашивал о твоем здоровье – хорошо ли спишь, не жалуешься ли на кошмары, как тебе работается. А потом не так уж хитро сделал вид, что ничего серьезного за его расспросами не кроется – пишет он, дескать, какую-то работу о творческих людях. Понял теперь? Я и без него заметила бы, что с тобой что-то неладное… Но ты понимаешь, что означает его звонок?

– Что я – не единственный, – сказал Снерг. – Это многое меняет, и вообще… Аленушка, а если это – идея? Если это и есть новый фильм? Вдобавок все осмыслено человеком, с которым происходит то же самое… великолепно!

– Неисправим… – Алена вздохнула, подняв глаза к потолку.

– Но ты ведь не любила бы меня другим?

– Уже веселишься?

– Веселюсь, – сказал Снерг. – Значит, есть другие, с которыми происходит то же самое. Когда чудеса происходят с тобой одним, можно сгоряча и поверить в Сатану. Но когда чудеса запущены в серию – это уже Природа, так что никакой меланхолии. Если появилась какая-то экзотическая болезнь – вылечат, в двадцать втором веке живем. – Он распростерся на тахте и изобразил на лице высшую степень блаженства – ему в самом деле стало вдруг легко и хорошо. – И позвоню-ка я сейчас рыжему шкиперу…

– Поздравляю, – сказала Алена. – Ты становишься серьезным. Если так пойдет и дальше, с тобой можно будет говорить и о других серьезных вещах…

– О каких?

– Потом… Иди поешь. И я тоже. Я ведь из-за твоих батальных кошмаров и не завтракала, дурачок, Стах Снерг этакий…

– Вельяминов оставил номер?

– Оставил адрес. Он сказал, что будет в лаборатории у Черного моря до конца месяца. Лабораторию только что построили, и видеофона там пока что нет. Но ты можешь прилететь в любое время.

– Любопытно, – сказал Снерг. – Выходит, он словно бы знает, что я к нему непременно явлюсь, и ждет.

– Да. Да… – в ее глазах мелькнул испуг. – Стах, я чего-то недопонимаю…

– Не волнуйся, – сказал Снерг. – Это наверняка к лучшему – то, что он словно бы заранее знает что-то. Вот что, обойдусь-ка я без завтрака. В Красноярске что-нибудь перехвачу. Чтобы побыстрее кончить с этим делом. – Он шагнул к двери и остановился. – Возьму-ка я аппаратуру на всякий случай…

У элкара он обернулся, прощально посмотрел вверх. Алена стояла на балконе, медленно махала рукой, все было, как обычно, он снова улетал, она снова провожала, но что-то вторглось в жизнь, предупреждало о себе, пусть и едва слышно пока, словно крик в горах, такой далекий, что его воспринимаешь, скорее, сознанием, чем слухом, но не сомневаешься, что не почудился он, что был…

Снерг помахал Алене и звонко захлопнул дверцу.

Глава 4
Что тебе снится?

Это был белый домик на берегу тихой бухточки, у синего моря, у впечатляющих скал – место, где, скорее, следовало бы отдыхать, а не работать. Снерг посадил мобиль рядом с двумя другими. Постоял, глядя на море, и решительно направился к двери.

Дверь открыли сразу же, словно хозяин от нее и не отходил, будучи предупрежден о визите, сгорал от нетерпения.

– Здорово, – сказал Снерг.

– Привет, – сказал Вельяминов. – Проходи. Как долетел?

– Нормально, – пожал плечами Снерг. – Как еще можно долететь в наше-то время?

– Парадокс какой-то, – сказал Вельяминов. – ДП-корабль затрачивает на прыжок в несколько парсеков несколько минут, а ты из-под Красноярска до Черного моря добирался час с лишним.

– Парадокс, – поддакнул Снерг из вежливости, дипломатические преамбулы казались ему сейчас излишней тратой времени, и, чтобы побыстрее перейти к делу, он сказал: – Со мной тоже происходят сплошные парадоксы.

– Скорее, странности, – сказал Вельяминов. – Знакомьтесь, Станислав Снерг.

– Свирский, Кирилл, – сказал молодой блондин с участливыми глазами опытного врача.

– Здравствуйте, Станислав, рад вас видеть, – сказал сухонький живой старик, похожий немного на Суворова. – И с вами это случилось?

– Здравствуйте, Егор Петрович, – сказал Снерг. – И со мной, как видите…

«Значит, все-таки память предков, – подумал он, – иначе зачем здесь присутствует академик Голубцов, один из ведущих историков планеты?»

– Кирилл – мой коллега, – сказал Вельяминов. – Егор Петрович любезно согласился быть нашим консультантом.

– Хотел бы я видеть историка, который отказался бы быть вашим консультантом, – заявил Голубцов. – Такого только и укорить… С чего начнем?

Судя по всему, на происходящее он реагировал весьма эмоционально, в отличие от психологов – те были профессионально сдержанны.

– Итак, – сказал Вельяминов. – Станислав, что с тобой происходит, мы в общих чертах знаем.

– Я не первый?

– Не первый.

– А какой по счету?

– Семнадцатый.

– Уже легче, – сказал Снерг. – Коли уж я семнадцатый, объясните мне, ради бога, одно. Я знаю, что медицина достигла грандиозных вершин, но не думал, что она может отыскать и засечь пациента, которого мучают по ночам кошмары, до того, как он сказал о них кому-либо?

Вельяминов и Свирский переглянулись, улыбнулись сначала друг другу, потом Снергу.

– Хорошо держится, – сказал одобрительно Свирский.

– Я привык работать с тайнами… – сказал Снерг.

– Ну так вот, – сказал Вельяминов. – Мы тебя просто вычислили, а вычислять мы начали после шестого пациента. Когда нашли разъединственный признак, объединяющий всех шестерых. Ты летал в июне на Эвридику, верно?

– Летал, – сказал Снерг. – Нужно было встретиться с одним историком, а он улетел на Эвридику в отпуск.

– Сны начались на третью ночь после возвращения?

– Сейчас… – Снерг задумался. – Ну да, все верно, на третью.

– Все правильно, – сказал Вельяминов. – Всех, кто прилетел на Землю с Эвридики шестого июня сто четвертого года на лайнере «Картахена», на третью ночь стали мучить, как ты выражаешься, кошмары. После седьмого пациента мы запросили список пассажиров «Картахены» и стали методично вызывать одного за другим. Кроме тебя, осталось еще семеро, к врачам они, как и ты, как и предыдущие, не обращались – объясняли это тем, что якобы мешает что-то… Надеялись, видишь ли, что все перемелется. Что скажешь?

Снерг молчал. Беспокойства и страха не было – с ним произошло нечто из ряда вон выходящее, но в таком положении оказались еще двадцать три человека, и медицина уже сыграла боевую тревогу. К тому же поведение психологов внушало определенные надежды – они вели себя так, словно столкнулись с любопытным, но, в общем, не представляющим особой опасности явлением. Вряд ли за этим стояли только профессиональная выдержка и желание ободрить пациента.

«Вот и тема», – почти весело подумал Снерг, но вспомнил, что ждут его ответа.

– Я полагаюсь на нашу медицину, – сказал он. – Ничего другого мне попросту не остается. Гадать, почему так случилось и почему это случилось именно с пассажирами «Картахены», я не берусь – не могу себе представить механизм феномена, почему он включил именно память предков…

– Почему вы решили, что это – память предков? – быстро спросил Свирский.

– Потому что вы пригласили в качестве консультанта одного из лучших историков планеты. И еще – сны как-то… чересчур реалистичны для кошмаров, даже натуралистичны, скажем так.

Пожалуй, Вельяминов не был так уж невозмутим – Снерг отметил, что у психолога несколько изменились и походка, и жесты появились новые: раньше у него определенно не было привычки время от времени поскребывать бороду – всегда под правым ухом и всегда мизинцем.

– Да, а экипаж «Картахены»? – спросил Снерг. – Вы их тоже посчитали?

– Посчитали, – сказал Вельяминов. – Теперь понимаешь, почему этим занимается медслужба Флота? Новая опасность на межзвездных трассах.

– Но это единичный случай.

– Но он связан с космосом.

– А собственно, почему вы так решили? – спросил Снерг. – Может быть, мы все съели на Эвридике что-нибудь не то. Бывали прецеденты, хотя и редко, космос подкидывал сюрпризы – вернее, не сам космос, а именно другие планеты. Вы это лучше меня знаете.

– Мы запрашивали информаторий Медицинского Центра. Ничего аналогичного.

«А ведь он что-то недоговаривает, – подумал Снерг. – Нет, на первый взгляд он предельно откровенен, но смутное ощущение какой-то недоговоренности остается, наработанное чутье человека, привыкшего работать с информацией, хватка интервьюера подвести не могут… В чем же несообразность, за что зацепиться?»

– Прежде чем мы продолжим, хочу внести деловое предложение, – сказал он.

– Догадываюсь, – сказал Вельяминов. – Угадать нетрудно – тебе нужна тема для следующего фильма?

– Вот именно, – сказал Снерг. – Егор Петрович абсолютно прав в оценке ситуации – не только историка, но и репортера, не сделавшего бы стойку немедленно, остается только утопить.

– Врачебная тайна, – веско и почти равнодушно сказал Вельяминов.

– Запрет автоматически отпадает в отношении любого «пострадавшего», который пожелает сотрудничать со мной, – сказал Снерг. – А для наложения запрета Советом Этики нужны особо веские причины, которых я, в данном случае, признаться, не вижу.

– Ну, хват…

– Не первый год работаю, – скромно сказал Снерг.

– Оно и видно, ни капельки вы за последние триста лет не изменились… но ведь всегда можно договориться полюбовно, верно?

– Это другое дело.

– Снимай хоть двадцать фильмов, – сказал Вельяминов. – Только подожди хотя бы неделю.

– Пожалуйста, – сказал Снерг.

Нет, не узнавал он Вельяминова – зачем этот, в сущности, нелепый торг? Или на работе он становится совершенно другим?

– Уговорили, – сказал Снерг. – Жду неделю, потом начинаю бешеную работу. А теперь подступайте ко мне с ланцетами.

– Как вам семнадцатый пострадавший, Егор Петрович? – спросил Свирский.

– Очень энергичный молодой человек, – сказал Голубцов. – И хорошо держится.

– Приступаем с ланцетами? – спросил Свирского Вельяминов.

– Приступаем, – кивнул тот. – Начнем, Стах?

– Режьте его! – азартно поддакнул Голубцов.

Чувствовалось, что академику все это доставляет неподдельное удовольствие – и головоломная загадка, и его роль в попытках загадку разгадать. Должно быть, он немного устал от своей работы и сейчас с удовольствием вместо отдыха помогал другим, а явные успехи настроили его на веселый лад.

– А что вы, собственно, собираетесь делать? – спросил Снерг.

– Резать не будем, не бойся, – сказал Вельяминов. – Ты как можно более подробно опишешь все свои сны, а чтобы лучше вспомнил, рассказывать будешь под гипнозом, ничего не имеешь против гипноза?

– Ровным счетом ничего, – сказал Снерг.

– Устраивайся поудобнее, – Вельяминов наклонился над ним, – откинься на спинку, положи руки на подлокотники. Расслабься, не думай ни о чем постороннем, вообще ни о чем не думай. Ты уже не чувствуешь тела, не можешь им управлять, ты начнешь засыпать спокойным сном…

И все исчезло.

Снерг открыл глаза, пошевелил руками, огляделся. Голубцов сидел спиной к нему за пультом Глобального информатория, его сухие пальцы метались по клавишам. Коды информационных ячеек вспыхивали сразу на двух экранах, из прорези сплошным потоком выскакивали карточки. Вельяминов подхватывал их, складывал на столик. Свирский укладывал в стопу кипу больших листов с цветными рисунками. Снерг подошел посмотреть – персонажи его снов, наброски костюмов, корабли, оружие, пушки, здания, какие-то схемы – сражений? Он посмотрел на часы – его «допрос» длился почти четыре часа, уже вечер…

Он смотрел на врачей, а они смотрели на академика. Голубцов развернул к ним вращающееся кресло. На лице историка читались удовлетворение и чуточку нарочитая скромность – лицо хорошего специалиста, довольного проведенной работой.

– Итоги таковы, – сказал историк. – Мне были предъявлены для экспертизы описания двухсот тридцати шести снов. Сто семьдесят шесть – описания сражений, сорок восемь – религиозные церемонии, двенадцать я бы охарактеризовал как бытовые: четыре занятия ремеслами, пять эпизодов торговли, два любовных свидания, одно мореплавание, один сбор урожая. Потолок – максимум третья четверть семнадцатого века, нижнюю границу определить не могу.

– Почему? – чисто машинально спросил Снерг и тут же спохватился. – Значит, вы считаете, что мы видим во сне прошлое? «Настоящее», существовавшее когда-то?

– Прошлое, настоящее и неподдельное, – сказал академик. – Кроме особо оговоренных, сюжеты лишены каких-либо несоответствий. Я имею в виду несоответствие с имеющимися в распоряжении науки данными. Я поясняю это, разумеется, для вас, Станислав, – врачи все это уже слышали. А чисто медицинские аспекты проблемы объясните, понятно, вы? – обернулся он к Вельяминову.

– Да, конечно. Видишь ли, Стах, сон, даже самый ясный и четкий, лишен, если можно так выразиться, скрупулезности. В любом случае сон создает лишь общую картину, намечает общие контуры. Предположим, ты увидел во сне эпизод из времен «Трех мушкетеров» – одна из стычек героев с гвардейцами кардинала. Ты можешь вспомнить, как проходил бой, кто с кем дрался, кто был убит, цвет плащей. Но даже под гипнозом ты не вспомнишь, какими были пуговицы на камзолах или эфесы шпаг, не опишешь кольцо на пальце Атоса – таких подробностей во сне твое сознание не создавало. И наоборот – будь ты очевидцем реального поединка, то все эти детали можешь вспомнить под гипнозом – внимания на них ты вроде бы и не обратил, но подсознание зафиксировало все. Понял?

– Понял, – сказал Снерг. – А наши сны, выходит…

– Да. И ты, и другие словно бы рассказываете о неких событиях, очевидцами и участниками которых вы были. При необходимости описываете до мелочей одежду, интерьеры, вооружение, рангоут корабля – подробности, которым просто неоткуда взяться в вашем сознании.

– Но мы же смотрим исторические фильмы, – сказал Снерг, – вот и отложилось.

– Во-первых, ты, как человек, тоже имеющий отношение к производству фильмов, должен знать, что постановщики не всегда добиваются стопроцентной точности. Во-вторых, о ряде описанных вами событий никогда не снимали фильмов – примерно о половине. В-третьих… Вот тебе пример, касающийся лично тебя, последний фильм о временах падишаха Акбара был снят за одиннадцать лет до твоего рождения, и ты сам признался под гипнозом, что не видел его. Меж тем ты описал до мелочей внешний вид и вооружение падишахских конников. Аналогичные случаи были и с другими – разумеется, применительно к другим эпохам. Сомнений нет – это прошлое. Продолжайте, пожалуйста, Егор Петрович.

– Вы быстро ухватили одну из сложностей, Станислав, – сказал академик.

– То, что вы не беретесь определить нижнюю границу времени действия снов?

– Да. Дело в том, что четыре сражения, два религиозных обряда, одно любовное свидание и две сцены торговли идентификации не поддаются. Вы отложили эти рисунки, Кирилл? Спасибо. Посмотрите, Станислав. Посуду, которой торгует этот бородач, Глобинф не в состоянии привязать к какой-либо культуре – как и одежду торговца, кстати, как и доспехи участвующих в этом сражении. Как и корабль, который напал на «ваш» в вашем последнем сне. Истории неизвестны наряды, в которые облачилась, идя на свидание, эта милая юная пара, и статуи божеств, которым поклоняются на этом рисунке. Можно лишь примерно определить климатический пояс места действия, но и это ничего не решает – за тысячелетия климат мог измениться, так что привязку к месту дать невозможно. Вполне вероятно, что речь идет о культурах, до сих пор остающихся неизвестными науке.

– Помните наш прошлогодний спор? – спросил Снерг. – Что если я плыл как раз на корабле атлантов или антарктов? Обратите внимание на странное сочетание – доспехи и корабли «гомеровского», условно скажем так, периода – и странный огненный луч, мало чем напоминающий греческий огонь…

– Дело за малым, – Голубцов улыбнулся той самой, прошлогодней улыбкой. – Дайте материальные доказательства, я включился в эксперимент и верю его результатам потому, что возможно идентифицировать большую часть снов. Я могу поверить, логически продолжая мысль, что вы плыли на корабле атлантов, но ваш сон не предъявить Академии наук. Более того – и для «идентифицированных» случаев есть большая вероятность того, что их станут оспаривать. Но если бы вы увидели во сне неизвестный археологии город, а я раскопал бы его… постараетесь, а?

– Хорошо, оставим спор об атлантах до лучших времен, – не принял шутку Снерг. – Странный подбор сюжетов – превалируют бои и моления.

– Разве вы забыли, сколько времени предки уделяли воинам и молитвам?

– Виноват, – сказал Снерг. – Львиную долю уделяли… но вот что еще, Сергей, – обернулся он к Вельяминову. – Ты говорил о «скрупулезности» подсознания. Могла ли ее сохранить генетическая память?

– Ты чересчур торопишься, – сказал Вельяминов. – Мы пока вообще ничего не знаем о генетической памяти, кроме того, что ее существование возможно.

– Более того, мы не знаем, можно ли назвать случившееся проявлением генетической памяти, – добавил Свирский.

– То есть как? – тоном, которым он, по воспоминаниям Снерга, говорил с нерадивыми студентами, громко начал Голубцов. – А как же еще назвать случившееся, если не проявлением генетической памяти?

– Действительно, – сказал Снерг. – Уж не хочешь ли ты сказать, что мозг каким-то образом обрел возможность выхватывать из прошлого картины?

– Так далеко мы не заходим, – сказал Вельяминов. – Но вокруг каждого качественно нового явления имеет смысл выставить частокол безумных гипотез.

– В нашей области науки все обстоит несколько иначе, – сказал Голубцов.

– Безусловно, – вежливо согласился Вельяминов. – Что ж, на сегодня, я думаю, закончим. Стах, ты не смог бы остаться здесь на ночь? Мы тебя исследуем, пока будешь спать.

– Валяйте, – сказал Снерг. – Только вот что… Конечно, все это прекрасно, имеет огромное значение для науки, но с чисто человеческой точки зрения – как мне теперь жить? Что ни ночь орать во сне и просыпаться мокрым как мышь?

– Я тебя понимаю. Но… Как по-твоему, есть разница – мучиться кошмарами и видеть во сне прошлое?

Он лукаво улыбался.

– Во-от оно что… – сказал Снерг. – Я и не подумал…