Текст книги "Вирусолог: цена ошибки"

Глава 5. Первый сон Алексея

Белая ледяная пустыня. Сейчас начнет вставать солнце. Надо обогнать всех и занять позицию, которая позволит снять на кинокамеру восход и проходящую группу. Это Байкал. У них в институте такая традиция. Каждый год, когда ослабевают морозы, а лед еще крепок, компаниями по 20–30 человек они идут через Байкал. Впрочем, традиция не такая уж давняя. У самых-самых ветеранов за плечами переходов десять. Треть группы – «чайники» (первоходки, да еще и без экспедиционно-туристического опыта). Условия перехода – провести группу без потерь. Дотащить тех, кто выбьется из сил, разобьет ноги на льду.

На исходную позицию заехали поездом. Выгрузились в три часа ночи. Костяк группы опытный, крепко сбитый. Алексей видит их всех впервые, но с такими ребятами в экспедицию – за милую душу. Самые опытные и быстроходные ушли в ледовую разведку. Остальные, умело организовав новичков, расчистили снег, разожгли костер и приготовили поесть. Через час вернулись разведчики, и самое главное опасение отпало. Близ берега разводий льда нет. Разведка прошла по льду на два километра вглубь озера. За исключением небольших торосов все нормально. Это очень важно. В тех местах лед весной трескается, и образуются трещины шириной всего полтора-два метра, но многокилометровой длины. В предыдущий год эта же группа шла в обратном направлении и натолкнулась на трещину примерно в километре от берега. Трещина была метра полтора-два, но разбежаться по льду и прыгнуть на такое расстояние смогли бы не все, поэтому ведущий группы решил идти вдоль трещины и искать, где она кончается или хотя бы сужается. Пришлось идти почти десять километров, пока достигли места, где все смогли перепрыгнуть, и потом еще столько же возвращаться вдоль берега до железнодорожной станции. Сорок километров через Байкал, да еще 20 туда-обратно вдоль трещины, практически не имея возможности отдыхать, – на льду не рассидишься. Поэтому в этом году приняли решение идти в обратном направлении.

Интересно, как реформируется память во сне. Все это было в жизни когда-то или известно по рассказам, но сейчас, во сне, все это – твой опыт, ты все это знаешь, и все происходит с тобой.

На лед вышли в четыре утра. Светлеет в это время года часов в восемь, поэтому сначала ориентировались по звездам. Несколько человек, которых не успели предупредить, что брать с собой термосы нельзя (все равно разобьются), уже их разбили. На Байкале удивительные торосы[8]8
  Нагромождение обломков льда, до 10–20 метров в высоту, которые образуются в результате сжатия ледяного покрова.


[Закрыть], образующиеся в период его замерзания. В это время на озере формируется небольшой лед толщиной с палец. Во время осенних штормов он крошится и вмораживается в более мощный лед. Эти пластинки, как костяные пластины у стегозавра[9]9
  Благодаря шипам на хвосте и костяным пластинам на спине являются одними из самых узнаваемых динозавров.


[Закрыть], торчат изо льда, но поскольку совершенно прозрачны, то ночью, даже лунной, их не видно. Время от времени кто-нибудь из группы спотыкался о такую льдину и падал. Вот, споткнувшись, растянулась на льду русоволосая красавица с длиннющей косой. Шапка слетела, и на прозрачнейшем льду коса казалась повисшей в бездне.

Алексей подскочил, помог подняться. Участливо пошутил: «Что, девонька, рубль нашла?» – за что и был наказан уже через несколько шагов. Явственно, как будто и не во сне, он услышал хрустальный звон сбиваемого ногой тороса, ощутил боль в ноге, чувство короткого полета, непонятно почему оборвавшегося. Это удивительное свойство байкальского льда: чистота его и лежащей под ним воды создают ощущение бездны под ногами. В падении Алексей, как пантомим, наткнулся на невидимую преграду. Хорошо хоть руки успел подставить, а то ведь можно и нос разбить.

Алексей поднялся и… проснулся. В коридоре зажгли свет, по занавеске метались неясные тени. Начинался новый день. Пора измерять температуру. Анализы сегодня, наверное, брать не будут – хотя нет, за биохимией все равно придут.

Глава 6. День второй

Алексей проснулся еще раньше обычного. Он все не мог понять, к какому типу людей относится: ложился как сова, а просыпался как жаворонок. В экспедициях его за это очень любили дежурные и недолюбливали все остальные. Поднявшись спозаранку и не зная, куда себя девать, Алексей готовил завтрак на всю команду, чем заслуживал искреннюю благодарность очередного дежурного, в чьи обязанности это входило, но затем начинал поднимать всех под предлогом, что завтрак стынет, вызывая тихую ненависть.

Алексей пропальпировал лимфоузлы. Подчелюстные – спокойно, подмышечные, паховые – все спокойно. Да ничего еще и не должно быть, хотя лимфоузлы и биохимия отреагируют первыми. За кровью на биохимию придут часов в семь, а результаты будут, скорее всего, после обеда. Если их вообще сообщат, а то решат, что это врачебная тайна, травмировать пациента неэтично, и начнут неумело врать в глаза.

Монотонное гудение вентиляции усыпляло. Иван Андреев, славный парняга 120-ти килограммов весом, отбыл в этих условиях полный карантинный срок, 21 день, после того, как незаметно для себя раздавил в руке, больше напоминавшей совковую лопату, стеклянную ампулу с риккетсией Провачека – возбудителем сыпного тифа. Заболевание удалось предотвратить благодаря ударным дозам антибиотиков. Выйдя, он утверждал, что через неделю гудение вентиляции будет напоминать симфонический оркестр. Пусть – лишь бы похоронный марш не играли.

Впрочем, по экспедиционным временам Алексей помнил, что, если лагерь разбивали где-нибудь неподалеку от ручья, через несколько дней его журчание начинало походить на человеческий разговор. Он становился то тише, то явственнее, казалось, вот-вот на тропу из зарослей окружающего ручей кустарника выйдет несколько человек, горячо обсуждающих что-то очень важное. Люди в этих районах встречались крайне редко, и пообщаться с новым человеком приятно. Вот уже, кажется, можно разобрать отдельные слова. Но нет. Речь вдруг стихает, вот ее почти не слышно. Да и действительно, откуда здесь люди. На десятки километров в любую сторону ни поселка, ни стойбища, ни юрты. Только ты да напарник, хотя иногда отряд состоял и из трех-четырех человек. В некоторых районах медведи встречались чаще, чем живая человеческая душа. Впрочем, медведи не вызывали особого беспокойства, за исключением периода работы на знаменитом строительстве Байкало-Амурской магистрали, где из-за обилия малоопытных охотников, какими были многие приехавшие на стройку, по тайге бродило немало озлобленных подранков. Именно из-за этого Алексей никогда не брал с собой карабин, а ездил только с пистолетом, ведь при неожиданном столкновении его легче пустить в ход.

Алексею при встречах с хозяином тайги везло: попадались незлобивые мишки, и, даже столкнувшись нос к носу, они разбегались, одинаково испуганные встречей. Значительно больше он не любил сталкиваться с покойниками, особенно в лесу. В степи такое место заметнее: его видно издалека и можно обойти. А в лесу на него натыкаешься неожиданно, и если покойник недавний и зверье еще только начало его растаскивать – зрелище неприятное. Но что поделаешь, таковы обычаи некоторых сибирских народностей – не закапывать покойника в землю и не сжигать, а обрядив в достойные случая одежды, уносить в лес или степь, в безлюдное место. А там животные так поработают, что через месяц и косточки не найдешь.

В первый раз так и случилось. Шедший по тропе впереди Алексея напарник вдруг отскочил в сторону и издал дикий вопль. Подбежав ближе, Алексей увидел человеческий череп, глядящий в небо пустыми глазницами. Выбеленный солнцем и практически беззубый, потерявший где-то нижнюю челюсть, он тем не менее нес на лбу несколько фрагментов кожи, а в черепной коробке сохранялось небольшое количество коричневой кашицы. Успокоив напарника, решившего, что перед ним жертва дикого таежного убийства, и собравшегося бежать к ближайшему милиционеру (километров 70 как минимум), Алексей объяснил, что таковы погребальные обычаи аборигенов и не надо в них вмешиваться. Просто труп уже растащили животные – и череп попал на тропу.

Странно, уже 20 лет, как Алексей прекратил мотаться по экспедициям, а память охотно выхватывает то одну картинку, то другую. Наверное, таким образом мозг пытается защититься от морального давления испытываемого страха. Алексей хорошо знал способность своей психики крайне эмоционально воспринимать проблемы, но относительно быстро к ним адаптироваться и переставать остро принимать. Он ценил свою «высокую адаптивность», но, пока она не приходила, охотно прятался мыслями за экспедиционными воспоминаниями, исполненными красоты, мужества и самоуважения. Впрочем, именно этот случай ему особенно запомнился, хотя был не единственным, когда доводилось находить человеческие останки. Просто он навел на размышления о бренности бытия и роли случая и везения. Годом ранее в этом же районе в горах Алексей, чтобы сэкономить время и не делать огромный крюк, обходя распадок, прыгнул через пропасть. Прыгая, рассчитывал зацепиться за удобную трещину на противостоящей наклонной плите, но не попал в нее руками и начал сползать. Спасли его тогда прекрасные альпийские ботинки и счастливая звезда. Ботинки затормозили сползание, ему удалось зацепиться за трещину и выбраться из почти безнадежной ситуации. Поэтому, глядя в пустые глазницы найденного черепа (он был довольно свежим), Алексей не мог отделаться от мысли, что могло бы быть и наоборот, и сейчас эта юная (судя по ювенильной форме черепа) особа могла бы смотреть в его, Алексея, пустые глазницы.

Однако, похоже, еще ничего не потеряно.

Характерное бряканье фиксаторов гермодвери, возня в тамбуре – и в бокс вошли медсестры Соня и Раечка. Утренняя термометрия, анализы, первые уколы. Он бы и сам с удовольствием их уколол. Особенно Раечку, с которой до сих пор только кокетничал. Сонька была как-то более благосклонна, и, строго говоря, он уже не первый раз оказывался на кровати в боксе специзолятора. В период их недолгого романа, в дни, когда Соня бывала дежурной сестрой изолятора (если не было пациентов, дежурили только две медсестры, по очереди уходившие с поста отдыхать), она снимала один из боксов с сигнализации и запускала Алексея через внешнюю дверь. Какая удобная штука ортопедическая кровать, когда используется по этому назначению.

Теперь все. Отбор анализов, крови, несколько инъекций и стандартных шуток. Вот и все общение. Пробирки убраны в герметичный контейнер, опять недолгая возня в предбокснике, хлопнула гермодверь, щелкнул затвор.

Так каковы шансы?

Глава 7. Аварии

Большинство работавших с большими объемами инфекционного материала рано или поздно попадали в лабораторные аварии различного уровня тяжести. Аварией в институте называли лабораторное заражение или происшествие, имеющее высокий его риск. Как ни странно, первый вопрос, возникающий при этом у сотрудника, – сообщать ли об аварии руководителю работ и в отдел биобезопасности. Для рассмотрения каждой аварии собиралась режимная комиссия, и доминировавшие там чиновники всегда применяли к потерпевшему максимум возможных процедур, не считаясь с реальным уровнем опасности. Это означало, что к допустившему аварию будет применен максимальный период карантина (21 день) в инфекционном изоляторе, введение иммуноглобулинов, которые, в свою очередь, могли спровоцировать сывороточную болезнь, напоминающую симптомами геморрагическую лихорадку. К этому, как правило, добавляли интерферон, провоцирующий температурную реакцию, и «Виразол»[10]10
  Препарат широкого спектра активности против различных вирусов, угнетает репликацию вирусов особо опасных геморрагических лихорадок.


[Закрыть], также обладающий высокой реактогенностью[11]11
  Свойство медицинских препаратов вызывать при введении в организм негативные побочные эффекты (например, повышение температуры тела, местный отек и др.).


[Закрыть]. Все это вместе вызывало реакцию, трудно отличимую от начала болезни, и провоцировало увеличение доз применяемых препаратов, подключение гемосорбции[12]12
  Метод внепочечного очищения крови от токсических веществ. Из вены через катетер забирают кровь и с помощью перестальтического насоса пропускают через колонку с сорбентом, после чего в моменте очищенная кровь поступает обратно в кровоток.


[Закрыть] и плазмафереза[13]13
  Процедура забора крови, отделения клеточной массы крови от плазмы, после чего плазму заменяют питальным раствором и вводят обратно в кровоток. Плазму удаляют.


[Закрыть]. Правда, последние процедуры, как правило, быстро снимали неспецифические реакции организма. Становилось ясно, что никакой болезни нет, но трехнедельный карантин в изоляторе все равно был обеспечен. Кроме этих «удовольствий» исследователю причиталось административное наказание, поскольку инструкции были составлены так талантливо, что ничего невозможно было сделать, не нарушив их. Поэтому любая авария совпадала с невыполнением какого-нибудь пункта инструкции, что давало основание чиновнику от биобезопасности, никогда не державшему в руках вируса, фарисействуя о том, что «каждая буква написана кровью», готовить приказ о наказании, а то и об отстранении от работы очередного пострадавшего.

Алексей сталкивался совсем с другим подходом, когда режимную комиссию составляли работающие руководители с огромным опытом и знанием реального риска по каждой манипуляции и возбудителю. Приняв решение, соответствующее уровню опасности, они проводили в лабораториях анализ аварии и принятых мер по ее локализации. У летчиков это называется разбором полетов и лучше всякой инструкции учит правильно анализировать ситуацию и принимать оптимальное решение. С годами рост бюрократических тенденций раздавил систему, перестраховка стала нормой реакции руководителей всех уровней, и хотя есть понимание, что чрезмерная защита может дать обратный результат, чиновник твердо знает, что за нее не накажут.

Когда приступили к работам с вирусом Эбола, один из перестраховщиков ввел ношение пневмокурток в «грязной» зоне[14]14
  В учреждениях, работающих с патогенными микроорганизмами, выделяют чистую зону, в которой ведутся подготовительные работы, исполнение документов, и грязную, где собственно работают с микроорганизмами. Грязная зона герметична, воздух из нее отводится через фильтры, все отходы автоклавируются. На границе зон помывка и полное переодевание. В грязной зоне пониженное к окружающей среде давление.


[Закрыть]. В них приходилось находиться независимо от того, собираешься работать непосредственно с вирусом или нет. Зашел в зону – будь любезен надеть. Куртка представляла собой часть костюма, защищавшего только органы дыхания, с полурукавами, заканчивающимися плотными резиновыми манжетами, и таким же поясом. Человек средней комплекции снять самостоятельно ее не сможет. Было совершенно очевидно, что все это не только бессмысленно, но и рано или поздно закончится печально. Однако к специалистам не прислушивались, точнее, не желали прислушаться, потому что в таком случае нужно было взять на себя ответственность и отменить ношение курток. Это было сделано лишь после того, как одна из сотрудниц потеряла сознание во время перехода по коридору, когда не была подключена к воздухораздаче и, выронив загубник, задохнулась, не приходя в сознание.

Поэтому при каждой аварийной ситуации пострадавший в первую очередь анализировал уровень опасности и, если она представлялась недостаточно серьезной, не докладывал о происшествии, хотя пристально следил за собой, отсчитывал карантинные дни, внимательно термометрировался, заводил дома отдельную посуду и старался меньше контактировать с домашними и знакомыми. И все время мучился сомнениями, правильно ли оценил уровень риска, пойдя на сокрытие аварии.

Алексей в своей лаборатории категорически с этим боролся, предупредив сотрудников, что любой, кто скроет от него аварию, будет уволен. В то же время сотрудники знали, что без достаточных оснований он не позволит их изолировать или проводить превентивное лечение и в случаях, не вызывающих опасения, будет биться за своих людей до последнего. Отстаивание своих взглядов на методы воспитания специалистов по работе с особо опасными инфекциями постепенно создало Алексею репутацию буйного и даже скандального руководителя.

Впрочем, иногда события развивались так, что человек поневоле становился заложником событий и инструкций. Алексей и сам попадал в такую ситуацию. Однажды, пытаясь разработать метод получения высококонцентрированного очищенного вируса для обеспечения молекулярно-биологических исследований, Алексей гомогенизировал[15]15
  Измельчать какое-либо вещество до такого вида, когда оно потеряет свою форму, например, путем его размельчения и перемешивания. Органы и ткани гомогенизируются для определения содержания в них различных веществ, выявления наличия в них какого-либо фермента или соединения.


[Закрыть] печень обезьяны, погибшей от заражения. После центрифугирования гомогената образовавшийся плотный осадок инфицированных тканей он залил дезинфектантом непосредственно в полулитровом центрифужном стакане и оставил для дезинфекции на сутки, как того и требует инструкция. На следующий день Алексей достал стаканы из передаточной камеры бокса, вытряхнул содержимое в контейнер для автоклавирования[16]16
  Под автоклавированием понимают обработку инструментов, белья, химической посуды и приспособлений, других материалов горячим паром при повышенном давлении. В этих условиях достаточно быстро, менее чем за час, погибают все бактерии и вирусы.


[Закрыть] и начал очищать их ершиком. Вдруг он понял, что прилипшие к стенкам стакана остатки тканей имеют не темный от воздействия хлорамина цвет, а исходный, кроваво-красный. Видимо, ткани при центрифугировании уплотнились, и хлорамин не смог проникнуть в глубокие слои. Формально все было сделано по инструкции, в литературе случаев аэрозольного заражения вирусом Эбола не описано – мало ли что показалось, – и Алексей отбросил мешавшие ему мысли. Вечером, однако, они вернулись, и, тщательно их проанализировав, Алексей понял, что его позиция небезупречна, а шансы заразиться не так уж малы. На следующий день он проконсультировался у группы аэрозольных исследований, несколько раньше приступившей к работам на его этаже. Коллеги показали результаты экспериментов по инфицированию животных аэрозолем вируссодержащей суспензии – они были малоутешительны. Правда, Алексей был в респираторе, но без пневмошлема, то есть слизистая глаз не была защищена.

Докладывать уже было поздно: ему бы обязательно инкриминировали сокрытие, а это чревато отстранением от работы. И никакая формальная правота не поможет. Мудрость созданной системы чиновничьего контроля над биобезопасностью в том и состояла, что исследователь всегда виноват, а чиновник ему судья. Анализ события и обучение персонала на его примере просто выпадали из контекста.

Алексей отменил все планерки и встречи на ближайшие 16 дней, на работу и с работы ходил пешком, а придя в корпус, сразу переодевался и заходил в грязную зону, где ношение респиратора и других средств индивидуальной защиты не нужно было мотивировать. Жене ничего не сказал, но перешел жить в отдельную комнату, питался и посуду держал отдельно.

Жена, тоже работавшая в институте, все поняла сразу, но ничего не спрашивала, держалась мужественно, и только застывший в глазах страх выдавал ее состояние.

С седьмых суток, наиболее частого дня окончания инкубационного периода заболевания, начался настоящий кошмар: несколько раз в день Алексей находил у себя характерные признаки начала болезни. Когда через некоторое время успокаивался и обнадеживался, появлялись новые. То начинали пальпироваться лимфоузлы, то вдруг тошнило. На восьмой день появилась сыпь на предплечьях, на десятый – поднялась температура. Он собрал всю доступную литературу, где были описаны симптомы лихорадки и ее клинические проявления, и поминутно сверялся. Выросший в семье убежденных коммунистов и ранее ходивший в церковь только на экскурсию, коряво, но искренне молился.

Описанные в литературе 16 дней карантина наконец миновали, и стало ясно, что в этот раз повезло. Облегчение было огромным. Алексей упивался каким-то удивительным чувством уверенности в завтрашнем дне, свободой от страха, легкостью в мыслях. Как все хорошо! Не надо шарахаться от приятеля, протянувшего при встрече руку для пожатия, искать причину для отказа от приглашения в гости, выставлять за дверь друзей собственных детей, пришедших к ним в гости, а главное, можно больше не бояться. Так прошло несколько дней, и вдруг на утреннем медосмотре послышалось что-то очень знакомое.

Продемонстрировав медсестре целостность кожных покровов и спокойное состояние лимфоузлов, Алексей сунул под мышку градусник и подсел к своему приятелю, тоже завлабу. Они начали обсуждать какие-то второстепенные вопросы, и Алексей мысленно погружался все глубже в планы работ, как вдруг его внимание привлекла какая-то фраза. В ней было что-то неискреннее и одновременно хорошо знакомое. Лениво, как бы между делом приятель начал уточнять наиболее характерные первичные клинические проявления геморрагической лихорадки Марбург. Слишком свежи были собственные переживания и интерес к этим самым клиническим проявлениям. Слишком уж между делом задавался вопрос.

– Дружище, ты ведь не зря задаешь мне вопрос? Рассказывай, что случилось, вместе посчитаем шансы.

Они зафиксировали температуру (медосмотры проводились дважды в день, утром и вечером) и отправились сводить баланс. А баланс был неважный. Во время работы в виварии приятель порезал руку о разбитый стакан.

– Как же ты умудрился с битой посудой работать?

– Замочил в емкости с хлорамином этот стакан, затем туда же погрузил инструменты и бутылки из-под среды. Тут понадобился стакан. Я его вынул, а у него край надколот. Деваться некуда: другого стакана не было, а нужен позарез. Я его начал передавать из бокса, зацепился за край форкамеры и разрезал перчатки и перепонку между пальцами.

– Если ты успел прополоскать стакан в хлорамине, это не страшно.

– За стакан я спокоен, а вот в перчатках не уверен. Я в них отбирал животных из садка.

– Сколько дней животные сидели после инфицирования?

– Был третий день, вводили тысячу летальных доз.

– Плохо.

В начальный период работ Алексей изучал возможность выделения вируса животными, инфицированными вирусом Марбург. Даже что-то опубликовал на эту тему. И знал, что на четвертый день при такой заражающей дозе вирус обнаруживается в слюне и экскрементах в приличных количествах.

– Почему не проинформировал биобезопасность?

– Ты же знаешь, у меня замечание в формуляре и предупреждение. Если бы сообщил, меня не только отправили бы в изолятор, но и отстранили бы от работы на квартал. И экспериментам, которые я веду уже три месяца, конец. А я в них душу вложил.

– Ну экспериментам-то пропасть бы не дали.

– Как же! Забыл историю с мини-свиньями?

Действительно, была такая история. Руководство сгенерировало идею, что, поскольку по многим показателям крови и других тканей свиньи имеют высокое сходство с человеком, хорошо бы иммунизировать их вирусом Эбола и получить иммуноглобулины для профилактики. Один из сотрудников взялся за реализацию. Раздобыл мини-свиней, занес их в инфекционный виварий, приспособив шкафы для содержания. Мини-то они мини, но килограммов десяти достигали. Работать в изолирующем костюме хуже, чем со свиньями, только с обезьянами: если они убегут из клетки, сразу прыгают на трубопровод и сидят там, скаля зубы и кидаясь фекалиями, когда начинаешь за ними гоняться. Так вот, ввел он мини-свиньям вирус. Свиньи к Эболе невосприимчивы: сидят себе, иммуноглобулины для нас нарабатывают. Через месяц этот сотрудник ввел им еще вирус и уже раскатал губу, как много иммуноглобулинов получит и сделает и диагностический, и профилактический препарат. Тут один функционер из биобезопасности этих свиней и обнаружил. Оказывается, разрешения на работу со свиньями нет. С морскими свинками есть, а со свиньями нет. Даже с крысами можно – они лабораторные животные, а значит, инструкцией разрешены. Адекватный человек с инфицированными Эболой крысами работать не полезет – смертельный номер. Но нигде не написано, что свиньи – это лабораторные животные. «Немедленно уничтожить!» Сотрудник пытается отстоять свой труд и дело. Давайте, говорит, неделю просто покормим, пока после второй иммунизации количество иммуноглобулинов вырастет, и тотально заберем кровь. Это, конечно, не гипериммунная сыворотка, но хоть что-то. Не-е-е-т, говорят. Вдруг при отборе что-нибудь случится. Гори они синим пламенем, твои труды. Ах, ты не хочешь выполнять дурацких приказов? Тогда тебя вообще от работы в зоне отстраняем, а свиней усыпить: в хлорамин, автоклав и в печь!

Возразить другу было нечего. Сдавать его – бесчестно. Договорились, что вместе будем отслеживать самочувствие и при первых подозрительных признаках примем меры к изоляции.

О таких скрытых случаях Алексей узнавал, как правило, задним числом – их было немало. Часть людей, пережив серьезный стресс, уходили из лабораторий, работавших с опасными вирусными инфекциями. Другие оставались: интерес к исследованиям заглушал страх. Но при неочевидных случаях вопрос, сообщать или нет, мучил многих, иногда выливаясь почти в курьезы.

Большинство аварий случались весной, в марте-апреле. Авитаминоз, изменение активности солнца, накопившаяся со времени отпуска усталость. Тем более работать приходилось без выходных. Животным ведь все равно, среда или воскресенье. Каждый день надо прийти, накормить, отобрать кровь, ввести необходимые препараты.