Текст книги "Добровинская галерея. Второй сезон (сборник)"

О дивный третий мир

– Сейчас я отойду, и он все вспомнит. Это такая болезнь индивидуальная и редкая. Доброгеймер… Вместо Альцгеймера. Альц куда-то делся. Отпал. А вот Геймер остался. Не обращайте внимания. Продолжайте. Мне даже очень интересно…

Добрые и гуманитарные как груз глаза любимой могли распугать стаю голодных гиен в саванне.

– Да Наташа я, блин, Наташа! Ну, Александр, ну что такое? Я, между прочим, после нашего знакомства разошлась с мужем. И по телику тебя часто вижу. И книжку купила. А вот самой позвонить уже неудобно было… Понимаешь? – В словах незнакомки звучала слегка горьковатая женская раздраженность.

Я понимал. Моя дама тоже. Но как-то по-своему…

– А вы кто? – неожиданно раздался продиктованный естественной обидой девичий вопрос, постепенно переходящий в глухонемой женский вопль. – Я вот Наташа из Иркутска. А вы, наверное, жена? Сразу видно. Да вы ничего такого не думайте. Мы с Александром познакомились десять лет назад, я была еще с двумя подругами. Сначала было очень страшно. А потом как-то все здорово получилось и даже забавно. Правда, Александр? Давайте отойдем в тень, а то здесь сгорим скоро. Как же я рада тебя видеть!

Аппетитная фигура последовала под пальму. Конвой и я направились следом.

Пляжные продавцы разносили холодные тайские кокосы с трубочками. Мы молча стали посасывать молоко из гигантских орехов. Здоровенькая сибирячка провела какой-то мгновенно разовый отсос белой искрящейся жидкости и смешно хрюкнула правой ноздрей.

И вот тут я все вспомнил. Все завертелось перед глазами: и Наташка, и ее две иркутские подружки, и весь этот день десять лет назад, здесь же, в Пхукете, и соломинка, и швейцарский менеджер…

Наташа поняла, что я все вспомнил, и вскочила на ноги. Мы бросились на шею друг другу, как родные, как люди, которые много чего пережили вместе, а потом их разнесла по разным городам судьба. Кокосы валялись на траве, и мой доходил сам по себе, извергая содержимое от радости…

Любимая улыбалась, ничего не понимая, но что-то уже понимая. Недруги назвали бы эту улыбку приветственным и дружелюбным оскалом, но я-то чувствовал, что каннибализм отступил и что подруга жизни уже была полна истоками человечности и любопытства, а ослепительные белые зубки могли теперь уже распугать всего лишь косяк тигровых акул… Да и то не очень большой.

…В ноябре меня контузил очередной приступ «от всех удрать, ничего не делать, в гольф играть, а для этого – то закрыть, это сдать, остатки продать, кое-кого послать, где-то купить и туда слинять…»

Впереди заманчиво располагались ноябрь, декабрь, январь, февраль и март на солнце, гольфе и море в Таиланде и Майами, апрель и май в Париже, Каннах, Риме, ну и чуть-чуть в Нью-Йорке и Израиле, лето на подмосковной даче с друзьями и коллекциями и по несколько дней в Монако, Сан-Тропе и Сардинии, сентябрь-октябрь – яхта, туризм, искусство, выставки, аукционы, красота. И дальше все сначала. Предыдущие две попытки заканчивались мыслями о суициде на вторую неделю ничегонеделания. Но в этот раз все должно было быть по-другому.

Правда, опыт говорил, что сначала надо проверить знаменитую русскую пословицу в действии и околачивать груши гольф-клюшкой или чем там еще положено по народному фольклору хотя бы месяц без остановки для проверки стойкости этих самых груш. А потом? А потом «сделайте посмотреть» – как говорили в родной Одессе.

Шесть чемоданов, сумка с клюшками, две девчонки, их мама и набор летних гермесовских панамок должны были разместиться в президентских апартаментах первого этажа в чудной гостинице знаменитой лагуны города Пхукет. Прелесть этого номера заключалась в том, что из него можно было сразу попасть на пляж через небольшой отрезок теневой зелени, насыщенной кустами и пальмами всех видов. Просто песня о Чуде-Юде. Чудо – это о гостинице и атмосфере, Юдо – уже обо мне и моей семье.

Неприятности начались сразу по прибытии – 22 декабря. Менеджер, швейцарец из Цюриха, краснея и заикаясь, пытался объяснить, что они получили записку о том, что семье Добровинских нужен номер на первом этаже, но поздно. Ассистентка ошиблась и послала сообщение за два дня до нашего прилета, когда сделать уже ничего было нельзя. Поэтому он страшно переживает, но до второго января сделать ничего не может. Второго же, когда из гостиницы свалят всем ненавистные европейские жадюги, нас немедленно переселят вниз. А пока что: бесплатный ужин, бутылка шампанского, подарки на Рождество и Новый год… «только не орите, мадам, умоляю».

Мадам объяснила на присущем им обоим немецком языке, что ждет его в его теперь уже коротком менеджерском будущем, кто отец двух сидящих на диване козявок, которые тоже скоро будут адвокатами, что напишут цюрихскому прокурору восемь местных малолеток, ну и еще массу интересной информации. Свисский парень предлагал уже три бесплатных дня в гостинице плюс все предыдущее и тихо плакал, моргая от страха.

Сошлись на пяти бесплатных днях, плюс шампанское каждый день, плюс бесплатный ужин 31 декабря, и чемоданы, утяжеленные гневом хозяйки, быстро понеслись наверх притихшими служащими.

Начались отдыхательные будни.

26 декабря в восемь утра, пока не так жарко, я стоял на первой лунке на красивом горном гольф-поле в двадцати километрах от нашей гостиницы.

В этот день у меня получалось все. Дальние удары, короткая игра, выходы из песчаных ловушек и прочее. Я был абсолютно счастливый рантье на стажировке и не стеснялся этого ни капли.

Облом начался на последней, восемнадцатой лунке. То, что я увидел, было странно, абсолютно необъяснимо и поэтому здорово пугало.

Мне навстречу в лучах яркого, практически экваториального, солнца ехала гольф-машинка с моими детишками и любимой. Такого не было в наших отношениях с гольфом НИКОГДА.

– Наводнение или землетрясение. Еще непонятно, – сказала старшая из трех, едва они доехали до меня. – Гостиницы, наверное, уже нет. Когда я уезжала сюда на такси, она заметно шаталась. Заканчивай игру, надо решить, что делать дальше.

Это было знаменитое цунами 2004 года.

Рассказ о том, что произошло в гостинице, пока я пасся на зеленых лужайках, сводился к следующему.

После того как я уехал, дети, почувствовав, что кроватное место свободно как никогда, быстро залезли под мое одеяло. Так как рано в доме любит вставать только Джессика, и то только для того, чтобы экспортировать во двор из квартиры собственную собачью мочу, три девицы продолжали дрыхнуть без какого-либо зазрения их детской каникулярной совести. И вот, около десяти местных часов, мать детенышей проснулась потому, что услышала с пляжа какие-то крики. Она выскочила на балкон пресловутого второго этажа и увидела, что весь пляж как-то неожиданно всплыл. Вода на нем стояла где-то в метр высотой, и по всей поверхности плавали пластиковые стулья, всякая пляжная утварь, матрасы и полотенца, зонтики и отдыхающие в купальниках, вперемежку с одетым как положено персоналом. Одушевленные предметы орали в голос от непонимания происходящего, хотя на самом деле никто не тонул. И тут с моря пошла вторая волна. Она была не очень высокая (мы все-таки были в лагуне), но очень сильная. Волна подняла на себя все, что до этого более-менее мирно плавало на пляже, и ударила в стекла того самого первого этажа, куда нас не поселили из-за нерадивой секретарши. Люди, находящиеся в это время в комнате, должны были получить сначала удар тоннами воды с битым стеклом, а потом еще и всю эту пластико-шезлонговую массу сверху.

Гостиница, стоящая на врытых в песок сваях, слегка покачнулась.

Что делает верная подруга адвоката, еврейская жена, мать двоих детей, доктор по образованию и искусствовед по профессии в такую трудную минуту в первую очередь? Правильно. Бросается к сейфу.

Но электричества уже не было. Сейф не открывался, и, мало того, из гостиничного шкафа даже не вытаскивался.

Схватив детей и сумку, любимая выскочила на улицу, запихнула несмышленышей в местное такси и… вот мы в баре гольф-клуба. Дети канючили мороженое, а я… я начал подсчеты. В активе имелось: двести долларов США в местной валюте, две дочки с прародительницей, четырнадцать клюшек для гольфа, потная майка и грязные шорты. Пассив: неработающие кредитные карточки и телефоны (все вырубилось на полуострове из-за электричества), непонятная судьба сейфа с паспортами, цацками и деньгами и плюс, который в негативных подсчетах становился минусом: усиливающееся нытье по поводу мороженого и холодного арбузного сока.

Семья получила мороженое, воду, по дороге попила из меня вместо арбузного сока кровь, и мы начали продираться с таксистом через кошмарные пробки (светофор – капут) к нам в отель. В машине мы внимательно слушали тайское радио, но оно говорило на местном диалекте, который я точно так же не знаю, как и сиамский литературный.

Гостиница стояла на месте как живая. Все тот же менеджер, стоя на стуле, кричал на всех известных ему нерусских языках, что «если кто пропал, ему надо об этом сообщить».

– Шо он несет? – спросил лысый здоровяк с татуировкой на правом бицепсе. Содержание кожаного месседжа для окружающих несколько удивляло. Почему-то готическими буквами на огромной мышце было написано «Уйдем в забой со всей бригадой». А чуть ниже: «Шахтеры Донбасса – настоящие пацаны».

Я перевел все услышанное на русский. Любимая, посмотрев на умственное содержимое мускулатуры у нового знакомого и, похоже, сравнив его с привычным ей очкариком, спросила:

– А вы не поможете нам сейф открыть? Пожалуйста…

– Гхавно вопрос, – дружелюбно отозвался Донбасс. – Я сегходня уже пятый вскрытень сробил. Ща за «струментом» сгханяю, и все будет абгхемахт. Людя́м в положении надо помогхать.

И тут же все мышцы с костями и головой упорхнули куда-то, как баттерфляй с незабудки.

– Интересно, – поинтересовался я у любимой, – он пять сейфов вскрыл по чьей-то просьбе или сам по себе… И кого из нас двоих он видит в положении?

Любимая начала говорить что-то про мои руки, растущие из …, но полностью содержимое ответа повисло в жарком воздухе, так как в это время реституировались «мы из Донбасса» вместе с небольшим ломом и портативной, но увесистой кувалдой. В общем, нормальные вещи для рождественского отдыха на берегу Индийского океана.

Дети с мамой и с кувалдодержателем стайкой направились на второй этаж, а ко мне неожиданно бросился швейцарский менеджер:

– Мне очень нужна ваша помощь. Там есть группа людей, ваши, из России. Не говорят ни на одном языке. Помогите разобраться, прошу вас! Я не могу ничего понять. Или займите их чем-нибудь! Пожалуйста! Битте! Плиз! Перфаворе! Силь ву пле!

И показал куда-то пальцем.

Действительно, в углу стояли три толстушки и рыдали, перекрывая все звуки гостиничного хаоса. Услышав мое «девочки, что случилось?», к рыданиям прибавился еще и дикий вой.

– Или вы сейчас же заткнетесь, или я вам не расскажу, что сейчас делает в нашем номере с моей женой один здоровенный козел из забоя!

Услышав чужую интригу, девушки поутихли, перестали орать и только жалобно всхлипывали.

История трех увесистых русских граций оказалась следующая. Они подруги – Таня, Вера и Наташа. Все из Иркутска. Приехали сюда с мужьями и до сегодняшнего утра чудно проводили время: рыбалка, море, пиво, лобстер.

Утром дамы пошли завтракать, затем на местный шопинг, а мужья отправились куда-то на острова нырять с аквалангами. Дайвинг, короче. Ну а потом произошло то, что произошло… и вот…

Теперь они рыдали на моих двух несчастных плечах втроем. И еще норовили повиснуть на незнакомом мужике от бессилия. Я говорил банальные слова про то, что… про что наверняка… и вообще рано… Чем больше я вещал, тем больше сибирская троица рыдала и содрогала в конвульсиях незнакомое для них московское тело.

Мы пили теплую колу (холодильники, так же как телефон, вырубились начисто) и дружно икали. Начинало смеркаться.

Вдруг одна из дам, в процессе высмаркивания содержимого носа в мою майку, подняла глаза на вход и выдала душераздирающий крик в невиновное адвокатское ухо: «Серега! Блин, сука, жив!»

И все стадо, включая меня, мгновенно понеслось галопом к суке – Сереге.

Между тем парень еле стоял на ногах. Однако увидев несущиеся на него триста с чем-то килограммов живого веса, мужик как-то слегка дернулся, а затем с неким внутренним урчанием и бормотухиванием бросился почему-то на шею именно мне и, уже традиционно для иркутян, повис на «гигантском» плече раввинского внука, точно в поиске некой защиты.

Меня обдали тяжелые пиво-водочные пары, усугубленные луком и дижестивами. Замечу, что Серега, кроме того, что на мне висел, еще почему-то норовил прижаться покрепче.

– А где ребята? – заверещали дуэтом Вера с подругой.

Вопрошаемый слегка дрожал и мычал что-то невнятное. Я начал кое-что понимать…

– Так ты где был, Сережа? – услышал я вечно неуместный, но традиционный женский вопрос.

Никогда и никто не мог мне объяснить, что ждет женщина в ответ в такой пикантной ситуации: правду (зачем она ей нужна?) или фантазию (тоже не пришей к уху рукав…). Но вопрос-то задается из поколения в поколение…

Однако тут неожиданно встрепенулся пьяный Сережа:

– Ну был. Ну и что? Зато у тебя муж живой. Теперь есть. А где эти два верных гондона? Где, я тебя спрашиваю?

Не говоря ни слова, русская женщина Таня подняла огромную кадушку с экзотическими цветами, которую, по-моему, до этого таскали с места на место четыре худосочных тайца, и со всего размаха надела эту бадью на голову мужу. От жуткого удара по загулявшему от жены чану глиняный горшок разлетелся вдребезги, земля высыпалась на бедного Серегу, на ключице которого застрял кусок цветка. У окружающих создалось впечатление, что он только что вылез из могилы. При этом заспиртованный ловелас лишь слегка качнулся и чуть-чуть присел. Татьяна оглядывалась в поисках следующего кашпо, чтобы уже кардинально пресечь возможные измены будущего покойника, и тут… на входе нас окликнули дайвингисты.

После Сережиной истории веры у Веры и Наташи пришельцам не было никакой. У кого-то из девочек папа когда-то работал в КГБ, и та знала основы допроса. Молодых людей развели по разным скамейкам. И началось…

Ребята держали легенду намертво. «Да, Сергей с нами не поехал. А мы прибыли на место с тренером и нырнули на глубину. Нет, там ничегошеньки не чувствовалось. Минут через сорок, когда вылезли, – ужаснулись. Целый день добирались по пробкам. Учитель куда-то свалил. Телефон не работал. Сами за вас очень волновались. Все!»

И так шесть раз подряд. Слово в слово. Девчонки сверяли показания и злились непонятно на кого.

Заканчивался этот жуткий день теплым джином с таким же теплым тошнотным тоником и словами Гены: «Александр! Держитесь подальше от Сереги. Продаст, заложит, слово не держит и конченый козел, вы же все видели…» Почему я произвел впечатление на ребят тем, что готов с Серегой немедленно побрататься и переехать к нему из Москвы в Иркутск, осталось для меня загадкой.

В номере я нашел раскуроченный сейф и любимую со спящими в жаре детенышами: «Пришлось Вовчику дать триста долларов за работу. Потому что когда он открыл сейф и увидел, что там лежит, я испугалась, что он заберет вообще все…»

«Дать Вовчику. Дать триста долларов. За работу…» – кошмарил я, проваливаясь в столь необходимый мне сон в ту ночь с 26 на 27 декабря 2004 года. Через два дня мы улетели. Больше к вопросу «хочу быть рантье» я не возвращался никогда.

Через пару месяцев мне рассказали историю про то, как группа друзей, не имея с нами никакой связи, оплакивала нас в это время в Куршевеле. В холле гостиницы появился мой детский приятель из Одессы – Толик Кацман, по прозвищу Критинеску. Все смотрели ужасы цунами по CNN. Толику объяснили, что с нами нет связи, и что мы оказались в эпицентре событий.

– Ай, оставьте, – сказал одессит. – С Добровинским ничего не случится. Нереально. Я просто ему должен столько денег, что с моим счастьем он точно останется жив… Шо вы переживаете? Я вам отвечаю!

…Наташа не успела больше ничего спросить, так как ее позвал какой-то Ален Делон для бедных. Видно, Гена со своими погружениями допрыгался. Любимой тоже стало все это неинтересно, и она ушла в номер.

А я остался ждать старую знакомую. Мне надо было ей рассказать, что после цунами я еще прилетел в Нью-Йорк в тот день, когда там случился электрический коллапс и город встал намертво. Что мои дети и любимая попали как-то летом в Лондон, когда там были взрывы в метро и автобусах.

И что однажды мудрая малявка задала мне сакраментальный вопрос:

– Папа! Скажи мне. Вот цунами, потом твоя история в Нью-Йорке, наша в Лондоне… Почему такое с нами происходит? Это потому, что мы русские? Или потому, что мы евреи?

В любом возрасте женщины задают феерически трудные вопросы: вы кто? Где ты был? Почему так происходит? И еще сотни других.

Для чего им это нужно знать – я не понимаю.

Красная дорожка и weekend

Малой и никакой известности девушки охотно подходили к стенке и принимали некие изыскательные позы, которые им казались изысканными. Из пятидесяти фотографов пять-шесть обязательно на кого-то реагировали и щелкали вспышками. Папарацци пленку больше не экономили за ее полным отсутствием и держали в голове возможность легкой бартерной сделки «секс за фото». Что же касается московских «старлеток», то они позиционировали принадлежащие им на правах собственности бюст и круп с целью случайного попадания на глянцевые страницы, но и на бартер тоже были согласны. А там… кто его знает, куда тело вывезет судьба. Или судьба – тело.

Я терпеливо ждал своего подхода, наблюдая за происходящим. Сегодняшняя премьера должна была обозначить серьезную веху в моей биографии.

Полтора года назад мэтр российского кинематографа Станислав Говорухин пригласил меня сначала поговорить о сценарии триллера, который он готовился снимать, а затем предложил и роль. Матвеев, Гусева, Домогаров, Сухоруков – блестящее созвездие актеров. И тут я… Отказаться было нельзя, да и незачем. Естественно, мне предназначалась роль адвоката. Короче, я с удовольствием согласился.

Первый съемочный день начался с моих творческих страданий. Я запорол подряд четыре дубля в сцене первого допроса героя Максима Матвеева следователем Виктором Сухоруковым. Оказалось, что нести полную профессиональную ахинею человеку в бабочке безумно трудно. Хотелось вскочить и заорать: «Я по-другому буду защищать Максима Матвеева, хоть он уже и не стиляга! Так не пойдет! Мой герой-адвокат – чистый придурок! Позовите меня самого! Сейчас придет Добровинский, и все встанет на свои места!»

Но роль есть роль. Нервничая, я с трудом одолел эпизод с пятой попытки.

Дальше, после меня, шел монолог «следователя» Сухорукова.

Когда «Брату 1 и 2» хлопушка щелкнула «дубль 12» (!!!), мне стало понятно, что я со своими четырьмя попытками просто Миронов пополам с Аль Пачино. И даже в чем-то Ален Делон…

А дальше все пошло как по маслу.

И вот премьера в кинотеатре «Октябрь».

Стена с рекламой. Папарацци и вспышки. «Посмотрите сюда! Посмотрите на нас, можно еще раз вот так. А на меня, пожалуйста!»

Адвокаты живут отраженным от клиентов светом. Киркоров, Байсаров, Поплавская, Лиепа, Плисецкая, Слуцкер, Форбс, Некрасов… А ты, стряпчий, где-то рядом… Но сбоку.

А тут – вот она – Слава! И рядом Говорухин, тоже Слава, кстати…

Сплоченной стайкой съемочной группы мы поднялись на второй этаж.

Катя, продюсер фильма, говорила мне на ухо: «Сейчас вас всех, актеров (И я? Я – актер?! Просто не верится…) растащат журналисты для интервью. Потом, когда зал усядется, мы встречаемся там, вдали, и все идем на сцену. Так что не теряйся! Ну, а потом банкет. Хорошо?»

Хорошо?! Не то слово… Следующий шаг – простые и незамысловатые Канны, красный ковер с обнимающей меня Скарлетт Йоханссон, плачущая от ревности Мила Кунис… А дальше? Страшно представить… MGM? XX Century? Paramount? All Stars? Короче, меня распирало, как первого сентября много лет назад, когда вся семья вела меня и букет в первый класс.

Действительно, журналистов с их идиотскими вопросами была целая стая.

Вопрос: «А правда, что в фильме разница в социальном классе у двух героинь подчеркивается тем, что простая девушка, извините, лохматая, а суперсекретарша – бритая? И это вы, как знаток женской души, подсказали такой ход режиссеру?»

Ответ: «Душа, девушка, к этому месту имеет мало отношения. Там чаще встречается мозг!»

Вопрос: «А правда, что вас теперь пригласил на съемку своего нового детективного сериала Федор Бондарчук? И вы там играете роль Михаила Маратовича Авена – банкира?»

Ответ: «Правда, но не совсем. Во-первых, не Федор Бондарчук, а Александр Стриженов. Во-вторых, это не детективный сериал, а полуторачасовая комедия. И я там сыграл роль Бориса Абрамовича Фридмана. Крупнейшего риелтора в нашей стране. Банкир будет в следующий раз, наверное!»

Вопрос: «Ваши творческие планы как актера? На самое ближайшее время…»

Ответ: «Перед началом просмотра творческий процесс должен пройти в туалете. Это в самом ближайшем будущем… Иначе просмотр будет коротким. Ну и так далее…»

Официанты разносили шампанское, народ тусовался, веселясь. По всему периметру помещения висели экраны, на которых мелькали эпизоды из нашего фильма. Мое появление каждые шестьдесят секунд шло перед Домогаровым и после Матвеева. Я допивал второй бокал теплого шампанского и громко млел, тихо икая.

Улыбаясь, ко мне подошел молодой человек небольшого роста.

«Фанат! – решил я про себя. – Звездею прямо на глазах. Что же будет после просмотра? А любимую неужели надо будет называть “звездунья”? И выдержит ли она вообще испытание международным признанием?»

– Здравствуйте, – сказал, улыбаясь, подошедший. – Можно вас кое о чем спросить?

– Да, конечно, – ответил я. В день премьеры и славы доброта захлестывала.

– Скажите, вы учились во ВГИКе?

– Да, было дело.

– Точно, – продолжал фанатик. – Я вас узнал. Вы спали с моей бабушкой.

От такой ошеломляющей новости на премьерном показе фильма звезды в моем планетарии неожиданно растворились или, скорее, как-то стухли.

Я начал оглядываться вокруг себя в поисках бабушки, лихорадочно соображая, что делать в такой ситуации: «Для алиментов вроде бы поздно, для признания “дедовства” рано». Около нас находилось довольно большое число особей женского пола. Выбор бабулек был велик и теоретически на бывший или будущий роман годился, но по возрасту не укладывался. Даже если тогда ей было четырнадцать…

– Она работала в библиотеке, – уточнил внучок. – И она много о вас рассказывала. Если б я знал, что вас здесь увижу, обязательно пришел бы с ней.

Ситуация запутывалась. Во ВГИКе, конечно, много чего было, но, скорее, на актерском и киноведческом. И на экономическом. Ну хорошо – на художественном и сценарном. Ну пусть на находящейся рядом Киностудии детских и юношеских фильмов имени Горького, где мы проходили практику. Но в библиотеке?! Не было. Сто процентов – не было. Книги брал и читал. Библиотекаршу – нет. Я бы помнил. Нереально! Я представил себя между вибрирующих стеллажей, падающие на пол книги по истории кино вперемешку с Полным собранием сочинений Ленина, подшивку журнала «Советский экран» на полу… Не было. Мамой клянусь? Нет, на всякий случай не буду. Хотя уверен.

– Мне кажется, что бабушка, наверное, шутила или ошибается…

– Моя бабушка никогда не ошибается! – Молодой человек, кажется, слегка обиделся. – И я не ошибаюсь.

И показав пальцем на экран с моей физиономией, твердо добавил:

– Вы же Карен Шахназаров?

Меня перевернуло от смеха в воздухе, как будто я прыгнул на Олимпийских играх через козла. Мгновенно отпал Paramount с фестивальной дорожкой в Каннах, Голливуд и Оскар ушли навсегда из восстановленного сознания, полностью вернулась спасительная вековая генетическая самоирония.

– Нет, дорогой, я не он. Бабушка ваша давала кому-то другому книги и подшивки. Может быть, и Карену Шахназарову. Но точно не мне. Я бы на вашем месте проверил родство. По росту так вы просто его наследник…

А уже через несколько минут я стоял перед экраном «Октября», смотрел на полный кинотеатр и корчился от смеха. Съемочная группа, которой я успел все рассказать до выхода – тоже. Глядя на сцену, зал, наверное, считал, что Говорухин снял не суперский черно-белый триллер в стиле шестидесятых, а не свойственную ему комедию положений.

Когда режиссер представлял группу и вызвал меня, то на позывные «Александр Добровинский» я даже не шелохнулся. Очевидно, ждал, что меня «кареннозашахназарят»… Продюсер Катька (тоже подруга по институту) просто вытолкнула меня вперед… Корчась в судорогах, я сделал два шага к рампе и поклонился. Разогнуться сил не было…

Через недели две, в воскресенье, в двенадцать ночи, позвонил известный чиновник.

– Александр Андреевич! Очень прошу вас немедленно увидеться со мной. Я в пивном баре «Жигули», рядом с вашим домом. Мне сказали, что не сегодня завтра меня арестуют. Нужно поговорить. Приходите. Умоляю. Только чтобы вас не узнали. На всякий случай.

Я оделся. Кожаная куртка, вязаная шапочка на глаза, джинсы, казаки на ногах, затемненные стекла очков на пол-лица. Не бритая с пятницы рожа. Джессика перестала рычать на незнакомца только после того, как меня как следует понюхала.

Чиновник сидел лицом к выходу и торопливо рассказывал мне свою историю.

Вдруг бюрократическая нижняя челюсть резко отвалилась вниз, и здоровенная жвачка бултыхнулась в находящееся под ней пиво.

– Все. Берут, – сказал Николай Васильевич. – Жене помогите. Очень прошу.

Я оглянулся.

К нашему столу действительно направлялись три молодых человека в черных куртках. Первый из них на весу доставал из худенькой папки какую-то бумагу, очевидно, просто постановление об аресте. Остальные двигались молча и ничего не говорили. В общем, как это часто бывает при задержании в публичных местах. Вероятно, застенчивая и вежливая группа захвата в масках осталась ждать на улице. Выход из «Жигулей» все равно был один.

Подойдя к нашему столу, первый молодой человек, посмотрев на меня, протянул листок бумаги и заискивающе сказал:

– Уважаемый господин Добровинский! Мы студенты юрфака МГУ. Можно ваш автограф и несколько слов пожеланий для группы? Вы, как адвокат, наш кумир! Нам всем будет очень приятно.

Ребята сзади согласно закивали, улыбаясь…

Сидящий напротив меня чиновник вылавливал вилкой жвачку, пока я писал что-то милым ребятам.

– Я эту народную любовь, Александр Андреевич, в гробу видел. Чуть инфаркт не схлопотал. Чтоб им ни дна ни покрышки, вашим студентам…

А почему нет? Это же хорошо, когда на улице люди узнают известного адвоката… Мне нравится!