Текст книги "Меж трех времен"

Александр Бушков МЕЖ ТРЕХ ВРЕМЕН

Внезапно он повернулся ко мне и сказал так просто, как говорят о погоде и самых обыденных вещах:

– Вы, конечно, слышали о переселении душ. А вот случалось ли вам слышать о перенесении тел из одной эпохи в другую?

Марк ТВЕН «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура».

1
Время нового русского

– Вы еще, пожалуйста, отрежьте, – сказал Кузьминкин с привычным уже смущением, от которого никак не мог отделаться, хотя втихомолку себя за это и презирал. Одно осталось: презирать себя втихомолку…

Дородная продавщица, щедро украшенная массивными золотыми побрякушками, окинула его взглядом так, будто прикидывала: не рациональнее ли будет попросту врезать клиенту меж глаз шматом лежавшей тут же буженины. Очевидно, все же смилостивившись, фыркнула:

– Там и так-то резать нечего…

– Да ты резани, мамка, – жизнерадостно заступился стоявший за ним. – Пусть интеллигент раз в год колбаску понюхает, а то уж забывать, поди, стал…

– Ходят тут… – проворчала продавщица, но все же сняла с весов невеликий кусочек и вмиг располосовала его широким ножом почти пополам. Небрежно кинула меньшую половинку на весы. – Восемь двадцать. Столько-то потянешь?

Он кивнул, попросил:

– Еще два сырка и пакетик шоколадного масла.

Положил на прилавок две последние десятки. Нетерпеливый сосед по очереди, только что заступившийся так, что это было хуже любого оскорбления, кинул рядом с ними свою сотню и заорал:

– Во-он тот кусман мне потом свешаешь…

Получив жалкую сдачу, Кузьминкин сложил жалкие покупочки в яркий пакет, отошел в сторонку и упрятал пакет в старый, еще советских времен, «дипломат». Печально покосился на витрину, возле которой стоял. Самый дешевый коньячок зашкаливал за три сотни, про самый дорогой не хотелось и думать, что кто-то его способен купить. И тут же выпить, что главное. Любопытно все же, с каким ощущением сей царский напиток пьется?

«Дипломат» следовало придерживать особенным образом, потому что разболтавшиеся замки были способны раскрыться в любую минуту. Перехватив ветхий «угол» привычным движением, Кузьминкин шагнул прочь.

И, словно на стену, наткнулся на широкого здоровяка в черном пальто до пят, загородившего узкий проход. Здоровяк стоял так прочно, что обогнуть его не было никакой возможности. Более того, впечатление такое, что умышленно загораживал дорогу.

– Простите…

– От ты мне и попался! – с той же жизнерадостностью, отличавшей х о з яе в, сообщил здоровяк, лобастенький, стриженный ежиком, совсем молодой. – От ты и отбегался!

– Простите…

– Бог простит, – сказал здоровяк. – Пошли в тачку.

Непонятная угроза всегда страшнее понятной. Сердце у Кузьминкина, откровенно говоря, проявляло стойкую тенденцию к движению в направлении пяток. Он беспомощно огляделся – как будто кому-то было дело до того, что интеллигент угодил в неприятности, как будто кто-то возьмется защищать…

– Не боись, доцент, я не киллер, – успокоил детина с улыбкой во все сорок два зуба. – От я тебя, наконец-то, и выцепил, а то в музее тебя уже нету, в библиотеке тебя еще нету, дома тебя уж конкретно нету… а баба у тебя симпатичная, только одеваешь ты ее, братан, уж не обижайся, как последнюю биксу. Ну ты чего? Такую бабу надо, как выражается босс, декорировать. Понял, какие босс слова знает? Не хуже вас, доцентов…

– Я не доцент… – решился Кузьминкин открыть рот. – Я заместитель директора музея по научной части…

– Вот я и говорю – тебя-то мне и надо… Полтора часа тебя ловим по Шантарску, как волка. Пошли, босс заждался…

– Какой босс?

– Конкретный, – сказал детина. – Да ты не боись, не на стрелку ж идем, никто тебе предъяву не делает…

– Извините, не понимаю… Вы о чем?

– Слышь, пошли, – раздраженно бросил детина. – Босс не любит, когда копаются. А то рассержусь…

– Мне в библиотеку…

– Ну, братан, ну ты меня не зли. Если надо, босс тебе эту библиотеку купит, ему что два пальца, так и попросишь…

Он сгреб Кузьминкина за плечо широченной лапищей и толкнул к выходу. Последнее желание спорить враз пропало – под пальто, прямо на сером свитере, у детины висела под мышкой шоколадного цвета кобура и оттуда торчала здоровенная черная рукоятка… Мысли прыгали: что это, рэкет, а если рэкет, то зачем? Квартиру вымогать?

– Что вы с женой сделали? – слабо трепыхнулся он.

– С женой? – удивился детина, целеустремленно толкая его к выходу. – А чего мне с ней делать? Сказала, где ты можешь быть, я и отвалил конкретно. Но точно тебе говорю, если ее у тебя приодеть и стекляшек повесить – отпад…

На улице по-прежнему дул пронизывающий ветерок. Кузьминкин одной рукой запахнул пуховичок на рыбьем меху, затоптался, детина подтолкнул его в спину:

– Давай-давай, в тачке отогреешься…

Там, куда его толкали, стояла низкая, широкая машина цвета сметаны. Кузьминкин знал с виду, что это и есть знаменитый шестисотый «мерседес», но никогда не оказывался к нему ближе десяти метров.

Выскочил шофер, казавшийся братом-близнецом его провожатого, – такое же пальто, стрижка, габариты, распахнул заднюю дверцу, покрутил башкой:

– Ну, Дима, ты копаешься…

– Сам бы искал по всему магазину… – пробурчал Дима, толчком придал Кузьминкину некоторое ускорение и отошел к другой машине, стоявшей тут же, не столь роскошной, но все же потрясавшей воображение скромного научного сотрудника.

Обреченно вздохнув, Кузьминкин неуклюже полез в машину. Внутри было просторно, словно в спортзале, пахло незнакомо и приятно. Широкая дверца, чуть слышно цокнув, захлопнулась за ним, и он робко присел на мягкое сиденье.

– Располагайтесь, Аркадий Сергеевич, располагайтесь, – сказал сидевший там же человек. – Разговор у нас будет долгий… Курите? Не стесняйтесь, дымите…

Кузьминкин, пребывая в некоторой прострации, потащил из кармана мятую полупустую пачку «Шантары». Незнакомец откровенно поморщился:

– Вас не затруднит эту сушеную лебеду спрятать подальше? Вот, возьмите мои…

Кузьминкин осторожно, двумя пальцами, вытащил из раскрытой коробки незнакомую сигарету – длинную, с бумагой черного цвета и матово-серебристым фильтром. Растерянно оглянулся.

– Вот сюда, – незнакомец нажал пальцем на черную панельку, и открылась большая пепельница. – Огоньку… Давайте знакомиться – Мокин. Борис Михайлович.

– Простите, это который Мокин? – выдавил Кузьминкин, осторожнейше стряхивая пушистый пепел. – Не тот ли…

– Мокин – он один, – гордо сообщил собеседник. – Который я и есть. Владелец заводов, газет, пароходов… Вам документ показать? Бога ради… – Он порылся в карманах и протянул Кузьминкину маленькую, закатанную в пластик карточку с цветной фотографией и как раз теми именем, фамилией и отчеством, которыми только что представился. – Еще что-нибудь?

– Нет, не надо… А это, простите, что такое?

Мокин поднял брови:

– Это? Права… Ах да, у вас же машины нету… Так вот, дорогой Аркадий Сергеевич, у меня к вам неотложное и срочное дело. Так сказать, научная консультация. Вы ведь написали в свое время кандидатскую диссертацию под названием… – Он на миг напряженно прищурился, без запинки выговорил: – «К вопросу о финансовых реформах 1855 – 1881 годов и роли в них Княжевича и Абазы». Правильно?

Кузьминкин кивнул.

– Читал, читал, – сказал Мокин. – И, вы знаете, понравилось. А главное, все понятно – финансы, банки, долгосрочные кредиты, торговые уставы… Вот было времечко… Вам можно задать нескромный вопрос? Что же вы, такой знаток финансов и экономики, сидите на двухстах рублях? Бога ради, не обижайтесь, я просто интересуюсь…

С вымученной улыбкой Кузьминкин признался:

– Понимаете ли, в т о г д а ш н е й экономике разбираюсь, смею думать, неплохо, но вот на практике это применить не могу, как ни ломал голову…

– Понятно, – охотно поддакнул Мокин. – Бывает… Ренат, а ну-ка, кыш к охране!

Водитель проворно вылез, аккуратно прикрыл за собой дверцу. Впереди, на пассажирском сиденье, кто-то зашевелился, меж высокими спинками показалось очаровательнейшее девичье личико – юная блондинка с затейливой прической и бриллиантовыми капельками в розовых ушках разглядывала Кузьминкина с неприкрытым интересом. Таких девушек он видел только по телевизору, а в реальности – лишь издали, за притемненными стеклами таких вот машин.

– Это Юля, – небрежно сказал Мокин. – Юля – свой мужик, при ней можно… Значит, как я понимаю, вы специализируетесь как раз на государе императоре Александре Втором? Какую вашу публикацию ни возьми, все – «К вопросу»…

– В общем, да, – промямлил Кузьминкин. – Специализируюсь…

– А объясните вы мне вот что… Почему каждый раз – «К вопросу»? За столько лет вопрос не сняли?

– Видите ли, так полагается, – сказал Кузьминкин. – «К вопросу». Подразумевается, что ни один из нас не Эйнштейн, революции в науке не совершит, может только рассматривать частности…

– Понятно. В узде вас держат, шаг влево, шаг вправо… А вот такой вопрос: финансы финансами, а с а м о это время вы хорошо знаете? В общем и целом? Как бы сформулировать…

– Не надо. Я понимаю, кажется…

– Вот и ладушки, – Мокин вытащил толстенный бумажник и отсчитал пять зеленых бумажек, после чего пачка в его руке отнюдь не похудела. – Вот тут пятьсот баксов, держите. Вы мне дадите научную консультацию, идет? Бабки в любом случае ваши, так что особо не напрягайтесь…

Кузьминкин осторожно потер пальцами зелено-серые бумажки с портретом щекастого длинноволосого субъекта. Т а к и е денежки он держал впервые, попытался помножить в уме… вроде бы на шесть тысяч… или по-новому – шесть рублей… Он путался, ошибался, не веря, что вычислил правильную сумму. Не могла она быть правильной, поскольку примерно равнялась его годовой зарплате, а зарплаты не видел уже полгода… И ведь пачка на вид нисколько не убавилась…

– Аркадий Сергеевич! – с мягкой укоризной воскликнул Мокин. – Вы что же это, думаете, я вам фальшивку впарю?

– Нет, что вы… – заторопился Кузьминкин. – Я их просто в руках не держал, не знаю даже, что с ними делать… их же в магазине не примут? Был какой-то указ… Их где-то менять надо…

– Тьфу ты, я и не подумал, – осклабился Мокин. – Пустяки. Будем ехать мимо обменки, кто-нибудь из дуболомов сбегает… И я вам сразу скажу: это аванс. Если у нас с вами все заладится, еще больше получите.

В голове у сбитого с толку Кузьминкина мельтешили вовсе уж феерические картины: наступило долгожданное научное признание, диссертация заинтересовала Оксфорд или Принстон, там хотят ее перевести, может быть, пригласить с лекциями… только причем тут известный шантарский бизнесмен? Он меценат, конечно, про него частенько говорят по телевизору в этой именно связи, но как он может сочетаться с Оксфордом или хотя бы с Краковским университетом, где однажды одну статеечку все же перевели? Как вообще сочетается Мокин с эпохой Александра Второго, что тут общего?

– Ну что, едем на консультацию? – спросил Мокин. – Вы деньги-то в кошелек приберите пока, рассыплете…

– Пожалуйста, я согласен… а куда?

– Да к вам в музей и поедем, – сказал Мокин. – Ручаться можно – уж там-то никому не придет в голову «клопов» понаставить. У вас там есть какая-то клетушка, там и разместимся…

– Вас же не пустят…

– Меня? – искренне удивился Мокин. – В музей? В Кремль пускают.

– Простите, я не подумал как-то…

– Ничего, бывает, – добродушно кивнул Мокин. – Вы мне только покажете, кто решает, пускать или не пускать, вмиг уладим. Юля, солнышко, покличь Рената…

Юля посигналила, и парой секунд позже в машину торопливо плюхнулся Ренат, включил почти бесшумно замурлыкавший мотор.

– Давай в музей, – распорядился Мокин. – По дороге подрулишь к обменнику, разобьешь баксы.

– Это где у нас музей? – растерянно спросил водитель.

– Я покажу, – заторопился Кузьминкин. – Сначала по Каландаришвили, потом на Журавлевскую…

Машина плавно отвалила от тротуара. За спиной у Кузьминкина что-то негромко стукнуло, он дернулся, испуганно оглянулся – оказалось, откинулся широкий подголовник.

– Там такая кнопочка есть, – пояснил Мокин, кажется, забавляясь. – Нажмешь – и откинутся… Вот бы еще такую кнопочку выдумать, чтобы, как только ее нажмешь, вся налоговая инспекция дружненько откинулась…

Машина не ехала – плыла, рытвин не ощущалось вовсе, хотя их, Кузьминкин помнил, на этой улице было предостаточно. Откуда-то струился теплый воздух, так что Кузьминкин мгновенно согрелся и даже пару раз посмотрел в окно, движимый совершенно детским желанием: хотелось, чтобы стоявшие на остановке люди видели его в т а к о й машине, принимая за постоянного ее пассажира.

Он украдкой разглядывал соседа – Мокин был постарше лет на десять, годочков сорока пяти, но выглядел практически ровесником: конечно, с его жратвой, деньгами, косметологами… Он чрезвычайно напоминал нового русского из рекламы «твикса» – той, что с промерзшим автомехаником: то же простецкое широкое лицо, короткий чубчик, не обремененный особенным интеллектом взгляд. Раз, наверное, в сотый Кузьминкин подумал: «Ну какой же секрет они, э т и, знают, что ездят на таких машинах, возят таких девушек и держат в бумажниках такие пачки? Как можно всего этого добиться? Понятно, не стоит вслед за красными газетами скопом зачислять их в расхитители и воры, но должен же быть какой-то секрет, с помощью которого становятся новыми русскими… Выведать бы…»

На Журавлевской Ренат остановил машину, сбегал в обменный пункт и очень быстро вернулся, протянул Кузьминкину несколько согнутых пополам бумажек:

– Ничего, что пятихатками?

– Да что вы… – пробормотал Кузьминкин, впервые державший в руках денежки с цифрой «500».

Жестом, который показался ему небрежным, запихал их во внутренний карман. Представил лицо Ольги, когда нынче вечером продемонстрирует ей веер из этих бумажек – и расплылся в триумфальной улыбке.

– Жить – хорошо, а хорошо жить – еще лучше, – сказал Мокин, словно прочитав его мысли. – Интересно, как денежка сразу придает уверенности в себе, а? Юль, прихватишь там пакет из багажника, надо же чаек организовать…

– И все же, что это за консультация такая? – спросил Кузьминкин. – Простите, я решительно теряюсь. Такие деньги…

– За толковые консультации как раз такие деньги и платят, – отрезал Мокин. – Был бы спрос, а деньги нарисуются…

– А это правда, что вы только десять классов кончили? – не утерпев, полюбопытствовал Кузьминкин.

– Ага, – охотно кивнул Мокин. – А зачем больше, если голова на плечах? Эндрю Карнеги и того не кончал, а посмотрите, в какие люди вышел…

Машины остановились перед музеем. Они двинулись к крыльцу – Кузьминкин, Мокин и Юля с большим пакетом. Их проворно обогнал плечистый Дима, первым ввалился в дверь.

Вахту стояла Анна Степановна, которую Кузьминкин с превеликим удовольствием бы удушил, будь он стопроцентно уверен, что его не поймают. От этой казни египетской стоном стонал весь музей – начиная от директора и кончая девочками-методистками, которым доставалось то за чересчур короткие юбки, то за чересчур длинные серьги. Тылы у ведьмы были железобетонные – прекрасно понимала, что на ее место никто другой добровольно не пойдет, а сама она, такое впечатление, трудилась здесь исключительно затем, чтобы упиваться крошечкой власти, благо пенсию, шептались, получала приличную и в приработке не особенно-то и нуждалась.

Кузьминкин приготовился к затяжной склоке. Однако все самым волшебным образом уладилось в один миг: Дима, непреклонно отведя за локоток старую грымзу в сторонку, что-то ей внушительно и тихо растолковал, качая перед самым носом толстым указательным пальцем, потом полез в карман, в воздухе мелькнула желтая сотня, моментально исчезнувшая в кармане черного жакетика.

Ведьма вмиг переродилась в голубиную душу – проворно кинулась к ним, прямо-таки воркуя:

– Аркадий Сергеевич! Что ж вы сразу не предупредили, что гостей ждете? Я бы чайничек поставила… Проходите, проходите, может, директорский кабинет отпереть?

Мокин, проходя мимо нее так, словно старой ведьмы и не было на свете, бросил в пространство:

– Кабинет не отпирать, чайник не нужен, просьба не мешать.

– Понятно, понятно! – заверила перестроившаяся грымза. – Никто вас не побеспокоит, сотрудники разошлись, до закрытия полчаса…

– Подождете, – бросил Мокин, не оборачиваясь.

– Конечно, какой разговор…

– Аркадий Сергеевич, показывайте дорогу, – чуть менее барственным тоном распорядился Мокин. – Я здесь бывал, но решительно не представляю, где вы квартируете…

– Да, вот сюда… – Кузьминкин поймал себя на том, что тоже начал суетиться.

И попытался взять себя в руки. Как и подобало солидному научному работнику, у которого вдруг попросили научную консультацию, оценивавшуюся ни много ни мало – в пятьсот долларов.

Провел их через зал, где в одном углу стоял манекен дореволюционного каторжанина в негнущемся сером бушлате и кандалах, а в другом разместились застекленные стеллажи с партизанским оружием времен колчаковщины. Мокин прошел мимо них быстро, не удостоив и взглядом, зато Дима прилип к застекленному ящику с шестиствольными пистолетами:

– Ни черта себе пушки… С такими только на разборочку и ездить.

– Уволю я тебя когда-нибудь, – лениво бросил Мокин. – Оставь ты этот убогий имидж дворовой шпаны, не грачевский фруктовый киоск охраняешь…

– Будет изжито, босс!

– То-то…

Кузьминкин уверенно направил их к двери с табличкой «Посторонним вход воспрещен», провел в крохотный коридорчик и отпер дверь своего кабинетика. Диме босс жестом приказал оставаться перед дверью на страже. Остальные трое кое-как разместились в тесной комнатушке.

– Великолепно, – промолвил Мокин, оглядываясь. – Я себе так примерно представлял цитадель ученых занятий – бумаги кучей, окурки в банке, научные древности там и сям…

Непонятно было, всерьез он или тонко издевается. Быстренько наведя на столе минимум порядка, Кузьминкин поспешил пояснить:

– Собственно, не такие уж это древности, обыкновенные чугунки года девятьсот шестнадцатого, в экспозиции такие уже есть, не приложу ума, куда их девать…

– Я вам покупателя найду, – хмыкнул Мокин. – Решил собирать антиквариат, это нынче в моде, впаливает бешеные деньги в любую дребедень, потому что ни в чем подобном не разбирается. Скажете, что они с кухни Меншикова – купит за милую душу… Потом посмеемся.

– Неудобно как-то…

– Неудобно только штаны через голову надевать, – преспокойно парировал Мокин. – Юль, озаботься…

Юля непринужденно принялась хозяйничать, извлекая всевозможные закуски, большей частью известные Кузьминкину исключительно по зрительным впечатлениям. Из красивой картонной коробки появилась бутылка того самого коньяка, который Кузьминкин и не рассчитывал когда-нибудь попробовать.

– Давайте сначала по ма-аленькой рюмашке, – распорядился Мокин. – Не имел прежде с вами дела, не знаю, как переносите спиртное, а потому не будем углубляться…

Осушив свой стаканчик, Кузьминкин собрался привычно передернуться, но делать этого не пришлось – коньяк пролился в горло, как вода, без малейшего сивушного привкуса.

– Рубайте, рубайте, не жеманьтесь, – приговаривал Мокин, лениво откусив от ломтика ветчины. – Не назад же с собой заворачивать…

Прожевав свой ломтик, Кузьминкин все же постеснялся тут же тянуться за вторым. Сидел, затягиваясь невиданной сигаретой, вдыхая приятнейший аромат духов примостившейся рядом Юли, – она из-за тесноты прижималась к нему бедром, абсолютно сей факт игнорируя, и Кузьминкин сидел, как на иголках: вдруг у н и х так не полагается и Мокин рассердится?

Пока что сердиться шантарский купчина не собирался. Он полез в карман и извлек тривиальнейший предмет – пластмассовый футлярчик, в каких таятся сюрпризы из шоколадных «киндеров». Разнял его надвое, развернул кусочек красного бархата, выложил перед Кузьминкиным крохотные монетки:

– Александром Вторым мы непременно займемся вплотную, а пока посмотрите: может, и в этом разбираетесь?

Постаравшись напустить на себя максимально деловой вид, чтобы полностью соответствовать серьезности ситуации, Кузьминкин подцепил ногтями кусочки серебра, больше напоминавшие чешуйки или арбузные семечки. Внимательно осмотрел, взял пинцетом тоненькую, как обложка журнала, монетку:

– Ну, это просто… Это копейки Дмитрия Иоанновича… то есть Лжедмитрия. Либо шестьсот пятый, либо шестьсот шестой – в другие годы они уже не чеканились, он и просидел-то на троне полгода… А это – двойной денарий Сигизмунда Третьего. Речь Посполитая, так называемая литовская чеканка. Год…

– Да тут написано, – сказал Мокин. – Шестьсот седьмой. Могла эта монета после эмиссии в сжатые сроки оказаться в России?

– Запросто, – кивнул Кузьминкин. – Уж простите за ненаучный термин… Началось Смутное время, на Русь хлынула масса поляков, у них, естественно, завалялись в карманах деньги своей страны, вполне возможно, и купец завез…

– По мне, вы вроде бы что-то недоговариваете… – Мокин впился в него отнюдь не простецким взглядом.

– Сдается мне, это новоделы, – сказал Кузьминкин. – Никак им не может оказаться триста девяносто лет…

– А если лежали в земле в виде клада? Надежно упакованные, герметично заделанные?

– Все равно, – решительно сказал Кузьминкин. – Очень может быть, это и серебро…

– А вы проверьте. Можете?

– Моментально, – браво ответил Кузьминкин.

Достал из стола аптечный пузырек с прозрачной жидкостью, взглядом спросил разрешения и, увидев кивок, капнул на одну из копеек и сигизмундовский грош, присмотрелся к результатам, привычно протер монеты тряпочкой. Юля таращилась на него завороженно, как на волшебника. Стараясь произвести впечатление скорее на нее, Кузьминкин сказал:

– Копейки, несомненно, серебряные, как им и полагается… Двуденар похуже, это биллон – иными словами, к серебру примешано изрядное количество совершенно неблагородных металлов, в общем, именно такими были оригиналы, и все равно… Новоделы.

– Как вы это определяете? – спросил Мокин.

– Признаться честно, не могу объяснить. Я просто в и ж у, что это серебро и биллон, но тем не менее монеты – явные новоделы. Вижу – и все. Если…

– Да что вы, меня такой ответ полностью устраивает, – поднял ладонь Мокин с чрезвычайно довольным видом. Похлопал себя по нагрудному карману. – У меня тут есть московская экспертиза, ничуть не расходящаяся с вашим заключением. Разница только в том, что они делали спектральный анализ, или как там он называется…

– Радиоуглеродный, наверное?

– Да, как раз это слово… От роду тем двум монетам было года полтора. Поскольку от этих они ничуть не отличались по внешним признакам, словно выскочили из-под одного штемпеля, делаем логический вывод: э т и м тоже года полтора. Новоделы, как вы их обзываете на ученом жаргоне.

Странно, но он не казался раздосадованным. Кузьминкин осторожно спросил:

– Вам их что, за настоящие продали?

– Не совсем, – загадочно ответил Мокин.

– Только предлагают?

– Да нет… Знаете, по-моему, можно еще по рюмочке, не похоже, чтобы вы теряли ориентацию или соображение… – На сей раз Мокин наполнил чарочки до краев. – Поехали! Про эти монеты мы пока что забудем, вернемся к Александру Второму Освободителю… Как по-вашему, можно сказать, что эти времена, начиная с шестидесятых годов прошлого века, практически самые спокойные и привлекательные для обитания в истории дореволюционной России?

– Определенно, – кивнул Кузьминкин. – Все, правда, зависит от точки зрения. Боюсь, крестьянам в Центральной России, вообще народу бедному не так уж и весело жилось…

– Ну, а всем остальным?

– Гораздо лучше… Во-первых, развивался капитализм. Во-вторых, не было прежнего произвола и тиранства. Чтобы попасть в крупные неприятности с властью, следовало очень постараться. Если вы не народник и пропагандой не занимаетесь, опасаться, в общем, нечего. В противном случае… Тут и положение не могло уберечь. Был такой курьез: молодая супруга брата известного миллионщика Рябушинского начала раздавать крестьянам листовки. В толк не возьму, что нашло на урожденную дворянку. Неприятности были серьезные, едва отстояла родня… А что касается финансов и промышленности…

– Это-то я знаю, – перебил Мокин. – И вас читал, и много чего еще. Вы мне лучше подробно растолкуйте некоторые другие аспекты… Чисто бытового плана. Или… Лучше я вам дам конкретное задание. Предположим, мы с вами вдруг попали год в восемьсот семидесятый. Трудно нам будет легализоваться, не привлекая особого внимания?

– Вы серьезно?

– Абсолютно, – сказал Мокин. – Паспорта там были, насколько я знаю, но несерьезные какие-то по нынешним меркам… Давайте прокачаем такой вариант. Я – американец или там аргентинец. Потомок эмигрантов из России. Помотался по свету, накопил деньжат, научился болтать по-русски – и решил переехать в Российскую империю. Приехал туда с чистыми аргентинскими бумагами, с золотишком… виза нужна?

– В нашем сегодняшнем понимании – нет. Приезжаете, регистрируетесь и живете, пока не надоест. Заводите фабрики, поместья покупаете, коли охота…

– Секретные службы проверять меня будут?

– Вряд ли начнут без конкретного компромата, без запросов от полиции соответствующей страны. Пока не оказались замешаны в чем-то противозаконном, живите хоть сто лет.

– А если я где-то в Южной Африке раздобыл бриллиантов и начал продавать?

– Да ради бога. Если они в розыске не числятся. – Кузьминкин торопливо добавил: – Конечно, возможны всякие случайности, но не они делают погоду…

– И чтобы поехать в США не нужно никакой визы?

– Ничего, никаких бумажек. Тогда еще не ввели иммиграционное законодательство, наоборот, были заинтересованы, чтобы к ним съезжался народ со всего света, а уж если вы с деньгами – кум королю…

– Господи, вот были времена… – с чувством сказал Мокин.

– Да уж. Конечно, если у вас есть деньги…

– Короче говоря, приезжаешь с надежными бумагами и мешком алмазов – и все дороги перед тобой открыты, а угроза разоблачения ничтожная?

– Ну, если не забавляться посреди Невского проспекта с японским магнитофоном или видеокамерой…

– Давайте выпьем, – Мокин, впервые показав некую суетливость, наполнил чарки. – Все сходится. Бог ты мой, даже голова кружится.

Кузьминкин, уже ощущая легкое кружение головы от хорошего коньяка, рассмеялся:

– Конечно, если у вас есть машина времени, нацеленная на времена государя-освободителя…

– А если – есть? – наклонился к нему Мокин.

– Шутите?

– Ни капли.

Он не походил сейчас на прежнего простоватого весельчака – глаза сверлили, как два буравчика, лицо словно бы стянуло в жесткой гримасе. После напряженного молчания Мокин произнес так, что у историка в буквальном смысле мороз прошел по коже:

– Милейший мой Аркадий Сергеевич, то мы все смеялись, а теперь давайте похмуримся… Так уж во всем мире повелось: если платят приличные деньги, то и отработать требуют на совесть. Если хоть словечко из наших ученых разговоров уплывет на сторону – вы у меня сам поплывете по Шантаре к Северному Ледовитому без спасательного круга… Уяснили?

– Я, честное слово…

– Ну-ну, не берите в голову, – Мокин похлопал его по плечу. – Я хочу, чтобы вы предельно прониклись: мы здесь не в игрушки играем, наоборот. Человек я до предела недоверчивый, но вдруг замаячила Жар-птица, которую любой нормальный коммерсант вмиг обязан ухватить за хвост, иначе жалеть будет всю оставшуюся жизнь…

– Что, машина времени?

– Она. – Мокин понизил голос, оглянулся на дверь. – Детали вам знать не нужно, объясню кратко: изобрели. В России, то бишь по ту сторону хребта. И были уже первые… экскурсии.

– Быть не может, – сказал Кузьминкин растерянно.

– А почему это? Я окольными путями заказывал в столице научную экспертизу. Примерно так, как сейчас с вами. Выводы укладываются в классическую формулу «Бабушка надвое сказала»: одни решительно отрицают, правда, не в состоянии грамотно объяснить, почему, другие в осторожных выражениях допускают. Тоже без теоретического обоснования. Словом, никакой научной ясности нет. И никому нельзя верить, помня конкретные примеры: как академики отрицали метеориты, как за пару лет до первого атомного взрыва самые толковые светила уверяли, что сие невозможно… А по большому счету – меня совершенно не интересует теория. Я практик. В конце концов, я до сих пор не возьму в толк, что такое электрический ток, но это мне не мешает держать пакет акций ГЭС…

– Но зачем вам Александр Второй?

– Ой, господин кандидат наук… Да вы понимаете перспективы? Возможности? Входишь в долю с Эндрю Карнеги – и через пяток лет подгребаешь под себя Соединенные Штаты. Налаживаешь отношения с Княжевичем, с Абазой, с парочкой великих князей – и забираешь в кулак пол-России. Никакого переноса в прошлое наших технических новинок – просто-напросто включаешься в тамошний процесс с н а ш е н с к и м деловым опытом. Господи, там же – рай земной. Хотя бы оттого, что налоговые кодексы и законы не меняются по три раза в месяц! А взятки хапают в сто раз культурнее, чем наша чиновная братия. А о заказных убийствах на коммерческой почве и слыхом не слыхивали. Я же не рассчитываю прожить сто лет – но лет двадцать т а м уж протяну, а то и поболее. Высадишься году в восемьсот восьмидесятом – и за ближайшую четверть века можешь быть покоен, потому что знаешь все наперед…

– Подождите, – в совершеннейшем смятении пробормотал Кузьминкин. – Но ведь, насколько я помню, можно так изменить историю, что весь мир провалится в тартарары…

– Вы про хроноклазмы? – понимающе подхватил Мокин. – Безусловно, дело новое, и осторожность необходима. Но никто не собирается бросаться в прошлое очертя голову. Можно придумать какие-то надежные методы для проверки… И потом, если полагаться на теоретические разработки, есть два варианта: либо все от первого же вмешательства полетит в тартарары, как вы изящно выразились, либо ничего не произойдет. Совсем ничего. Я же не собираюсь перетаскивать туда пулеметы и компьютеры – я хочу в р а с т и. Будет вместо Рябушинского Мокин – только и всего.

– Подождите, – сказал Кузьминкин. – Выходит, правду про вас сплетничают – что у вас грандиозная библиотека фантастики? На все четыре стены?

– Есть такой грех, – чуть смущенно признался Мокин. – Пристрастился в старые времена, еще с армии. За современными изданиями не уследишь, они нынче хлынули потоком, но что касается прежних времен, могу потихоньку похвастать: у меня в коллекции чуть ли не все, что выходило в СССР с двадцать второго года. Так что получил кое-какую теоретическую подготовочку. Научной базы все равно нет, так что на безрыбье… Кстати, т е меня заверяют, что кое-какие эксперименты проводили. И никаких катаклизмов не случилось.

– Хотите сказать, вы уже бывали…

– Только собираюсь, – мотнул головой Мокин. – Другие бывали. Этим монеткам как раз оттого полтора года, что их о т т у д а приволокли.

– Бред. Вздор. Розыгрыш.

– Розыгрыш? – прищурился Мокин. – Конечно, никому нельзя верить в наши извращенные времена. И все же… Во-первых, тому, кто п о б ы в а л, я, в принципе, верю. Во-вторых, были и другие доказательства, кроме монет… – Он полез двумя пальцами в нагрудный карман, вытащил какой-то маленький предмет и со стуком выложил его на стол. – Гляньте.