Текст книги "Захваченные территории СССР под контролем нацистов. Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945"

Кох пытался настроить всех своих знакомых против своего заклятого врага Розенберга. Его главным союзником, конечно же, был Борман. Но Кох не пренебрегал никем – ни СС, ни министерством пропаганды. Он «обрабатывал» Геббельса, в частности, через Иоахима Пальтцо, который был представителем Геббельса в Восточной Пруссии и которого Кох взял с собой на Украину.

«Пальтцо, – писал Геббельс в своем дневнике 2 мая 1942 г., – предоставил мне отчет об условиях на Украине. В этом отчете Кох с горестью заявлял о некомпетентности министерства по делам Востока. А именно: министерство строит планы на грядущие десятилетия, в то время как нынешние проблемы настолько злободневны, что их решение нельзя откладывать. Некомпетентность министерства связана с тем, что там слишком много теоретиков и слишком мало людей дела. Каждый начальник секции строит свой отдел в соответствии со своим личным вкусом. Сам Розенберг по природе своей является теоретиком, и совершенно очевидно, что он будет неизбежно вступать в постоянные конфликты с таким видным человеком дела и грубой силы, как Кох».

Во многом замечания Геббельса были справедливы. И все же Розенберг был способен на активные действия – по крайней мере, на бумаге. 13 мая он послал Коху развернутую обличительную речь, что не сильно старался скрывать от тех, кому это было интересно. Это был первый обмен ударами между этими двумя деятелями.

Письмо начиналось с рассмотрения условий на Украине. Недостаток продовольствия и жестокое обращение с военнопленными не могли не восстановить местное население против немцев; к тому же «масштабное недовольство, вызванное поведением различных политических ведомств, – недовольство, которое чревато даже более глубоким психологическим воздействием, чем значительное материальное вмешательство».

Одну за другой Розенберг повторил детали, о которых он рассказывал фюреру во время их последнего разговора. Обращения Коха к украинцам как к «колониальному народу» и «необходимость бить их хлыстом, как негров» стали выражениями, известными «самому широкому кругу украинцев». Далее Розенберг перечислил несколько случаев того, как подчиненные Коха разглагольствовали о порке невинных гражданских и публичном избиении населения. Розенберга особенно возмутило заявление Коха о том, что «украинцы и вовсе не люди, а лишь безобразная смесь», – иногда с присказкой: «Они же все равно всего лишь русские». Для Розенберга это была анафема.

На первый взгляд Розенберг протестовал только против тактики Коха, которая настраивала население против немцев. Его аргументация носила прагматичный характер, а не идеологический. Например, он не возражал против избиения «неполноценных» как такового, но «такие выражения и инциденты наносят вред репутации Германии, в конечном счете усложняют выполнение необходимых в рамках военной экономики задач и все в большей степени уменьшают готовность населения работать».

«Существует реальная опасность того, – писал Розенберг, – что, если население придет к выводу, что господство национал-социализма влечет еще худшие последствия, чем политика большевиков, неизбежным последствием станет возникновение актов саботажа и формирование партизанских групп. Славяне в таких случаях склонны прибегать к заговорщичеству».

Именно славяне, не обладающие сильным государственно-формирующим центром, инстинктивно ожидают порядка и руководства от немецкого правления и будут более охотно подчиняться хорошо выраженному порядку, нежели скверной импровизации и шумному провокационному поведению.

Розенберг раз за разом возвращался к разнице между подлинными взглядами и необходимостью сокрытия оных в целях убеждения, разнице, которая являлась примером разрыва между доктриной Розенберга и подлинно «провосточными» элементами: «Политика управления другими народами заключается не в том, чтобы выкрикивать суровые требования и уничижительные суждения перед теми, кем надо управлять; напротив, даже когда такие суждения имеют место, они ни при каких обстоятельствах не должны доходить до сведения народа…»

Наконец, дойдя до этого внушительного утверждения, Розенберг завершил свою разгромную речь заявлением о том, что все члены восточного корпуса фюрера отныне несут личную ответственность за соблюдение изложенных выше принципов.

Легко представить себе гнев рейхскомиссара, когда он получил письмо. Прошло три недели, прежде чем Кох ответил. Его ответ был столь же длинной и резкой диатрибой. Он с возмущением опроверг утверждение, что население становится «недовольным». Если рейх разочарован «малой полезностью украинского населения», то Кох в этом не виноват; ошибка связана с изначально завышенными ожиданиями Розенберга. Кох утверждал, что трудно было помешать немцам выражать свое глубокое разочарование, даже если их «личные формулировки никогда не шли ни в какое сравнение с выражениями украинцев, работавших в качестве переводчиков для немецких ведомств, пытавшихся в таком тоне вести политические переговоры. Кох не прочь был высмеять Розенберга за то, что тот полагался на украинских осведомителей.

Он правдиво написал, что уже запретил избиение населения, на которое неоднократно ссылался Розенберг, хотя тут же добавил: «Даже сегодня хорошие национал-социалисты, на чьи плечи я вынужден возложить ответственность за обеспечение производства и найма рабочей силы, говорят мне, что невозможно пробудить от природы слабое желание украинцев работать без периодических жестких наказаний».

Точно так же, как Розенберг принял условия Коха в спорах с ним, Кох сделал вид, что согласился с «дифференциацией» Розенберга, лишь для того, чтобы начать свою собственную контратаку. Основа немецкой политики, писал он, заключалась в том, чтобы «отделить украинских славян от большого московского славянского блока и поместить их под немецкое руководство. Поскольку, однако, украинская интеллигенция и эмигранты, от влияния которых ваши посредники, по-видимому, не застрахованы, видят эту цель по-своему… здесь имеет место расхождение во мнениях, в котором я вижу причину многих выпадов в адрес моей политики».

По его мнению, было только две цели, которые оправдывали его усилия, цели, о которых он бесконечно твердил в течение последующих двух лет: наладить сельскохозяйственное производство и наем людей на работы для рейха. Военные нужды стояли превыше всего, и поэтому, заключил Кох, «я прошу вас, господин рейхсминистр, не усложнять выполнение этих задач необоснованными нападками на мою политическую работу… Я также прошу вас не подрывать мой авторитет, рассылая указы, содержащие критику моей работы, подчиненным мне или полностью независимым от меня органам».

Позиция Коха являла собой твердый и окончательный отказ от любых «подачек» и «уступок» населению. Хотя Розенберг, готовый принять такое отношение к великороссам, не мог смириться с ним в отношении Украины. 13 мая он отправил копию своего меморандума в штаб Гитлера. Розенберг заявил в немецкой прессе, что нацистская политика на Востоке должна быть «реалистичной… без схематизма [и должна быть] основана на реалиях жизни». Он лично отправился в Украину, чтобы набрать «боеприпасов» против Коха и утвердить свою власть. А 10 июля Розенберг отправился на встречу с Гитлером, чтобы лично изложить свои доводы. Между тем Кох, понимая, что заставил Розенберга занять оборонительную позицию, 29 июня отправил подробный отчет Гитлеру, не утрудившись уведомить ОMi.

Обе фракции теперь ожидали вердикта фюрера.

С началом в конце июня 1942 г. общего немецкого наступления на Восточном фронте штаб Гитлера переместился в окрестности Винницы[24]24
  Сюда, в ставку «Вервольф», Гитлер переехал 16 июля и пробыл здесь до 31 октября. Сооружения «Вервольфа» с мощным бетонированием строились силами нескольких тысяч советских военнопленных с конца 1941 г., после чего все военнопленные здесь были убиты.


[Закрыть]. Здесь 22 июля Борман, вернувшись из поездки в соседние колхозы, искусно привел разговор к обсуждению украинской проблемы. Он сообщил о неожиданно высокой плодовитости и хорошем здоровье украинцев: «Такое плодотворное размножение может однажды стать для нас серьезной проблемой». С осторожностью ссылаясь на «этих проклятых украинцев», а точнее, на «этих русских, которые называют себя украинцами», Борман апеллировал к долгосрочным целям Гитлера по германизации Востока. В интересах рейха было «ограничить размножение украинцев, так как мы все равно хотим, чтобы в один прекрасный день вся страна была заселена исключительно немцами».

Гитлер тут же согласился с тем, что «крайне важно» было дать местным понять, что они тут не хозяева. Необходимо было максимально упростить образование, не допускать развития украинских городов, не позволять немцам жить среди украинцев; и даже медицинские и санитарные услуги необходимо было строго ограничить. «Наша миссия заключается не в том, чтобы добиться улучшения уровня жизни местного населения…»

Именно этих слов ожидал Борман, и к ним он тщательно подготовился. Он с энтузиазмом принялся редактировать тезисы Гитлера и на следующий же день отправил их Розенбергу в качестве официальной директивы фюрера по руководству его политикой. В ней слово в слово были перечислены замечания Гитлера накануне вечером, и это было, пожалуй, самое экстремистское политическое заявление, когда-либо выпущенное ставкой Гитлера. Эта директива была равносильна полному провалу программы Розенберга по сотрудничеству с «так называемыми украинцами» и особенно всем планам по проведению «политической войны» на Востоке. Розенберг раздражал Гитлера; неоднократно в своих личных беседах фюрер использовал его в качестве мальчика для битья. И именно Розенберга он имел в виду, когда в начале августа объявил: «Любой, кто заикнется о том, что надо лелеять и цивилизовать местное население, будет немедленно сослан в концентрационный лагерь… Я опасаюсь одного: как бы министерство восточных территорий не попыталось облагородить украинских женщин».

Летом и осенью 1942 г. в рядах немецкого руководства с новой силой воспрянул энтузиазм и надежды на будущее. Победы на поле боя смазывали петли политического экстремизма. Относительно стабилизировав ситуацию на северном участке фронта, в июле немецкие войска начали наступление через Дон, и новая группа армий «А» вышла, миновав Ростов-на-Дону, к Кавказу[25]25
  Группа армий «Юг» в ходе летнего наступления была разделена на группы армий «А» и «Б».


[Закрыть]. К концу августа немецкие танки прорвались к берегу Волги; на обеих вершинах Эльбруса 21 августа были подняты знамена со свастикой; Роммель в Северной Африке взял Эль-Аламейн; немецкие подводные лодки топили суда с сотнями тысяч тонн поставок антигитлеровской коалиции; британская высадка в Дьепе провалилась.

Со стороны это казалось кульминационным моментом Третьего рейха. Но выдающиеся успехи просто скрывали разраставшиеся трещины и напряженность. В дополнение к многочисленным экономическим и военным проблемам, Германия столкнулась с растущим сопротивлением внутри «Крепости Европа». Если советское население проявляло все возраставшую склонность к сопротивлению и изгнанию немцев любой ценой, то виной тому во многом были немецкие политика и поведение. Баланс факторов, открывавших дорогу к Сталинграду, был слишком сложным, чтобы подвергаться количественному анализу. Советская организация и идеологическая обработка вместе с поставками по ленд-лизу сыграли свою роль, но не менее важную роль сыграла решимость народа на советской стороне фронта не допустить своего подчинения таким, как Кох и его люди, и их методам. Новости об условиях жизни под немецким правлением просочились на советскую сторону, и в кои-то веки распространенные слухи и официальная пропаганда совпали и агитировали мужчин и женщин против немецкого правления. Произошло то, чего Сталин не смог добиться суровыми призывами и жесткими мерами и что самые дальновидные предсказывали еще с осени 1941 г.: совпадение целей советской власти и ее народа. Германия стала врагом общества номер один.

Возрастал масштаб и влияние на население оккупированных территорий принудительного трудоустройства. Вместо того чтобы позволить оккупантам отправить их в рейх на изнурительные работы, многие предпочитали сбегать в леса, вступать в партизанские отряды или уходить в подполье.

Изменения в общественном отношении были налицо. Но это не повлияло на мысли и действия Эриха Коха и его приспешников. Раньше он демонстрировал неполноценность народа, ссылаясь на его пассивность и податливость; теперь он называл общественную враждебность доказательством его потребности в жестоком возмездии. Выражение «Око за око и зуб за зуб» стало лозунгом для обеих сторон. Каждый акт партизанских диверсий и саботажа провоцировал новый террор со стороны оккупантов, а репрессии били по невинным гражданским, которые после этого были вынуждены выбирать, на чьей они стороне. В то время как некоторые посвящали себя делу Германии, значительно больше людей теперь находило себя в борьбе с завоевателями.

Таковой была ситуация, в которой работал Кох: указания Гитлера сверху, рост оппозиции снизу и новые победы на фронте. В конце августа 1942 г. он выступил на конференции немецких чиновников на Украине. Только что вернувшись после одной из своих поездок в штаб фюрера, Кох горел идеей об унтерменшах. «Нет никакой свободной Украины, – сразу начал он. – Украина должна удовлетворять потребности Германии». Чтобы увеличить порции хлеба в рейхе, необходимо было закупать в Украине около трех миллионов тонн пшеницы «вне зависимости от потерь». Следовательно, «из гражданского населения нужно выжать все соки, не заботясь об их благосостоянии». Далее было сказано предельно прямо и грубо:

«Поведение немцев [на Украине] должно регулироваться тем фактом, что мы имеем дело с народом, который уступает нам во всех отношениях. Посему о связях с украинцами не может быть и речи. Социальные контакты не допускаются; половые сношения будут строго наказаны…

Если этот народ работает по десять часов в день, восемь часов он должен будет работать на нас. Никаких проявлений сентиментальности. Этим народом надо править железной рукой, чтобы помочь нам выиграть войну. Мы освободили его не для того, чтобы принести благополучие на Украину, а для того, чтобы обеспечить Германию необходимым жизненным пространством и источником продовольствия».

Розенберг оказался погребен под этой лавиной неудач. Из его платформы беспрекословно выполнялся лишь один пункт: истребление евреев. Что касается остальной части населения, то теперь он винил в советском сопротивлении традиционное славянское упрямство и фанатичную идеологию, отлично подходившую «примитивным восточникам»; он признавал, что «люди на Востоке» никогда не обладали стремлением или способностью построить свое собственное государство. Однако казалось, Розенберг снова отрекся от своей концепции «дифференциации», по крайней мере на время. Отвечая на директиву Бормана от 23 июля, он самодовольно заявил, что практически все предложенные меры, начиная с закрытия вузов и заканчивая отстранением украинцев со всех ответственных должностей, уже давно были применены по его указанию. Розенберг также утверждал, что не было никакого плана по установлению какого-либо украинского самоуправления выше районного уровня.

С другой стороны, он попытался ублажить сторонников «просвещенного правления», одобрив утилитарную программу «политической войны», которая не обособляла ту или иную национальность, но и не ставила под сомнение конечные цели, предложенные экстремистами: «Нужно попытаться найти психологический рычаг, с помощью которого те же цели могут быть достигнуты меньшими усилиями, чем при помощи сотен полицейских батальонов».

В завершение своего словесного кульбита Розенберг заявил, что важно лишь правильно создать видимость: «Если уделить внимание таким деталям, можно будет править этими народами, пока они не заметят, что в конечном итоге мы, вероятно, не намерены предоставлять им отдельную государственность».

Помнил ли Розенберг то, о чем он сам писал и говорил еще год назад? Его последующее возвращение к позиции «раздела» указывает на то, что он потерял уверенность в себе и ищет новые пути к победе. Он все еще не мог понять, что близился поворотный момент войны. Он упорно продолжал оперировать своими псевдоисторическими отсылками, с помощью которых стремился продемонстрировать «целостность немецкого «наследственного феода» на Востоке». Теперь, после многовековой борьбы, «смысл германской истории наконец снова обрел свободное колебание», – провозгласил он в своей привычной малопонятной манере. Германия завоевала Восток и никогда не потеряет его – «вне зависимости от политических форм, которые когда-нибудь установит для него фюрер».

Глава 8
Германия и Украина: пожиная бурю

Геббельс был одним из первых нацистских лидеров, которые трезво оценили неудачи на Востоке. Уже в декабре 1941 г. он отказался от своего прежнего одобрения подхода «унтерменша» и выражал все большее беспокойство по поводу того, насколько оккупационные власти ущемляют население. С одной стороны, он встал на сторону противников Розенберга, поскольку считал министра оккупированных восточных территорий «ходячей катастрофой»; в то же время, ввиду самой природы пропаганды, которая была его занятием, Геббельс не мог не возражать против подхода Коха. «У русских полно скрытых способностей», – отмечал он в начале 1942 г. «Если бы они были по-настоящему организованы как единый народ, они, несомненно, представляли бы самую грозную опасность для Европы». В попытках запрячь советское население в немецкую колесницу Геббельс с удовольствием занялся бы любой формой интенсивной и неортодоксальной психологической войны. Однако в этом он намного опережал своих подчиненных. Это было хорошо проиллюстрировано в отчете, представленном после длительной поездки по оккупированной территории доктором Таубертом, начальником его восточного отдела, и Ойгеном Хадамовски, начальником радио «Берлин».

В отчете проявлялась откровенная враждебность к завоеванному населению. Восточные народы, гласил отчет, «обманывают нас всеми возможными способами, всякий раз, когда [немецкому] политическому лидеру не хватает инстинкта и отсутствует сеть осведомителей». По аналогии с «любимой мозолью» Гитлера, в отчете был выражен протест против выходок немецких юристов. «Местное население приговаривается к денежным штрафам в размере восьмидесяти марок вместо того, чтобы подвергаться тщательному избиению СД». Не задумываясь о том, насколько сильное влияние оказывали телесные наказания на отношение коренного населения, в этих проявлениях «дурацкой сентиментальности» оба гостя обвинили Розенберга: «OMi пока так и не удалось остановить эти и подобные тенденции берлинского административного централизма, которые в колониальных районах чреваты». Хадамовски и Тауберт одобрительно отозвались о постоянных заявлениях Коха о том, что 80 процентов украинского труда должно идти на благо рейха. «Мужчины, женщины и дети должны помогать. Если они будут препятствовать работе верхнего слоя интеллигенции, то рано или поздно он исчезнет…» Услышав, как Кох без обиняков говорит о том, что он считал «проукраинскими» взглядами своих начальников в Берлине, пропагандисты пришли к выводу, что он «славится своей резкой манерой выражения своего мнения», но в основном разделял «наши» взгляды.

Однако Хадамовски и Тауберт действовали не так открыто, как Кох. Хоть они и не одобряли деятельность людей Розенберга, они не могли смириться с «суицидальным» изложением целей Коха. У них была своя позиция: «Восточным народам должна быть предоставлена программа, ни одно из обещаний которой не может быть выполнено до достижения победы. Вместо этого эта программа должна стать для восточных народов целью, ради которой они захотят трудиться и рисковать здоровьем».

Эта часть странным образом напоминала «пересмотренные» цели Розенберга. Но пропагандисты продолжали: «[Эта программа] не должна включать никаких обещаний о государственности, как того желает OMi, потому что таким образом мы спровоцируем зарождение националистических движений во всех народах, движений, которые в данный момент существуют лишь в головах горстки представителей интеллигенции…Посему было бы безумием вводить корсеты, которые их лишь поддержат».

Таким образом, цели пропаганды сводились к призыву к «труду и обороне» для немцев, позиция, схожая с выраженной Кохом, но представленная с большим изяществом и неоднозначностью. Осуждая «плохое ощущение общественных отношений» Коха, Тауберт и Хадамовски настаивали (к чему был склонен и Розенберг) на необходимости сокрытия истинных стремлений Германии: «Если наш собственный народ не будет понимать этой теории, но будет продолжать цинично говорить о «туземцах», «полуобезьянах», «колониальной политике», «эксплуатации», «ликвидации интеллигенции», ограничении образования, закрытии университетов, подавлении художественной и культурной жизни, саботаже церквей и т. д. – тогда наша пропаганда в конечном счете будет казаться циничной и выстрелит нам в лицо».

Отчет заканчивался словами: «Мы должны говорить на двух языках».

Их предупреждения были весьма кстати: к концу 1942 г. немецкая пропаганда действительно «казалась циничной и работала против немцев» из-за разительного контраста между сладкозвучными словами, издаваемыми немецкими громкоговорителями, листовками и газетами, и суровой реальностью политики айнзацгрупп и Коха.

И таких меморандумов, выражавших разные взгляды, но в целом не одобряющих политику Коха, становилось все больше. Специалисты по сельскому хозяйству, работавшие на Востоке, офицеры армии, даже сотрудники СС отправляли домой письма, в которых была не только непрямая критика, но и самые что ни на есть сигналы SOS. На практике, однако, борьба с Кохом оставалась сосредоточенной в OMi: только его формальный начальник мог законно попытаться поставить Коха на место. Однако, по мнению многих своих подчиненных, Розенберг был слишком робок, чтобы действовать. Как бы сильно он ни ненавидел Коха, его склонность идти на компромисс каждый раз, когда Гитлер или Борман повышали на него голос, усложняла работу тем, кто хотел добиться улучшения политики на оккупированных территориях.

Кроткий ответ Розенберга на директиву Бормана от 23 июля вызвал бурю негодования в рядах его собственных сотрудников. Один из помощников Лейббрандта, доктор Маркулл, составил меморандум, который с молчаливого согласия Лейббрандта был представлен министру в начале сентября 1942 г. По существу, этот меморандум был попыткой персонала Розенберга заставить его действовать. Он начинался с критики высказываний Коха и некоторых его верных последователей. Весной 1942 г. Кох заявил, что восточные народы стоят «намного ниже нас и должны быть благодарны Богу за то, что мы позволили им остаться в живых. Мы освободили их; в свою очередь, их единственной целью теперь должна быть работа на нас. Никаких товарищеских отношений быть не может…». Затем последовали отрывки из обычных разговоров его сотрудников:

«Строго говоря, мы здесь среди негров» (собрание отдела культуры, апрель 1942 г.);

«Местное население просто грязное и ленивое…»;

«Любой, кто проявит признаки интеллекта в моем районе, будет расстрелян» (районный комиссар [крайслейтер] Беккер);

«Мы всегда должны поощрять вражду между разными группами населения…»;

«В любой неприятной ситуации мишенью для публичной ненависти должны становиться главы украинских отделов».

Маркулл продолжал критиковать уступчивое поведение Розенберга, проявившееся в его ответе Борману. «Необходимо, – писал он, – еще раз указать на очевидное сходство между мнениями, высказанными Кохом, и инструкциями, приведенными в письме Бормана. Не рассматривая сейчас вопрос о том, случайно ли это сходство, мнение Коха, во всяком случае, возобладало над мнением министра».

Сотрудники Розенберга знали о его чувствительности к посягательствам на его авторитет и о его тщеславном наслаждении престижем. «Почти все начальники отделов… [и] большинство административных чиновников, – продолжал Маркулл, – возлагают на министра больше надежды. Если бы он выпустил указ, удовлетворявший предъявленным в письме Бормана требованиям, они бы сочли это свидетельством полной смены политики, которая привела бы к глубокой депрессии и утрате доверия…»

В то время как Розенберг, видимо, не знал, что делать в ситуации, в которую он сам себя завел, его сотрудники упорно представляли новые отчеты и предложения. Наиболее подробное обличение политики Коха было сделано в 13-страничном меморандуме, представленном доктором Отто Бройтигамом 25 октября 1942 г. Этот меморандум заслуживает пристального внимания, поскольку он олицетворяет растущую тенденцию мысли. Бройтигам говорил от лица тех, кто был в той или иной степени убежден в необходимости ликвидации большевизма; кто приветствовал бы крах Русской империи (в обличье СССР); кто также в достаточно мягкой форме верил в целесообразность поощрения национализма нерусских; кто искренне дорожил величием рейха; но кто в разных формах и степенях выступал против нацистских методов и целей. Таких людей можно было найти практически во всех ветвях немецкого государственного аппарата. Пожалуй, одним из их самых красноречивых представителей был Бройтигам.

Его меморандум начался с краткого изложения официальных целей войны Германии на Востоке: [1] война с целью ликвидации большевизма, [2] война с целью разрушения Великой Русской империи и, наконец, [3] война за обретение колониальных владений с целью заселения и экономической эксплуатации.

«Следствием этой тройной цели стало колоссальное сопротивление восточных народов. Если бы война велась только ради ликвидации большевизма, она бы уже давно закончилась в нашу пользу». Во втором пункте Бройтигам также не видел причину сопротивления Советского Союза. Утверждая, что «в наибольшей степени масштаб сопротивления Красной армии связан с третьей целью кампании», он прямо заявил: «С инстинктом, свойственным Ostvolker[26]26
  Восточники (нем.).


[Закрыть], даже у недалеких людей очень скоро возникло чувство, что для Германии лозунг «освобождения от большевизма» является лишь предлогом для порабощения славянского Ostvolker».

При описании поведения Коха Бройтигам тоже за словом в карман не лез: «С непревзойденным высокомерием мы пренебрегаем всеми политическими истинами и, к приятному удивлению всего «цветного» мира, относимся к народам оккупированного Востока как к «второсортным белым», которым сам Бог велел быть рабами для Германии и Европы».

В то же время рекомендации Бройтигама страдали от несоответствий, характерных для группы, которую он представлял. Сначала он говорил об особых политических целях на Украине (в полном соответствии с концепцией Розенберга); а потом сразу же заявлял, что причислил бы украинцев к общей «русской» массе, для которой он требовал лучшего обращения. Поэтому он рекомендовал следующее:

«1) Что касается Украины, то здесь во всех отношениях должна проводиться абсолютно позитивная политика. Для нас Украина должна быть не просто объектом эксплуатации – население должно действительно чувствовать, что Германия является их другом и освободителем… Обращение с украинцами и другими восточными народами в рейхе должно быть порядочным и полным человеческого достоинства. На публике, в печати и в устных разговорах не должно быть ничего, что могло бы как-то указывать на то, что мы рассматриваем эти регионы как объекты эксплуатации. Русскому народу должно быть сказано что-то конкретное о его будущем…

2) Рейхскомиссариат на Украине в целом признан показателем вышеописанной политики, которая не только не признала роль Украины на мировой арене, но и умудрилась разрушить дружбу с сорокамиллионным украинским народом».

Поэтому Бройтигам предложил заменить Эриха Коха личностью, «обладающей достаточными политическими способностями».

Представленная здесь точка зрения отличалась тем, что она продвигала программу, которая основывалась на поддержке советского населения. На деле же ее результатом стал лишь ряд полумер. Даже если ее сторонники и понимали это, они не учли, что официальные политические цели и поведение, вытекавшее из них, являются неотъемлемой частью нацистского мировоззрения. Более того, эти предложения поступили в то время, когда большая часть населения на оккупированной земле уже сформировала свое мнение о захватчиках. Однако настойчивость и частота, с которой такие взгляды высказывались, подчеркнули необходимость в пересмотре нацистской политики.