Текст книги "Сплетение судеб"

Глава 5

Близился полдень. Ярмарка в Сакмарском городке в самом разгаре. Празднично одетые казаки и казачки прогуливались по площади у церкви. Повсюду слышались оглушительные крики, восклицания, шутливые споры и препирания. Сквозь толпу медленно протискиваются с лотками на груди оренбургские купцы-коробейники.

Все вокруг толкаются, теснятся, грызут семечки. Это ярмарка простых людей, и настроение у них отличное. Ведь должны же они повеселиться, поразвлечься, порадоваться жизни.

Над головой ярко светит солнце, воздух наполнен ароматом осени, на фоне неба чётко вырисовывается золотисто-белый фасад церкви, а весёлые крики и песнопения нисколько не оскверняют эту чудесную картину.

Мариула пришла на ярмарку с Радой на руках. Она вежливо разговаривала с сакмарцами, любезно им улыбалась, и казаки, привыкшие видеть её обычно дома, не могли прийти в себя от удивления.

Настроение у старой ведуньи было далеко не праздничное. Прохаживаясь по площади, Мариула вдруг о чём-то задумывалась, окидывала взглядом толпу, словно выискивая кого-то.

И наконец она облегчённо вздохнула. На ярмарке показался атаман Данила Донской со Степанидой под руку. «Ну, наконец-то все в сборе, – подумала Мариула, – сейчас всё и начнётся!»

Степанида была по-праздничному весела, она сердечно здоровалась со всеми, спрашивала, что нового, охотно рассказывала про свои дела. А её муж хмуро отмалчивался. Исподтишка посмотрев на него, Мариула заметила, что и он наблюдает за ней украдкой.

Оставив супругу болтать с казачками, Донской подошёл к Мариуле и, глядя ей в глаза, напрямую спросил:

– Ну? Говори, что сказать хотела. Я слухаю!

– Ты сон нынче дурной зрил, Данилушка, – прижимая к груди Раду, сказала так же прямо Мариула, – и мне понятна заботушка твоя!

– Фу ты чёрт! – беззлобно выругался атаман. – Да не ходи ты вокруг да около. Сказывай, откель про сон мой проведала?

– Да у тебя всё на лице написано, Данилушка, – грустно улыбнулась Мариула. – А сон твой вещим был! Беда в наши двери стучится, атаман!

– Что нас ждёт, говори? – пробубнил Донской, отводя глаза в сторону и готовясь таким образом услышать самое страшное.

– Сейчас сам всё узнашь, – загадочно ответила Мариула. – Уже гонец из Оренбурга к Сакмарску подъежжает!

Атаман осмотрелся, но, не увидев гонца, нахмурился.

– Что за вести везёт ко мне гонец? – спросил он, недоверчиво глядя на ведунью.

– Узнаешь сам, – уклонилась она от ответа. – Могу сказать только, что нерадостные они. А ещё упрядить хочу – не теряй головушку, Данила. Сатана верховодить над всем спешит и тебя соблазнами умилять хотит. Пропадёшь, атаман, коли на посулы вражьи поддашься. Раскол по Сакмарску пойдёт. Казаки, будто псы цепные, промеж себя разлаются. Кто-то с тобой останется, а кто-то к сатане переметнётся на своё горе, на свою погибель!

Рада на руках Мариулы проснулась и закапризничала.

– Ну, мне пора, Данилушка, – встрепенулась она. – Мне домой пора. А ты не уходи. Гонец уже прямо сейчас и объявится.

Не успела Мариула отойти от растерянного атамана и скрыться в толпе, как возле него появился писарь Гордей Тушканов.

– Данила, айда, – сказал он. – Тебя нарочный от губернатора у атамановой избы дожидается.

– С худыми вестями, – вздохнул атаман, уже не видя в гудящей толпе сакмарцев ведуньи.

– Истинно эдак! – вскинул удивлённо брови писарь. – А ты откель об том проведал?

– Проведал, как сам зришь, – ещё раз вздохнул Данила и пошагал в направлении избы.

– Чудеса! – развёл руками Тушканов и поспешил за ним следом.

Пока атаман читал послание от губернатора, Гордей Тушканов созвал с ярмарки казаков, и они толкались у избы, с озабоченными лицами ожидая, когда выйдет Донской.

Григорий Мастрюков молча смотрел перед собой, а в душе его кто-то малым язычком нашёптывал: «Люди веселы! Люди счастливы! Их ничто не тяготит, не заботит!»

В это время Донской вышел на крыльцо. В руках он держал свёрнутый трубочкой лист бумаги.

– Да здравствует атаман! – хором гаркнули, приветствуя его, казаки. – Будь здоров и счастлив, Данила!

– Веселитесь, казаки, покуда нынче весело, – и Донской сдержанно улыбнулся, присаживаясь на ступеньку.

– Дык нам что, и впрямь веселиться али горевать? – спросил за всех Мастрюков, глядя настороженно на атамана.

Люди встрепенулись и подались вперёд, желая расслышать, что им скажет Данила Донской.

– Веселитесь, раз ярмарка нынче, – нахмурился озабоченно тот. – Это правильно будет. Гуляйте, покуда гуляется.

Казаки сохраняли гробовое молчание. Взгляд атамана упал на притихшего писаря, который внимательно смотрел на него.

– Что, любопытство поедом ест? – И Донской натянуто засмеялся. – Тогда сейчас я обскажу что почём!

Он передал лист писарю и откашлялся.

– Браты-казаки! Губернатор упреждает нас, что вор и разбойник Емелька Пугачёв, назвав себя царём-батюшкой Петром Фёдорычем Третьим, с шайкой бунтовщиков к Оренбургу идёт! Попутно самозванец этот городки и крепостицы зорит, а людей казнит без разбору! А ещё нам велено мосты через Сакмару разобрать, а самим в Оренбург идти, чтоб сообща с войском губернаторовским ворогу противостоять.

Донской обвёл долгим взглядом притихших людей:

– Ну? Казаки? Что делать будем?

В ответ не прозвучало ни одного выкрика. Сакмарцы были поражены услышанным и с трудом переваривали в голове страшные вести.

– А сам-то что мыслишь, Данила? – выкрикнул кто-то крайне озабоченным голосом.

– Мыслю я эдак, братья казаки, – внушительно начал Донской. – Настало времячко доказать, что мы свободные люди и достойны присяги, что государыне ампиратрице дали! Как день Господний ясно, что за царицу мы встать должны! А вот мостов ломать не станем! А то как же иначе в Оренбург ездить будем? Дойдёт ли самозванец до мест наших, мы ещё знать не знам и ведать не ведаем.

– А может, Емелька тот и взаправду царь? – выкрикнул ещё кто-то.

– Был бы он взаправду царь, дык в столице бы на троне с царицею восседал, а не по нашим степям болтался! – ответил крикуну и всем его поддерживающим казакам атаман. – Сдаётся мне, что Пугачёв этот проныра, одержимый каким-то злым бесом. Поднял, подлюга саблю, как ворог, на государство наше, и теперь кровушка невинная орошать степь станет. Ежели мы настоящие казаки и достойны наших вольностей, то докажем это на деле!

– Дык что ж получается: ежели Пугачёв этот, царь али не царь, в городок к нам ненароком пожалует, то мы по нему из пушек палить станем? – прозвучал ещё один провокационный вопрос.

– С хлебом-солью встречай, коли желаешь, – грозно выкрикнул атаман, ища взглядом того, кто его задал. – Только от себя самого, а не от нас всех!

Толпа загудела. Донскому стало понятно, что мнения разделились. Половина казаков была согласна с атаманом, а другая половина сомневалась.

– А может, царь этот зараз жизнь нам облегчит? – орали «сумлевающиеся».

– Ошалели что ль, долдоны? – огрызались те, кто поддерживал Донского. – Когда это было, чтоб цари за народ и казаков радели? Ежели Емелька и сковырнёт с престола ампиратрицу, то и сам эдаким, как и она, станет! Сейчас дай всем волю, тогда и от государства одни клочья останутся!

Спор разрастался. Страсти накалялись. Над головами казаков заблестели сабли. Вот-вот спорщики набросятся друг на друга и прольётся кровь.

– Мир вам! – загремел вдруг над разъярённой толпой могучий голос попа Серафима. – Вы же у церкви, казаки, а не в притоне сабармановом! Вложите свои сабли в ножны и устыдитесь того, что вытворяете у храма Господнева! Все вы люди набожные, православные, а сейчас душами вашеми овладел нечистый дух!

– Вы что, ополоумели?! – следом за попом закричал атаман, с трудом перекрикивая возмущённые вопли казаков и визг казачек. – Ещё кровопролития промеж нас не хватало! А ну сабли в ножны – и сказ весь! Покуда самозванец до нас доберётся, мы сами друг дружке бошки посшибаем!

Вскоре страсти улеглись, казаки успокоились и убрали сабли в ножны. Ярмарка захлебнулась, но расходиться по домам никто не спешил.

– С этого часа гарнизонную службу в крепости усилить велю! – распорядился Донской. – Округ городка тоже разъезды усилить! На то, на сё два десятка казаков отряжаю!

– А остальных куда? – заволновались казаки.

– Остальные со мною в Оренбург поскачут, – ответил успокоившись атаман. – Тяните кверху руки, кто со мной желет. А ты, – он посмотрел на писаря, – всё зараз запоминай и записывай!

* * *

Войдя в избу, Мариула едва не присела прямо на порог.

На столе красовался её любимый самовар, а за столом восседали внуки – Василий и Савва.

– О Господи, внучики! – она едва не всплеснула от радости руками, но вовремя вспомнила о Раде, которая спала у её груди.

Молодые казаки поспешили навстречу к бабушке. Савва взял у неё ребёнка и уложил в люльку, а Василий помог Мариуле раздеться и подвёл её к столу.

Братья были похожи друг на друга. Смуглые мужественные лица, светло-русые волосы, такие же усы и бородки. Их голубые светлые глаза так и светились радостью от встречи с любимой бабушкой. Братья были статны и красивы.

– Вы что, внучики, одни аль с супружницами? – вытерев платочком слёзы, спросила Мариула.

– Одни мы, – ответил Василий. – Приехали вот узнать, так ли здеся худо, как у нас в Бердах сказывают?

– Худо? – удивилась Мариула. – Да кто вам сбряхнул это? Живём себе тихоханько, да небеса знать себе коптим.

– А кто тама спит у тебя беспробудно, бабуль? – спросил Савва, кивнув на спящую Анию.

– Ой, опосля обскажу, – отмахнулась Мариула. – Сперва о себе поведайте, об отце с матушкой, о жёнках, о детушках?

– Да, всё у нас чин-чинарём, – сказал Василий, вставая. – Ну, вы покуда калякаете, я на отцовский дом схожу погляжу. А то батька опосля выспрашивать о нём будет.

Старший внук вышел из избы, а младший…

– Бабуль, а что за робёночка в куле принесла? – спросил он. – Лечить от хвори какой?

– Не-е-е, это моя доченька, – ответила, улыбаясь, Мариула. – Мне её мать – цыганка под дверь подкинула, а сама ушла.

– Что, совсем ушла? – удивился Савва.

– А кто её знает, – пожала плечами Мариула. – Ежели жива будет, глядишь, и заявится.

Внук посидел пару минут молча, о чём-то размышляя, а потом спросил:

– И как ты с нею справляешься, бабуль? Тяжело поди?

– Эдак вот и справляюся, внучек, – ответила Мариула. – Вас с Васенькой вынянчила, а вот ваших деток не довелось. Вот Радочка меня и радует. Спокойная она и ласковая!

Молодой казак сидел в избе, в которой он родился. Всё было так, как в его детстве; вот большая печь, на которой они с братом любили спать суровыми зимами. Задумавшись, Савва невольно поднялся, вышел в сени и завернул в каморку. Он молча стоял посреди тесной комнатки, через маленькое окошко сюда проникал свет угасающего дня, сумерки сгущались. В этом чулане они с Васькой любили спать летом. Вспоминания о прошлом стеснили его грудь.

После ужина Мариула долго сидела с Василием и Саввой; она удивлялась вестям, поведанным внуками. Они говорили о бедах и нужде и обо всём том, о чём их спрашивала бабушка.

– Да вот край весь волнуется, – сказал Василий. – Сейчас не больно-то сладко, да тут ещё государь Пётр Фёдорыч объявился. Кто знат, как при нём будет! Вот мы с братом и подумываем зараз обратно в Сакмарск возвернуться.

– Милости просим! – оживилась Мариула. – А отец с матушкой? Они не хотят в обрат?

– Не-е-е, – покачал головой Савва. – Они уже костьми к Бердам приросли! А нас вот с братухой всё сюда тянет!

– Вы правильно порешили, детушки, – обняла внуков за могучие шеи и прижала их головы к своей груди Мариула. – Времена нынче тёмные. Сродственники должны рядышком друг с дружкой гнездиться!

– Бабуль, айда к деду на могилку сходим, – вдруг предложил Савва.

– Да ты что, внучек? – воскликнула удивлённо Мариула. – Да разве к покойным на ночь глядя ходят? Коли деда навестить желаете, дык прямо с утречка и сходим?

– А я бы тоже прям сейчас не отказался, – поддержал брата Василий. – К тому ж до кладбища рукой подать.

Мариуле ничего не оставалось, как подчиниться желанию своих внуков.

Караульный казак, хорошо знавший Мариулу и её внуков, беспрепятственно впустил их в крепостной двор.

Подойдя к могиле деда, братья сели на скамейку и, словно договорившись, прикрыли лица ладонями, опершись локтями о колени. Они долго оставались в таком состоянии, и Мариула, обняв крест, с удивлением посматривала на внуков. Однако она удивилась ещё больше, когда Василий и Савва, вдруг выйдя из раздумья, заявили:

– Тревожно что-то на душе у нас, бабуля. Вот потому в родные места и тянет!

Лицо Мариулы помрачнело. Схватив Василия и Савву за руки, она сказала:

– Обещайте мне, зёрнышки мои, что никогда не станете на сторону ворогов, каковые сейчас на сторону самозванца Емельки становятся!

– Обещаем, – ответили они.

Изменившееся лицо бабушки, её волнение подействовали на Василия и Савву.

– Свято помните об этом, – сказала Мариула. – Ещё не запамятуйте, что не где-нибудь, а на могиле деда своего обещанье мне дали!

Поражённые внуки невольно спросили свою бабушку, что с ней. Но та, ничего не ответив, направилась к выходу из крепости.

Вернувшись в избу, Василий и Савва улеглись спать и быстро, по-молодецки, заснули. А Мариула ещё долго бодрствовала и молилась.

* * *

На следующий день яркое не по-осеннему солнце осветило Сакмарский городок. Население снова собралось на площади, только на этот раз не для ярмарочных гуляний. Казаки – кто верхом, кто пешком, ведя под уздцы лошадей, все при сабле, при ружье собирались к отъезду в Оренбург. Конский топот, разговоры, звон оружия, приветствия и брань. Вот Григорий Мастрюков верхом в шапке набекрень. Вот Пётр Белов, остановив коня, нагнулся, чтобы поцеловать вышедшую его проводить супругу Анфису; вот Матвей Куракин ругает сыновей за неопрятный вид. Вот группа казаков, остающихся для несения охранной службы в Сакмарске, покачивая головами, рассуждают о том, что их ждёт. А крика, шума больше, чем минувшим днём на ярмарке.

Солнце начало припекать, народ бурлил, только атаман мрачно смотрел в землю. Поездка в Оренбург вовсе не радовала его…

С тяжёлым сердцем Донской распрощался с женой, с сыновьями, с отцом и матерью, после чего вскочил в седло. Его примеру последовали все остальные казаки.

* * *

Поздно ночью в Сакмарские ворота города Оренбурга настойчиво постучали. Казак Мефодий Судаков нахлобучил на голову шапку, зажёг факел и вышел из караулки. Прежде чем отворить ворота, он посмотрел в окошечко.

– Кого бесы принесли на ночь глядючи?

– Свои, отворяй, – отозвался снаружи знакомый голос.

– Ковригин? Ты? – крикнул из осторожности Мефодий.

– Донской я, атаман сакмарский, – послышался ответ. – Со мною казаки из городка нашего!

Ворота со скрипом отворились, и Судаков, подняв над головой факел, изумился при виде казаков, которых насчитывалось чуть меньше сотни сабель.

– Мефодий, – обратился к Судакову атаман, остановив коня, – сообщи кому положано, что сакмарцы прибыли.

– Здрав будь, Данила! – улыбнулся казак, признав атамана. – Ждём вас. Ждём! Покуда, до утра, вам здесь велено перебиться. Пожрите, передохните, а спозаранку прямиком к губернатору пожалуйте. Он сам вам место постоя определит.

Казаки спешились, привязали коней и принялись располагаться тут же у ворот, на соломе, которую выдёргивали пучками из небольшого стожка.

Недалеко от ворот горел большой костёр; над ним, на цепях были подвешены котлы, от которых вкусно пахло похлёбкой.

Казаки поужинали и расположились ко сну.

Атаман Донской лежал на подстилке и смотрел в небо. Ему не спалось. Тени, которые передвигались взад и вперёд, свидетельствовали, что караул несёт службу добросовестно. Изредка, среди ночи, открывались ворота, и каждый раз из города в разные стороны уносились по одному-два всадника. «Это гонцы, – вяло подумал Донской, засыпая. – Это…»

Глава 6

– Ваше высокопревосходительство, приглашённые на совещание офицеры ожидают вашего позволения! – доложил адъютант, вытянувшись перед губернатором.

– Подождут, не сломаются, – угрюмо ответил Иван Андреевич и брезгливо отшвырнул от себя письмо хана Нурали. – Вот негодяй! Вот скотина! – воскликнул он, вытирая кончики холёных пальцев носовым платком.

– Кто, хан? – осмелился спросить адъютант и тут же пожалел о своей несдержанности.

Но кипевший от гнева губернатор даже не заметил оплошности офицера.

– Какой к чёрту хан! – вспылил выведенный из себя Иван Андреевич и яростно замахал руками. – Этот Вильгельмьян Пугатшофф, штоб ему сдохнуть, совсем выпрыгнул из рамок! Подумать только, он написал этому идиоту Нурали письмо, в котором потребовал сына в заложники и сто кайсаков вспомогательного войска! И этот дурак Нурали отписал мне своё письмецо. Ладно ума на то хватило! Вот, почитай…

Губернатор сложил перед собой на столе руки и указал мизинцем адъютанту на письмо.

Тот, косясь на взвинченного до предела Ивана Андреевича, взял письмо и прочёл: «Мы, люди, живущие в степях, не знаем, кто сей разъезжающий по берегу: обманщик ли или настоящий государь? Посланный от нас воротился, объявив, что того разведать не мог и что борода у того человека чёрная».

И ещё хан в письме требовал от губернатора возвращения аманатов, отогнанного скота, выдачи бежавших из орды рабов и возвращения дочери Ании.

Адъютант отложил письмо и посмотрел на задумчивое лицо губернатора.

– Как прикажете ответить, ваше превосходительство? – осторожно полюбопытствовал он.

– Садись за стол, бери бумагу и пиши, – распорядился Иван Андреевич, указав на перо и чернильницу на своём столе.

Когда адьютант, исполнив приказ, вопросительно посмотрел на него, губернатор встрепенулся:

– Кончина императора Петра Фёдоровича Третьего известна всему свету! Я сам видел государя в гробу и целовал его мёртвую руку. В случае побега самозванца в киргизские степи настоятельно прошу выдать его правительству! За это получите великую благодарность императрицы и её безграничную милость.

Он продиктовал ещё несколько ничего не значащих фраз, после чего распорядился:

– Пусть писари перепишут письмо и отправят сегодня же этому киргизину с нарочным! И пригласи ко мне всех, кто явился на совещание!

Офицеры вошли в кабинет и расселись кому где понравилось.

– Садитесь, садитесь, господа! – приветливо лепетал губернатор, разглядывая входящих через лорнет. – Как я вижу по вашим лицам, вы знаете, что наши дела обстоят неважно. Вильгельмьян Пугатшофф безнаказанно грабит, зорит наши крепости, казнит офицеров и их семьи. Так он и до нас доберётся.

– Ему и его шайке вот бы что показать! – сказал бригадир барон Билов, кичливо похлопав по шпаге на боку.

– Гм-м-м, это не совсем правильно, барон, – мягко возразил Иван Андреевич. – У вас слишком горячая кровь! Чтоб собака не тявкала, не надо ей грозить палкой. Кажется, так говорят казаки?

Он поднёс к глазам лорнет и посмотрел на бравого бригадира.

– Берите отряд, дорогой мой барон, – продолжил, улыбаясь, губернатор, – и с утра выступайте в Татищево.

– Одного отряда может оказаться мало, – заметил кто-то из офицеров.

– Не беспокойтесь, вполне хватит, – бросил Иван Андреевич. – Шайка Пугатшоффа всё время имела дело с предателями и перебежчиками, которые вливались в неё! Но с солдатами регулярного войска им не совладать. Я уверен, что барон Билов разгонит разбойников по степи, как стадо баранов, а самого самозванца привезёт в Оренбург!

– Но мы не знаем способностей Пугачёва и его шайки! – снова засомневались офицеры. – Мы не знаем, на какие ухищрения эти разбойники способны.

– Какие ещё ухищрения, господа? – воскликнул Билов. – Я быстро справлюсь с бунтовщиками! Вот увидите!

– Ошибаетесь, барон, – сказал, не выдержав, граф Артемьев, который тоже был удостоен чести присутствовать на совещании. – Противника никоим образом нельзя недооценивать!

Я знаю, какая кровь течёт в жилах этих людей. Хоть у вас и горячая кровь, господа, но и казаки далеко не трусы. Они отлично владеют и ружьём, и саблей. Шпагой, господин барон, – граф выразительно посмотрел на бригадира Билова, – вы их не запугаете. Только всё дело испортите и людей погубите. Однако казаки отличаются и непостоянством. Это их ахиллесова пята. Надо всего лишь убедить их, что Пугачёв не царь, а самозванец, и они поостынут! Вот тут-то мы его и обуздаем!

– Склоняюсь перед мудростью вашего сиятельства, – льстиво хихикнул губернатор, выслушав графа. – Сам знаю, что слова ваши правильны. Пусть Пугатшофф остаётся тем, кто он есть – бунтовщиком и самозванцем, а правильнее сказать – ничем! Барон Билов сумеет «растолковать» изменникам-казачишкам, кто хозяин в губернии и чьи приказы им следует исполнять. Они же шайка разбойников, только и всего. А их намерения – погулять, попить, пограбить! И мой разговор с воровским сбродом будет недолог. Без особого труда мы сметём с лица земли всю эту нечисть!

– Ого-го, полегче, Иван Андреевич! – остановил его задетый за живое граф Артемьев. – Говорите «сметёте нечисть»?! Отлично! Я тоже за разгром войска бунтовщиков. – Он оглядел собравшихся. – Вот именно, господа, не шайку, а войско, которое с каждым днём всё разрастается. Казаки – отличные воины, а именно они составляют основной костяк войска Пугачёва.

– Да мы! Да вы… – Билов вскочил, судорожно теребя эфес своей роскошной шпаги.

– Пока не уберём Пугачёва, бунт будет разрастаться! – отрезал граф. – И если не примете меры немедленно, скоро «Вильгельмьян» появится у стен Оренбурга!

– Всё, всё, всё! Успокойтесь, господа! – замахал руками губернатор. – Не будем же себе портить настроение из-за таких пустяков.

– И это вы называете пустяками? – побагровел граф.

– Вот именно, пустяками, – заулыбался растерянно губернатор, с опаской посмотрев на него.

– Тогда для чего вы меня сюда позвали? – загремел Александр Прокофьевич, позабыв о правилах приличия. – Чтобы пустяки выслушивать?

– Нет, нет, нет, ваше сиятельство, – поспешил с заверениями губернатор, с лица которого сползла улыбка. – Александр Прокофьевич, и вас, господа, – он скользнул взглядом по озабоченным лицам офицеров, – пользуясь случаем, я приглашаю вас сегодня на праздничный ужин, который устраиваю в честь… Впрочем, какая разница, в честь чего я его устраиваю.

* * *

Шагая в направлении шляпного салона, граф Артемьев с раздражением думал: «Какая же пустышка этот жалкий человечишка Рейнсдорп! Как не повезло Оренбургу, что на должность губернатора назначен такой непроходимый тупица! И куда только смотрели в Петербурге, назначая хронического идиота на такую ответственную должность? И как мудр оказался король Людовик Пятнадцатый, сделав беспроигрышную ставку на Оренбург и бездарность губернатора! Наверное, более подходящего места для бунта нигде более в России не сыщешь!»

Придя домой, Александр Прокофьевич выдворил слуг из своей комнаты, откупорил бутылку вина и задумался.

Откуда у Пугачёва деньги на ведение войны, он знал. И тех, кто ввозил эти деньги в Россию, он знал тоже. Но как самозванцу удалось взбунтовать и сплотить вокруг себя казаков? И кто мог надоумить Пугачёва назваться умершим императором? На эти вопросы он не знал ответа. И это угнетало теперь его не меньше, чем судьба дочери и сына.

Александр Прокофьевич налил в бокал вина и выпил. Мысли о Пугачёве так и не покидали его головы.

Решиться на такой размах сам Пугачёв отважился бы едва ли! Значит его кто-то на то подтолкнул! Допустим, что это сделали французы. Они же его и финансируют. Но на что надеется Людовик? Какой такой его интерес в этом бессмысленном, но кровавом бунте? Что связывает интересы Франции с самозванцем, которому никогда не победить армию императрицы?

Вопросов, на которые граф не находил ответа, становилось всё больше и больше. Александр Прокофьевич вдруг понял, что тупеет, а потому налил в бокал ещё вина и выпил.

«Франция – союзница Турции, – пробилась более-менее здравая мысль, – а Россия с Турцией ведёт войну! Так вот где собака зарыта! Так вот для чего понадобился союзничкам этот бунт! Чтобы оттянуть часть войск императрицы на подавление бунта и обеспечить Турции победу!»

Граф Артемьев отдал изрядную дань французскому вину. Лицо его пылало, глаза горели. В скверном расположении духа он вскочил на ноги. Открыв дверь в коридор, он громко позвал:

– Демьян! Эй, Демьян! Где ты, каналья?

Слуга немедленно отреагировал на зов барина. Вбежав в дверь, он отвесил низкий поклон и замер в ожидании приказа.

– Где тебя носит лихоманка, Демьян? – с укором в голосе спросил граф.

– Дык, посетителя выпроваживал.

– Какого ещё посетителя? – удивился Александр Прокофьевич.

– А кто его знает, – пожал могучими плечами Демьян. – Постучал какой-то проходимец и вас видеть напрашивался.

– Так чего же ты меня не спросил – желаю я его видеть или нет? – сдвинул брови граф, недовольно глядя на слугу.

– Дык…

В дверь постучали.

– А он и не ушёл, видать, – улыбнулся облегчённо Демьян. – Что, позвать али как, Ляксандр Прокофьевич?

– Давай зови, – велел граф, поворачиваясь. – Я буду ждать, как и всегда, в холле.

Как только он присел в кресло, дверь открылась и в комнату вошёл закутанный в плащ молодой человек. Когда он снял треуголку и отвесил лёгкий поклон, Александр Прокофьевич печально ухмыльнулся:

– К чему такой маскарад, поручик? Или вы считаете, что открытый визит ко мне может причинить ущерб вашей репутации и карьере?

– Ну зачем вы так, Александр Прокофьевич? – смутился и сильно покраснел адъютант Рейнсдорпа. – Просто губернатор почему-то не доверяет мне. И я беспокоюсь, что мой визит к вам Иван Андреевич истолкует неправильно.

– Вот как? – усмехнулся граф. – Впрочем, может быть, ты и прав, поручик. Иван Андреевич до того непредсказуем, что смысл его умозаключений, пожалуй, известен только ему одному!

Он указал гостю на стул и продолжил:

– Надеюсь, ваш приход ко мне не просто визит вежливости, а несёт в себе что-то более существенное?

– Вы абсолютно правы, Александр Прокофьевич, – ответил адъютант, присаживаясь. – Я, видя в вас человека здравомыслящего, пришёл обсказать ещё кое-какие моменты, которые… не знаю почему, но не были затронуты на совещании!

– А для чего мне знать о них, поручик? – рассмеялся граф. – Я видел, как губернатор относится к своим прямым обязанностям. Но, как вы, наверное, себе представляете, чем-либо повлиять на это не могу!

– Можете, если вам дорога Россия! – ошарашил его полной патриотизма фразой адъютант.

– Чем же, если не секрет?

– Вы должны написать письмо в Военную коллегию и отразить в нём всё, что происходит в крае на самом деле!

– И вы думаете, что к моему письму отнесутся с должным вниманием?

– Несомненно. Не поверят мне! Я молод и могу оценивать происходящее не совсем верно. Но вы… Ваши связи…

– Хорошо, – кивнул граф. – Но, прежде чем я возьму в руки перо, хотелось бы знать, что утаил или недосказал на совещании губернатор?

Взволнованный адъютант снял с головы парик и вложил его в треуголку.

– Губернатор не сказал о том, что Илецк взят самозванцем и встречен населением хлебом-солью.

– Об этом нам с вами, да и всем на совещании было доподлинно известно, – скептически усмехнулся Александр Прокофьевич.

– Но меня возмущает то обстоятельство, что губернатор относится к таким вещам весьма халатно! – воскликнул поручик. И тут его прорвало. Краснея, сжимая кулаки, он запальчиво высказал графу всё, что у него накипело. – Это возмутительно и… и… – не находя слов, он махнул рукой и уставился в окно, словно увидел в нём что-то интересное.

– Я думал, Иван Андреевич более ответственный человек, – после недолгого молчания разочарованно выдавил из себя молодой человек и с досадой скрипнул зубами.

– Я думал до сих пор, что мирный путь предпочтительнее, – сказал граф. – Но я вижу, что бунт заходит слишком далеко. Достоинство и авторитет власти требуют, чтобы такие случаи, как бунт Пугачёва, больше не повторялись.

– Губернатор направляет в Татищево отряд во главе с Биловым, – горько усмехнулся поручик. – Да это же капля в море! Я бы двинул на Пугачёва всё войско, какое только можно собрать в наших условиях! Это преступно – дожидаться врага за ненадёжными укреплениями города!

– А по-моему, лучше всего было бы изъять главарей этих смутьянов, – высказал своё предположение граф.

– Вы изволите знать их?

– Прежде всего это Пугачёв. Впрочем, ещё опаснее Егор Бочков, француз по национальности. Мне кажется, он сейчас самое важное лицо в войске бунтовщиков на сегодняшний день.

– Что, у самозванца в шайке есть и французы?!

– Есть. И очень сведущие в военном искусстве, – ответил ледяным тоном Александр Прокофьевич. – Вот потому-то этот месье «Бочков» опаснее всех. У него, бесспорно, огромное влияние на Пугачёва. Если он захочет, – а вы можете не сомневаться, что он захочет, – он разожжёт бунт до неслыханных масштабов. Убрать Бочкова и Пугачёва, и бунт быстро уляжется.

– Всею душою уповаю, что это случится весьма скоро! – с надеждой в голосе воскликнул офицер. – Но, думаю, что у бунтовщиков не хватит дерзости идти на Оренбург.

– А я думаю иначе, – нахмурился граф, наливая себе и гостю вина. – Я почти уверен, что скоро мы услышим гром пушек и звон сабель за городскими стенами!

И холодные глаза Александра Прокофьевича вспыхнули злобой при одном только упоминании об этом…

* * *

Утром 25 сентября 1773 года отряд бригадира Билова вышел из Оренбурга и взял направление на Татищево.

Медленно продвигались солдаты по степи, хотя до Татищева всего ничего, чуть более шестидесяти вёрст. Отряд проходил через умёты и небольшие селенья. Где же люди? Никто их не ждёт. Только изредка из окошек изб выглядывали настороженные лица. Солдаты в тревоге. Где они идут – среди друзей или врагов? А может быть, люди в селеньях ждут Пугачёва и заранее ненавидят его врагов?

Вскоре отряд остановился на привал. Идти дальше не было сил. С каждой минутой становилось всё темнее. То тут, то там зажглись костры. Они были уже недалеко от Татишева, как вдруг к их временному лагерю прискакал офицер.

– Где Иван Карлыч? – спросил он.

Его подвели к поручику.

– Вы кто? – спросил тот.

– Комендант крепости Елагин, – с радостью ответил тот. – А где же бригадир Билов?

– Он подъедет чуть позже, – ответил поручик. – А что у вас? Случилось что?

– Пока не случилось, но ждём, – со вздохом ответил пожилой комендант. – Вы бы поспешили Бога ради, братцы? Не теряйте ни минуты! Самозванец уже к Нижне-Озёрной крепости подошёл!

У лагеря остановилась коляска, с которой сошёл барон Билов.

– Ох, Иван Карлович! – поспешил к нему навстречу Елагин. – А мы ждём вас! Ох, как ждём, батюшки!

Тучный, коротконогий, но очень важный Билов поправил на себе обмундирование, после чего спросил:

– Сколько душ в шайке самозванца?

– Больше трёх тысяч… говорят… – неуверенно ответил комендант.