Текст книги "Последние времена"

– Ты знаешь, как меня зовут-то?.. – возбужденно вполголоса заговорил он. – Меня Мартыном зовут… А ты зря надавал ему пятишницу-то – эх, жила он у нас!.. Я тебя как бы важно за четыре-то рублика отомчал, любо-два!.. А теперь вот выскочил рублик из кармана… а? Разве у тебя их много, рублей-то?.. Вот что, милячок, дай-кось ты мне двугривенный на деготь… Я тебя вон как предоставлю: стриженая девка косы не успеет заплести… хе-хе-хе… (Я ему дал двадцать копеек). А теперь вот что я тебе скажу: вставай ты завтра ра-а-ано-рано и прямо ступай по проулку… И прямо как дойдешь ты вон до энтой избы – я и буду тебя поджидать. Телега у меня хоро-о-ошая, уёмистая… Эх, отомчу я тебя! – И Мартын обстоятельно показал мне, до какой избы нужно дойти.

– Да зачем же это? – удивился я. Но Мартын только таинственно замахал руками и ничего не ответил.

Спать я лег под навесом двора. Там было хорошо: пахло свежим сеном и дегтем. Захар ушел в ригу. (За чай он взял с меня тридцать копеек.) Старуха осталась в избе, мрачной и переполненной тараканами. Других я не заметил. Только около полуночи в соседстве со мною послышались осторожные голоса. Один принадлежал Машке.

– Ты вот смотри ему в глаза-то! – в ужасном возбуждении говорила она, спеша и захлебываясь. – Он тебе не токмо что – он тебя изведет всего… Ноне тоже матушка свекровь как хлобыснет половником, так рука и хряснула… Я стою плачу, а он вошел. Вошел, да как зявкнет на меня, у меня и рученьки опустились… У людей-то завтра пироги, а у нас лепешки велел… А в амбаре муки целая прорва… А сноха Катерина рвет и мечет: позавчера она доила комолую, а я вчера хватилась – молока-то нет… Туда-сюда, а нонче уж на меня сваливает…

– Нонче за подкову уздой меня, – медленно произнес Федька.

– То-то вот уздой! – заторопилась Машка. – Ты все молчишь… Вон у Федоськиных так-то: полаялся, полаялся старик, а Демка взял да и ушел от него… А ты все… Летось много ли ты на базаре-то выпил, а он как тебя муздал… Ноне ребят – и тех так не бьют… А тебе все мало!.. У меня коты вон разбились, а ну-ка, скажи… Я зиму-зимскую на машину-то ходила, а теперь пришло время – сиди без котов. Вон Малашка Гомозкова как вышла на улицу, у ней коты-то новенькие!.. Да взяла еще, стерва, позументом их обложила. А тут ходи в лаптишках.

– Ведь сплел тебе с подковыркой!.. – с неудовольствием возразил Федька.

– С подковыркой!.. – в обиде отозвалась Машка, – ноне люди-то не токмо лапти – коты кидают… Намедни Стешка-то Шашлова, какой человек, и та полботинки купила… Легче же я в работницы уйду на барский двор… Мне к мамушке показаться – стыда головушке… И то уж ребята загаяли!.. Он, старый, деньжищи-то хоронит, а тут на улицу выйти не в чем…

Послышались всхлипывания.

– Ну, молчи…

– Как же!.. Стану я молчать!.. – не унималась Машка. – От работы света не видишь, а тут ходи черт-те в чем… У людей пироги – Павликовы на что побирошки, и то пироги у них, а тут аржаные лепешки трескай…

– Молчи, дьявол! – зашипел Федька.

Затем я различил звук здоровой затрещины, сдержанный вопль, и все стихло.

Разбудило меня странное обстоятельство. Мне показалось, что к моему боку прикоснулось что-то твердое. Но так как в небе едва брезжило, я снова закрыл глаза. Однако прикосновение повторилось, и на этот раз сопровождаемое таинственным шепотом.

– Вставай, барин, – шептали из-за плетня, – вставай… Это я, Мартын, возчик твой…

Я вскочил. Оказалось, что Мартын продел сквозь плетень палочку и этой палочкой толкал меня в бок. Я подивился этим подходам Мартына.

Когда заспанный Федька выпустил меня из сеней, на дворе было уже достаточно светло. На востоке кротким румянцем загоралась заря. Я прошел по проулку до условленного места. Из-за угла избы беспокойно выглядывал Мартын. Он поманил меня пальцем и скрылся. Я пошел вслед за ним. За углом стояла взъерошенная лошаденка в истерзанной сбруе и в громадной телеге, щедро нагруженной соломою. К телеге на скорую руку приделан был облучок. «Садись живее», – шепотом сказал мне Мартын и, проворно вскочив на облучок, стегнул кнутом лошаденку. Но тут случилось нечто изумительное по своей неожиданности: только что мы тронулись, как вдруг нас нагнал мужик и повис на вожжах. Был он с расстегнутым воротом, без пояса и без шапки.

– Ты что, старый черт, делаешь? – закричал он.

– А ты что? – взвизгнул Мартын и принялся нахлестывать лошаденку.

– Вре-е-ешь!.. Не уйдешь!.. – кричал мужик и уперся в землю. Несчастная лошаденка закрутилась и стала.

– Отдай, отдай, говорю! – благим матом орал Мартын, силясь вырвать вожжи.

– Не-эт… Погоди-и-ишь… – рычал мужик, весь красный от напряжения.

Я вмешался. «В чем дело?» – спросил я. Но несколько мгновений ничего нельзя было разобрать. И Мартын и мужик шумели ужасно. Наконец дело выяснилось. Оказалось, что мужик был сын Мартынов – Семка и что хомут и вообще вся сбруя на нашей лошаденке принадлежали ему (он был отделенный). Мартын с вечера забрался к нему в клеть и стащил ее. Отсюда таинственность, которою облекался мой отъезд. После долгих переговоров, перемежаемых упреками и жестокой руганью, а также попытками Семки распрячь кобылу, пришли к следующему соглашению: Мартын из условленной платы даст Семену рубль. Но когда все казалось улаженным, вдруг предстало затруднение: у меня на беду вышла вся мелочь, и я не мог выдать этот несчастный рубль тотчас же. Снова посыпались упреки, и снова Семен начал стягивать с лошаденки узду.

– Стой! – нашелся Мартын, – коли ты мне не веришь, собачий сын, поедем вместе.

Семка запустил в раздумье руку в лохматую свою голову и остановился. «Ну ладно!» – сказал он после некоторого молчания и полез на облучок. Я ему напомнил о шапке: тогда он снова задумался и в нерешительности посмотрел на отца. «Иди, леший, куда тебя понесет без шапки-то!» – увещевал его тот. Наконец, при моем содействии, Семка слез и, подозрительно оглядываясь, удалился. Когда мы остались одни, Мартын покачал головою и сказал: «Делла! – и после короткой паузы с живостью произнес: – Ай уехать?» Но сам же и ответил себе: «Нет, не уедешь!.. Он кобель, Семка-то, чистый кобель!»

Семка вернулся очень скоро и даже забыл подпоясаться.

Никогда я не забуду этой долгой дороги и этой шершавой лошаденки, кропотливо трусившей под тяжестью громадной телеги и трех здоровенных путешественников. Правда, мы часто останавливались на лужайках и выпрягали кормить ее. А во время жары простояли часа четыре. Тут же, во время этой стоянки, я сделал находку: в кармане жилета обрел двугривенный. Возчики мои моментально выпросили его и в ближайшем кабаке пропили. С тех пор во всю дорогу пошли у них нескончаемые пререкания. Семка относился к отцу с высокомерием и насмешливо. Мартын горячился.

– Бездомовники! – кричал Мартын, – я, может, в твои года-то до кровавого пота работал!.. Я на двадцатом году водку-то узнал, как ее пьют… А вы и ум-то весь пропили!

– Умники! – возражал Семка, – то-то вас и пороли, умников-то… За ум-то вас и драли!.. Солдаты вышли с ружьями, а они на ружья лезут… Умники!.. От ума-то и в Сибирь гоняли!..

– От ума!.. А ты думал, не от ума… Мы за мир!.. – кипятился Мартын.

– За мир!.. Много тебя мир-то попомнил… ты как у целовальника жилетку-то оборвал, помиловал тебя мир-то?.. Мало тебя гладили-то?.. За ум-то за твой!

– Мир-то велик! – в некотором смущении оправдывался Мартын, – мир накажет – срама никакого нету… Дело было в драке, а жилетка – она денег стоит… А вы вот пропойцы!.. Тебя небось каждую весну за подушное-то жарят…

– Сказывай!.. Мы, как-никак, не воруем…

– А я ворую?! А я ворую?!

– Воруешь.

– Брешешь! Прямо ты брешешь… ты, бесстыжие твои глаза, людей бы постыдился!

– Нечего мне стыдиться.

– Нечего, а?.. Вот и брешешь… Ты корову пропил… У тебя одна была тележонка, ты и ту о Покрове в орлянку проиграл!..

– И проиграл, – невозмутимо ответил Семка, – а ты все-таки воруешь!..

– Что я украл? что? говори, говори…

– Кочан капусты украл!

– Когда?! Когда?! – в неописуемом волнении заголосил Мартын.

– Когда? – спросил Семка и пренебрежительно посмотрел на Мартына. – Эх ты, воришка! – сказал он.

– Нет, я не воришка, а вот ты так вор. Кто в барском лесу березу-то срубил?

– Попал! – насмешливо произнес Семка, – да я у барина, может, сто берез нарублю, так это разве воровство?.. Эх ты… А еще старик!.. Лес-то он божий!.. А вот кочан-то ты украл, – Семка оборотился ко мне. – Я иду этак около полден, – сказал он, – а он крадется промеж гряд… Я – хвать, а у него кочан в подоле… Ну, я его пощипал маленько.

– Брешет все! – оправдывался Мартын и с озлоблением стегал лошаденку.

А ночь опять сходила на землю. Лошаденка усердно трусила по гладкой дороге. Кругом во все стороны расходилась степь. Там и сям виднелись копны; подымались стога высокими громадами; светились огоньки у косарей… Иногда добегала до нас песня и разносилась над степью протяжным стоном. Телега плавно колыхалась и трещала однообразным треском. Какое-то странное изнеможение одолевало меня. Я то закрывал глаза, то с усилием раскрывал их. Мне казалось, что мы плывем в каком-то бесконечном пространстве и синяя степь плывет вместе с нами. А на душе вставала тоска и насылала сны, долгие, тяжкие, скорбные…

В полночь мы приехали к Ерзаеву.