Текст книги "Сильвандир"

Однако та ответила только, что она и сама не знает, отчего плачет, что у нее, должно быть, как выражаются в свете, просто истерика и она просит разрешения уйти к себе.

Такое разрешение ей было дано тем охотнее, что баронесса д'Ангилем не пыталась ее удержать. Констанс ушла, так и не услышав ни словечка в утешение, ибо Роже, точно завороженный присутствием матери, не посмел даже проститься с девочкой.

Когда мадемуазель де Безри удалилась и баронесса сочла, что та, должно быть, уже дошла до своей комнаты, она предложила сыну тоже пойти к себе и без промедления уложить свои вещи в сумку, так как барон велел, чтобы шевалье в тот же вечер отправился в Ангилем. Юноша безропотно подчинился. В те времена сыновняя покорность еще входила в число тех драгоценных семейных добродетелей, что свято соблюдались, особенно среди провинциальной знати, этом оплоте дворянства. Вот почему шевалье почтительно поклонился матери и ушел к себе в комнату.

Сестры остались вдвоем.

V

Как шевалье д'Ангилем убежал из коллежа иезуитов в Амбуазе, намереваясь похитить мадемуазель де Безри, и какую новость он узнал по прибытии в монастырь в Шиноне

Излишне говорить читателю, о чем именно беседовали обе дамы; скажем только, что час спустя шевалье снова пригласили к тетушке; он явился с небольшой сумкой под мышкой, вконец сконфуженный своей неудачей.

Теперь настоятельница уже все знала; она потребовала, чтобы Констанс возвратила письмо, якобы написанное виконтом и врученное ей шевалье д'Ангилемом, но девочка, встретив в коридоре подругу, быстро сунула ей в руки заветное письмо, единственное свое сокровище. А так как об этом никто не знал, то мадемуазель де Безри, когда ее попросили вернуть письмо, смело ответила, что она его сожгла, если же в этом сомневаются, прибавила она, то пусть ищут письмо где угодно; так и поступили, однако поиски успеха не принесли.

Госпожа д'Ангилем прибыла в монастырь в двухколесной повозке, в сопровождении арендатора, ехавшего верхом. Теперь Кристофа впрягли в повозку рядом с другой лошадью, и тронулись в обратный путь после короткого прощания, во время которого добрая аббатиса держала себя с племянником сурово и неприступно, как того требовала ее оскорбленная гордость.

Едва баронесса и ее сын оказались вдвоем в двуколке, она, заметив, как печален Роже, перестала сердиться на несчастного мальчугана. Женщины безотчетно сочувствуют горестям любви, и самая строгая мать становится снисходительной, едва речь заходит об ошибке, совершенной под влиянием сердечного порыва. Вот почему вместо горьких упреков, к которым приготовился шевалье, ему пришлось выслушать множество самых резонных доводов сперва касательно его возраста, ибо ему едва исполнилось пятнадцать лет, затем касательно разницы между состояниями семейств де Безри и д'Ангилемов и, наконец, касательно договоренности, оказывается уже давно существовавшей между отцом Констанс и отцом графа де Круазе. Однако на все эти доводы Роже отвечал одним-единственным аргументом, не менее убедительным и могущественным, чем все резоны на свете:

– Матушка, я люблю Констанс, а Констанс любит меня, и мы твердо решили умереть, если нас вздумают разлучить.

Оба дня, пока длилась поездка, баронесса настойчиво уговаривала сына, но, исчерпав всю силу логики не сумела добиться от него иного ответа, кроме того, о котором мы только что упомянули.

Когда в Ангилеме обнаружили, что шевалье внезапно исчез, там собрался большой семейный совет: он состоял из самого барона, баронессы и аббата Дюбюкуа; и вот, поскольку сразу же после отъезда Роже удалось установить, по какой именно дороге он поехал, то, зная это, уже нетрудно было догадаться, куда эта дорога ведет; и потому на семейном совете обсуждался прежде всего вопрос о том, какие средства надо употребить, дабы помешать тому, чтобы любовь, чьи грозные признаки уже проявились столь явно, не стала еще сильнее, а если это все-таки произойдет, то как сделать, чтобы последствия любви Роже и Констанс не привели к серьезному столкновению между семействами де Безри и д'Ангилемов, которые до сих пор неизменно жили в добром соседстве; барон и баронесса хотели и впредь поддерживать столь же приязненные отношения, во всяком случае в той мере, в какой это зависело от них.

Сей «триумфеминавират» принял такое решение: как только шевалье возвратится в Ангилем, ему тотчас же придется вновь отправиться в путь, ибо его надумали определить в коллеж иезуитов в Амбуазе, где ему предстояло посещать класс философии; именно после того как это решение было принято, баронесса и поехала в монастырь, чтобы поскорее привести оттуда сына, а барон между тем, как она уже сообщила его Роже, готовился сам сопровождать его в главный город провинции из боязни, как бы шевалье по дороге не выкинул какую-нибудь новую штуку и не удрал от своего наставника.

Баронесса и Роже возвратились в Ангилем на второй день после того, как они покинули Шинон; шевалье обнаружил, что все уже готово к отъезду и через сутки ему надо будет тронуться в путь. Нечего и говорить, что бедняге даже в голову не приходило воспротивиться воле родителей. Ведь если, думая о своей любви к Констанс, он уже ощущал себя юношей, то, думая об отце с матерью, сразу же понимал, что, в сущности, он еще ребенок.

Новое путешествие протекало очень грустно: Роже было не по себе в обществе аббата Дюбюкуа, к которому он не испытывал настоящей привязанности, и отца, чей суровый вид не располагал к сердечным излияниям. К тому же мысль, что сам он, дитя лесов, равнин и вольных просторов, должен будет целый год провести в своего рода темнице, что вокруг него постоянно будут множество людей, одетых во все черное, и они станут подчинять его жизнь уставу своего ордена, – мысль эта, говорю я, нависала над ним как непомерно суровая кара за совершенное прегрешение. Кроме того, год в разлуке с Констанс казался юноше целым веком.

Правда, время от времени некий план, точно молния, озарял ум шевалье; вначале план этот даже испугал его, но постепенно он привык к нему и все упорнее о нем думал: Роже решил прибавить к небольшой сумме, полученной от баронессы перед отъездом из дому, и к той сумме, какую ему, надо думать, вручит при прощании отец, все деньги, которые удастся скопить в коллеже; а потом, когда у него наберется двести или триста ливров, что в глазах юноши было уже целым состоянием, он сможет удрать из Амбуаза, приехать в Шинон, перебраться через монастырскую стену, похитить Констанс, бежать с нею вдвоем и затем обвенчаться у первого же священника.

В числе двадцати пяти или тридцати томов, составлявших библиотеку Роже в Ангилеме, был роман под названием «Астрея»; сей роман доставил много удовольствия баронессе в ее юные годы, в нем действовало немало королей, похищавших пастушек, и королев, выходивших замуж за пастушков. И Роже полагал, что, как ни велико неравенство состояний, разделявшее его и Констанс, оно не идет ни в какое сравнение с сословным неравенством, разделявшим могущественного короля и бедную пастушку или величественную королеву и скромного пастушка. К тому же в определенном возрасте люди верят, будто в жизни все улаживается столь же легко, как в романе, а Роже был именно в таком возрасте; одного только он не знал: если в его возрасте уже можно похитить девушку, то обвенчаться с нею еще нельзя.

Просто непостижимо, что в самых крайних обстоятельствах, в ту самую минуту, когда человек впадает в глубокое отчаяние, повторяю, просто непостижимо, как внезапное решение, которое не выдерживает критики с точки зрения здравого смысла, но зато сулит хотя бы один шанс на успех, возвращает спокойствие уму и умиротворяет душу. Роже прекрасно понимал, что если даже все и сложится для него как нельзя лучше, в чем он отнюдь не был уверен, если даже обстоятельства помогут осуществлению его плана, то произойти это может лишь в отдаленном будущем. Но он верил, что, как бы далека ни была такая минута, пусть даже до нее пройдут, нанизываясь друг на дружку не только дни, но и месяцы, она все же непременно наступит. Покажите заплутавшемуся в ночи и блуждающему по лесу путнику, у которого от усталости подкашиваются ноги и который готов повалиться на землю от изнеможения, – покажите ему на горящий вдали огонек, и, хотя до заветного места надо пройти еще два или три льё, сбившийся с пути бедняга воспрянет духом и зашагает вперед таким же бодрым шагом, каким он шел утром, только еще отправляясь в дорогу.

Так что, когда шевалье прибыл в Амбуаз, он уже немного приободрился; вот почему он переступил порог коллежа, внешне смирившись гораздо более, нежели того ожидал его отец. Подобная покорность растрогала достойного дворянина, надо сказать, нежно любившего своего единственного сына и наследника. А потому его родительское сердце смягчилось, и следствием такой взволнованности была сумма в семьдесят два ливра, иначе говоря, в три луидора, которую барон при расставании вложил в руку юноши.

Три луидора вместе с двумя другими, которые баронесса вручила сыну перед его отъездом из дому, составили в итоге пять луидоров, или сто двадцать ливров, что уже могло послужить недурным началом для будущих сбережений шевалье.

Роже понял: для того чтобы ни у кого не оставалось никаких подозрений на его счет, ему следует с образцовым прилежанием приняться за работу. Как известно, занятия у иезуитов были поставлены превосходно, и, хотя аббат Дюбюкуа как наставник стоял на голову выше большинства наставников, почтенные отцы иезуиты, подвергнув шевалье экзамену, решили, что ему необходимо вторично пройти курс в классе риторики. Правда, обстоятельство это удлиняло срок пребывания в коллеже с одного года до двух, но Роже принял известие с таким спокойствием, какого аббат от него не ожидал. Тем не менее аббата Дюбюкуа провести было не так легко, как барона, ибо он постоянно подозревал, что, прикрываясь наружной покорностью, его воспитанник, возможно, затевает какую-нибудь новую проделку, а потому он решил не спускать глаз со своего ученика.

Однако, несмотря на всю свою бдительность и прозорливость, достойный воспитатель был обманут. Шевалье принадлежал к тем даровитым натурам, в которые достаточно заронить семя слова, чтобы оно тут же дало всходы. У Роже не было иного способа отвлечься от любви, помимо усердных занятий, – к тому же под предлогом занятий он часто запирался у себя, чтобы мысленно беседовать с Констанс, – и он делал быстрые успехи. Чувствительные души легко поддаются увлечению. Наш школяр не на шутку увлекся творениями греческой и римской поэзии, тем более что в буколиках Вергилия и в идиллиях Феокрита постоянно встречаются диалоги между пастушком и пастушкой, они напоминали шевалье о том положении, в каком находился он сам. Разумеется, то было слабое утешение, но и это слабое утешение все же помогало влюбленному юноше терпеливо ждать.

Роже прежде всего позаботился разузнать, нет ли среди школяров, обучавшихся вместе с ним в коллеже, таких, что были родом из Шинона. Счастливый случай пришел ему на помощь: три его товарища оказались уроженцами этого города, а их родные до сих пор жили там. Новичок подружился с ними и с хорошо понятной радостью узнал, что сестра одного из учеников, некоего Анри де Нарсе, воспитывается в монастыре августинок. А так как она пробыла в монастыре уже три года, то, по всей вероятности, принадлежала к числу подруг мадемуазель де Безри или, по крайней мере, знала ее. Это обстоятельство позволяло вступить в переписку с Констанс.

Подошло время вакаций. Роже приехал в коллеж в июне, а вакации начинались уже в конце августа; вскоре опасения, не раз посещавшие юношу, подтвердились. В день Успения Богородицы он получил от барона д'Ангилема письмо; в нем сей достойный дворянин, опираясь на всю силу логики, стремился убедить своего сына, что гораздо лучше употребить шесть недель каникул на занятия и таким образом возместить потерянное время, нежели провести каникулы в Ангилеме. Но истинная причина этого решения была совсем иная: барон и баронесса решили отказаться от удовольствия видеть сына из страха, как бы близость замка де Безри снова не разожгла в сердце шевалье любовь, которая, как они полагали, постепенно угасала, ибо Роже совсем не упоминал о ней в своих письмах. А для того чтобы несколько смягчить горечь, которую такое решение могло вызвать у бедного юноши, аббату Дюбюкуа поручили совершить со своим учеником несколько экскурсий по окрестностям Тура; кроме того, поскольку родители не подозревали, с какой бережливостью шевалье распоряжается своим маленьким состоянием, аббата попросили вручить воспитаннику из находившихся в его распоряжении средств два луидора от имени барона и один луидор от имени баронессы. За последние три месяца Роже потратил всего двадцать четыре ливра, и потому с получением этих денег у него оказалось теперь семь луидоров.

Мы уже говорили, что шевалье подружился с тремя молодыми людьми, уроженцами Шинона; особенно близко он сошелся с юношей по имени Анри де Нарсе. И вот, когда тот собрался ехать к себе домой, Роже без колебаний во всем ему открылся; он рассказал приятелю, что любит мадемуазель де Безри и любим ею, объяснил, что его определили в коллеж в Амбуазе по одной причине: родители не одобряют этой любви, ибо она не по душе родителям Констанс; под конец он сообщил, что его оставили на вакации в Амбуазе из страха, как бы он во время своего пребывания в Ангилеме, находясь поблизости от Безри, не совершил какого-нибудь отчаянного поступка.

Анри де Нарсе все отлично понял и объявил, что он и его сестра всегда к услугам товарища. Как выяснилось, сестра не раз говорила Анри, что мадемуазель де Безри – ее закадычная подруга, и это облегчало дело. И в самом деле, Констанс де Безри и Эрмини де Нарсе почти не расставались; Анри описал внешность Эрмини, и Роже тотчас узнал по этому словесному портрету девочку, с которой Констанс ходила под руку в тот день, когда он видел Констанс в монастырском саду и когда она, в свой черед, увидев шевалье, не могла сдержать возглас изумления и выдала его за крик, вызванный болью.

Роже вручил Анри записку (по возвращении в монастырь Эрмини должна была передать ее подруге); было условлено, что позднее Констанс вложит свой ответ в письмо, которое Эрмини напишет брату. Роже во всех подробностях сообщил девочке о своем плане, о том, что он убежит из коллежа, похитит ее из монастыря и священник в первом же селении, что встретится им на пути, обвенчает их; а когда они станут мужем и женой, то родителям, хоть они и против этого брака, придется дать новобрачным свое благословение. Помимо того, в послании шевалье было множество клятв в верности до гроба и в вечной любви.

Начались вакации, и друзья попрощались; Роже вручил Анри заботу о своих насущных интересах, Анри поклялся ему, что интересы эти в самых надежных руках. Прошел сентябрь, а шевалье не выказывал никаких признаков нетерпения. Только он один и остался на каникулах в Амбуазе, и он трудился так, что даже самому требовательному человеку не к чему было бы придраться; аббат Дюбюкуа терялся в догадках, но ничего не понимал.

В начале октября школяры начали возвращаться; Роже с наибольшим нетерпением ожидал приезда Анри, однако именно Анрито и приехал последним. Зато, пожимая руку приятелю, он сунул ему письмецо.

Это коротенькое послание состояло всего лишь из трех строчек; однако три эти строчки говорили больше, чем иные тома. Вот они:

«Я люблю Вас не меньше, чем Вы меня. Вы предлагаете мне свою жизнь, я вручаю Вам мою. Берите же и делайте с нею все, что хотите.

Констанс».

Должно быть, в библиотеке замка де Безри тоже имелся какой-нибудь превосходный, славный роман, предназначенный, подобно «Астрее», для воспитания ума и чувств юных девиц.

Все получилось как нельзя лучше благодаря изобретательности Анри. Письма, отправлявшиеся из монастыря, разумеется, подвергались предварительному просмотру, а потому незадолго до своего возвращения в Тур юноша прикинулся больным; за время его мнимой болезни пансионерки успели вернуться в монастырь августинок. Таким образом, Эрмини и Констанс свиделись; Анри перед отъездом нанес прощальный визит сестре, и она, обнимая брата перед расставанием, сунула ему в руку письмецо от Констанс.

Так что отныне Роже был спокоен: любое его действие встретит поддержку со стороны Констанс; за любовь ему платили не меньшей любовью, не говоря уже о той нежности и преданности, благодаря которым любовь женщины всегда будет сильнее любви мужчин.

Дни проходили за днями, и шевалье, строго следуя собственной системе бережливости, увеличил свой маленький капиталец за счет отцовских и материнских щедрот. Желая скрасить жизнь сына в изгнании, которое он, кстати сказать, сносил с героической покорностью, барон и баронесса дважды приезжали в Тур. И оба раза имя Констанс даже не упоминалось. Поэтому родители шевалье после второй поездки возвратились к себе в Ангилем в полной уверенности, что их сын стал как нельзя более благоразумным.

Месяцев через шесть или восемь Роже окончательно усыпил все подозрения; тем временем ему исполнилось шестнадцать лет, он успешно закончил класс риторики, и родители дали понять шевалье, что если он пообещает впредь не совершать сумасбродных поступков, то больше не вернется в Амбуаз. Роже пообещал все, чего от него хотели.

На самом же деле он долго, во всех подробностях обдумывал множество планов побега, и все они были один другого безрассуднее. Бежать из коллежа было бы нелегко любому пансионеру, но Роже было еще труднее, чем всякому иному, ибо за ним, в отличие от других воспитанников, надзирали не только почтенные отцы иезуиты, но еще и его наставник, аббат Дюбюкуа. Наконец юноша остановился на самом простом плане: он пришел ему в голову последним именно потому, что был очень прост.

Как и все остальные воспитанники, которым уже исполнилось шестнадцать лет и которые обучались в классах риторики или философии, шевалье жил в отдельной комнате, но для большей надежности вместе с ним спал и аббат Дюбюкуа; правда, почтенный воспитатель спал как убитый, и существовал даже некий громогласный звук, по коему можно было судить о крепости сна достойного мужа; короче, скажем прямо, аббат Дюбюкуа страдал небольшим недостатком: он храпел.

Вот как после долгих раздумий решил действовать Роже.

В намеченный для побега вечер он пойдет спать в обычный час и даст улечься аббату, хорошенько заметив, куда тот положит свою одежду (надо сказать, что воспитатель и его ученик были приблизительно одного роста); затем, когда они погасят свечу и по мерному храпу наставника Роже убедится, что тот спит, сам он осторожно встанет с постели и облачится в короткие черные штаны и в черную сутану своего наставника, застегнет воротник, торжественно надвинет на голову треугольную шляпу и как можно тише выйдет из комнаты. Аббат, по всей вероятности, проснется в шесть утра, и, таким образом, у беглеца будет шесть или восемь часов в запасе, если за ним вздумают пуститься в погоню.

Роже заранее придумал благовидный предлог, чтобы объяснить, почему он в столь поздний час выходит за пределы коллежа. Намеченный побег должен был состояться в ночь со среды на четверг. Шевалье прикинул, что ему придется совершить три больших перехода, дабы попасть из Амбуаза в Шинон, а следовательно, он окажется там в воскресенье. О том, как он будет действовать, очутившись в Шиноне, юноша толком еще не знал, он рассчитывал поступить сообразно обстоятельствам; одно лишь ему было ясно: он предстанет перед привратницей монастыря в одеянии аббата и вручит письмо от Анри к его сестре; Констанс по условному знаку, не понятному никому, кроме нее самой, сразу же догадается, что Роже в Шиноне.

Весь этот день, всю эту знаменательную среду Роже провел в сильной тревоге, однако он слишком долго вынашивал свой план, чтобы отступить тогда, когда его уже следовало выполнять. Вот почему он внимательно следил за своим лицом и голосом; у него достало присутствия духа усердно заниматься, и он перевел один отрывок с французского на латынь, а другой – с латыни на французский; вечером он поужинал с обычным аппетитом и был весел, как всегда. Шевалье был просто создан для романических приключений, природа наделила его всеми качествами, необходимыми для успеха. В девять часов вечера аббат и его воспитанник легли спать. Аббат сложил свою одежду на стул, стоявший возле его постели, и задул свечу. Четверть часа спустя он уже спал глубоким сном.

Роже выждал еще четверть часа, потом тихонько соскользнул наземь, останавливаясь и замирая при каждом скрипе кровати. Наконец его ноги коснулись пола; он прислонился к стене и немного постоял в ожидании. Могучий равномерный храп аббата продолжался. Пока все шло хорошо. Тогда юноша, вытянув руки, осторожно двинулся в темноте, нашарил стул, на который в ночную пору его воспитатель клал свою одежду, перенес ее со стула к себе на постель и начал одеваться; это ему удалось без каких-либо досадных случайностей. Закончив свой туалет, Роже, ставший с ног до головы вылитым аббатом, осторожно отворил дверь, затем неслышно притворил ее, вытянул шею, дабы убедиться, что сборы не потревожили сон его опекуна, вышел на лестницу, спустился во двор и, постучав в комнату привратника, громко сказал:

– Я аббат Дюбюкуа, наставник шевалье д'Ангилема. Мой воспитанник сильно занемог, и я иду искать врача.

Полусонный привратник увидел в форточку одеяние аббата и отпер калитку, проворчав несколько слов, которые юноша не разобрал. Роже очутился на свободе; его первым побуждением было бежать вперед, но минут через десять он разом остановился: еще немного, и он свалился бы с крутого берега в Луару.

Дойдя до реки, Роже наконец разобрался, где находится: он знал, что Шинон отстоит приблизительно на двадцать пять льё от Амбуаза и попасть туда можно, если неуклонно идти вниз по течению Луары. Однако к цели вели две дороги: одна шла вдоль левого берега реки, другая – вдоль правого. Роже решил отдать предпочтение правому берегу; хотя путь этот был длиннее на три или даже на четыре льё, но зато он сулил беглецу большую безопасность. А потому шевалье перешел по мосту на другой берег и, шагая без остановки, оказался к шести часам утра в Вувре. Тут усталость заставила его сделать привал: ведь он чуть не бегом проделал восемь льё! Роже остановился на постоялом дворе; здесь он сразу же бросился на кровать и велел разбудить себя в десять утра: он намеревался отправиться дальше тотчас после завтрака.

Раздевшись, шевалье обнаружил, что, кроме собственного кошелька, который он опустил в один из карманов своей новой одежды, он располагал теперь еще и кошельком аббата, оставшимся в другом кармане. Поскольку деньги, лежавшие в этом кошельке, принадлежали барону, Роже не только не испытал никаких угрызений совести, но даже очень обрадовался этому обстоятельству, ибо оно увеличивало его капитал на четыре луидора и одно экю – иными словами, на девяносто девять ливров. Теперь у него было достаточно денег, чтобы отправиться хоть на край света.

Пока Роже завтракал, хозяин постоялого двора вошел в комнату и сообщил ему, что некий владелец судна, плывущего вниз по Луаре, набирает по дороге новых пассажиров и просит узнать у шевалье, не предпочтет ли тот продолжать путь на судне. Мысль эта показалась юноше весьма заманчивой, поскольку след его легче потерялся бы на воде, нежели на суше, ибо след судна на реке обнаружить почти так же трудно, как те следы, о которых упоминает царь Соломон, чья мудрость и образная речь вошли в поговорку.

Вот почему Роже ответил, что если при новом способе передвижения он не проиграет в скорости, то с большим удовольствием согласится на такое предложение; хозяин постоялого двора заверил его, что он не только не проиграет, но даже выиграет, ибо по реке он будет плыть вперед и днем и ночью. Эти заверения прельстили Роже настолько, что он поручил хозяину тотчас же заказать для него место на судне, хотя оно должно было отправиться лишь через два часа: ведь возможность ехать и ночью перекрывала потерю двух часов.

Однако, когда владелец постоялого двора выходил из комнаты, шевалье спохватился, что он даже не спросил у него, кто же такие пассажиры, с которыми ему предстоит вместе пуститься в дорогу. И тогда он узнал, что это по большей части купцы, направляющиеся по торговым делам в Нант, офицеры, возвращающиеся в свои гарнизоны, которые расположены в Рене или Бресте, и, наконец, парижане, путешествующие для собственного удовольствия. Среди них не было никого подозрительного, и потому ничто не заставило юношу переменить свои первоначальные намерения; он опять попросил хозяина постоялого двора передать владельцу судна, что тот может рассчитывать еще на одного пассажира, то есть на него, Роже.

И действительно, в полдень снялись с якоря; судно, а вернее, плавучий дилижанс, тянули четыре сильные лошади; они шли берегом так ходко, как только можно было желать, и наш герой весь день поздравлял себя с тем, что выбрал именно такой способ передвижения, ибо способ этот позволял ему ехать при свете луны не менее быстро, чем при свете солнца. В три часа пополудни остановились в Туре на обед, но уже в пять тронулись дальше и до самой ночи плыли с почти одинаковой скоростью. Владелец судна, когда его спросили о том, много ли проедут за ночь, ответил, что на следующий день поутру они к завтраку будут в Ланже; поверив его обещанию, Роже завернулся в плащ, лег на скамью и заснул.

Однако, несмотря на принятые им меры предосторожности, шевалье все же не был спокоен, и, видимо, поэтому тревожное сновидение нарушило его покой. Ему привиделось, будто на горизонте возникли два всадника, в одном из них он узнал отца, а в другом – аббата Дюбюкуа; заметив судно, они пришпорили своих коней, судно же, напротив, вопреки мольбам, с которыми юноша обращался к владельцу, все больше замедляло ход. Между тем скорость всадников возрастала, преследователи оказались наконец совсем рядом, и Роже – все еще во сне – решил, что у него нет иного выхода, и надумал спрятаться в трюме. Он поспешно спустился туда, спрятался между двумя бочками и стал ждать. Через несколько мгновений ему показалось, что ход судна не просто замедлился, что оно вообще не движется. Затем Роже услышал приближающиеся шаги, и ему померещилось, будто чья-то рука схватила его за ворот: он снова стал пленником! Юноша испустил крик и проснулся.

Первым его ощущением было чувство радости, ибо, открыв глаза, он увидел, что пока еще совершенно свободен; тем не менее сон его был не совсем лжив: судно остановилось и теперь неподвижно стояло посреди реки. Шевалье направился к рулевому, чтобы узнать о причинах неожиданной остановки, и увидел, что тот спит; спали, кстати сказать, и все пассажиры. Сперва Роже не решался разбудить кормчего, однако положение было слишком серьезным, и потому колебания его продолжались недолго. Он дернул почтенного навигатора за руку, и тот, проворчав, что ему мешают отдыхать, ответил: «Мы сели на мель». Причем сообщил он об этом как о событии совершенно естественном, которое не должно вызывать ни удивления, ни недовольства, поскольку случается оно раза три, а то и четыре за каждую поездку. Дав такого рода объяснение случившемуся, кормчий снова уронил голову на руль и опять погрузился в сон.

В самом деле, Луара в те времена была точно такой же, какова она теперь, то есть одной из самых капризных рек во Франции: вы никогда не могли быть уверены в том, что найдете ее на том же месте, где оставили, ибо, подобно пресловутому тирану древности, у которого было двенадцать спальных комнат, она никогда не покоилась две ночи кряду на одном и том же ложе. Итак, плавучий дилижанс прочно сидел на мели, иными словами, возникла угроза, что он так и останется на месте до тех пор, пока проливной дождь не поднимет уровень воды в реке или же пока не удвоят либо не утроят число лошадей в упряжке: только тогда, быть может, удастся сдвинуть этот дилижанс с препятствия, остановившего его движение.

Поставив себя на минуту на место Роже, легко догадаться о том, какое впечатление произвела на него эта новость. Прошло уже двадцать четыре часа с тех пор, как он покинул Амбуаз, а проделал он за это время всего пятнадцать или восемнадцать льё, то есть немногим более половины пути; однако, хотя положение шевалье было весьма критическим, иного выбора у него не было, оставалось только одно: терпеливо ждать. Роже решил, что, если к утру следующего дня вода не поднимется и лошади не смогут сдвинуть посудину с места, он доберется вплавь до левого или правого – безразлично, до какого именно – берега и продолжит свой путь пешком.

Приняв такое решение, он попытался снова задремать, но это ему не удалось. И потому он тихо лежал без сна, мечтая о Констанс и размышляя о том, как же ему все-таки соединиться с нею.

Впрочем, это казалось юноше делом довольно простым: ведь как только Констанс узнает из письма, которое Анри де Нарсе послал сестре, о прибытии Роже, она, без сомнения, будет готова последовать за ним. С помощью приставной лестницы он перелезет через монастырскую стену, выходящую на совершенно пустынную улицу, потом, так как комната девушки выходит в сад, она по той же лестнице спустится из окна, оба опять вскарабкаются на монастырскую стену, а затем доберутся до первого же селения, где священник и обвенчает их.

Роже во всех подробностях обдумывал свой план, пока не рассвело. Наступил день, а положение ни в чем не изменилось: за ночь уровень воды в Луаре не поднялся даже на дюйм. Между тем возница, видя, что четыре его лошади не могут справиться со своей задачей, отправился за подмогой в соседнее село и привел оттуда еще восемь лошадей: вместе с четырьмя его собственными лошадьми они составили уже целую дюжину. Однако, несмотря на совместные усилия несчастных животных, несмотря на удары бича, которыми их без зазрения совести награждал возница, сей дилижанс не трогался с места: могло показаться, будто он пустил корни в дно Луары. Два или три часа прошли в тщетных усилиях сняться с мели.

Роже кусал себе локти от досады, он никак не мог уразуметь, почему так спокойны и равнодушны остальные пассажиры: все важно и степенно рассуждали о случившемся, но отнюдь не приходили в отчаяние и даже предлагали множество мер, правда самых неосуществимых, чтобы выйти из затруднения; впрочем, судя по всему, они решили покорно оставаться тут до тех пор, пока какое-нибудь чудо не вызволит их. Видимо, этим людям уже не раз доводилось плыть вниз по течению Луары, и потому подобные происшествия были им хорошо знакомы.