Текст книги "Спи спокойно, дорогой товарищ. Записки анестезиолога"

– А откуда у него уличная одежда в отделении?

– Так его же на завтра к выписке готовили, – вступила медсестра, – сразу после обхода. Приятель ему сегодня шмотки и принес.

– Какого он года? Шестнадцать есть уже?

– Если верить истории болезни, осенью семнадцать будет.

– О, так парень уже с паспортом. Почти полноправный гражданин. – От Виктора не ускользнула легкая тень, пробежавшая по лицу Тыча. Ведь он, как дежурный врач, нес ответственность не только за здоровье, но и за местонахождение всех стационарных больных. В случаях их отлучек из отделения он обязан был делать соответствующие пометки в историях болезней. Если же дело касалось пациентов, не достигших восемнадцатилетнего возраста, то следовало незамедлительно сообщать о побеге по месту их жительства.

– Телефон для связи с домашними в истории указан?

– Да вроде был мобильный какой-то, – махнула рукой медсестра. – Истории в ординаторской. Можете сами глянуть.

– Непременно. – Тыч обернулся к мужичонке. Тот, уже обутый в тапочки, все стоял у входа в палату, словно ожидая напутственной реплики врача. – Вопрос о переводе, думаю, отпал сам собой. Вы снова один в палате. Оглоед, не говоря уже о дружке, до утра вряд ли объявится.

Педагог неуверенно кивнул и повернулся к двери.

– Постойте. – Виктор не устоял перед искушением подвести черту под ситуацией. – Кто у вас на поселке фермеров «крышует»? Из крутых есть кто-нибудь?

Интеллигент в отставке на мгновение растерялся. Затем смущенно протянул:

– Ну есть там один… Фима Косой…

– Вот сразу же после выписки и бегите на поклон к своему Фиме. Пусть он и вас под крылышко возьмет. – И, отчасти желая подбодрить незадачливого бизнесмена, но, в большей мере, дабы сгладить собственную неловкость за столь неоднозначный совет, Виктор развел руки и произнес:

– Се-ля-ви!

В папке под номером «6» лежали две истории болезни. Пожилой аденомщик теперь не представлял для Григория интереса. А вот историю шестнадцатилетнего Юрия М., перенесшего небольшую операцию по поводу фимоза, он бегло пролистнул. Ничего экстраординарного. Адрес в поселке, в том же районе, что и у педагога. Учащийся металлургического техникума. Вот… Номер мобильного телефона с пометкой «родители».

Тыч рассеянно скользнул взглядом по замацанному телефонному аппарату. Здесь, в урологии, междугородняя и мобильная виды связи были заблокированы. Со стороны администрации это было вынужденной мерой, призванной сэкономить чахлый больничный бюджет. В медучреждении, кроме админблока, были всего два телефонных аппарата, имеющие функцию междугородней связи, – в реанимационном отделении и в ординаторской хирургии. В этих отделениях круглосуточно осуществлялось врачебное дежурство, и связь была необходима для вызова консультантов или машин санитарной авиации из областного центра. Данные о каждом междугороднем или мобильном звонке заносились в специальные тетради с указанием времени звонка и фамилии звонившего. В случаях возникновения неясностей с ежемесячной оплатой за телефонную связь тетрадные записи сверялись с распечатками из АТС, и отсутствие указанных в квитанции номеров влекло за собой тщательное разбирательство, заканчивающееся, как правило, вынесением выговоров всей дежурившей в день звонка смене. Звонить дозволялось лишь в областные клиники с целью консультации. Все прочие звонки, даже продиктованные профессиональной необходимостью, администрацией не приветствовались, и для них рекомендовалось использовать личные мобильные телефоны.

Функции «скрытого номера» у Григория не было. Да и беседовать с неизвестной родней незнакомого пациента особого желания он не испытывал. Вероятность, что шестнадцатилетний беглец заблукает или вляпается в какую-нибудь неприятность была не выше, чем при обычной вечерней прогулке того же босяка у себя на поселке. Поэтому обсуждать детали побега, называть свои данные, «светить» перед чужими людьми личный мобильный номер, а взамен выслушивать гневно-слезливые упреки словоохотливой доярки или злобно-околоцензурные высказывания подвыпившего тракториста Тычу казалось, по меньшей мере, неразумным.

На выходе из урологии к нему присоединился Виктор, и они поспешили к спасительному уюту хирургической ординаторской.

– Вы от бандитов так долго отбивались? – Игорь с любопытством взглянул на вошедших коллег. – Я уже собирался на подмогу идти.

– Помощь там скорее бандитам не помешала бы. – Виктор кивнул на Григория. – Полный экстрим. Сюжет, достойный экранизации.

– Ну ты тоже за словом в карман не лез. – Тыч подошел к телефону и набрал номер. Выждав два гудка, он прервал соединение.

– Гриша, никак на секс по телефону потянуло? – Лавриненко обратил внимание на слишком длинную для стационарного городского номера комбинацию цифр. – Расслабиться хочешь, а не решаешься?

– Нет, скорее, лишних напрягов не хочу. Вот и приходится маневрировать.

Тыч вытащил из телевизионной тумбы журнал учета междугородних и мобильных звонков и записал номер абонента, время звонка, поставил свою подпись.

– Вот и улика готова. Доказательства содеянного налицо. – Он вновь набрал нужный номер и прервал соединение после первого же гудка. – Вряд ли перезвонят. Звонки на стационарный с мобильного в копеечку влетают.

Виктор, уловив смысл поведения приятеля, не преминул заметить:

– А вдруг у них и стационарный телефон дома имеется? С него и перезвонят.

– Ну и хрен с ними, – устало отмахнулся хирург. – Пообщаемся. Хотя обидно будет, что такой лихой маневр не удался. Новые поступления имеются? – обратился он к Игорю.

– Подозрение на аппендицит. Но после но-шпы боль поутихла, так что ночью он вряд ли нас потревожит.

– Хватит нам на сегодня тревог. И так почти весь вечер насмарку.

– Ну не скажи. – Виктор вынимал из холодильника остатки дважды прерванного ужина. – Новые впечатления лишними никогда не бывают.

– Но только ежели они здоровья крохи добавляют. – Григорий вновь приступил к милым сердцу обязанностям тамады. – А в сегодняшних наших впечатлениях позитива маловато.

– Ну тогда за целый ком здоровья, слепленный из позитивных впечатлений.

Звонкое цоканье жизнеутверждающе взмыло к высокому потолку.

Телефон больше не звонил.

* * *

Утренний отчет главному врачу был обязанностью дежурантов, давно ставшей своеобразной традицией передачи информации верхам и частичного снятия ответственности с низов. Время аудиенции в приказе не оговаривалось, но за полувековую историю центральной городской больницы интервал посещения админблока дежурной сменой устанавливался в пределах 7:50—8:10 утра. В соблюдении данных временных рамок были заинтересованы в большей степени сами дежуранты, так как в случае опоздания отчитываться приходилось уже не тет-а-тет главному врачу, а и перед троицей его суровых заместителей, к 8:15 собиравшихся в кабинете босса на ежедневную «пятиминутку», затягивающуюся порою на целый час.

Прием посетителей обычно начинался с 8:30, однако некоторым особо настырным все же удавалось прорваться в кабинет и в более раннее время. Впрочем, если дело не касалось чего-то срочного, непрошеным гостям настоятельно рекомендовалось подождать в приемной окончания «пятиминутки».

Но сегодняшние посетители проявили особенную настойчивость, требуя незамедлительного разрешения конфликтной ситуации. Поэтому главный врач больницы, в миру Масленников Валентин Валентинович, вынужден был предоставить в их распоряжение многочисленные свободные стулья в стенах просторного кабинета, а сам, хмурясь, набрал мобильный номер Тыча:

– Григорий Василевич, срочно зайдите ко мне!

– Уже в пути! – Тыч едва не добавил «Валентин», но запнулся, предположив, что звонок начальника вероятнее всего продиктован отнюдь не жаждой приятельского общения.

Войдя в кабинет шефа, Григорий сразу же удостоверился в справедливости своих подозрений. Две знакомые физиономии живо воскресили в нем события минувшего вечера. Особенно радовал взор обширный синяк – «свежачок», еще не начавший «цвести» в полную силу, но уже четко выделявшийся на бледном лице давешнего оратора. Тыч присмотрелся к синюшной переносице подростка, профессионально отметив свободное дыхание через нос, отсутствие кровоизлияний в глазах, поверхностность гематомы. Он уже понял, что созерцает основной аргумент обвиняющей стороны, поэтому спешил убедиться в его минимальном повреждающем действии.

– Доброе утро! – с некоторым опозданием поздоровался Григорий. И, глядя на молча кивнувшего Масленникова, небрежно поинтересовался: – Мне сначала отчитаться или сразу перейдем к рассмотрению жалобы?

– Ну если для вас данная ситуация не является неожиданностью, то лучше сразу перейдем к делу. – Валентин обратился к посетителям: – Вы имели в виду этого доктора?

– Да. Это он меня избил, – живо подтвердил любитель самокруток.

– А меня испугал и вынудил убежать из больницы, – давешний хохотун коротким нервным взмахом указал на Тыча.

– Мы настоятельно просим… нет, мы требуем разобраться в сложившейся ситуации и наказать виновных, – обратили на себя внимание сидевшие по бокам от подростков женщины. Обе среднего возраста, слегка повышенного питания, зеленоглазая рыжуха – рядом с весельчаком, кареглазая шатенка – подле оратора. Выражения застывших лиц у мамаш коренным образом отличались. Фейс темненькой являл собой маску гневного негодования. Ее пухлые губы, только что изрекшие ультимативное требование, сжались в тонкую красную полоску. И без того темные глаза налились внутренней чернотой, готовой выплеснуться на собеседника. Как бы уравновешивающе на ее фоне смотрелась рыжуха. Розовощекое лицо женщины расплылось ленивой и, казалось, несколько усталой гримасой, а легкая, словно извиняющаяся полуулыбка свидетельствовала о далеком от воинственного настроении.

Обличительница тем временем продолжала:

– Я считаю абсолютно недопустимой ситуацию, когда моего ребенка избивают в стенах государственного учреждения…

– Простите, – довольно бесцеремонно перебил ее Тыч, – вы, как я понимаю, мать парня с синяком?

Поперхнувшись и со свистом втянув в себя воздух, женщина односложно выдохнула:

– Да.

– А вы, – Григорий обратил взгляд на умиротворенную провинциалку, – мать юноши, лечившегося в урологическом отделении?

Наседка кивнула, а ее «да» прозвучало гораздо тише и мягче, чем у напарницы по несчастью.

Хирург, не дожидаясь приглашения от начальника, уселся за Т-образное ответвление начальственного стола, занимаемое обычно заместителями и «почетными гостями». Впрочем, сейчас Григорию было не до субординационных каверз. Просто с данной позиции хорошо просматривались все участники предстоящей дискуссии.

– Итак, милые дамы, – не удержался от колкости Тыч, – хотелось бы лично от вас услышать, в чем конкретно вы меня обвиняете.

Формальный тон раззадоривающе подействовал на темноокую скандалистку, и, окончательно войдя в образ негодующей матроны, она выпалила:

– В невыполнении своих профессиональных обязанностей. В нанесении телесных повреждений посетителю отделения. А также в намеренном создании условий, делающих невозможным пребывание больного в стенах медицинского учреждения. А именно в его запугивании и оказании психологического давления. – Обличительница перевела дыхание. – Особо следует отметить, что пострадавшие являются несовершеннолетними. Данное обстоятельство лишь усугубляет вашу вину. И как врача, и как человека. – Полоска ее губ к концу тирады истончилась до толщины нити, а из черноты зрачков, казалось, сверкали молнии.

В продолжение речи обвиняющей стороны Григорий, стараясь не уронить маску сосредоточенного слушателя, левой рукой вытащил из кармана мобильный телефон и, сняв блокировку с клавиатуры, двумя нажатиями послал вызов дежурившему с ним накануне анестезиологу.

В этот раз перебивать искательницу правды не пришлось. Едва она закончила достойную Верховного суда тираду, Виктор ответил на мобильный зов коллеги:

– Да, Гриша.

– Извините, два слова, – предупредил готовое сорваться с уст главного врача порицание Тыч. – Виктор Борисович, я в кабинете Валентина Валентиновича. На нас жалоба по поводу вчерашнего. Подойдите, пожалуйста, сюда и прихватите с собой нашего вечернего протеже – ну того, с урологии. Спасибо, ждем. – Обращаясь к Масленникову и словно не замечая остальных присутствующих, Григорий объяснил: – Я счел необходимым пригласить всех участников конфликта, чтобы вы могли выслушать мнения обеих сторон. Да! – Он театрально хлопнул себя по лбу. – Совсем забыл о постовой медсестре, надеюсь, она еще не сменилась.

– Не торопите события, – с начальственной холодностью произнес Валентин. – Если понадобится, все свидетели происшествия будут приглашены. Ну а пока мы ожидаем новых участников дискуссии, настоятельно прошу вас оформить свои претензии в письменном виде. – Он положил на край стола несколько чистых листов и жестом пригласил жалобщиц пересесть на свободные места напротив Тыча. – А вам, Григорий Васильевич, необходимо написать объяснительную. – И, предупреждая словоохотливость подчиненного, главный врач не терпящим возражений тоном добавил: – В ней вы и изложите свое видение происшедшего. Приступайте.

И с деловито-удовлетворенным видом занятого руководителя, взявшим в свои руки и умело направившим доселе неконтролируемую деятельность в нужное русло, Валентин погрузился в просмотр электронных таблиц с отчетами за истекший квартал.

Матроны переглянулись. Поймав растерянный взгляд соратницы, «прокурорша» коротким кивком взяла труд по составлению претензии на себя.

– Ты мне все рассказал? – вполголоса спросила она сына. Получив в ответ отрывистое «да», женщина чинно подошла к столу и уселась наискосок от Григория.

Последовавшие несколько минут для Тыча и активной жалобщицы были съедены обдумыванием гладких формулировок и максимально приближенным к грамматическим канонам записыванием событий вчерашнего вечера.

Для огнегривой добрячки и сидевших подле нее подростков аналогичный временной промежуток был значительно растянут за счет унылого самокопания и вялого созерцания казенной обстановки. Единственным ярко расцвеченным предметом в кабинете была массивная полуметровая икона с образом Христа, занимавшая дальний правый от входа угол. На одном с ней уровне, прямо над столом Масленникова, был прикреплен змеиный символ медицины – рептилия, оплетающая чашу на высокой ножке. Его насыщенная синева гармонично контрастировала с яркой строгостью образа, возвращая фантазию религиозных пациентов из сфер мистических в пространство кабинета и указывая на взаимодействие веры и науки в лечебном процессе. Атеистам же данный симбиоз красноречиво намекал на творимую в сих стенах попытку объединения страстного вдохновения научных изысканий с рациональным зерном мистических откровений. По крайней мере подобное смысловое наполнение вкладывал в эти символы сам нынешний владелец кабинета – Валентин Валентинович Масленников.

Сейчас он был единственным, кто сохранял ощущение реального течения времени, с ненапряженным вниманием просматривая обнадеживающие показатели работы вверенного ему медучреждения.

В таком трехскоростном ритме восприятия и застал присутствующих Виктор, после короткого предупредительного стука отворивший дверь кабинета. Вечерних знакомых он узнал сразу и, едва сдержав злорадную ухмылку при виде сияющего шнобеля давешнего Цицерона, попросил разрешения войти.

– Проходите, Виктор Борисович. – Главный врач оторвался от монитора и окинул взглядом собравшихся. – Вы что-то говорили о пациенте из урологического отделения.

– Он здесь. Ожидает в приемной. – Виктор отодвинул стул и сел рядом с Григорием. – Если возникнет необходимость, я его сразу же приглашу.

– Хорошо. Давайте пока отложим писанину и вместе попробуем разобраться в сложившейся ситуации. Начнем с вас, молодые люди. – Валентин откинулся на спинку кресла и дал старт блицопросу: – При каких обстоятельствах вы получили травму. Повторите еще раз для всех присутствующих.

Фингальщик медленно поднялся со стула и монотонным голосом, вовсе не похожим на его вчерашний ораторский тон, начал декламировать заученные фразы:

– Вчера, около двадцати ноль-ноль, я пришел навестить приятеля, находящегося на лечении в урологическом отделении. Мы сидели в палате и спокойно разговаривали, когда вошли эти двое мужчин, – он указал на сидевших напротив докторов, – и беспричинно начали обвинять меня в нарушении больничного режима, заставляя покинуть отделение. Я отказался, мотивируя это тем, что посещения до девяти вечера разрешены. Одет я был по форме – халат, бахилы поверх обуви. Вел себя тихо.

– О сигаретке не забудь упомянуть, – кольнул Григорий.

– А что сигарета? Мы не курили. Ни я, ни мой друг вообще не курим. А окурок мы нашли в тумбочке у приятеля. И как раз в тот момент, когда я его выбрасывал в форточку, вы и вошли.

– Выброс мусора в окна запрещен больничными правилами. – Виктор понимал всю мизерность данной претензии, но лишняя зацепка могла служить подспорьем в дальнейшей психологической атаке.

– Понимаю. Каюсь. Но ведь это не повод для обращения со мной как с преступником. – Лингвистическая верткость давешнего оратора расцветала на глазах. – После того как я отказался покинуть отделение, доктора вдруг без всяких доказательств обвинили нас в употреблении наркотиков. Начали угрожать моему другу немедленной экспертизой. Видя, как он напуган, я уже было решился на уход, но этот человек, – парень указал на Тыча, – попытался меня схватить. – Я увернулся, но, поперхнувшись жвачкой, нечаянно плюнул ему в лицо. Он рассвирепел и бросился на меня. Я в страхе выскочил из палаты и побежал. Но свернул не в ту сторону и попал в тупиковый коридор. Он приближался. Я слышал его топот…

«Ты еще скажи: „шумное дыхание“», – улыбнулся про себя Виктор. Он наслаждался формой изложения событий подростком. «Мальчик далеко пойдет… Если плохо не кончит».

– …В панике я заскочил в туалет и заперся изнутри. Решил отсидеться. Но он вышиб дверь, повалил меня на пол и ударил. Вот! – Сочинитель осторожно коснулся пальцем синего островка на переносице.

– Протестую, протестую, – театрально пробасил Григорий. Ему сейчас было не до шуток. Ситуация явно складывалась не в его пользу. Но выказать нервозность – значило навлечь на себя двустороннюю атаку. И начальник, и жалобщики не преминули бы этим воспользоваться. Зная жесткий характер Масленникова, Тыч вовсе не питал иллюзий, что шеф будет полностью на его стороне. – Никакого удара не было. У меня есть свидетель в лице дежурного анестезиолога.

Но тут в игру вмешалась бойкая мамаша. Уставившись на Виктора немигающим взглядом, она сквозь узкую полоску рта процедила:

– Вы, как я понимаю, также являетесь участником инцидента. Поэтому ваши показания носят изначально предвзятый характер и не могут служить объективным источником данных.

– Простите, вы кто по специальности? – вежливо осведомился Лавриненко, подметив, что этот вопрос начинает входить у него в привычку.

– Нотариус, – сверкнула темными очами гарпия. – Но в данной ситуации это к делу не относится. Мой ребенок пострадал, и я как мать хочу восстановить справедливость и наказать виновных.

– Ну неужели вы думаете, что я его ударил? – Григорий водрузил пару гигантских кулаков на середину стола. – Да если бы я его только коснулся, последствия были бы намного серьезнее.

– У меня нет причин не доверять своему сыну. К тому же налицо факт травмы.

– Это точно, фингал на месте, – Тыч отстраняющим взмахом предупредил взвившуюся было мамашу и, поймав неодобрительный взгляд Масленникова, спешно продолжил: – Но в любом случае, несмотря на все обвинения в предвзятости, имеются два наших голоса против одного вашего сына. А мы в оба голоса заявляем, – Григорий повернулся к Виктору, удостоверяясь в его мимической поддержке, – что никаких умышленных телесных повреждений вашему сыну не наносилось. Я тебя бил, парень? – понизив свой баритон до баса, прямо обратился он к юноше.

Тот отшатнулся и после короткой паузы с неуверенной медлительностью произнес:

– Я помню, как вылетела дверь. Потом удар. Кажется, я отключился. А когда очнулся, вы стояли надо мной и смеялись.

– Да тебе детективы писать нужно! И как ты с такой тяжелой черепно-мозговой травмой домой добрался?! Уму непостижимо!

– Ваш сарказм неуместен, Григорий Васильевич. – Масленников решил форсировать превращавшееся в обмен колкостями разбирательство. – Итак, теперь изложите вашу версию происшедшего.

– С удовольствием. – Тыч звучно прочистил горло и, повернувшись к шефу, кратко изложил фабулу вечернего инцидента. Особый акцент был сделан на причине их прихода в палату. А именно на жалобе пациента, утверждавшего, что ему угрожают.

Все, что касалось употребления наркотиков, Григорий пока опустил, как не имеющее прямого отношения к основной сюжетной линии. Описывая поведение юношей, он неоднократно употребил определения «хамское», «вызывающее», «неадекватное» (последнее на случай, если придется все же упомянуть о «косяке»). Подробно была описана сцена с плевком «в лицо дежурному врачу» (местоимений «я» и «мне» он сознательно избегал, подчеркивая свой официальный статус и не акцентируя внимание на личной обиде). Самым щекотливым был момент поисков им правонарушителя и, как неоспоримый факт, выбивания туалетной двери. Рассказ Григория при описании кульминационной точки вечернего приключения несколько утратил гладкость, темп повествования замедлился, а участившиеся небольшие паузы между короткими предложениями выдавали напряженную внутреннюю работу по подбору обтекаемых фраз.

– Выскочил он, значит, из палаты, медсестру чуть не сшиб и – айда по коридору. Я же почему за ним побежал. Не для того, чтобы наказать или, боже упаси, тумаков навалять. – Хорошо знавший Тыча Виктор едва сдерживал улыбку, наблюдая норовистого коллегу в непривычном для него амплуа оправдывающегося праведника. – Мною двигало лишь желание выпроводить сорванца из отделения, дабы он, чего доброго, не доставил неприятностей другим пациентам. К тому же побежал он не в сторону выхода, а в тупик к санузлам мотнул. Ну, думаю, пристыжу парня и отошлю вон. А когда за угол свернул, то успел заметить, как он в женский туалет метнулся и дверь закрыл. – Приближался самый щекотливый момент повествования, участились придыхания, в баритоне Григория отчетливо проступила хрипотца нервозности. – Вы же войдите в мое положение. Ведь я как дежурный врач несу ответственность за порядок в отделении. И вдруг посторонний, агрессивно ведущий себя юноша запирается в женском туалете на неопределенное время и без видимых причин. Просто так оставить его и уйти я не имею права. Стоять под сортиром, ожидая, пока он соблаговолит выйти, – перспектива неблагодарная. Да и времени у меня не было – пора вечерний обход начинать. К тому же, кто его знает, что он там с собой надумает сделать, парень-то неадекватным нам показался. Пару раз попробовал разговор с ним через дверь завязать – без толку, не отзывается, сопит только. Тут уж я забеспокоился, как бы ему плохо не стало. Вот и принял единственно верное, на мой взгляд, решение. Слегка плечом надавил, ну а столярка у нас сами знаете какая. Ветошь одна. Дверь с петель и слетела. Мальчишка, как оказалось, в угол забился, на корточках подле унитаза сидел. Вот колдобина при падении его по носу и саданула. Я к нему пальцем не прикоснулся. Наоборот, как увидел, что его деревяшкой задело, сразу же лицо парню осмотрел, дыхание проверил, посоветовал лед приложить. Поверхностный ушиб, не больше. Никакой потери сознания и в помине не было.

Григорий настолько вошел в роль, что практически не оглядывался на жалобщиков. Виктор же, не испытывая нужды в особом подобострастии перед руководителем и не имевший повода в чем-либо оправдываться, сохранил способность к более масштабной оценке происходящего. Тем более что со своего места он мог, практически не поворачивая головы, держать в поле зрения всех участников разыгрывающейся фарсодрамы. Поэтому от него не ускользнула заметная перемена в габитусах обеих мамаш, когда Тыч акцентировал внимание на причине их прихода в палату. А именно – жалобе соседа одного из парней на факт поступивших в его адрес угроз. Скандалистка мгновенно перевела выражение своего лица из хмурого в мрачное. В течение всего последующего монолога Григория она дарила злобный взгляд не только профилю говорившего, но периодически стреляла негативными флюидами и в сторону собственного отпрыска. Но еще разительней была перемена, происшедшая с доселе умиротворенной шатенкой. Ее смущенная полуулыбка растаяла, уступив место гневной насупленности. Причем направлен проступивший негатив был, по наблюдению Виктора, прежде всего на сына напарницы. На собственное чадо рассерженная мамаша взглянула лишь однажды, заставив его виновато потупить взгляд. А сидевшего справа невинно пострадавшего от руки злого доктора оратора она непрерывно одаривала порицающей гримасой своего круглого напомаженного лица.

Миновав щекотливый момент «вынужденного применения силы», Григорий вновь покатился по наезженной колее заготовленных фактов. Он подробно рассказал о самовольной и «абсолютно беспричинной» отлучке пациента из отделения. Умело приплел колоритное описание незамедлительных поисков пропавшего юноши, вынужденно закончившихся на пороге больницы.

– Как дежурный врач, я не имею права покидать вверенное мне медицинское учреждение, – с пафосом разъяснил он.

Не забыл Тыч упомянуть и двукратную попытку телефонной связи с родителями пациента.

– Но нам никто не звонил. Сына привела соседка, – растерянно возразила мать самовольщика.

– Я дважды пытался дозвониться на мобильный номер, указанный в истории болезни вашего сына. Оба раза безуспешно. И, хотя соединения не было, я все же оставил соответствующую запись в журнале учета звонков, – последняя фраза предназначалась лично главному врачу.

– Чей номер вы оставляли для связи? – Несмотря на то что Виктора рассматриваемый аспект конфликта не касался, он все же решил подсобить коллеге в невинном блефе. – Если мобильный аппарат у вас при себе, можете посмотреть список непринятых вызовов.

Женщина без особого энтузиазма вынула из сумки простенький затасканный мобильник.

– Вчера, около девяти вечера. Непринятые звонки с городского номера, – подсказал благодарно взглянувший на Виктора Григорий. – Есть?

Матрона неспешно пощелкала клавишами, замешкалась и неуверенно произнесла:

– Два сообщения о непринятых вызовах с… – Она назвала телефонный номер ординаторской хирургического отделения. – Странно. Мы с мужем весь вечер были дома. И я отчетливо помню, что телефон не звонил.

– Скорее всего, проблемы с сетью. – Тыч удовлетворенно откинулся на жесткую спинку стула. Он изначально был практически уверен в том, что мамаша беглеца не станет врать и делать вид, что никаких уведомлений не приходило. Причиной тому был ее простовато-незлобивый вид, начисто уничтожавший в собеседниках мысль о возможном интриганстве.

– В любом случае это не снимает с вас ответственности за нанесение телесных повреждений моему сыну. – Шатенка, похоже, не собиралась сдаваться. – Тем более что вы сами признали факт силового воздействия.

– Должен признать, что изложенная вами, Григорий Васильевич, версия происшедшего во многих пунктах отличается от интерпретации тех же событий противоположной стороной. – Затянувшееся словоблудие грозило нарушить установленный режим. Масленников демонстративно взглянул на часы – восемь двадцать. Щепетильные заместители уже с десяток минут толпятся в тесной приемной. Необходимо было разрубить узел зашедшей в тупик дискуссии. – Лично я, со своей стороны, вижу единственную возможность достичь договоренности признанием неадекватности действий обеих сторон. Дежурный доктор принесет публичные извинения. Ремонт двери, разумеется, за ваш счет, Григорий Васильевич. Вынесение выговора, думаю, будет весьма оправданной мерой порицания. Пострадавшего незамедлительно обследуют, осмотрят специалисты с целью исключения возможных осложнений. Ну а вам, молодые люди, я бы рекомендовал не вести себя слишком импульсивно, чтобы не попадать в неприятные ситуации.

– И все-таки я требую более тщательного разбора случившегося и более строгого наказания виновных. – Мать фингальщика всем своим видом выражала крайнюю неудовлетворенность предложенным вариантом. – Если понадобится, мы обратимся в вышестоящие инстанции, а возможно, и в прокуратуру.

Последняя фраза повисла в воздухе.

Масленников опасался бюрократической волокиты, неизменно сопровождающей всякое, даже самое пустячное «расследование». Любой госорган, а прокуратура в особенности, – обязан был «реагировать» на поступившую жалобу. И зачастую это «реагирование» превращалось в длительное дотошное разбирательство, заполнение бесконечных протоколов и формуляров, предоставление многочисленных справок и выписок. В результате на ближайшие недели упорядоченный рабочий день Валентина Валентиновича грозил обернуться непрогнозируемым времяпровождением.

Виктор размышлял о том, что как лицо, косвенно задействованное в случившемся, он наверняка подвергнется волокитным опросам, измарает кучу бумаги объяснительными и все это время будет вынужден блюсти мину благопристойного свидетеля, никоим образом не запятнавшего себя противоправными действиями.

Григорий же попросту злился. На глупое стечение обстоятельств, приведшее к конфликту. На хамливого сучонка, подбитый глаз которого был наверняка не последним и не самым тяжким житейским уроком. На раскудахтавшуюся стервозную мамашу, раздувшую мелкий инцидент со своим невоспитанным отпрыском до уровня уголовщины. Объективности ради злился он немного и на самого себя, свою горячность и неумение подстраиваться под обстоятельства, сглаживать острые углы общения с окружающими вообще и с пациентами в частности. Злился он и на треклятого педагога, свалившегося на их голову со своими фантазиями… Стоп!

– Хорошо. – Сохранять приглушенно-нейтральный тон он больше не собирался. Пришло время хода козырем. – В таком случае я считаю необходимым осветить последнюю, наименее приглядную для вашего сына сторону конфликта. Одну минуту… – кивнул Григорий Масленникову и быстрым шагом направился к выходу.

В приемной, как и следовало ожидать, томился десяток жаждущих лицезреть главного врача. Широкий диван занимало трио заместителей в белых халатах с полновесными папками документов на коленях. Их нетерпеливо-вопрошающие взгляды устремились на вышедшего из кабинета Тыча.

– Здравствуйте. Уже заканчиваем, – скороговоркой выпалил он, сам не веря сказанному, и окинул взором обширную приемную. Педагог забился в угол между умывальником и вешалкой, уныло разглядывая посетителей. От Виктора он узнал, что вчерашний инцидент получил продолжение, и его участие может понадобиться для подтверждения правомерности действий дежурных врачей. Но вечерний испуг уже прошел, стерев и без того не слишком интенсивную досаду на малолетних хулиганов. И сейчас мысль о необходимости изливания грязи на заигравшихся подростков была старому детолюбу крайне неприятна. Поэтому, когда цепкий взгляд Григория выхватил из людского клубка тщедушную фигуру, ответом ему послужила лишь грустная полуулыбка смирившегося с неприятной обязанностью интеллигента.