Текст книги "Поэт и Русалка"

– Ага! – сказал барон. – Все совпадает! У него есть Голем… а у итальянского комедианта – фамильное умение двигать статуи. Что-то очень уж многозначительно для простого совпадения… А?

– В том, что вы говорите, есть толк, – сказал граф. – Очень уж здорово все складывается… Итальянец – малый не промах и просто так сотрудничать с незнакомым человеком не захочет… но у Гарраха наверняка найдется немало интересного для взаимовыгодного обмена – я вовсе не о деньгах… Научное честолюбие – это страшная вещь, сжигает как огонь. Гаррах, Гаррах…

– Хватать их всех надо! – предложил барон. – Потом спокойно разберемся. А что, если они эту тварь на улицу выпустят?

– Не накликайте, Алоизиус, – серьезно сказал граф, печально глядя на обломок трости с серебряным набалдашником. – Мне и думать не хочется о последствиях. Уж если глиняная кукла величиной с кошку может во мгновенье ока сломать дубовую трость, как спичку…

– Хватать надо!

– Успокойтесь, – сказал граф. – Я немедленно разошлю сыщиков, как только мы приедем в Прагу. А пока что остается ждать. Наша карета все равно не может ехать быстрее, чем она сейчас едет…

– Знаете, что меня угнетает? – спросил барон. – Этот сукин кот мог сразу же кинуться к итальянцу, как только мы ушли. Адрес он от нас же узнал…

Он замолчал, досадливо стискивая свою трость с таившимся внутри клинком. Кони шли чуть ли не галопом в ночном мраке.

Глава VI
Бешеная карета

– Недомудрил ваш профессор, – сказал барон.

– Простите?

– Мне вот только что пришло в голову… Нет у него ничего насчет стихий. Все на свете поделил на четыре части, всему нашел место, а вот насчет магического управления стихиями не подумал.

– Действительно… – сказал граф. – Но, может быть, он их поместил в демономантике? Управление стихиями, как правило, бывает получено от демонов…

– Как сказать. Был у нас в глухой провинции один деревенский умелец, так тот как раз управлял ветрами, градом и прочими атмосферическими явлениями. Так вот, это у него было наследственное – от дедов-прадедов. И никаких демонов там вроде бы не было и в помине. Пастор Швабе совершенно точно высказывался. Мол, не усматривает он тут никакой нечистой силы, и точка. – Барон шумно вздохнул. – Мы, конечно, этого умельца определили на казенные харчи – не за нечистую силу, за то, что он начал пакостить ради заработка. Наймет его кто-нибудь, чтобы у старинного врага что-нибудь этакое приключилось – урожай градом побило, или паводком мост снесло, или мельницу повредило – а тот и рад стараться… – Он помолчал, а потом воззвал едва ли не жалобно: – Господа, вы образованнее меня, объясните неотесанному гусару, отчего так получается: за что ни возьмись, все человек ухитряется обратить в свою пользу ради извлечения заработка! Вплоть до магии и умения насылать градобитие. Ну почему так постоянно оборачивается?

– Потому что такова уж человеческая натура, – подумав, ответил Пушкин.

– Насчет натуры я и сам знаю. Но отчего же все-таки она такая?

Хочется иногда, чтобы люди были самую малость порядочнее… Граф ухмыльнулся:

– Но ведь, если человечество поголовно станет добропорядочным и совершенным, чего доброго, прекратятся и войны? И куда вы тогда денетесь, любезный Алоизиус?

– Придумаете тоже! – сказал барон сердито. – Война – совсем другое дело. За короля, за отечество и все такое… Я скачу с саблей наголо, он, супостат, на меня летит с саблей наголо… и ведь не ради денег, да и ордена одному из сотни достаются! Нет уж, не надо, чтобы человечество становилось настолько добропорядочным. Каково оно будет без гусар? Подумать жутко, если…

Карета внезапно замедлила ход, а там и остановилась вовсе. Кони попятились, храпя и разбрызгивая пену. Впереди обозначилось что-то большое, загородившее дорогу.

Они высунулись в окна. В слабом, трепещущем свете правого каретного фонаря Пушкин рассмотрел низкую телегу, погрязшую задним колесом в придорожной канаве, свалившиеся с нее бочки, растерянно топтавшегося рядом человека, судя по движениям, изрядно хлебнувшего горячительного. В первый миг он испытал едва ли не умиление – оттого, что и в этой чистенькой, ухоженной, насквозь благопристойной стране, ужасно похожей на кукольный домик, обнаружилась совершенно российская картинка с пьяным возницей.

Кучер разразился яростной тирадой, не слезая с козел. Пушкин не все разобрал, но по тону нетрудно было догадаться о смысле. Виновник затора что-то промямлил, опять-таки совершенно по-русски почесывая затылок, словно надеясь, что все как-то наладится само собой.

– Бочки, слава богу, пустые, – сказал граф. – Пойдемте, откатим с дороги, иначе придется торчать тут всю ночь, этот болван себя не помнит…

Он вылез первым, за ним – остальные. Кучер, ворча, стал спускаться с козел спиной вперед.

Послышался короткий резкий свист, и со всех сторон на них кинулись черные тени, показавшиеся в первый миг очередной разновидностью нечистой силы из разряда той, что пугает на больших дорогах припозднившихся путников, – но тут же Пушкин почувствовал вполне осязаемую, реальную хватку, нападавшие в два счета выкрутили ему руки за спину и проворно принялись обшаривать. Рядом сдавленно чертыхался барон, тоже схваченный несколькими парами рук так, что всякое сопротивление было бесполезно. Луна уже взошла, и удалось рассмотреть, что нападавшие все поголовно щеголяли в черных масках. «Ах, так это разбойники, – подумал Пушкин. – Кто бы мог ожидать в здешних местах…»

Слышно было, как кто-то возится в карете. Другой подсвечивал ему фонарем. Сквозь зубы ругался кучер, угодивший в тот же переплет, – странно, что разбойнички и его старательно обыскивали, словно принимали за переодетого богача. Кучеров, слуг и прочих лакеев при подобных нападениях обычно не трогают…

Тем временем еще несколько человек, помогая друг другу азартными выкриками, в два счета вытолкнули из канавы телегу, вмиг протрезвевший возница, прыгнув на облучок, от души проехался кнутом по спине лошади и что-то заорал, отчего она припустила едва ли не галопом и моментально пропала в темноте.

Где-то рядом слышалось похрапывание лошадей и перестук копыт – насколько удалось определить, их там было немало. «Странные разбойники, – подумал Пушкин, уже не пытаясь вырываться. – Выходят на большую дорогу едва ли не эскадроном, их тут не менее дюжины…»

Рядом тихо заговорили на незнакомом языке. В голосах слышалось явственное недовольство и, пожалуй что, разочарование. Потом чей-то уверенный голос уже по-французски заявил:

– Потрудитесь, господа, какое-то время оставаться на месте. У нас достаточно пистолетов…

Кто-то вновь свистнул, в бледном лунном свете появились замаскированные люди, каждый вел в поводу несколько лошадей. Разбойники проворно попрыгали в седла, остались двое, они медленно отступали, держа стоящих у кареты под прицелом пистолетов. Но вот и они вскочили на коней – и вся орава галопом припустила прочь.

Всего несколько мгновений – и конный отряд исчез в направлении, противоположном тому, откуда ехала карета. Стоявший в распахнутом сюртуке Пушкин, к своему превеликому удивлению, обнаружил, что его пистолеты находятся на прежнем месте. Проверив карманы, он убедился, что и часы, и кошелек, и галстучная булавка остались в полной неприкосновенности. Рядом удивленно охнул барон:

– Господа, вы не поверите, но ничегошеньки не пропало! Табакерка… ага, и табакерка цела. Ничего не взяли!

– В самом деле, – спокойно сказал граф Тарловски, приводя в порядок одежду. – То же могу сказать и о себе… Эти странные разбойники ничего не взяли… следовательно, это и не разбойники вовсе.

– Но что-то же они искали?

– И весьма старательно. В наших карманах, в карете… Давайте-ка побыстрее отсюда убираться, господа. Я предпочел бы обыкновенных разбойников – те, по крайней мере, просты и понятны. А эти… Напасть в немалом количестве, устроив предварительно мастерскую засаду – и ничего не взять… Такие мне чрезвычайно не нравятся.

– Может, они нас с кем-то перепутали? – Кто знает, Алоизиус, кто знает… – задумчиво сказал барон. – Рудольф, у тебя все на месте? – До последнего гроша, господин граф, – откликнулся кучер. – Хотя обшарили с головы до ног. Точно вам говорю, они именно нас ждали – дорога проселочная, ночью тут редко кто ездит…

– Поехали, – твердо сказал граф. – Не стоит ломать голову, мы все равно не можем сейчас доискаться до разгадки… На ходу приводя себя в порядок, они сели в карету, и кучер без приказания хлестнул лошадей, взявших с места крупной рысью. Все еще возмущенно фыркая, барон сказал:

– Вообще-то на белом свете случаются вещи еще удивительнее. В нашем округе обитал лет двадцать назад барон фон Райзенштайн, который понемножку подвигался рассудком, пока не съехал со здравого ума окончательно. Надо вам знать, что его далекие предки допускали на больших дорогах разные… шалости. На этом пункте наш барон и подвинулся. Стал в лунные ночи останавливать прохожих и проезжих на той самой дороге, где его предки тешились удалью молодецкою в старину. Но пунктик-то был в том, что барон не только никого не грабил, а, наоборот, давал остановленному несколько золотых и отпускал восвояси с наилучшими пожеланиями.

– Оригинально, – сказал граф. – И чем все кончилось?

– Ну, сами понимаете: моментально развелось столько желающих пройти или проехать ночью по той дороге, что там в лунные ночи стало оживленнее, чем в белый день на воскресной ярмарке. Только барон спустить все состояние не успел: обеспокоенные наследники вмешались, кинулись ходатайствовать перед властями, барона со всей возможной деликатностью упрятали в смирительный дом… А вот еще был случай…

Снаружи что-то произошло: послышался отчаянный вскрик кучера, то ли от удивления, то ли от боли, почти сразу же на козлах громыхнул пистолетный выстрел, за ним второй. Лошади отчаянно за ржали – и карета понеслась со скоростью вихря.

Вслед за тем раздался вовсе уж панический вопль, что-то большое промелькнуло в лунном свете мимо окна кареты, с глухим стуком грянулось оземь, и лошади с диким ржанием сорвались в бешеный галоп. Карету раскачивало, швыряло, мотало, как попавшую в бурю лодку, всех троих бросало от стены к стене, друг на друга…

Экипаж трещал, казалось, он вот-вот развалится, лошади неслись, не разбирая дороги, карету швыряло на ухабах и колдобинах. За окнами дико накренялся, принимал самые неожиданные положения залитый лунным светом окрестный ландшафт, на какой-то жуткий миг показалось даже, что карета мчит, повернутая колесами к небу…

Они уже понимали, что на козлах больше нет кучера, что это его тело упало на обочину – но от растерянности не могли ничего предпринять, отчаянно цепляясь за сиденья. Обе дверцы давно распахнулись, хлопая с громким стуком, как калитка под сильным ветром. Раздался ужасающий треск – это правую дверцу снесло начисто о толстый ствол какого-то дерева, в опасной близости от которого пронеслась карета. Пушкин что было сил ухватил за воротник барона, которого едва не выбросило в образовавшийся проем, втащил назад.

Цепляясь левой рукой за прикрепленный к стенке широкий ремень, граф высунулся наружу до половины, протянул руку в сторону лошадей. Громыхнуло, внутренность кареты осветила вспышка пистолетного выстрела – Тарловски стрелял по лошадям, мчавшим карету по лесу, меж редких вековых деревьев. Кажется, пуля не достигла цели.

– Пистолеты! – прокричал граф, наугад протягивая за спину руку.

Кое-как пробравшись к оторванной дверце, Пушкин сунул ему в руку один из своих «кухенрейтеров». Выстрел. Снова, очень похоже, промах. Пистолет полетел на пол кареты. Второй выстрел. И снова промах – стрелять графу приходилось из неудобнейшей позиции, ежесекундно теряя равновесие.

Лошади неслись куда-то, время от времени издавая отчаянное, испуганное ржанье. Застонав от безнадежности, граф нечеловеческим усилием забросил тело назад, в карету – он едва не вылетел на очередном ухабе, обе ноги на несколько секунд повисли над землей.

– Смотрите! – вскрикнул Пушкин, указывая рукой.

Карета неслась по обширной прогалине, на фоне звездного неба четко обрисовались несколько крылатых силуэтов, вереницей пронесшихся справа налево – и лошади заржали еще пронзительнее, так, что это уже напоминало человеческий крик. Трещало дерево – но добротно сделанная карета каким-то чудом уцелела до сих пор в этой бешеной скачке, и колеса не сорвало с осей…

– Дорогу гусарам! – рявкнул внезапно барон.

Он бросился к проему, зажав трость в зубах за верхнюю треть, уцепился за стенки кареты, извернулся, сделал попытку забросить ногу на козлы. Сорвался, повис в нелепой позе, носки его башмаков чиркнули по земле, взметнув ворох слежавшихся листьев. Заорал:

– Помогите! Да не назад тащите, подпихните вперед!

Чувствуя себя горошинами в детской погремушке, оба его спутника пробрались к проему, приноравливаясь к толчкам и ежеминутно менявшей положение карете, подхватили барона, уже уцепившегося за крышу, сильно подтолкнули.

Сверху послышался ликующий вопль – барон взметнулся-таки на козлы. Закричал:

– Пошли вон, твари поганые! Вот я вас!

Золингеновский клинок сверкнул в лунном свете безукоризненной полировкой. Раздался глухой деревянный стук.

– Ага, не нравится! – торжествующе завопил барон. – Пошли вон, вороны чертовы! Убирайтесь в ад, откуда пришли!

Вслед за тем удары посыпались с невероятной быстротой, сталь молотила по дереву, неслись лошади, увлекая за собой отчаянно скрипящую карету, вот-вот готовую перевернуться. В переднее окошечко они видели, как барон, одной рукой цепляясь за козлы, ожесточенно наносит рубящие удары клинком – ага, пытается перерубить постромки, для чего его шпага приспособлена плохо… Время от времени он выпрямлялся, отмахивался шпагой от круживших вокруг крылатых силуэтов – и порой снова слышался глухой стук, как от соприкосновения двух твердых предметов…

Внезапно все словно бы остановилось на полном скаку.

Оказалось, что это лошади, освободившись от экипажа, уносятся галопом вперед уже самостоятельно, по-прежнему испуская отчаянное ржанье, крайне похожее на человеческий призыв о помощи, а карета, вихляя, кренясь в разные стороны, подпрыгивая и качаясь, явственно замедляет скорость. Треск справа, удар – карету подбросило в воздух, швырнуло оземь, что-то затрещало внизу, и она рухнула на левую сторону, ее потащило по земле в этом положении, словно легкую коробку, которой дал пинка от всей души пьяный мастеровой…

И в конце концов она остановилась, по-прежнему лежа на боку. Прошло какое-то время, прежде чем ошарашенные люди смогли прийти в себя. Граф, оказавшийся ближе к проему, зиявшему над головой, словно люк погреба, ухватился обеими руками за края, подтянулся и выбрался наружу. Помог вылезти Пушкину, и они, цепляясь за крышу и козлы, сполз ли на землю. Встали на подкашивавшихся ногах, все еще во власти пережитого ужаса.

– Алоизиус! – закричал граф, озираясь.

Что-то зашевелилось неподалеку, поднялось на ноги – барон, невероятно грязный, перепачканный в земле и палых листьях, брел к ним, все еще зажав в руке клинок. Отсалютовал им на кавалерийский манер и с размаху воткнул в землю, сказал прерывающимся голосом:

– Кажется, я успел в самую пору. Вы только посмотрите…

Они огляделись. Буквально перед ними, в каком-то десятке шагов, круто уходил вниз высокий обрыв. Там, внизу, безмятежно поблескивала в лунном свете узенькая спокойная речушка, простиралась обширная долина, с видневшимися у самого горизонта огоньками какой-то деревушки. У реки виднелась непонятная темная масса, словно бы слабо шевелившаяся, – это несчастные животные, рухнув с обрыва и, несомненно, поломав ноги, доживали последние минуты. Послышалось слабое, жалобное, затухавшее ржанье. Людей поневоле прошибла крупная дрожь – каждый живо представил себе, какая судьба ждала бы их, окажись они в рухнувшей с нешуточной высоты карете. Даже если и повезло бы остаться в живых покалеченными, никто не пришел бы на помощь – местность совершенно безлюдная, ближайшее селение далеко, там никто ничего не услышал бы…

– У, вороны! – выкрикнул барон, грозя кулаком небу.

Они задрали головы. Высоко – казалось, у самых звезд – над темными кронами окружающего редколесья в последний раз показались крылатые силуэты, вереницей удалявшиеся в неизвестном направлении: определить стороны света в данную минуту не представлялось возможным. Где-то далеко затих явственно доносившийся шум рассекаемого воздуха.

– Я зацепил парочку, а то и трех, – возбужденно затараторил барон. – И рубил, и колол… Только никакого из этого не было толку, будто по железу лупил… Или – по дереву… – Он замолк и вдруг выкрикнул: – Конечно же, по дереву! То-то башка у нее выглядела как-то странно, не птичья даже, а змеиная… Вам это ничего не напоминает? Точно?

– Подождите, подождите… – сказал граф растерянно. – Ну как же! Те самые птички, что стояли в мастерской нашего знакомца Руджиери!

– Вот-вот! Обычную птицу я бы располовинил запросто, я ведь по ней угодил как следует! А эти были такие твердые, что клинок едва пополам не разлетелся…

– Неплохо было придумано, – сказал Пушкин, все еще ощущая дрожь в голосе и во всем теле. – Они, никаких сомнений, умышленно погнали упряжку к обрыву, мы расшиблись бы в лепешку…

– Да, несомненно, – сказал граф, тоже не способный сейчас похвастать ледяным спокойствием. – Если бы не самоотверженность барона – лежать бы нам сейчас там, внизу. Надо признать, господин кукольник ответил на наш к нему визит быстро, изобретательно и достаточно остроумно…

– Гр-рабастаем! – рявкнул барон.

– Алоизиус, вы отважный человек, но в данном случае поступаете необдуманно, – сказал граф. – Он иностранный подданный, не забывайте. Что мы скажем тосканскому посланнику? Что означенный синьор едва не убил нас, напустив деревянных птиц, а до того в компании такого же проходимца устроил несколько убийств с помощью бронзовых статуэток и, кажется, марионеток? Что он о нас будет думать, и как мы будем выглядеть?

– Не пойму я вас, граф, – угрюмо сказал барон. – Прикажете его отпустить восвояси и еще бисквитов дать в дорогу?

– Ну что вы… – усмехнулся граф. – Я вам просто пытаюсь объяснить, и не в первый раз, что нам приходится соблюдать невероятную деликатность… и не только тогда, когда мы имеем дело с подданными иностранных государств. Мы обязаны его поймать, как говорится, на горячем, при условиях, которые не допускали бы двусмысленных толкований…

– Интересно, как вы это себе представляете? – огрызнулся барон. – Полагаете, он будет торчать на месте убийства? Да на кой ему это? Если он посылает своих кукол, а сам остается в безопасном отдалении? Мы у себя в Пруссии к иностранным подданным относимся без всякого такого священного трепета – если заслужил, голубчик, изволь пожаловать за решетку, как миленький…

– Мы не в Пруссии, любезный барон, – сказал граф словно бы с тенью сожаления. – Здесь, на землях Австрийского дома, приходится, увы, соблюдать определенные правила… смотрите!

Они повернулись в ту сторону, куда указывал граф. Там, меж редко стоящими вековыми деревьями, явственно различимые в лунном свете, тесной кучкой стояли всадники – кажется, все до одного в черных масках. Замерев, словно конные статуи, они разглядывали трех человек, все еще остававшихся поблизости от перевернутой кареты. Оружия у них в руках не было.

Первым опомнился барон. Он ухватил свой клинок, взмахнул им, сделав пару шагов в ту сторону, закричал с лихим вызовом:

– Эй вы, там, разбойнички придурошные! Если среди вас, сброда этакого, найдется хоть один благородный, пусть выходит на честный бой с королевским прусским гусаром! Или вы только скопом храбрые, морды помойными тряпками завязавши?

– Алоизиус, я бы вам не советовал дергать тигра за усы, – уже с прежним хладнокровием произнес граф. – Их человек пятнадцать, а у нас на троих – один-единственный клинок, все пистолеты разряжены и валяются неизвестно где…

– А мне начхать! – строптиво ответил барон. – Скольких успею, стольких продырявлю к чертовой матери! Эй вы, бессмысленные! Выходи на честный бой, рвань придорожная!

Всадники оставались безмолвными и неподвижными. Потом, словно подчинившись некоему приказу, почти одновременно поворотили коней и скрылись за деревьями.

– Придурки какие-то, – сказал барон, воинственно помахивая клинком. – Может, они и впрямь вроде фон Райзенштайна?

– Сомневаюсь, чтобы одновременно полтора десятка человек стали одержимы одинаковым сумасшествием, – сказал граф. – Ясно уже, что это не разбойники… но у них была какая-то цель, которой мы не знаем…

– Как бы там ни было, плохо верится, что это они напустили на нас чертовых птичек, – сказал Пушкин. – Будь это их рук дело, они не преминули бы закончить дело… а впрочем, им ничто не мешало с нами разделаться еще раньше, когда мы были полностью в их власти…

– Резонно, Александр, – сказал барон. – А мне вот что еще пришло в голову… Что-то у меня от таких приключений голова работает особенно умно и проницательно… Вот что! Сдается мне, чертов итальянец своих птичек вовсе не для нас персонально мастерил. Ну кто мог знать заранее, что мы поедем в карете к этому самому раскаявшемуся магу с саламандрами в камине?

– Логично, – кивнул граф. – Однако… Подобная птичка может и в городе обрушиться человеку на голову, когда он идет по улице ночной порой.

– Все равно. Когда мы к нему пришли, у него уже стояла целая куча свежевыструганных птичек. Конечно, он мог некоей заковыристой магией заранее проведать, что мы стремимся по его следу… А если нет? Если они и в Праге какой-то заказик получили?

– Хотелось бы верить, что вы ошибаетесь, Алоизиус, – после недолгого молчания сказал граф. – Потому что, если это так, воспрепятствовать мы не в состоянии, не зная заранее, кто будет следующей жертвой…

– Да ну? – строптиво возразил барон. – Не можем, говорите? Иностранный подданный, говорите? А не хотите гениальную мысль? Я завтра же утречком пойду к нему на квартиру, вооружившись топором, порублю всех его птичек в мелкую щепу, вежливо раскланяюсь и уйду. И не будет никаких дипломатических инцидентов. Просто-напросто господин прусский гусар, напившись в соседнем кабаке до полного изумления, ввалился к кукольнику и, будучи в помрачении ума от выпитого, разнес его столярную мастерскую вдребезги… Это уже получается совсем другой коленкор, а? Набуянил спьяну гусар, бывает… Гусары и не такое отчебучивали. Пусть тащат к судье или в магистрат. Покаюсь во всем, скажу: «Извините, спьяну…», заплачу пару дукатов в возмещение убытков… Да и то в том только случае, если наш синьор побежит жаловаться к судье. А если нет?

– Алоизиус, друг мой, – серьезно сказал граф. – Положительно, это печальное приключение и в самом деле несказанно обострило ваш ум.

– Смейтесь, смейтесь… Я, между прочим, серьезно.

– Я тоже абсолютно серьезен, – заверил граф. – Алоизиус, я и не думал над вами смеяться. Потому что идея ваша и в самом деле отличная. Будем бить противника его же оружием. Мы не можем сказать правду – но ведь и он не может! Что он скажет судье? «Этот господин из тайного департамента, преследующего по всей Европе колдунов и магов, порубил в щепки моих деревянных птиц, которых я собирался вновь оживить и послать следующей ночью убить кое-кого». Любой судья кликнет докторов и отправит его в смирительный дом… Так что буяньте вволю! Честное слово, я сам готов вам сопутствовать, невзирая на ущерб для репутации…

– Ладно, я и один справлюсь, – сказал барон воодушевленно. – Вы – человек солидный, в немалом чиновничьем звании, пусть уж лучше все выглядит так, словно ветреный гусар в одиночку учинил очередное непотребство. Давненько уж Прага не видывала разгульных прусских гусар… Черт побери, но где мы есть, в конце-то концов?

– Спросите что-нибудь полегче, – сказал граф. – Где-то на значительном отдалении от дороги, вот и все, что можно сейчас сказать. Самым разумным будет поискать эту дорогу. Пойдемте по следам копыт и колес, а заодно будем высматривать и беднягу Рудольфа, может быть, ему удастся еще помочь. Хотя он так грянулся с высоты козел. Только, я вас умоляю, поглядывайте вверх. Если эти чертовы птички вернутся, нам придется туго.

Они двинулись от обрыва, внимательно приглядываясь к видневшимся на земле отпечаткам конских копыт и следам колес, не забывая время от времени бдительно задирать голову к небу. Безмятежно светила луна.