Текст книги "Слепые солдаты"

Учеба таковая продолжается три года. За это время специалисты из Магистериума определяют, есть ли у ребенка склонности и способности к тем или иным наукам. Если да, он поступает уже в трехлетний Лицей при Маги-стериуме – всерьез овладевать наукой либо специальностью.

Если, конечно, захочет. Поскольку тут не может быть никакого принуждения, подавляющее большинство дворянских недорослей (особенно девушки) идти в Лицей отказываются категорически, предпочитая вести светскую жизнь при дворе. Так что в Лицее обычно обучается не более двадцати человек – оттого-то и приходится выискивать на Сильване способных антланцев и давать им полное образование. В Магистериуме уже примерно половина сотрудников – именно что антланцы, пусть и считающиеся второсортными, но выученные на совесть. Иные спесивые высокородные господа не раз заявляли, что не стоит давать серьезное образование «быдлу», но Канцлер прекрасно знает о дикой нехватке ученых и инженеров…

Бывает по-разному. Скажем, Элкон, у которого нашли нешуточные способности к неким «кварковым биотехнологиям», в Лицей не пошел, несмотря на все уговоры, как раз потому, что заниматься хотел компьютерами, и только компьютерами, а Канилла, графиня Дегро, которой прочили карьеру А-физика (редкость для девушки), столь же твердо заявила, что ее привлекают электронные системы станцией наблюдения, а от А-физики ее форменным образом тошнит…

Одним словом, система давно отработана, наверняка охватывает и принцев короны, и, как в данном случае, малолетнюю императрицу. К чему же понадобилось созывать столь представительный совет?

Ага, вон оно в чем дело! Интересно, и весьма… О подобных исключениях из правил Сварог и не слыхивал – во всяком случае, Элкон ни словечком не упоминал…

Далее шел документ, подписанный тремя высокопоставленными чиновниками Магистериума и двумя магами Мистериора – тоже, судя по титулам, не последними людьми в своем заведении. Оказалось, во-первых, что Яна уже освоила фамильную императорскую книгу заклятий, на год раньше обычного срока. Принц Элвар пояснил, что сделано это было по личному указанию императора, не соизволившего объяснять кому бы то ни было, даже родным братьям, мотивы своих поступков. Между прочим, это произошло через неделю после гибели императрицы (уж не предчувствовал ли император что-то такое? – подумал Сварог).

Гораздо интереснее оказалось «во-вторых». По единогласному мнению всех пятерых, подписавших сей меморандум, Яну попросту нельзя было обучать с помощью тех самых аппаратов, в считаные секунды набивающих голову человека массой разнообразных знаний. Нельзя, и все тут, категорически. Первый случай за всю историю Империи. Всех поголовно можно, а Яну – нельзя. Чересчур велик риск, что кончится серьезным мозговым расстройством, а то и необратимым сумасшествием.

Вот это так бомба… Пятерка ученых мужей привела подробные и обстоятельные аргументы в пользу своего убеждения, занимавшие три листа. Вот только Сварог из всего этого не понял ни словечка. Канцлер, судя по всему, тоже – согласно следующей бумаге, он вызвал всех пятерых на совет, и объясняли они суть часа полтора – видимо, мучительно подыскивая наипростейшие объяснения сей высокоученой галиматье. И явно Канцлера в конце концов убедили. Поскольку он отдал приказ: механические средства обучения исключить полностью, все возложить исключительно на живых людей (ну, разумеется, компьютеры в роли подручных средств дозволялись – но никакого технотронного воздействия на мозг). Интересные дела, покачал головой Сварог. Что же она за уникум такой? Из ученого меморандума понять решительно невозможно, как ни бейся…

Так что пришлось составить долгосрочную программу обучения, подробно расписанную, как и перечень ученых мэтров, коим предстояло стать прилежными преподавателями для одной-единственной ученицы. Поскольку без руководителя такие программы обставлять безусловно не стоит, после короткой дискуссии единогласно назначили на эту роль лейб-медика Яны, как-никак знавшего ее с младенчества. Для порядка приставили к девочке еще и двух пожилых фрейлин покойной императрицы (фрейлины свое звание сохраняют пожизненно). И, полное впечатление, решив, что сделали достаточно, создали действенный механизм, умыли руки, с головой уйдя в свои обычные дела. Длиннейшая вереница последовавших за этим историческим совещанием документов состояла из коротеньких, казенно-сухих отчетов опять-таки приставленного к девочке камергера двора: что преподают в данный момент, каковы успехи, а то и неудачи.

Начали, конечно, с того, что, по мнению царедворцев, в первую очередь необходимо монаршей особе: придворный этикет Империи и земных королевств, история императорской фамилии и Империи, геральдика и генеалогия земная и небесная, краткий курс истории земных государств. Легко представить, какое «удовольствие» доставляла эта заумь шестилетней девочке – тем более, что этот важнейший, по мнению царедворцев, курс растянулся на четыре года. Камергер частенько (и наверняка уныло) сообщал в еженедельных отчетах: «ее величество изволят капризничать», «ее величество изволят требовать, чтобы отведенное для занятий время сократили наполовину», «ее величество назвали тему урока пусть не непристойными, но безусловно неприглядными словами». И даже «ее величество отказались от урока, скрывшись за постами Бриллиантовых Пикинеров, куда преподаватель и госпожи фрейлины не имеют доступа!» Читая все это, Сварог только ухмылялся: вы бы ей еще вздумали А-физику преподавать, интеллигенты…

Худо-бедно, но обучение как-то продвигалось (судя по некоторым обмолвкам, после всевозможных компромиссов, послаблений и внеочередных развлечений в виде подкупа и поощрения).

Впрочем, самым печальным (Сварог это быстро понял) было даже не то, что на малолетнюю девочку обрушили горы зауми. Учить ее учили, но никто не воспитывал. Как это в обычае и на земле, Яне выделили в качестве «официальных друзей и подруг для игр и забав чуть ли не две дюжины ее ровесниц и ровесников из самых знатных семей. Больше половины из них, не придясь Яне по сердцу, со временем были по ее настоятельному требованию отставлены, зато остальные (кстати, те, кто сейчас почти поголовно служил у Сварога в девятом столе) стали настоящими друзьями и подругами (насколько можно быть другом или подругой императрицы). И все же… Возле нее так и не было никого, кого можно было назвать настоящим воспитателем. Фрейлины на ту роль никак не годились. Вероятнее всего, и Канцлер, и высокие сановники в свое время просто не подумали, что воспитатель ребенку необходим…

Характер у Яны стал портиться на глазах, о чем прилежно и с тревогой докладывал уже лейб-медик. Лет в восемь с ней впервые случился приступ – тот самый всплеск неконтролируемой магии, что Сварог самолично наблюдал у себя в замке, когда она рассердилась на канцлера. Сорвавшиеся с креплений роскошные люстры порхали по залу, пока не разбились об пол, плясала мебель, падали статуи, с одежды присутствующих облачками разлеталось золотное шитье…

Встревоженному Канцлеру ни лейб-медик, ни маги из Мистериора не смогли объяснить, в чем тут дело. Честно признались: иная древняя магия императорской фамилии до сих пор секретом фамилии и остается. Секретом, недоступным даже принцам крови…

Диамер-Сонирил ясности внести не пожелал, сухо сообщив Канцлеру, что это секрет фамилии – в подтверждение чего, как и следовало ожидать, вывалив ворох параграфов, как он это прекрасно умел. Принц Элвар поступил и того проще: осушив стакан, буркнул: «Герцог, это дела семейные, и нечего тут вынюхивать…»

И случилось так, что именно принц Элвар, гуляка, бродяга и искатель приключений, проводивший в Каталауне больше времени, чем в небесных замках (но никак не глупец и не простак!), поправил дела. Вот уж о ком никак нельзя было сказать, что он пропил мозги… Вечный холостяк, он не представлял толком, как воспитывать малолетних детей, но каким-то здоровым инстинктом чувствовал, что воспитывать их нужно. А потому назначил себя самозваным воспитателем, принялся за дело, как умел, даже подсократив ради такого случая употребление алкоголя (ну, примерно наполовину). И заявил канцлеру, что всю эту «церемониальную заумь следует крепенько подсократить, то есть отводить ей лишь половину прежнего времени – ну, а об остальном он сам позаботится, пока девчонка и в самом деле не повредилась умом от всей этой белиберды, которой сам он в свое время обучался через пень-колоду и не считает, что это пошло ему во вред.

За воспитание племянницы (которую искренне любил, в отличие от Диамер-Сонирила, тот к Яне был равнодушен, впрочем, как и ко всем без исключения обитателям Империи) принц Элвар взялся незатейливо, как уж ему душа подсказывала. Он просто-напросто практически каждую неделю забирал Яну с собой в Каталаун, таскал за собой по деревенским праздникам, свадьбам и прочим торжествам (а когда чуть подросла, стал брать и на охоту). Более того, он ее регулярно брал в гости, когда отправлялся к своей очередной тамошней подруге. Благо все они наперечет были не какими-то там гулящими девками, а вполне приличными одинокими женщинами с неустроенной судьбой, часто – молодыми вдовушками с детьми. При той невероятной популярности, какой пользовался в Каталауне принц (иные его именовали некоронованным каталаунским королем, к хорошо скрываемой досаде земных владык, коим принадлежали те или иные области Каталауна), его племянницу везде принимали со всем радушием, женщины сплошь и рядом видели в ней не блестящую императрицу, а «бедную сиротинушку», так что кое-какую долю женского тепла и участия она получила. Канцлеру эти регулярные поездки в Каталаун были крайне не по нутру, но против принца короны он был бессилен – ну, что поделать, если принц располагался выше всех и всяческих законов? Да к тому же самой Яне такое времяпровождение нравилось ужасно. Единственное, что мог сделать Канцлер в компании с Гаудином, – постараться, чтобы Яна всегда была надежно прикрыта группой телохранителей.

В самом начале, когда принц только приступил к воспитанию на свой лад, он привез из Каталауна одну из лучших бабок-сказочниц, знавшую невероятное количество сказок, легенд, баллад, песен и баек из жизни. А чуть погодя через своих ронерских знакомых сманил на небеса старуху Грельфи – чтобы развлекала Яну безобидными, но эффектными колдовскими штучками. Бабку поселили в Келл Инире, применив официальную формулировку «состоящая при императорских покоях прислужница», а для Грельфи оборудовали тот самый летающий островок-декорацию, где Сварог и побывал вскоре после прибытия сюда.

Снимков Яны (украдкой сделанных в Каталауне соглядатаями канцлера) в отчете хватало. И Сварог признал, что принц, несмотря на все его чудачества, выбрал правильный путь. К двенадцати годам Яна форменным образом расцвела, еще больше похорошела, выглядела на пару-тройку лет старше, отлично ездила верхом, умела танцевать все каталаунские танцы, стрелять из лука и мушкета, имела на счету пару оленей, кабана и несколько зайцев с лисицами, научилась даже печь пироги. Ничего похожего на ее прежние снимки – мрачноватая, неулыбчивая, губы плотно сжаты, в глазах устойчивая тоска…

Один только раз случился мелкий досадный инцидент. В Каталауне взрослеют быстро, и за девушками возраста и облика Яны местные парнишки уже пытаются неуклюже и застенчиво ухаживать. Ну, а Яна изрядно прониклась Каталауном… В общем, на одной из шумных свадеб Элвар чисто случайно обнаружил, что племянница и младший брат жениха, парой лет ее старше, целуются за углом амбара – впрочем, робко и неумело. Яна получила легонький подзатыльник, ее кавалер – полновесный, оба выслушали серьезную нотацию с упором на то, что дело тут не в императрицах и крестьянах, а просто обоим еще рановато подражать взрослым. После чего Элвар через своих многочисленных тамошних приятелей велел потихоньку распустить известие: ежели кто-то его племянницы коснется хоть пальцем не в танце, жутко и думать, что ждет виновного. К каковому известию все отнеслись очень серьезно. Канцлеру, конечно, настучали, и он в деликатных фразах выразил принцу неудовольствие, но тот, вынудив его хлопнуть стакан из своей верной баклаги, отмахнулся: ничего страшного, если девчонка двенадцати лет однажды неумело чмокнула парнишку, главное, меры приняты, больше такого не повторится, слово принца короны… И не без ехидства добавил: по достовернейшим данным, собственная доченька Канцлера, всего-то на год старше Яны, намедни в темном уголке Изумрудной лестницы целовалась с пажом и, по докладам, не так чтобы робко и неумело… У принца Элвара, как ему и полагалось по титулу, имелась и своя свита, и гвардейская рота, и библиотекарь, и канцелярия с должным количеством соглядатаев. Другое дело, что из-за образа жизни принца все это немалое количество людей бездельничало годами, помаленьку зверея от скуки.

Как явствовало из множества бумаг, составленных уже после событий, лучше бы было Канцлеру поглядывать в другую сторону. Да и принцу не помешало бы внедрить в свиту Яны парочку ловких соглядатаев. Да вот, проморгали. Никто и подумать не мог, что не на земле, а в Келл Инире к ней может подкрасться нешуточная беда…

Когда Яне было двенадцать, согласно давнему плану, ей предстояло пройти и курс изящных искусств. Кандидат в преподаватели имелся, как тогда полагали, великолепный: молодой, лет тридцати по земным меркам, герцог Наргел, старой, почитаемой фамилии, обладавший большими познаниями и опытом именно что в изящных искусствах. Коллекционировал живопись (был даже своим человеком на Бараглайском холме и Квартале Палитры в Сноле), сам недурно рисовал, особенно портреты дам, кроме того, в своем сильванском поместье устроил самую настоящую балетную школу, куда набирали ровесниц и ровесников Яны. Это длилось уже несколько лет, и повзрослевшие танцоры и танцорки «первого набора» не раз выступали с большим успехом и в Келл Инире, и при некоторых королевских дворах на земле (за что герцог удостоился нескольких земных орденов, имперской «Золотой Арфы» и мантий почетного члена Сословий Свободных Искусств в Снольдере, Ронеро и Лоране). Одним словом, самый подходящий человек, как было решено в свое время высокой комиссией еще пять лет назад.

Как выяснилось позже (когда все хватались за головы и наперебой обвиняли друг друга в преступном ротозействе), этот знаток и ценитель искусств, обаятельный красавец с великолепной репутацией при дворе оказался еще и блестящим конспиратором, ведущим двойную жизнь. Умен был, сволочь, и коварен… Никто об этом не подозревал (включая соответствующие службы Канцлера и Гаудина), что юные девицы из сильванской балетной школы с самого начала служили ему натуральным гаремом. Таковы уж у него были пристрастия касаемо совсем юных. Нечто вроде герцога Лемара, только, пожалуй, погнуснее: Лемар, надо отдать должное прохвосту, все же таких вот малолеток никогда не трогал.

И этот живописец-балетоман, вульгарно выражаясь, положил глаз на Яну…

Учебные курсы никто не контролировал – в том смысле, что никому никогда не приходило в голову проверять, какими учебными пособиями пользуются на каждом из них. Камергер всего-навсего интересовался у очередного преподавателя, такого же благородного лара, как идут уроки, делает ли ее величество успехи или Канцлера особенно порадовать нечем. И со спокойной совестью отправлял очередную короткую отписку.

Воспользовавшись этим упущением, герцог старательно подобрал для Яны весьма специфический курс наглядных пособий (скульптура, живопись, поэзия и проза). Ничего не скажешь, он состоял исключительно из классики, небесной и земной, но эта классика, вместе взятая и по отдельности, категорически не годилась для девочки двенадцати лет, которой рано было столь углубленно, долго и подробно знакомиться с иными сторонами взрослой жизни. И которая, как в том возрасте сплошь и рядом бывает, уже начала проявлять робкий интерес к этим самым сторонам и успела пару раз поцеловаться…

Все эти «пособия», до одного, имелись в отчете (где, начиная с того момента, бумаги помечались уже гораздо более высокой степенью секретности, предназначаясь лишь для обоих принцев, Канцлера, начальника его разведки и Гаудина). Книги Сварог даже бегло читать не стал – он знал несколько названий, парочку одолел в свое время, а что до остальных – хватило иллюстраций. Альбомами Седеса и Каранто, пусть они и великие художники, следовало долго и старательно лупить по голове того, кто их подсунул двенадцатилетней девчонке, пусть и выглядевшей старше своих лет, – как и увесистым томом сонетов Жега Маделара. Ну, и все остальное было того же пошиба. Все было рассчитано на то, чтобы мягко и ненавязчиво, вливая отраву по капельке, оказать на девчонку определенное действие и как следует разжечь неподходящее в ее возрасте любопытство…

По этому, с позволения сказать, курсу изящных искусств Яна занималась четыре месяца – как кое-кто и рассчитывал, с большим интересом, даже резко сократив поездки в Каталаун. Естественно, у нее возникало много вопросов – на которые учитель отвечал подробно, тактично, деликатнейшим образом подбирая слова. Что служило очередными капельками яда. Ни разу за эти месяцы герцог не попытался выйти за рамки отношений «учитель-ученица». Потом стало ясно, что это не самодеятельность записного педофила, вздумавшего украсить свою коллекцию редкостной жемчужиной, а заговор, и серьезный – но позже, гораздо позже… А пока что меж девочкой и мэтром установились весьма доверительные отношения и разговоры шли очень уж откровенные – ну не с кем взрослеющей девочке было откровенно поговорить о некоторых вещах – не с фрейлинами же. Тем более что к тому времени Яна уже порой перешептывалась с подругами о том и о сем, чего благонравные девочки из хороших семей вроде бы еще знать не должны. Однако любой дворец – никак не монастырь, тут даже юные девицы невольно насмотрятся и наслушаются всякого. А герцог искусно вел свою партию – так что Яна, как со многими до нее случалось, решила, будто в него влюблена. Тем более что парочка ее подруг уже призналась ей в том же самом – правда, в отношении других объектов…

Лейб-медик, благообразная сволочь, которого Яна знала с тех самых пор, как себя помнила, в заговоре состоял, как позже оказалось, с самого начала. Именно он, когда Яна в очередной раз захандрила и стала рваться из Келл Инира все равно куда, и предложил Канцлеру вроде бы абсолютно безобидную идею. Сменить обстановку полностью, самым решительным образом. Отправить императрицу на Сильвану недели на две, без обычной надоевшей свиты, «официальных друзей и подруг» и осточертевших фрейлин (которых, Канцлеру самому должно быть известно, Яна и ее друзья иначе как «копчеными селедками» за глаза не именуют). Чтобы прожила эти две недели в поместье герцога, училась бы там танцам, общалась исключительно с балеринами, своими ровесницами и даже жила бы вместе с ними в общей спальне.

Сама Яна эту идею приняла с несказанным восторгом и заявила, что готова отправиться на Сильвану немедленно. Канцлер, не особенно и раздумывая, идею одобрил. Не господь Бог и не первый мудрец Вселенной, он попросту не ожидал такой наглости и такого коварства. К тому же они с Гаудином были тогда замотаны, как ломовые лошади, с головой уйдя в распутывание и урегулирование головоломной и тяжелой интриги – как позже выяснилось, инсценированной заговорщиками для отвлечения внимания от Сильваны.

Одним словом, девочка сама кинулась в мастерски поставленную ловушку. Привыкла, что императрица всегда находится в совершеннейшей безопасности, особенно в имении человека с прекрасной репутацией, в которого она к тому же… А тут еще лейб-медик, сука гладкая, перед отлетом на Сильвану очень деликатно и тактично дал примерно такое напутствие: вполне возможно, ваше величество, вы там столкнетесь с чем-то, с чем прежде не встречались, и там будут происходить непривычные для вас вещи, но пугаться этого не следует, все люди взрослеют и вы тоже, у взрослеющих появляются новые интересы и желания, которые не стоит сдерживать, собственно говоря, заверяю авторитетно, вам следует рассматривать все происходящее как очередной курс обучения, который проходят все благородные девицы…

Конечно, на Сильвану с ней отправились гвардейцы, телохранители и слуги, среди которых имелись агенты как Канцлера, так и Гаудина. Однако гвардия и охрана в таких условиях несут службу в отдалении, охраняя скорее подступы к поместью, а слуги не топочут по пятам и не дышат в ухо, в особенности если императрица им приказывает реже попадаться на глаза. И уж тем более не имеют доступа в девичьи спальни. Так что Яна с самого начала самым тесным образом общалась с двумя дюжинами балеринок, герцогских шлюшек, форменным образом отгородивших ее якобы невзначай от прилетевших с ней слуг.

С этими юными шлюшками взрослые, коварные, умные и циничные люди предварительно работали долго и старательно, распределяя роли, мизансцены, доверительные рассказы и якобы случайные вопросы. Крутая была дрессировочка, как потом выяснилось.

Задача была поставлена четко и недвусмысленно: лишь самую капельку выходя за пределы положенного почтения к венценосной особе, мягко, деликатно и неустанно обрабатывать ее днем и ночью. Внушать, что в ее годы близость с мужчиной – самое естественное дело, рассказывать, как это приятно и увлекательно, делиться собственным богатым опытом, самую чуточку посмеиваться над ее невинностью, твердить, как влюблен в нее герцог, ссылаться на многочисленные примеры из того же курса классики…

Балеринки оказались обаятельными, веселыми и остроумными девчонками, к тому же ничуть не похожими на ее прежнее окружение, – и Яна, в восторге от столь необычного отдыха, сдружилась с ними моментально. Два дня она старательно разучивала бальные танцы, и все это время действие понемногу раскручивалось: фривольные разговорчики, пикантные анекдоты, сначала ее учили не стесняться танцевать в одном только прозрачном балахоне перед музыкантами и балетмейстерами, потому что они не более чем слуги, а слуга, собственно, и не мужчина вовсе, а предмет мебели, живой инструмент (эти поучения, впрочем, ничем не отличались от тех, которые Яна выслушивала в Келл Инире с раннего детства). Потом учили не стесняться еще более скудно одетых партнеров-мальчишек, речь ведь идет о большом искусстве (и это внутреннего сопротивления не встретило, Яна не раз бывала в балете).

Яд сочился по капельке, особенно ночью в общей спальне. Те же фривольные истории из собственного опыта, взрослые тайны, продиктованные вроде бы чистой воды любопытством, расспросы о любовных отношениях при императорском дворе. Признаться по совести, такая девичья болтовня свойственна не одним только злачным местечкам вроде герцогского гарема. В отчете отыскалась бумага, где некий агент Канцлера, явно пытаясь задним числом оправдаться, уверял: по достоверным данным, в Келл Инире императрица и ее «официальные подруги» порой вели столь же фривольные разговоры. Переходный возраст, ничего не поделаешь…

На третью ночь Яну, без всякого труда, достаточно шутливо взяв «на слабо», научили танцевать тоголаду с раздеванием, здешний аналог стриптиза. На четвертую, опять-таки без особого труда, затянули в эротические игры изрядно развращенных балеринок. На пятую в спальне объявилось несколько мальчиков-балерунчиков, и игры стали еще фривольнее.

Сварог временами поскрипывал зубами, читая подробные протоколы допросов. Самое печальное, что юная девушка участвовала во всех этих забавах собственной волей: переходный возраст, любопытство, стремление ни в чем не уступить новым подругам, раскованным и познавшим все на свете. Да и лейб-медик, которому она привыкла доверять, высказался достаточно определенно. Девчонка не понимала, что ее умело развращают, шажок за шажком…

В ту ночь она проиграла три раза. Один раз, платя проигрыш, пришлось танцевать тоголаду для всех, дважды она на квадранс уединялась с парой мальчиков в задней комнатке, откуда выходила красная до ушей – руки выигравшие распускали изрядно.

Все дело в обстановке, которую для нее искусно создали. Ни тени принуждения или грубости, отношение самое почтительное, разве что с легонькой ноткой фамильярности, вполне уместной в этих обстоятельствах. Даже тогда, в задней комнате белозубые юные красавчики держались предельно вежливо. Обаятельные улыбки: «Яна, ты позволишь?», «Я расстегну, да?», «Можно, я сниму?» Восхищенные взгляды: «Ты лучшая на свете!» Хитрые подначки: «Яна, ты сама согласилась играть, но никто здесь никого не неволит, можешь уйти в любой момент, если считаешь, что еще маленькая для таких игр…» Постоянные комплименты: «Яна, ты чудесная! Мы слышали, ты надутая чванная злючка, прямо-таки боялись тебя поначалу, а ты такая… Ты такая…»

Потом она, по прекрасно знакомой Сварогу азартности характера, сама ввязалась в игру посерьезнее, прекрасно зная к тому времени, что проигрыши в этом случае платят уже «игрой на флейте любви». Разумеется, все было подстроено так, что выиграть она не могла ни разу, ни при какой погоде… И более часа провела в одной из задних комнат с тремя танцорами. Обаятельные мальчики потешились вволю, изощряясь, как только возможно в такой ситуации. Понятно, какие побуждения ими двигали, кроме старания прилежно выполнять герцогские приказы: антланцы, вечные холопы, быдло – и вдруг им выпадает случай сделать «флейтисткой» саму императрицу. В чем они потом признавались на допросах – несомненно, лязгая зубами и белые от ужаса…

Вся эта компашка старательно докладывала герцогу о малейших деталях. Было отмечено, что на следующую ночь, когда снова явились обаятельные, вежливейшие юнцы, Яна держалась уже совершенно спокойно, обвыклась и освоилась, оказавшись в результате неизбежных проигрышей в задней комнате, уже не краснела почти. Глупенькая девочка начала привыкать к новым забавам. Сварог выругался поначалу, читая очередные показания, но потом подумал не без самокритичности: собственно говоря, в полузабытые советские времена в старших отрядах пионерских и спортивных лагерей порой после отбоя происходили вещи, не особенно и отличавшиеся от кропотливо описанных забав. Старо, как мир: девочки торопятся познавать жизнь…

Те, чьи приказы выполнял герцог, задачу перед собой поставили серьезную: развратить Яну до крайних пределов, подсадить на подобные развлечения, как на наркотик, заставить видеть только в них цель и смысл жизни. Благо в таком возрасте из человека можно при известном мастерстве вылепить что угодно… Впрочем, и настоящие наркотики – пресловутая курительная дурь с островов – тоже планировалось пустить в ход чуть попозже. Хотели добиться, чтобы к совершеннолетию стала законченной шлюхой и наркоманкой, которой дела Империи абсолютно неинтересны. Ну, а правили бы другие, найдя способ избавиться и от Канцлера, и от Гаудина, и от полудюжины крупных фигур. Ни крови, ни трупов. Ни переворота, ни отречения, ни самоубийства – просто-напросто императрица стала бы чисто декоративной фигурой, а Империя перешла бы в другие руки…

Сварог нигде не нашел прямых аналогий и упоминаний, но у него создалось впечатление, что заговорщики прекрасно помнили историю Элтис Лоранской двухсотлетней давности. Юную королеву, в четырнадцать лет оставшуюся без родителей и взошедшую на трон, точно такие же умные и коварные господа сановники мастерски приохотили ко всем видам любви и многодневным попойкам. В истории можно насчитать немало королев, которые, не чураясь ни любовников, ни пиров, тем не менее долго и толково правили железной рукой. Элтис оказалась слаба – и последующие десять лет, пока королева все свободное время без остатка делила меж мягким ложем и пиршественным столом, страной правил вкупе с сообщниками некий граф, дальний родственник правящей династии. В конце концов его все же зарезали «товарищи по партии», решив, что зарвался и забрал себе много воли, – но последующие восемь лет ничего в жизни королевы не изменили. Потом, правда, когда она умерла, перебрав то ли вина, то ли возбуждающих зелий, ее племянник, до того много лет притворявшийся безобидным дурачком, сумел привлечь на свою сторону гвардию, перерезал кучу сановников и правил долго, но это уже другая история…

В очередную ночь Яну с таинственным видом зазвали в уединенную спаленку, где уже поджидал герцог с огромным букетом лилий (здешний символ беззаветной любви), проникновенными, романтичными признаниями в любви и даже легонькими намеками на самоубийство в случае ее холодности. Неделя обработки свое дело сделала – Яна и не подумала уходить. Была «флейта», был «шмель в розовом бутоне», но до главного все же не дошло, Яна в последний момент испугалась. Правда, пообещала через день-два, окончательно собравшись с духом, уступить. Герцог, разумеется, был сама галантность, заверяя, что готов ждать. Потом показал ей видеозапись одного из «заседний» Академии Лилий королевы Дайни Барг и сказал, что следующей ночью здесь состоится нечто подобное, только еще более роскошное и красивое – и он намерен сделать Яну королевой праздника.

Очень возможно, так бы и произошло. А на оставшуюся неделю, как выяснилось на допросах, для нее была приготовлена обширная программа: всевозможные групповушки, все виды любви, какие только могут прийти в голову здешней публике, наркотики и немало прочей гнуси. Какой она уехала бы отсюда, и думать не хочется. Ну, а в Келл Инире ее, конечно, не оставили бы в покое, закрепляя успех.

Читая все это, то и дело взбадривая себя келимасом, Сварог все же подсознательно надеялся на счастливый финал: вспоминал тот ее визит к нему, когда она, стоя возле панно с единорогом, аллегорическими фразами призналась в недавней потере невинности. Следовательно, отсюда она отбыла невинной, черт возьми!

Так оно и оказалось. Случалось уже, что весьма даже ловкие и коварные заговорщики проваливались оттого, что все внимание уделяли равным себе по положению, а на всевозможную мелочь не обращали внимания со всей дворянской спесью. Впрочем, тут был еще и счастливый случай…

Бабка-сказочница, все еще состоявшая при дворе, от скуки бродила по покоям Яны, куда имела беспрепятственный доступ (кроме комнаты личной связи Яны, но туда из знатных-то допускались считаные единицы). В конце концов она отправилась в учебный зал, битом набитый «наглядными пособиями» в надежде отыскать там что-нибудь интересное для обозрения (как раньше там же в отсутствие Яны и очередного учителя любовалась загадочными приборами и механизмами, непонятными, но крайне интересными на вид).