Текст книги "Сальватор. Том 1"

XIV. Глава, в которой речь пойдет о Кармелите

Как мы уже сказали, среди благоухавшего цветника, заполнившего будуар Лидии де Маранд, можно было увидеть всего несколько мужчин. Воспользуемся тем, что общество пока немногочисленно, и примем участие в светской беседе, когда говоришь много, ради того чтобы сказать мало.

Самым шумным из счастливцев, удостоенных милости посетить будуар г-жи Лидии де Маранд, оказался молодой человек, с которым мы встречались при неприятных или страшных обстоятельствах: г-н Лоредан де Вальженез. В каком бы уголке будуара он ни находился, с какой бы дамой ни беседовал, он время от времени обменивался быстрым, словно молния, и многозначительным взглядом со своей сестрой, мадемуазель Сюзанной де Вальженез, подругой бедняжки Мины по пансиону.

Господин Лоредан был настоящий светский лев: никто не умел улыбнуться, как он; никто лучше него не умел вложить при желании в свой взгляд столько обожания, как он: граф де Лоредан был в высшей степени куртуазен, так что его любезность граничила с наглостью и в те времена, то есть с 1820 по 1827 год, никто не мог превзойти его в искусстве выбрать галстук и, не снимая перчаток, завязать модный узел, не порвав при этом атлас или батист.

В эту минуту он беседовал с г-жой де Маранд и восхищался ее веером в стиле рококо как большой любитель подобных безделушек, нередко встречающихся на полотнах Ванлоо или Буше.

Помимо Лоредана взгляды женщин привлекал (не столько красотой и элегантностью, сколько благодаря своей репутации, которой он был обязан несколькими удачными постановками в театре, а также своими высказываниями, скорее оригинальными, чем умными) поэт Жан Робер. После первых же успехов на него градом посыпались отпечатанные приглашения, однако он воздерживался от ответа, и лишь два-три приглашения, написанные от руки прекрасной Лидией (она мечтала превратить свою гостиную в артистический салон, точно так же, как ее муж хотел сделать из своей приемной салон политический для величайших умов своего времени), одержали над его сомнениями верх. Нельзя сказать, что он относился к самым усердным посетителям г-жи де Маранд, но он бывал у нее регулярно; поэт присутствовал на всех сеансах, которые Лидия вот уже три недели давала его другу Петрусу: Жан Робер хотел, чтобы прелестная молодая женщина вышла на портрете оживленной, и развлекал ее беседой. Надобно отметить, что Жан Робер преуспел в этом деле и на сей раз: никогда еще взгляд Лидии не был так оживлен, а улыбка – столь ослепительна, как в этот вечер.

Прошло всего два дня с тех пор, как готовый портрет доставили из мастерской Петруса в особняк Марандов и хозяин дома, завидев Жана Робера, стал его расхваливать и благодарить за то, что тот избавил г-жу де Маранд от необходимости позировать в неестественной позе.

Жан Робер поначалу не понял, говорит ли граф серьезно или смеется. Он бросил взгляд на банкира, и ему показалось, что на лице г-на де Маранда мелькнуло насмешливое выражение.

Собеседники встретились глазами и с минуту внимательно друг друга разглядывали, после чего граф де Маранд с поклоном повторил:

– Господин Жан Робер! Я говорю совершенно серьезно.

Госпожа де Маранд доставляет мне огромное удовольствие, поддерживая знакомство с человеком, обладающим такими достоинствами!

И он протянул поэту руку с такой искренностью, что Жан Робер не мог не ответить ему тем же, хотя и испытывал при этом некоторую неловкость.

Третий персонаж, о котором мы расскажем читателям, был наш проводник Петрус. Мы-то знаем, какая звезда его влечет! Он уже сказал приличные случаю комплименты г-же де Маранд, Жану Роберу, своему дядюшке – старому генералу Эрбелю (тот переваривает ужин, пристроившись в углу на диване и напустив на себя строгий вид), поклонился дамам и спустя мгновение нашел повод, чтобы пристроиться поближе к козетке, на которой полулежит прекрасная Регина, обрывая лепестки с пармских фиалок, уверенная в том, что, когда она встанет и перейдет в другое место, художник бережно соберет обезглавленные ее рукой цветы.

Пятый персонаж – всего-навсего танцовщик. Он принадлежит к породе весьма почитаемых хозяйками салонов людей; впрочем, рядом с поэтами, писателями и художниками они значат так же мало, как статист – рядом с режиссером.

Итак, мы уже упомянули, что Лоредан разговаривал с г-жой де Маранд; Жан Робер наблюдал за ними, облокотившись о мраморную доску камина; Петрус беседовал с Региной, провожая улыбкой каждую фиалку, падавшую из рук его богини; его сиятельство генерал Эрбель старательно переваривал ужин, лежа на софе; наконец, танцовщик расписывал свои кадрили, чтобы успеть потанцевать со всеми дамами, не пропустив ни одной из них, как только заиграет оркестр, наполняя надушенные гостиные призывными звуками все новых кадрилей.

Для большей точности прибавим, что картина, которую мы попытались изобразить, была очень изменчива. Каждую минуту лакей докладывал о прибывавших гостях. Новое лицо входило, и, если это была дама, г-жа де Маранд шла ей навстречу; в зависимости от того, насколько близкие отношения их связывали, хозяйка дома встречала гостью поцелуем или ограничивалась рукопожатием; если входивший оказывался мужчиной, она кивала ему, сопровождая свой жест очаровательной улыбкой или даже несколькими словами. Затем она указывала на свободное место даме, на оранжерею – мужчине, предоставляя вновь прибывшим полную сврбоду: они могли полюбоваться батальными полотнами Ораса Берне, морскими пейзажами Гюдена, акварелями Декана или же, если это им больше было по душе, завязать с кем-нибудь из гостей разговор, а то и внести свою лепту в общую беседу, какая всегда оживляет любую гостиную и в которой охотно участвуют те, кому нечего сказать, или – что тоже по-своему трудно! – кто не умеет молчать.

Человек наблюдательный мог бы заметить: несмотря на то, что хозяйка дома постоянно переходила с места на место, встречая прибывавших гостей, г-н Лоредан де Вальженез умудрялся снова оказаться с ней рядом, едва она успевала кому-то из них кивнуть, кому-то пожать руку, а кого-то поцеловать.

От внимания Лидии не ускользнула настойчивость графа де Вальженеза, и то ли она пришлась г-же де Маранд не по душе, то ли она испугалась, что это будет замечено кем-нибудь еще, она стала избегать графа. Сначала она подошла и села рядом с Региной, прервав на время воркование молодых людей (очень скоро она попеняла себе на это проявление эгоизма). Потом она нашла убежище под крылышком у старого вольтерьянца (мы видели, как строго он следил за датами в разговоре с маркизой де Латурнель).

На сей раз г-жа де Маранд вознамерилась во что бы то ни стало вырвать у старого графа тайну, заставлявшую хмуриться его лицо, с которого обычно не сходила улыбка или, точнее, насмешливое выражение.

Объяснялась ли печаль старого графа душевным расстройством или – а для графа Эрбеля это было не менее серьезно! – расстройством желудка, он, казалось, отнюдь не собирался поверять г-же де Маранд свою тайну.

Несколько слов из их разговора достигли слуха Петруса и Регины и заставили влюбленных спуститься с небес на грешную землю.

Они обменялись взглядами.

Регина будто хотела сказать:

«Мы забыли об осторожности, Петрус! Вот уже полчаса, как мы разговариваем, не замечая никого вокруг, словно находимся в оранжерее на бульваре Инвалидов».

«Да, – отвечал ей Петрус, – мы очень неосторожны, это верно, зато так счастливы, Регина!»

После чего влюбленные шевельнули губами, посылая друг другу поцелуй, идущий от самого сердца. Петрус сделал вид, что заинтересовался разговором дяди с г-жой де Маранд, и подошел к ним с беззаботной улыбкой на устах.

– Дядюшка! – заговорил он с видом избалованного ребенка, которому разрешено говорить все, что ему заблагорассудится, – предупреждаю, что, если вы не откроете госпоже де Маранд, дважды оказавшей вам честь своими расспросами, причину вашей озабоченности, клянусь нашим предком Жосселеном Вторым по прозвищу Жосселен Галантный, удостоившимся его за полтора столетия до того, как была открыта галантность, клянусь этим предком, павшим смертью храбрых на поле любви, клянусь, дядюшка, что выдам вас графине: я расскажу ей об истинной причине ваших огорчений, как бы вы ее ни старались скрыть!

– Расскажи, сынок! – промолвил генерал с печалью в голосе, и это обстоятельство заставило Петруса усомниться в том, что его дядя озабочен единственно хорошим пищеварением. – Расскажи, Петрус! Но прежде – уж поверь старику! – сосчитай про себя до десяти, чтобы не ошибиться.

– Этого я не боюсь, дядюшка! – заявил Петрус.

– Говорите скорее, господин Петрус! Я умираю от беспокойства, – вмешалась г-жа де Маранд; похоже, она тоже сосчитала про себя до десяти, прежде чем решиться на разговор, который на самом деле заставил ее обратиться к графу Эрбелю.

– Умираете от беспокойства? – переспросил старый генерал. – Вот уж это точно выше моего понимания! Неужто я буду удостоен счастья услышать от вас просьбу? Не боитесь ли вы, часом, что мое дурное расположение духа повлияет на мой ответ?

– О, мудрый философ! – воскликнула г-жа де Маранд. – Кто научил вас разгадывать тайны чужих сердец?

– Дайте вашу прекрасную ручку, мадам.

Лидия протянула старому генералу руку, любезно сняв перед тем перчатку.

– Какое чудо! – вскричал генерал. – Я уж было подумал, что таких рук больше не существует на свете!

Он поднес ее к губам, но вдруг замер.

– Клянусь, это похоже на святотатство: чтобы губы семидесятилетнего старика лобзали подобный мрамор!

– Как?! – жеманно проговорила г-жа де Маранд. – Вы отказываетесь целовать мою руку, генерал?

– Принадлежит ли мне эта рука хотя бы одну минуту?

– Целиком и полностью, генерал.

Старый граф повернулся к Петрусу.

– Подойди, мой мальчик, – приказал генерал, – и поцелуй скорее эту руку!

Петрус подчинился.

– Ну, теперь держись! После такого подарка я считаю себя вправе лишить тебя наследства!

Обращаясь к г-же де Маранд, старик продолжал:

– Говорите, графиня! Недостойный раб у ваших ног и ждет приказаний!

– Нет, я упряма как всякая женщина. Прежде я хочу знать, что послужило причиной вашего беспокойства, дорогой генерал.

– Об этом вам доложит вон тот плут!.. Ах, графиня, в его возрасте я был готов умереть ради того, чтобы облобызать такую ручку! Почему нельзя снова лишиться рая и зачем я не Адам?!

– Ах, генерал, – отвечала г-жа де Маранд, – нельзя быть и Адамом, и змеем! Ну, Петрус, рассказывайте, что стряслось с вашим дядей!

– Дело вот в чем, графиня. Мой дядя, взявший в привычку тщательно обдумывать каждый свой серьезный шаг, перед обедом проводит в одиночестве целый час, и мне кажется…

– Вам кажется?..

– …мне кажется, что сегодня его свято охраняемое одиночество было нарушено.

– Не то! – перебил племянника генерал. – Ты сосчитал про себя до десяти – сосчитай до двадцати!

– Мой дядюшка, – продолжал Петрус, нимало не заботясь замечанием старого генерала, – принимал нынче между пятью и шестью часами маркизу Иоланду Пантальте де Латурнель.

Регина ждала лишь удобного случая подойти к Петрусу поближе и не упустить ни слова из его уст, заставлявшего биться ее сердце; заслышав имя своей тети, она решила, что это удобный повод, чтобы вступить в разговор.

Она поднялась с козетки и неслышно подошла к говорившим.

Петрус не видел и не слышал ее, но он почувствовал приближение любимой и вздрогнул всем телом.

Глаза его закрылись, голос затих.

Девушка поняла, что с ним происходит, и по ее телу разлилась сладкая истома.

– В чем дело? – спросила она, и голос ее прозвучал нежнее эоловой арфы. – Вы замолчали, потому что подошла я, господин Петрус?

– О, молодость, молодость! – пробормотал граф Эрбель.

Окружавшие генерала дамы и мужчины в самом деле дышали молодостью, здоровьем, счастьем, весельем, так что старик, глядя на них, тоже помолодел.

Он бросил на Петруса взгляд, и стало ясно, что он может одним словом развеять очарование племянника; но, как ни был старик эгоистичен, он сжалился над витавшим в облаках юношей и, напротив, подставил свою грудь для удара.

– Давай, мой мальчик, давай! Ты на верном пути!

– Раз дядя сам позволяет, – проговорил Петрус, вынужденный продолжать свою мальчишескую выходку, – я вам скажу, что у маркизы де Латурнель, как у всех…

Петрус собирался сказать: «Как у всех старых дам», но в нескольких шагах от себя вовремя увидел угрюмое лицо богатой вдовы и спохватился:

– Я вам скажу, что у маркизы де Латурнель, как у всех маркиз, есть мопс или, вернее, моська по кличке Толстушка.

– Прелестное имя! – заметила г-жа де Маранд. – Я не знала, как зовут собачку, но видела ее.

– Значит, вы сможете подтвердить, что я не лгу, – продолжал Петрус. – Кажется, от мопса или, точнее, моськи прямо-таки разит мускусом… Я прав, дядюшка?

– Абсолютно прав! – поддакнул старый генерал.

– А от этого запаха, похоже, свертываются соусы. Мадемуазель Толстушка – большая гурманка: всякий раз как маркиза де Латурнель приходит навестить моего дядю, ее собачка наведывается к повару… Могу поспорить, что ужин моему дорогому дядюшке был нынче отравлен – вот отчего он смотрит мрачно и в то же время так печален.

– Браво, мальчик мой! Ты все объяснил чудесным образом.

Впрочем, если бы я захотел отгадать, почему ты сам сегодня так весел и в то же время рассеян, думаю, я оказался бы прорицателем ничуть не хуже тебя… Однако мне не терпится узнать, чего от меня угодно прекрасной сирене, а потому отложу объяснение до другого дня.

Он обернулся к г-же де Маранд.

– Вы сказали, графиня, что хотели обратиться ко мне с просьбой: я вас слушаю.

– Генерал! – начала г-жа де Маранд, вложив в свой взгляд всю нежность, на какую была способна. – Вы имели неосторожность неоднократно заявлять, что я могу рассчитывать на вашу руку, вашу голову – словом, на все, что вам принадлежит. Вы это говорили, не так ли?

– Да, графиня, – отвечал граф с галантностью, какую в 1827 году можно было встретить разве что у стариков. – Я вам сказал, что, не имея возможности жить ради вас, я был бы счастлив за вас умереть.

– И вы по-прежнему имеете это похвальное намерение, генерал?

– Больше чем когда-либо!

– В таком случае у вас появилась возможность доказать мне свою преданность.

– Даже если эта возможность висит на волоске, графиня, я и тогда готов за нее ухватиться.

– Слушайте же, генерал!

– Я весь обратился в слух, графиня.

– Именно эта часть вашей личности мне и нужна во временное пользование.

– Что вы имеете в виду?

– Мне на сегодняшний вечер понадобятся ваши уши, генерал.

– Что же вы сразу-то не сказали, чаровница?! Подайте ножницы, и я сейчас принесу их вам в жертву без страха, без сожаления, даже без упрека… с одним-единственным условием:

вслед за ушами вы не станете требовать мои глаза.

– Что вы, генерал, успокойтесь! – вымолвила г-жа де Маранд. – Речь не идет о том, чтобы отделять их от ствола, на котором, как мне кажется, они прекрасно сидят! Я хотела лишь попросить вас повернуть их в ту сторону, куда я вам укажу, всего на час, и внимательно послушать. Иными словами, генерал, я буду иметь честь представить вам одну из своих подруг по пансиону – лучшую подругу, – девушку, которую мы с Региной зовем сестрой. Должна вам сказать, она достойна вашего внимания, как и нашей дружбы. Она сирота.

– Сирота! – вмешался Жан Робер. – Вы только что сами сказали, что вы и графиня Рапт – ее сестры, не так ли? .

Госпожа де Маранд одарила Жана Робера благодарной улыбкой и продолжала:

– У нее нет родителей… Ее отец, храбрый гвардейский капитан, кавалер ордена Почетного легиона, был убит в бою при Шанпобере в тысяча восемьсот четырнадцатом году. Вот почему она оказалась вместе с нами в пансионе Сен-Дени. Ее мать умерла у нее на руках два года тому назад. Девушка бедна…

– Бедна! – подхватил генерал. – Не вы ли сказали, графиня, что у нее есть две подруги?

– Она бедна и самолюбива, генерал, – продолжала г-жа де Маранд, – и хотела бы зарабатывать на жизнь искусством, потому что шитьем прокормиться просто не в силах… Кроме того, она пережила огромное горе и хотела бы не забыть его, но забыться.

– Огромное горе?

– О да, неизбывное, какое только способна вынести женская душа!.. Теперь, генерал, вы все знаете и великодушно отнесетесь к тому, что выражение ее лица очень печально. Я прошу вас прослушать ее.

– Прошу прощения за вопрос, который я собираюсь задать, – начал генерал, – он не столь уж нескромен, как может показаться на первый взгляд: в том деле, которому собирается себя посвятить ваша подруга, красота – не последняя вещь.

Итак, ваша подруга хороша собой?

– Как античная Ниобея в двадцать лет, генерал.

– А поет она?..

– Не скажу – как Паста, не скажу – на Малибран, не скажу – как Каталани, скажу так: поет по-своему… Нет, не поет – рыдает, страдает, заставляет слушателей рыдать и страдать вместе с собой.

– Какой у нее голос?

– Восхитительное контральто.

– У нее уже были публичные выступления?

– Никогда… Нынче вечером она впервые будет петь для пятидесяти человек.

– И вам угодно…

– Я бы хотела, генерал, чтобы вы, общепризнанный знаток, слушали ее во все уши, а когда прослушаете, сделайте для нее то, что сделали бы в подобных обстоятельствах для меня. Мне угодно, по вашему собственному выражению, чтобы вы жили ради нашей любимой Кармелиты, правда, Регина? Пусть каждая минута вашей жизни будет посвящена ей одной! Словом, я желаю, чтобы вы объявили себя ее рыцарем и чтобы с этой минуты стали самым верным ее защитником и страстным обожателем.

Я знаю, генерал, что в Опере ваше мнение – закон.

– Не краснейте, дядюшка: это ни для кого не секрет, – заметил Петрус.

– Я хочу, – продолжала г-жа де Маранд, – чтобы вы передали имя моей подруги Кармелиты во все газеты, где у вас есть знакомые… Я не говорю, что требую для нее немедленного ангажемента в Оперу: мои запросы скромнее. Но поскольку именно из вашей ложи распространяются слухи о талантах или бездарностях, поскольку именно в вашей ложе рождаются будущие знаменитости или гибнет слава нынешних звезд, я и рассчитываю на вашу искреннюю и преданную дружбу, генерал, чтобы вознести хвалу Кармелите повсюду, где вам заблагорассудится: в клубе, на скачках, в Английском ресторане, у Тортони, в Опере, в Итальянском театре, я бы даже сказала – во дворце, если бы ваше присутствие в моем скромном доме не являлось протестом и не свидетельствовало о ваших политических пристрастиях. Обещайте же мне продвинуть – удачное слово, не правда ли? – мою прекрасную и печальную подругу так далеко и так скоро, как только сможете. Я буду вам за это бесконечно признательна, генерал.

– Прошу у вас месяц на то, чтобы ее продвинуть, прелестница, два месяца – на заключение ангажемента и три – на то, чтобы о ней заговорили все. Если же она хочет дебютировать в Новой опере, на это потребуется год.

– О, она может дебютировать где угодно. Она знает весь французский и итальянский репертуар.

– В таком случае через три месяца я приведу к вам подругу, покрытую лаврами с головы до пят!

– И разделите с ней свою славу, генерал, – прибавила г-жа де Маранд, сердечно пожимая

старому графу руки.

– Я тоже буду вам очень благодарна, генерал, – послышался нежный голосок, заставивший Петруса вздрогнуть.

– Ничуть не сомневаюсь, княжна, – отозвался старик, из вежливости продолжая называть графиню Рапт так, как к ней обращались до ее замужества; отвечая Регине, что не сомневается в ее благодарности, старик не сводил глаз с племянника.

– Ну что же, – спохватился он, вновь обратившись к г-же де Маранд, – вам осталось, графиня, лишь оказать мне честь и представить меня своей подруге как самого преданного ее слугу.

– Это будет несложно, генерал: она уже здесь.

– Да ну?

– В моей спальне!.. Я решила избавить ее от скучной обязанности – согласитесь, что всегда скучно для молодой женщины проходить через эти бесконечные гостиные, всюду себя называя.

Вот почему мы здесь собрались в тесном кругу; вот почему на некоторых из моих приглашений стояло: «десять часов», а на других: «полночь». Я хотела, чтобы Кармелита оказалась в окружении снисходительных слушателей и близких друзей.

– Благодарю вас, графиня, – молвил Лоредан, сочтя, что это удобный предлог, чтобы принять участие в разговоре. – Спасибо за то, что включили меня в число избранных. Однако я обижен: неужели вы считаете, что я настолько мало значу, если не пожелали поручить свою подругу моим заботам?

– Знакомство с вами, барон, может скомпрометировать очаровательную двадцатилетнюю девушку, – возразила г-жа де Маранд. – Кстати, Кармелита настолько хороша собой, что одно это будет для вас достаточной рекомендацией.

– Время выбрано неудачно, графиня. Смею вас уверить, что в настоящую минуту лишь одна красавица имеет право…

– Прошу прощения, сударь, – прервал барона кто-то негромко и очень вежливо, – мне нужно сказать два слова госпоже де Маранд.

Лоредан, насупившись, обернулся, однако, узнав хозяина дома, с улыбкой протягивавшего к супруге руку, стушевался.

– Вы хотели что-то мне сказать, сударь? – спросила г-жа де Маранд, нежно пожимая руку мужа. – Я вас слушаю!

Обернувшись к графу Эрбелю, она прибавила:

– Вы позволите, генерал?

– Счастливец, кто имеет такое право!.. – мечтательно произнес в ответ граф Эрбель.

– Что ж вы хотите, генерал! – рассмеялась г-жа де Маранд. – Это право повелителя!

И она неслышно покинула кружок, опираясь на руку мужа.

– Як вашим услугам, сударь.

– По правде говоря, не знаю, с чего начать… Видите ли, Я совершенно забыл об одном деле, но, к счастью, только что чудом о нем вспомнил.

– Говорите же!

– Господин Томпсон, мой американский компаньон, рекомендовал мне молодого человека и его юную супругу из Луизианы, у них ко мне аккредитив… Я приказал передать им приглашение к вам на вечер, а сам запамятовал, как их зовут.

– Так что же?

– Надеюсь, что вы с вашей проницательностью распознаете среди приглашенных эту пару и со свойственной вам любезностью примете тех, кого рекомендовал мне господин Томпсон.

Вот, мадам, что я имел вам сказать.

– Положитесь на меня, сударь, – с очаровательной улыбкой отозвалась г-жа де Маранд.

– Благодарю вас… Позвольте выразить вам свое восхищение. Вы, как всегда, неотразимы, графиня. Впрочем, нынче вечером -вы особенно прекрасны!

Галантно приложившись к ручке супруги, г-н де Маранд подвел Лидию к двери в спальню. Она приподняла портьеру со словами:

– Ты готова, Кармелита?