Текст книги "Стражи"

Тон подействовал – портье проворно вытащил откуда-то снизу пухлый том и принялся сноровисто его перелистывать – в глазах у него вместо иронии появилось любопытство и удивление. Фон Шварц молча ждал, придав себе несколько надменный вид.

Проведя пальцем по страничке сверху вниз, портье взял автоматическую ручку, проворно написал номер на прямоугольничке плотной бумаги размером с визитную карточку, почтительно протянул фон Шварцу, уже совершенно другим тоном промолвив:

– Извольте, сударь…

Небрежно кивнув, словно истый барин, фон Шварц направился к ближайшей свободной кабинке. В его времени у батальона еще не было телефонного номера, телефон был интересной новинкой и не более того, в широкое употребление еще не вошел, но в тридцать восьмом году – что здесь, что там – все должно обстоять совершенно иначе. Впрочем, он не знал, как именно обстояло в грядущем дома – даже новички моментально узнают, какой именно вопрос считается запретным – о будущем самого батальона. Только меж собой доверительно иногда говорят, понизив голос, что, по кое-каким наблюдениям и данным, после девятьсот семнадцатого года батальон куда-то пропадает из истории, но подробности никому не известны, а инженеры, обслуживающие аппараты наблюдения за Временем, имеют строгий приказ этот кусочек Времени никому не демонстрировать…

Хотя… Фон Шварц кое-что слышал о «приказе на ликвидацию». В случае каких-либо серьезных пертурбаций все до единого человека покинут расположение, после чего череда чудовищных взрывов (несчастный случай – взлетел на воздух склад боеприпасов, господа!) превращает практически в пыль все, о чем не должно знать остальное человечество: архивы, оборудование, «кареты»… – решительно все. У командующего лежит в сейфе подписанный государем указ о расформировании батальона, остается только подходящими чернилами проставить дату. И весь личный состав, имея при себе соответствующие предписания, отправится в распоряжение военного начальства за новым назначением – естественно, держа язык за зубами всю оставшуюся жизнь. Так что многие полагают, что в октябре семнадцатого (если не в марте) тогдашний командир как раз этот план и привел в действие.

Он набрал номер, трубку сняли почти тотчас же. Четкий деловитый голос:

Подполковник Тягельский, дежурный офицер Генерального штаба, слушаю.

Капитан Иванов, – в тон ему, что далось без всякого труда, ответил фон Шварц. – Простите, произошла несуразица… Я прибыл с пакетом, адресованным командующему Гатчинским гвардейским саперным батальоном, но имел промашку потерять номер дежурного… Не будете ли великодушны мне его сообщить?

В конце-то концов, случается и такое – мало ли растяп… Он знал совершенно точно, что номера дежурных офицеров воинских частей в более поздние времена не считались военной тайной, так что есть шанс…

– Гатчинский… гвардии саперный… – голос собеседника на том конце провода вдруг явно исполнился неприязни: – Простите, сударь, но это действительно Генеральный штаб, и я бы вам посоветовал откалывать свои шуточки где-нибудь в другом месте…

– Простите?

Дежурный отрезал с ледяной вежливостью:

– Воинской части, которую вы изволите называть, не существует в природе. Думаю, лучше будет на этом и закончить. Честь имею.

И отключился. Какое-то время фон Шварц так и стоял с трубкой в руке, потом опомнился, повесил ее на рычаг и направился к выходу. Быть может, здесь батальон засекречен настолько, что дежурному Генерального штаба о нем и знать-то не полагается, тем более иметь под рукой телефонный номер? Или все же и здесь была революция, и батальон…

Впрочем, надежда все же не угасла окончательно. Если (не дай Боже, пронеси Господи и выручи!) «кареты» уже нет, остается одно: призрак надежды – доехать поездом до Гатчины и добраться до того места, где в этом времени располагается батальон. Вот если там чистое поле или груды щебенки от взорванных строений – тогда уж последние надежды рухнут. А пока что голову выше, взгляд бодрее, надеяться на лучшее, надеяться, черт побери. Бывали в переделках и похуже, здесь условия прямо-таки райские: ни погони, ни идущих по следу ищеек, ни пальбы…

Швейцар в расшитой галунами ливрее распахнул перед ним высокую дверь, и фон Шварц помедлил самую чуточку, прежде чем окунуться в иную, незнакомую, неправильную жизнь, которая не должна существовать.

Не спеша, шагал у кромки тротуара, с радостью отмечая, что особенного внимания не привлекает: разве что парочка расфранченных хлыщей окинула насмешливыми взглядами, но этим следовало пренебречь. Большинство прохожих обоего пола его игнорировали совершенно, не задерживая взгляда.

– Полина Чебыкина бросает князя Шахворостова! – раздался поблизости звонкий мальчишеский вопль. – Война меж австрияками и англичанами неизбежна! Паника в Сербии: вампир явился вновь!

Это был мальчишка-газетчик, привычно тащивший в левой руке толстенную пачку, а правой размахивавший над головой «Биржевыми ведомостями». А ведь это может оказаться полезным…

– Пст!.. – щелкнул пальцами фон Шварц. – «Биржевку». Сколько с меня причитается?

Окинув его цепким взглядом, мальчишка (сущий сорванец на вид, этакий гамен[2]2
  Гамен – парижский уличный мальчишка. – Прим. автора.


[Закрыть]) выпалил:

– Полтинничек с вашей милости!

Извлекши из кармана брюк мелочь, фон Шварц отыскал среди нее серебряный полтинник с профилем того же неведомого Дмитрия, покрутил головой (однако цены!), протянул монету, взял еще пахнущую типографской краской газету. Мальчишка что-то слишком уж быстро припустил прочь, вопя:

– Хищная акула сожрала американского миллионера, упавшего за борт собственной яхты!

Оглянулся, ухмыляясь, и пропал за углом. Высмотрев пустую лавочку, фон Шварц на нее присел. Едва развернув газету, хмыкнул, не без уважения покрутил головой: ловко надул, шельмец, наметанным глазом в момент определил «провинциала». Сразу под заголовком четко проставлена цена: пятнадцать копеек. И ведь прекрасно понимает, плут, что мало кто из-за тридцати пяти копеек за ним погонится, да еще и догнать надо…

Нуте-с, чем они здесь живут?

Его императорское величество высочайше соизволил принять от посланника его ясновельможности короля польского верительные грамоты… Вот и нате вам. И здесь Польша – суверенная страна, правда, не республика, а монархия…

Перестрелка пограничной стражи с контрабандистами на московско-финляндской границе – двое задержаны, убитых и раненых нет. Та-ак…

Император и король Австро-Венгро-Славонии Франц-Фердинанд, выступая в парламенте, сказал… Здесь он жив – и, судя по всему, претворил в жизнь намеченные планы касаемо триединой монархии…

Просматривая газетные листы наискосок, с большой сноровкой к подобного рода скорочтению, фон Шварц не обнаружил более ничего особо интересного, гласившего бы о других отличиях. Преувеличивал, стервец, донельзя – знаменитая кинозвезда Полина Чебыкина вовсе не порвала с последним амантом князем Шахворостовым, а всего-навсего появилась на каком-то приеме в сопровождении не его, а некоего «авиации подполковника Зуева». Австрия и Британия всего-навсего обменялись не особенно и резкими нотами по поводу каких-то там завышенных таможенных пошлин, а сербский вампир, похоже, – классическая журналистская выдумка, ради увеличения тиража… Пора идти.

…Тем более что неспешно прошагавший городовой, фон Шварц подметил краешком глаза, окинул что-то уж очень цепким взглядом, наверняка отметил дурно сидящий костюм – рожа смышленая. Не остановился, прошествовал дальше, но взгляд этот чрезвычайно не понравился. Москва и Питер исстари пребывают под особым вниманием полиции и жандармерии – как, впрочем, и при большевиках сия традиция сохранилась. Запросто могут потребовать документы, а из всех документов у него прихваченное с собой удостоверение НКВД, которое здесь и показывать не стоит. Уходя из номера, он не тратил времени на поиски паспорта незадачливого нижегородского купчика: в конце тридцатых по всей Европе, включая и СССР, в его времени удостоверяющие личность документы были непременно с фотографиями, наверняка и здесь так обстоит. Ни документов, ни мало-мальски убедительной «легенды» – не зная местных реалий, ляпнешь что-нибудь такое, что провалишься моментально… Пора из пешехода, доступного пытливому взору любого городового, переходить в пассажиры авто – он еще из гостиничного окна видел в потоке светло-синие машины с красными шашечками по борту и надписью «Таксомотор». Ага!

Свернув за угол, он как раз и обнаружил сразу четыре штуки оных, вереницей стоявшие вдоль тротуара возле таблички на столбике «Стоянка таксомоторов». Не теряя времени, распахнул дверцу ближайшего, плюхнулся на сиденье рядом с шофером, примерно его ровесником.

Тот удивленно поднял брови, и фон Шварц тут же сообразил, что допустил серьезную промашку. Это в Советском Союзе, в коем довоенном штабс-капитан неплохо освоился, невысокие начальнички да и простые пассажиры такси любили ездить рядом с водителем, а здесь, похоже, другие правила и его поступок выглядит так, как если бы он в старые времена, остановив извозчика, вскарабкался к нему на облучок.

Ну, что поделать, не стоит суетиться. Провинциал – он и есть провинциал, там, откуда он прибыл, может, одно-единственное такси на весь уезд, и один аллах ведает, как в него правильно садиться.

Не моргнув и глазом, он пристроил тросточку меж колен и бодрственным голосом распорядился:

– В Измайлово, голубчик, склады купца Коныхина. Я потом покажу дорогу…

Что бы там шофер про него ни думал, он кивнул и завел мотор, правой рукой со щелчком повернул барашек на никелированном счетчике, торчавшем меж ними округлым коробом, и машина влилась в поток. Прекрасно сознавая, что поступает, быть может, и неразумно, фон Шварц тем не менее произнес:

– Только вот что… Езжай-ка так, чтобы я посмотрел Красную площадь. Давненько не бывал в Москве, – и тут же добавил предусмотрительно: – Давно не бывал… хоть и знаю ее неплохо.

Это было сказано на тот случай, чтобы ушлый водитель не думал ради лишнего заработка везти явного провинциала окружным путем. Знаем мы их, прохвостов, еще старинные извозчики этим грешили напропалую.

Шофер, судя по быстрому, пытливому взгляду, последние слова пассажира принял к сведению – и ехали они прямой дорогой.

Странные впечатления сложились у фон Шварца через четверть часика. Иные кварталы он узнавал безошибочно, иных и в глаза не видывал – многие здания абсолютно незнакомы – не было таких ни в прошлые времена, ни при Советах… Ах, ты ж!

Впереди только-только зажегся зеленый глазок светофора, и машина оказалась в хвосте целой вереницы и шла очень медленно, а потому фон Шварц не только отлично рассмотрел бело-зеленый флаг над входом в трехэтажный особняк, но и изящную бронзовую табличку, где было выгравировано с кудрявыми завитушками на чистейшем русском языке по той орфографии, что в Советском Союзе именовали «старой»: «Посольство Сибирской Республики». Час от часу не легче – не только Польша с Финляндией, но и Сибирь. До такого в его родном времени все же не дошло…

– А что, голубчик, далеко ли до посольства Украины? – осведомился фон Шварц таким тоном, чтобы это можно было моментально обернуть в шутку.

Однако шофер ответил совершенно серьезно:

– Версты четыре будет. Поедем?

– Нет, я просто так спросил, – ответил фон Шварц. – Вроде бы в прежние времена оно здесь поблизости располагалось.

– Путаете, сударь, – с некоторым превосходством сказал шофер. – Сколько я за рулем, столько оно на одном и том же месте располагалось с самого начала…

Эх, вот тут бы и спросить, что подразумевается под «началом»! Но нет, опасно, такие вещи здесь, несомненно, обязан знать и дремучий провинциал. Скверное же было это самое начало, если даже Сибирь… А еще кто? Интересно, в каких границах здешняя Украина? Вот так вот ляпнул бы городовому, что приехал из Киевской губернии – а здесь это оказывается натуральнейшая заграница…

На Красной площади, разумеется, никакого Мавзолея не имелось. И Сухарева башня красовалась на прежнем месте целехонькая. Однако по этому поводу фон Шварц не ощутил ни радости, ни умиления – это был чужой мир, неправильный, и какая разница, что здесь сохранилось? Чувство одно: как бы побыстрее отсюда вырваться, а вот о том, как жить и что делать, если с «каретой» случилось нечто непоправимое, лучше пока не думать, чтобы не пасть духом раньше времени…

«Ты же везучий, Семен Карлович, – повторял он про себя как заклинание, – ты всегда был везучим – это давным-давно признал. Как говорил… точнее, еще только скажет через много лет от дня нынешнего один знаменитый авиатор: везение, по его глубокому убеждению – чисто физическая категория, присущая человеку точно так же, как цвет глаз или форма носа. Уж если оно есть, ни за что не исчезнет в одночасье. Бывало и похуже, в двадцать девятом в Ленинграде, а уж в сорок первом под Минском… И ничего, выкарабкался…»

Измайлово. Слева показался старинный Покровский собор и вплотную к нему – огромные корпуса Николаевской богадельни. Ничего вроде бы не изменилось, и дорога ведет в том же самом направлении, вот только это уже не поросшая травой неширокая колея, а асфальтированная четырехрядка с оживленным движением, причем и навстречу, и попутно преобладают грузовики, идущие порой целыми колоннами. Налево… Направо… Вот они, здания бывшего склада…

Бывшего? Когда они подъехали вплотную, никаких недомолвок и гаданий уже не осталось. Складские громады обнесены высоким глухим забором (в «правильном» грядущем еще в гражданскую растащенным на дрова до последней досочки). Большие ворота широко распахнуты, непрерывным потоком въезжают и выезжают грузовики, ясно, что предприятие процветает, а то, что на вывеске указана новая, незнакомая фамилия «П. П. Коротков» – ничего, в общем, не меняет.

Сердце у него упало, но он старался держать себя в руках. Небрежно сказал шоферу:

– Подожди здесь, голубчик, я быстро управлюсь…

Видя, что тот с характерной физиономией сделал невольное движение, усмехнулся, положил рядом с собой на сиденье кредитный билет – не покрывавший показаний счетчика полностью, но вполне достаточный, чтобы успокоить моторизованного извозчика. Вылез и решительно направился к воротам.

Внутри рядом с ними имелась будочка, и возле нее торчал ражий молодец с овальной старорежимной бляхой на груди, гласившей, что данный персонаж – сторож. Фон Шварц прошагал мимо него столь уверенно, с непреклонно-барственным видом, что тот даже не дернулся в его сторону, ничего не спросил, так и остался стоять, привалившись плечом к будке.

На первый взгляд, все здания точно такие, какими их фон Шварц помнил там. Разве что являют собой не обшарпанные полуруины с провалившимися крышами и выбитыми окнами – вполне ухоженны, сразу видно, что принадлежат рачительному хозяину.

Держась ближе к стенам, чтобы ненароком не оказаться под колесами какого-нибудь из многочисленных грузовиков, фон Шварц повернул направо. Вот оно, то самое здание… Широко распахнутые двойные двери, из которых медленно выползает грузовик незнакомой марки…

Он вошел по-прежнему решительно, нахраписто. Так, планировка хорошо изученного на всякий случай здания нисколечко не изменилась… Штабс-капитан быстро шагал по лестницам и коридорам, игнорируя встречных небрежным мановением руки, отстранив какого-то субъекта конторского вида, сунувшегося было что-то спросить…

Сердце колотилось, как паровой молот. Вот он, тот самый коридор, упирающийся в дверь, за которой… Дверь на месте, неширокая, обитая железом – только теперь оно не ржавое, а выглядит довольно новым. И возле двери – справа на жестком венском стуле – сидел молодой городовой в белом кителе, устроив шашку меж колен, со скучающим видом человека, знающего, что его поставили сюда надолго.

Фон Шварц ощутил прилив радости. Надежда вспыхнула вновь – ну что в обычных условиях делать городовому на ничем не примечательном купеческом складе, тем более у двери, за которой… Разве что место преступления охраняет… но нет, не должно быть таких совпадений.

Завидев подходившего, городовой проворно вскочил:

– Господин, сюда запрещено…

Смерив его ледяным взглядом, фон Шварц процедил сквозь зубы – высокомернейше:

– Что бы ты понимал, ба-а-алван… Тебя что, не предупредили о жандармах в партикулярном?

– Ну… да…

– Вот и думай, – сказал фон Шварц, отстранил плечом пытавшегося посторониться служивого, потянул дверь на себя. Петли и не скрипнули.

Он оказался на небольшой площадочке из дырчатого железа, откуда вниз уходила такая же лестница с перилами из металлических прутьев. С первого взгляда оценил обстановку и едва не разразился ликующим воплем – словно какой-нибудь дикий африканец из романов Буссенара.

Везение его не покинуло. Обширное помещение, углубленное в землю, с узкими окошками под самым потолком, ярко освещено электрическими лампами. Слева в три ряда – высокий, почти до потолка штабель фанерных ящиков, обшитых по углам металлической лентой. «Карета» стоит буквально впритык к нему – между ней и крайним ящиком пустое пространство шириной всего-то в ладонь. Окажись тут четвертый ряд… А, впрочем, и в этом случае, окажись рычаг свободным, фон Шварц рванул бы его, не задумываясь, пусть даже «карета» и срослась бы с чем-то посторонним. Никто ничего подобного не делал прежде – но лучше уж погибнуть к чертовой матери при неудаче, нежели таскаться по этому миру бесприютным бродягой.

Вот только возле «кареты» толпилось человек восемь – кто в штатском, кто в вицмундирах. На головах двоих он увидел инженерные фуражки. Справа лежали синие баллоны, стоял какой-то агрегат и человек в промасленном бушлате возился со шлангами и гнутой трубкой… «Ага», догадался фон Шварц, «они решили, не мудрствуя, вскрыть бобину „кареты“, наверняка утомленные долгими и бесплодными усилиями подобрать шифр…»

Все это пронеслось у него в голове буквально в секунду. Он стал спускаться, но никто не обернулся в его сторону. Помимо воли, на лице играла широкая дурацкая ухмылка, а губы сами собой насвистывали:

 
– Так пусть же Красная
сжимает властно
свой штык мозолистой рукой!
С отрядом флотским
товарищ Троцкий
нас поведет в последний бой!
 

Положительно – он испытывал сущее блаженство… Там – внизу мастеровой что-то сделал, и на конце трубки вспыхнуло коротко остренькое пламя. Шагнул к «карете», примеряясь…

Оглянувшись через плечо, фон Шварц увидел, что успел задвинуть внутренний засов (когда он это сделал, совершенно выпало из памяти). И рявкнул:

– Отставить! Всем отойти к стене!

Вот тут все дружненько обернулись в его сторону… Уже держа в руке наган, фон Шварц одолел последние ступеньки, прикрикнул:

– Кому говорю – к стене! Эй, малый, живо погаси свою хреновину, а то…

Криво усмехнулся, видя, что никто не трогается с места, поднял к потолку вороненое дуло и потянул спуск. Оглушительно взорвалась одна из ламп, осколки мутно-желтого стекла посыпались неподалеку от стоявших перед ним.

Вот теперь они начали отодвигаться к стене медленными шажками, удивленные до оцепенения. Вот только одно из лиц стало не ошеломленным, а злым – субъект этот неуловимым привычным движением запустил правую руку под полу серого пиджака…

Не колеблясь, фон Шварц выстрелил дважды – не до сантиментов тут… Скрючившись, серый пиджак осел на пол, но еще раньше из руки у него выпал, глухо стукнув о цементированный пол, большой черный пистолет.

Судя по тому, что остальные шарахнулись к стене овечьим табунком, они все поголовно были настоящие штатские. Шпаки, цивилисты, как выражаются господа тевтоны…

Бдительно держа их под прицелом, фон Шварц бочком-бочком приблизился к дверце «кареты», протянул левую руку к прямоугольной прорези, где выступали наполовину четыре широких колесика с цифрами, глядя лишь краем глаза, большим пальцем привычно поставил шифр, знакомый ему как «Отче наш». Крутанул на два полных оборота бронзовый штурвальчик, рванул дверь на себя, отчаянным прыжком бросил тело внутрь и, тут же захлопнув дверь, принялся крутить внутренний штурвальчик так остервенело и быстро, что вмиг задраил до упора, о чем свидетельствовала вспыхнувшая над дверью синяя сигнальная лампочка. Не теряя ни секунды, метнулся к противоположной стене, накрыл ладонью красный набалдашник рычага и, перекрестившись, опустил его вниз до упора.

Прежде чем сгустилась непроницаемая мгла, он успел еще увидеть расплющившего нос о стекло дверного иллюминатора инженера, таращившегося внутрь. Подумал без малейших эмоций: аминь тебе – дураку… Батальонные физики ставили несколько опытов, проверяя, что случится с живым существом, окажись оно вплотную к «карете», когда она начинает движение. Вспоминать противно, во что превращались бедные хрюшки и овцы…

Домой!!!