Текст книги "Нечертова дюжина"

Александр Етоев
Нечёртова дюжина

Ходили мы походами

1

Васильков ковырял пальцем в ухе, будто ключ в замке поворачивал, – с каким-то мелким металлическим скрипом. Что у него там скрипело – неясно. То ли смазка высохла по причине летней жары, то ли в пальце сустав заело.

Левый тапок у Василькова был лохматый, грустный, весь какой-то больной; правый был вполне ничего, вполне новый, только уж очень грязный.

Может, Васильков, он левша? В смысле, на толчковую ногу.

Странный Васильков человек. Умный, но очень странный. Задумчивый, не как все. Одно слово – изобретатель.

Вот и сейчас – сплюнул с губы травинку и говорит:

– Пор-р-шень, пар-р и впер-рёд.

– Пар? Это еще зачем? А поршень? – спросили мы с Валькой одновременно.

– Эффект присутствия! – Васильков поднял к небу палец.

– Чего-чего? – Я не понял.

– Армия невидимок.

Я посмотрел на Вальку. Валька посмотрел на меня. Потом мы оба посмотрели на Василькова.

Васильков молчал.

– Ясно, – сказал Валька с унылым вздохом. – Ладно, Васильков, мы пойдем. Как-нибудь и без поршня справимся.

– Ага, – сказал я и отправился вслед за Валькой к калитке. – Без поршня оно как-то привычнее.

– КПД – четыре процента, – задумчиво сказал Васильков, что-то быстро царапая на земле веточкой. – А если отказаться от пара…

Калитка скрипнула и закрылась. Мы медленно побрели вдоль забора. Из проулка выглянула чья-то непонятная голова, сверкнула на нас глазами и вмиг исчезла.

Валька вынул из кармана рогатку и побежал вперед. В проулке уже никакой головы не было. Валька выстрелил наугад по хилым зарослям купыря, шуганул бабукинских кур и погрозил в сторону леса, в который упирался проулок.

В лесу что-то громко ухнуло, над острыми верхушками ёлок поднялся клубок ворон и рассыпался чернильными кляксами.

– Видел? – сказал мне Валька, тыча пальцем в шевелящийся лес.

– Да уж, – сказал я на всякий случай, хотя ничего особенного не видел. Ёлки, ободранные коровами сосенки, на опушке – рыжий стожок.

– Не нравится мне всё это, ой не нравится.

– Да уж, – повторил я. – Может, в шашки пойдем играть?

– В шашки? – Валька пристально посмотрел на меня, словно разглядывал под микроскопом микроба. – Поздно, Галочкин, отменяются шашки.

Я хотел спросить, почему, повернул голову к лесу и замер, пораженный необычайным зрелищем.

Рыжий стожок, до того мирно дремавший под теплым июльским солнышком, скособочился, потом выровнялся, снова перекосился, уже на другой бок, и вразвалочку двинулся в нашу сторону.

Лес притих, мы тоже притихли, в четыре глаза уставившись на это загадочное явление.

Стожок двигался поначалу медленно, медленно одолел высохшую канаву, медленно вплыл в проулок и, видно, выбравшись на твердую почву, рысцой припустил к нам.

Первым пришел в себя Валька.

– Сматываемся, – скомандовал он, и мы двинули что есть сил по проулку.

Но не успели мы пробежать и трех метров, как проулок со стороны Стрелкиной улицы перекрыла мычащая парнокопытная армия.

Возглавлял ее бык Петлюра, угрюмый тупорылый злодей с черной меткой на низком лбу и сточенными в боях рогами.

Справа был высокий забор, за которым жил злобный пенсионер Епифакин. Он держал за забором пчёл и торговал на базаре мёдом.

Слева тоже был высокий забор, за которым вел хозяйство пенсионер Бабукин. Бабукин пчёл не держал, зато держал матерого волкодава Вальтера.

Стожок был уже близко; он двигался коварными петлями, и неизвестно что было у него на уме.

Мы стояли ни живы ни мертвы между молотом петлюровской армии и наковальней таинственного стожка. Стояли и не знали, что делать.

Зато знал, что делать, Петлюра. Он издал скрежещущий звук, что-то среднее между визгом мотопилы, вгрызающейся в столетний ствол, и рокотом усталого трактора.

Потом копнул копытами землю и бросился по проулку в атаку.

Со страху Валька дернулся влево, к глухому бабукинскому забору, я со страху отскочил вправо – к епифакинскому. Бык пронесся, как паровоз, между нами и на полной курьерской скорости налетел на живой стожок.

Дальше произошло вот что. Стожок подпрыгнул, будто ужаленный, разбрасывая вокруг себя золотистые клочья сена. Затем распался на части, и из него, дико вопя, вывалились две мальчишеские фигуры. Пригнув головы и размахивая руками, они рванули в сторону леса.

Мы смотрели на их сумасшедший бег и потихоньку приходили в себя. Бык Петлюра громко жевал, слизывая розовым языком прилипшее к губам сено. Его рогатая армия дружно подъедала трофеи.

Бочком-бочком, вдоль забора, я выбрался на Стрелкину улицу.

Валька на другой стороне проулка в точности повторил мой маневр, и уже через пять минут мы сидели у меня во дворе, разглядывая с хмурыми лицами дырочки на наших сандалиях.

2

– Думай, – сказал мне Валька.

Я наморщил лоб и стал думать.

– Ну? – спросил Валька через минуту.

– Может, Бунчикова попросим? Бунчиков парень сильный. Или Веника?

– Веник мою ласту утопил прошлым летом. А у Бунчикова сестра придурочная. Первый класс – а все в сказки верит. Еще думай.

– Расстрелять их из катапульты. Всю кудыкинскую компанию. Набрать коровьих лепешек и расстрелять.

– Ты, Галочкин, прямо второй Васильков. «Поршень, пар и вперед». А где ты, интересно, возьмешь эту самую катапульту?

– Катапульту-то? Да в лесу. Там их полный лес, катапульт. Нагибаешь ёлку, насаживаешь на верхушку снаряд, ёлку отпускаешь и – вж-и-ить!

Валька почесал в голове.

– А что, идея хорошая. Только какой осел будет стоять и ждать, пока в него попадет коровья лепешка?

– Ну, – соображал я на ходу, – сперва пристреляемся. Определим зону обстрела. А потом воткнем там какую-нибудь палку с запиской. «Не копай – убьет!» Ты же знаешь кудыкинских, раз написано «не копать» – обязательно весь лес перероют.

– Нет, – сказал Валька хмуро. – Не пойдет. Их сколько? А нас? Ты да я, ну еще Петухова уговорим. Это от силы по паре выстрелов с человека.

– Василькова можно.

– Васильков слишком умный, вроде тебя. КПД – четыре процента. Ему только велосипеды изобретать.

Я хихикнул, вспомнив васильковский велосипед. Вернее, идею велосипеда, с которой наш поселковый гений носился всё прошлогоднее лето. Идея была такая: если заднее колесо сделать очень большим, а переднее – очень маленьким, то педалей вовсе не будет нужно. Велосипед тогда едет сам, как бы всегда под горку.

Из-за дома выплыло облако, похожее на слона.

– Слоновья яма, – сказал я на всякий случай. – Знаешь, как в Африке охотятся на слонов? На тропе вырывают большую яму, сверху кладут тонкие жердочки, на них – ветки, землю, траву, всякие там цветочки. Слон идет, ни о чем не думает…

– А где мы возьмем слона? – спросил Валька.

Я растерялся:

– Какого слона?

– Да, Галочкин, думать – это тебе не в шашки играть. – Валька встал, сорвал с дерева зеленую сливу, надкусил, сморщился и запустил ее в смородинные кусты.

– Ой! – сказали в кустах.

Я вздрогнул, Валька нахмурился.

– Интересно, кто это там за нами шпионит? – страшным голосом спросил он.

– Это я, – ответили из кустов. – Я тут просто сижу.

Переступая грядки, мы подошли к смородине. За кустами на корточках сидела Любка, придурочная бунчиковская сестра.

– Тебя кто просил за нами шпионить?

Любка хлюпнула веснушчатым носом, глаза ее были мокрые.

– У нас пугало с огорода сбежало. Всю клубнику съело, все огурцы потоптало, а Борька говорит – это я. А это не я, это пугало. Оно с огорода сбежало, всю клубнику съело, все огурцы потоптало, а Борька…

– Про Борьку мы уже слышали, – сказал Валька. – Говори, зачем нас подслушивала? Тебя Кудыкин сюда подослал?

– Я только про слона вас подслушивала, а до этого я не подслушивала. У нас пугало с огорода сбежало…

– Ладно. – Валька махнул рукой. Толку от этой Любки не было никакого.

Любка вытерла кулаком глаза.

– Оно еще записку оставило. Вот. – Она вынула из кармашка смятый листок бумаги.

Валька взял записку, разгладил ее на ладони и стал читать.

– Пугало, говоришь? – задумчиво сказал он и передал мне записку.

«Кто не с нами, тот против нас», – написано было в ней крупными кудыкинскими каракулями.

– И куда же оно сбежало?

– В лес. Куда ему еще бежать, как не в лес?

Валька посмотрел на меня и покрутил у виска пальцем.

Я пожал плечами. Любку мне было жалко.

– Вернется твое пугало, – сказал я. – Иди домой, скажи Борьке, что он нам нужен по очень важному делу.

– Это про слона?

– Какого еще слона? – спросил Валька.

– Ну, такого… который в Африке.

3

Борька Бунчиков прочитал записку, хмыкнул и сказал бодрым голосом:

– Вот гады!

Потом еще раз хмыкнул и говорит:

– Ладно, ребята, сейчас мне некогда, я пошел. Ко мне Пашка на выходные приехал. Мы с ним лодку резиновую заклеиваем. Восемь дырок уже заклеили, осталось еще четыре. На Язевку хотим съездить, за окунями.

– Что ж, счастливой рыбалки, – сказал Валька ледяным голосом. – А Кудыкин, пока вы там рыбку ловите, весь ваш огород по кустику перетопчет.

– Не перетопчет. Ко мне Пашка приехал, у Пашки дядя тренер по боксу. У него один кулак размером с две твоих головы.

– И где же, интересно, этот твой Пашкин дядя? – злорадно хихикнул Валька. – Вы, наверно, этого дядю в кладовке про запас держите?

– Да Кудыкину, что дядя, что огородное пугало, – сказал я. – Ты еще табличку на заборе повесь: «Осторожно! Злой Пашкин дядя!»

Борька задумался.

На улице послышались шум, топот и какое-то механическое пощелкиванье.

– Ребята! Галочкин! Кулебякин! – раздался пыхтящий голос.

Мы вскочили, голос был Василькова.

Обогнув дом, мы все трое подбежали к калитке. На улице у ворот стоял Васильков, и лицо его сияло, как самовар. Рядом с ним стояла странного вида конструкция; к раме от раскладушки были приделаны четыре велосипедных обода, скрепленные попарно осями. Из осей торчали штырьки, а на конце каждого такого штырька было насажено что-то вроде колодки, на которой сапожники подбивают обувь. Но не это удивило нас больше всего, а то, что на каждую из колодок – насчитали мы их не меньше десятка – были аккуратно надеты, зашнурованы и завязаны бантиком где ботинок, где дырявая кеда, где просто спортивный тапочек.

Колеса тоже не остались разутыми. На них сидели несколько огромных калош, насаженных наружу подошвами.

– Вот, – гордо сообщил Васильков, показывая на свое детище. Потом помялся и виновато добавил: – От пара пока пришлось отказаться. Ну, ничего, – он снова заулыбался, – в другой раз будут и пар, и поршень. Есть у меня в запасе одна идея…

Валька обошел васильковское чудо техники и подергал за одну из калош:

– И далеко ты на своей раскладушке собрался ехать?

– Дело не в расстоянии, – хитрым голосом сказал Васильков. – Главное здесь – эффект присутствия. Вот. – Он показал на пыльную полосу улицы. – Правда, здорово?

Улица пестрела следами. Казалось, по ней протопала целая небольшая армия.

– Армия невидимок, – довольно хохотнул Васильков. – Следов много, а людей – никого. У меня эта машина уже неделю в сарае стоит. Я все думал приделать паровой двигатель, но больно уж с ним много хлопот.

Борька Бунчиков с задумчивым видом разглядывал одну из подошв. Затем с таким же задумчивым видом посмотрел в лицо Василькову.

– Это же тот самый ботинок, который у Епифакина в бане спёрли. Я его по рубчикам помню.

Валька тоже пригляделся к ботинку:

– Нет, это не Епифакина. У Епифакина спёрли левый, а этот правый.

– Левый, правый – какая разница? – сказал я. – Епифакин разбираться не будет. Шарахнет ломом, и всем твоим невидимкам крышка.

– Я пошел, – сказал Борька Бунчиков, – мне надо лодку клеить.

– Мальчики! – Мелко топая и шмыгая облупленным носом, к нам бежала Борькина сестра Любка. – На водоеме Петухов тонет. У него бревно от берега унесло!

4

Над камышами стрекотали стрекозы и мирно перешептывались шмели.

Тихо светило солнце, вода была золотая и сонная, и у берега в золотой воде плавали золотые рыбки.

Водоем наш – круглый, как блин; берега словно обведены по циркулю; ближний берег порос травой, а на дальнем, за невысоким обрывом, стеной вырастает лес.

– Вон он, – крикнула Любка, будто бы мы сами не видели.

На воде, почти на самой серёдке, медленно качалось бревно, а на бревне, вцепившись в него руками, медленно тонул Петухов.

Тонул Петухов молча и, наверно, уже давно.

Увидев нашу компанию, он раскрыл было рот для крика, но тут бревно резко дернулось в сторону лесистого берега.

Петухов только тихо ойкнул и вцепился в него покрепче.

– Такая дылда, а до сих пор плавать не научился, – сказала Любка.

– Ну-ну. – Валька подозрительно смотрел на бревно.

– Петухов, – крикнул Борька Бунчиков, – а, Петухов? Ты ногами, ногами работай. Подгребай в нашу сторону.

– Непонятно. – Валька задумался. – Ветра нет, течения нет, как же это его угораздило?

– Оттолкнулся и поплыл по инерции, чего уж тут непонятного, – сказал Борька Бунчиков.

– По инерции? Может, и по инерции, – сказал Валька. – Только на фига ему это нужно? Себя что ли решил испытать? Нет, все равно непонятно.

– Надо Петухова спасать. – Я решительно сбросил в траву сандалии.

Тут сзади загрохотало васильковское чудо техники. Припозднившийся по причине сильно пересеченной местности, изобретатель вытер со лба испарину и с ходу включился в спасательные работы.

Из подсумка, болтающегося на задке машины, он вынул моток веревки, нашел в траве обломок сухой доски, привязал веревку к доске и пустил свой утлый кораблик по воде в сторону Петухова.

– Жаль, времени мало, – сказал Васильков, наматывая себе на запястье свободный конец веревки, – а то бы я еще винт поставил, для скорости. Ничего, в следующий раз будет тонуть – поставлю.

– Эй, там, на бревне! – крикнул я, вдевая ноги в сандалии. – Принимай конец!

– Остальные гонят волну, – скомандовал Васильков, и мы принялись швырять в воду ветки, мелкие камешки и комья прибрежной тины.

Спасательная деревяшка с веревкой нехотя плыла к утопающему.

Петухов сидел на бревне, уныло опустив голову. Похоже, собственное спасение его нисколько не интересовало.

– Цепляй! – крикнул Васильков Петухову, когда плотик был совсем близко.

Но Петухов повел себя странно. Вместо того, чтобы схватить спасательную веревку, он судорожно вцепился в бревно. И только он это сделал, как бревно с предательской ловкостью сделало рывок по воде, проплыло несколько метров и замерло, легонько покачиваясь.

– Живое, – тихо сказала Любка. Губы ее тряслись от страха. Она набрала полный рот воздуха, зажмурилась и крикнула: – Крокодил!

– Спятила? – сказал Валька. – Какие здесь крокодилы? – Но уверенности в его словах не было.

– Петухов! – крикнул я утопающему. – Давай кончай свои штучки! Ты спасаться собираешься или нет?

Петухов приподнял голову, скосил взгляд в сторону леса и с отчаянной решимостью закричал:

– Да не могу я, понимаете? Не могу! Привязанный я, они ж, гады, меня за веревку тащат!

От другого берега по воде протянулась узенькая дорожка. Бревно ожило; Петухов сжался; Любка выпучила глаза; в глазах Вальки прыгали злые чертики; Васильков сматывал непригодившуюся веревку; Борька Бунчиков с хмурым видом плевал в золотую воду.

Бревно с утопающим Петуховым уплывало к противоположному берегу. Там, уже не скрываясь, стояла вся кудыкинская компания. Лыков и Короедов-младший, похохатывая, тянули веревку. Жмаев, Бородавкин и Коклюшев скалились нечищенными зубами. Сам Кудыкин стоял на камушке, скрестив по-наполеоновски руки.

Подтянув бревно к берегу, кудыкинцы схватили ватного Петухова и, подталкивая беднягу в спину, погнали в глубину леса. Петухов не сопротивлялся.

– Так мы будем поступать с каждым, кто слишком много о себе думает, – громко, на весь водоем, заявил Кудыкин и вразвалочку отправился следом.

5

Мы стояли как замороженные.

И все вокруг сделалось неживым и тусклым: солнце, небо, лес на том берегу, сонные пятнышки облаков.

Обидно, когда прямо у тебя на глазах творится такое наглое беззаконие, а ты стоишь, как дурак, и не можешь ничего сделать.

– Мальчики, – сказала вдруг Любка, – почему вы их так боитесь?

Мы опешили. Действительно, почему?

– Вот еще, – сказал Валька, – было б кого бояться. Да я этого Кудыкина одной левой.

– Кудыкин хитрый, – сказал Борька Бунчиков. – У него в лесу штаб. Возле старого аэродрома, в ангаре.

– Знаем мы ихний штаб, – усмехнулся Валька. – Песочница для детского сада. Там только в куличики играть.

– Хороши куличики, – сказал я. – У Бунчикова весь огород вытоптали, даже пугало и то сперли. И Петухова в плен взяли.

– Пугало – это да, пугало жалко, – вздохнул Бунчиков. – Я же только позавчера капитанский китель у деда выпросил. Почти новый, всего лет двадцать в сундуке пролежал. Красивое было пугало.

– Красивое, – подтвердила Любка. – Борька ему свою шапку-ушанку без одного уха отдал, и бабушкины очки без стекол, и папин галстук. И в прятки оно со мной на огороде играло – я за грядку спрячусь, а оно водит. – Любка села на корточки и прикрыла глаза ладошкой. – Вот так.

– Ладно вам, подумаешь – пугало, – сказал я. – Надо о Петухове думать. А если они его будут пытать?

– В Африке пленных в муравейник сажают, – задумчиво сказал Валька. – За час от человека остается один скелет.

Любка заплакала.

– Ты чего? – спросил ее Валька.

– Ничего, – сказала Любка сквозь слезы и заплакала еще больше.

– Влюбилась, – объяснил Борька. – Она в этого Петухова еще прошлым летом влюбилась.

– Сам ты в Верку Яблокину влюбился, – сказала Любка, вытирая глаза передником. – А я – ничего, мне человека жалко.

– Да хватит вам: влюбился, влюбилась. От этих ваших влюбленностей Петухову ни жарко ни холодно. – Я задумчиво посмотрел на Борьку. – Бунчиков, ты говорил, к тебе друг какой-то приехал?

– Да, Пашка. Мы с ним лодку собирались заклеивать.

Я кивнул.

– Ведь этого твоего Пашку никто в поселке не знает, так?

– Так, – кивнул в ответ Бунчиков.

– А что если этого твоего Пашку послать на разведку в лес? Вроде как по грибы?

– Как это по грибы? А лодку кто будет клеить?

– Слушай, Бунчиков, тебе что важнее – какая-то дырявая лодка или жизнь человека? – пришел мне на помощь Валька. – Галочкин правильно говорит. Пашка здесь человек новый, кудыкинские его не знают. Пашка твой походит по лесу, выяснит, как и что, а потом придет и все нам расскажет.

– Боречка, ну пожалуйста, – тихо прощебетала Любка.

– Хорошо, пойду скажу Пашке. Он сделает, он такой. Заодно, может, пугало где в лесу встретит. Китель-то почти новый, всего лет двадцать в сундуке пролежал.

6

Борькин Пашка с виду был костлявый и хилый. Из-под майки у него выпирали лопатки, и во рту не хватало двух передних зубов.

Борька объяснил ему ситуацию, выдал из кладовки самую большую корзину, и мы отправили Пашку в лес.

Прошел час, прошло два, а Борькиного друга всё не было.

Мы сидели у Бунчиковых на крыльце и от скуки играли в ножички.

Валька встал и посмотрел на низкое солнце.

– В болото что ли провалился твой Пашка? Или назад дорогу забыл?

– Пашка не заблудится, он такой. Пашка в лесу, как дома.

– Ой! – Любка соскочила с крылечка и побежала к забору. – Кажется, Епифакин орёт.

– Нет, – сказал Валька, – это Бабукин, у Епифакина голос злее. – И тоже отправился посмотреть.

Права оказалась Любка, орал, действительно, Епифакин.

Он топал по середине улицы в белой пенсионерской шляпе. Сквозь сетку пенсионерской майки синели серпы и молоты, звезды и церковные купола, голуби и Кавказские горы.

Он шел, толкая перед собой васильковский велосипед-раскладушку.

Следом, опустив голову, тащился сам Васильков, жалкий и какой-то потерянный.

– Уголовщина! – орал Епифакин. – Я тут, понимаешь, как карла, вкалываю на трудовом фронте, а он тут, понимаешь, разбойничает. Развел тут, понимаешь, натуральную уголовщину, по баням шарит, чужие ботинки прёт, дырявит их гвоздём, понимаешь.

– Не воровал я, – вяло хныкал изобретатель. – Нашел я его, ну правда, – в канаве, на нашей улице.

– Будет тебе сейчас и канава, и небо в клеточку, уголовник. К мамке с папкой придем, все тебе тогда будет.

– Ты чего ж это, боров, ребенка мучаешь? – сказала выскочившая на шум мелкая старушка Морковкина. – Небось сам по пьянке ботинок с ноги сронил, а на дитё валишь.

– Молчи, бабуся, – огрызнулся на Морковкину Епифакин. – А то я тебя под статью за соучастие подведу. И за ложные показания.

– Ишь, – всколыхнулась бабка, – видали праведника! Мёд сахарной водой разбавляет, а берет как за натуральный продукт. Я всё про тебя, ирода, знаю.

– А общественный колодезь кто весной завалил? Не ты ли? – сказал добрый пенсионер дядя Федя Жуков, подходя и закуривая папиросу.

– А где, собственно, доказательства, что ботинок ваш? – спросил интеллигентный дачник Бобрович, снимающий у дяди Феди веранду с видом на огород.

– Вот доказательства! – Епифакин показал зрителям свои ноги. Действительно, на правой была какая-то туфля времен покорения Крыма, а на левой – мрачный ботинок ленинградской фабрики «Скороход». – И вот доказательства! – Он ткнул пальцем в васильковскую технику.

Бобрович присел на корточки возле раскладушки-велосипеда, потрогал винтики-болтики и повернулся к изобретателю.

– Интересная конструкция. Это ваша? – спросил он у Василькова. – А паровой привод не пробовали?

– Паровой привод я пробовал, идея такая была, – вежливо кивнул Васильков. – Но теперь я решил использовать более прогрессивный метод. Силу приливов нашего водоема. Вот смотрите. – Он принялся рисовать на земле танцующие колонки цифр и волнистые ленточки уравнений.

– Смело, молодой человек. Очень оригинально. – Бобрович сдвинул на нос очки и, посапывая от работы мысли, следил за васильковскими выкладками.

– Это… Я извиняюсь… Мне бы, значит, насчет ботинка. – Епифакин скромно топтался рядом, теребя в руках белую пенсионерскую шляпу.

Дядя Федя весело улыбался и хлопал Епифакина по плечу:

– Тут люди мировую науку двигают, а ты – ботинок. Лапоть ты, Епифакин. Лапоть ты и тормоз прогресса. Тебе бы в каменном веке жить.

Любка пошевелила носом и дернула брата за руку.

– А? – спросил Борька Бунчиков, отворачиваясь от уличной сцены.

– Дымом пахнет, – сказала Любка. – Горит где-то.

Мы посмотрели по сторонам, в поселке вроде ничего не горело. Ветерок дул от леса, и, действительно, попахивало дымком.

– И Пашки почему-то всё нет, – сказал Борька печальным голосом.

Я представил горящий лес и мечущегося среди пламени Пашку.

– Так, – решительно сказал Валька. – Кто не трус, два шага вперед.

Первой шагнула Любка. Я и Борька скосили друг на друга глаза и шагнули тоже.

– Ты, Любка, – маленькая, ты остаешься здесь, – сказал Валька.

– Так нечестно, – сказала Любка. – Как огород полоть – я большая, а как что-то интересное – сразу маленькая?

– Нет, – объяснил ей Валька, – ты, Любка, остаешься здесь, на дворе, на случай, если Пашка придет без нас. Доложишь ему обстановку. И вообще… – Валька насупился. – Вдруг твой брат не вернется, кто тогда будет заботиться о родителях?

7

Мы шли гуськом по мягкой лесной дорожке, принюхиваясь к горьковатому ветерку.

Под ногами хрустели веточки и сновали умные муравьи.

Лес был добрый, еще не темный, но солнце уже катилось вниз, золотя пахучие сосны и протянутую между ветками паутину.

До просеки мы дошли, не скрываясь. За просекой начиналась чаща.

Валька, человек опытный, приложил палец к губам и первым нырнул в осинник. Мы шагнули за ним.

Запах дыма сделался гуще, но был он вовсе не страшный, при лесном пожаре дым не такой.

До старого лесного аэродрома ходу было полчаса с хвостиком – если двигаться быстрым шагом и напрямую по боковой просеке. Но просека – место открытое, наверняка там выставлены кудыкинские посты.

Поэтому, чтобы не рисковать, мы решили пересечь чащу и выйти во вражеские тылы со стороны Ковалкиного болота.

О болоте ходила дурная слава; говорили, что во время войны там сбили немецкий «Юнкерс», и бабы, собиравшие клюкву, слышали иногда, как в болоте кто-то тихо ругается по-немецки.

Но мы-то знали, что все это бабьи сказки. Не может человек, даже немец, столько лет провести в болоте.

Чащей идти было жутковато и трудно.

То и дело попадались вывороченные с корнем стволы, под корнями темнели ямы, из ям, из маслянистой воды, торчали чьи-то обглоданные скелеты и провожали нас нехорошим взглядом.

Может, это и были те самые утопленники-фашисты, расселившиеся по всему лесу?

– Ой! – сказал Борька Бунчиков и застыл на месте как вкопанный.

Я с ходу налетел на него, Борька не удержался, и мы оба навалились на Вальку, который шел впереди.

Должно быть, Валька подумал, что это кудыкинская компания нанесла ему удар в спину. Он сделал боевой кувырок, быстренько откатился в сторону и спрятался за трухлявым пнем.

Я поднялся, помог подняться завязшему во мху Борьке и тупо уставился на него.

– Ты чего? – спросил я, стряхивая с себя иголки.

Борька меня не слышал. Зрачки его превратились в точечки, затем сделались огромные, как луна, и весь он усох и съежился, как маленький лесной человечек.

– Эй! – долетел до нас из-за пня взволнованный Валькин шепот.

Я пожал плечами, покрутил возле уха пальцем и махнул Вальке, чтоб выходил.

– Там, – сказал Борька Бунчиков, помолчал и добавил: – Ой! – отступая за невзрачную сосенку.

Я повернул голову, проследил, куда смотрит Борька, и челюсть моя отвисла.

В мохнатой тени под ёлками сидел на корточках человек.

– Здрасьте, – брякнул я наугад первое, что пришло в голову.

Человек сидел неподвижно и на «здрасьте» ничего не ответил.

Странный это был человек: лицо – синее, сам – зеленый, на голове не то красная шапочка, не то сушеный гриб мухомор.

Из-за пня показался Валька. В руках он держал рогатину – тяжеленную корявую дуру, оружие первобытной пехоты.

– Ну что там опять? Почему застряли? – спросил он нас недовольно.

– Валька, ты что-нибудь по-немецки знаешь? – вполголоса спросил я.

Валька обалдело посмотрел на меня.

– Хенде хох, – сказал Борька Бунчиков.

– Ребята, вы что? – подозрительно спросил Валька. – Какие немцы? Какой еще «хенде хох»?

– Такие, – сказал Борька Бунчиков. – Которые в болоте сидят. Вон, видишь, под ёлкой?

Валька хмуро взглянул на Борьку, перевел взгляд на ёлку и равнодушно пожал плечами.

– Тоже мне, нашли немца. Это Вязников, дядя Леша, он за станцией, в Ершово живет.

– А почему он такой зеленый? И молчит? – спросил Борька Бунчиков. – И зачем у него на голове мухомор?

– Спит, наверное, – сказал Валька, – устал и спит. Потому и зеленый. Эй, дядя Леша, вы спите?

Дядя Леша ничего не ответил.

– Я же говорю, спит. Поэтому и молчит.

– А может, дядю Лешу… того? – Я провел ладонью по горлу.

Борька Бунчиков вжался в сосенку и заиграл на зубах Шопена.

Валька строго посмотрел на меня.

– Говори, да не заговаривайся – «того»… – Он покрепче перехватил рогатину и зыркнул глазами по сторонам. – Дядя Леша, – хрипло прошептал он.

Дядя Леша молчал.

– Ты проверь, – сказал я, – ткни рогатиной. Если дядя Леша проснется, значит, дядя Леша живой.

Лицо Вальки сделалось бледным. Борька Бунчиков, тот вообще превратился в дерево – одеревенел.

Валька медленно, осторожно сделал шаг в сторону ёлок, протянул свою рогатую дуру и тут же ее отдернул.

Дядя Леша пошевелился.

Дядя Леша пошевелился и снял с головы мухомор.

– Спугнули, – сказал дядя Леша и запустил мухомором в Вальку.

Тот поймал его на рогатину.

– Месяц ее ловлю. Не пью, не ем, лицо – синее, сам – зеленый, мухомор этот вонючий на голове. – Дядя Леша поднялся с корточек, поскреб на подбородке щетину и в сердцах сплюнул.

Я и Валька переглянулись. Борька Бунчиков отлепился от своей сосенки и похрустывал затекшими пальцами.

– Не вовремя вы, ребята. Ох как вы, ребята, не вовремя. – Дядя Леша вздохнул, посмотрел куда-то за ёлки, за сморщенные предвечерние облачка, за дальние небесные дали, опять вздохнул и сказал: – Мухомория Регия. Мечта моей жизни. А тут приходите вы, ворочаете своей дубиной, орёте непонятно зачем. К примеру, ты, Кулебякин, ткни тебе промеж глаз рогатиной – как ты к этому отнесешься? А она – существо нежное, ласково с нею надо, беззлобно. Она ж чувствует, кто как к ней относится, она ж – бабочка, на любого не сядет.

– Бабочка? – удивился Валька. – Так вы что, здесь бабочек ловите?

– Дядя Леша, вы не переживайте. – У Борьки Бунчикова наконец прорезался голос. – Завтра мы вам этих бабочек целый мешок наловим.

– Это не просто бабочка. – Дядя Леша покачал головой. – Это очень редкая бабочка, Мухомория Регия, она водится только в нашем лесу, на нашей заболоченной почве, да еще у восточного побережья Африки на острове Занзибар. Но там это связано с активностью занзибарского солнца, а здесь – с естественной радиоактивностью мухомора.

Дядя Леша снял с рогатины гриб, почистил его, поправил и пристроил себе на голову.

– Ладно, ребята, вы уж идите, куда идете, а я еще посижу. Вдруг вернется?

Он уселся в тени под ёлками, а мы на цыпочках, осторожно отправились по тропинке дальше.

8

В самое болото мы решили не залезать, обойти с краю; немцы – немцами, а комары – комарами, и не сказочные, а самые настоящие – красноглазые и упрямые, как вампиры.

Небо портилось, с севера набегали тучки. Лес темнел на глазах, и под ногами хлюпало.

Борька Бунчиков нехорошо ёжился, сильно вздрагивал от любого шума и вообще вел себя очень нервно. То ему мерещились серые фигуры фашистов, то обычную еловую лапу он принимал за рукопожатие мертвеца, то, увидев в корнях гнилушку, шарахался от нее, как от взгляда Бабы Яги.

Мы с Валькой уже жалели, что взяли Борьку с собой.

Так он шел, нервничал и шарахался, и добром это, понятно, не кончилось: когда проходили болото – упал в болото.

Валька, как человек бывалый, сразу понял, что кочка с выпученными глазами, это не кочка, а Борькина голова. Всё остальное, включая руки и ноги, ушло в трясину.

– Помогите, – сказала Борькина голова.

– Подумаем, – пошутил Валька.

– Ребята, – сказала Борькина голова, – кто-то меня за ногу тянет.

– Известно кто, – пошутил Валька, – фашисты, кто же еще.

– Тапок сняли, – сказала Борькина голова. – Теперь второй. Ребята, а пиявки здесь водятся?

– Водятся, – пошутил Валька. – И пиявки, и фашисты, и крокодилы.

– Валька, – сказал я Вальке, – может, хватит? Утонет ведь.

– Погоди, пусть слегка помокнет. Это будет для него как урок. Уж больно этот Бунчиков нервный.

– Галочкин, – сказал Валька через минуту, – давай нагибай осину. Вон ту, самую крайнюю, у которой кора в пупырышках.

Скоро несчастный Борька, весь облепленный бурой грязью и босиком, стоял на сухом пригорке.

– Здорово! – сказал Валька, оглядывая его трясущуюся фигуру. – Знаешь, Бунчиков, пожалуй, мы тебя первого в их ангар запустим. Это называется психическая атака.

– Холодно, – сказал Борька, – я домой хочу.

– А Пашка? А Петухов? Они, думаешь, домой не хотят? Ты, Бунчиков, не стой, двигайся. Сейчас быстро пойдем, согреешься. Еще спасибо скажешь, что искупался.

Миновав болотистую низину, мы резко забрали влево. Среди деревьев замелькали просветы, лес стал реже, до старого аэродрома было рукой подать.