Текст книги "Двенадцать сторон света"

Александр Евсюков
Двенадцать сторон света

© А. Евсюков, текст, 2021

© С. Овакимян, обложка, 2021

© Формаслов, макет, 2021

Часть первая
Моя вдова

 
Король я но умру бродягой под забором
Сжав зубы я гляжу как мечутся мечты
Наивные мечты с печальным детским взором
Но Смело в путь кричит мне ветер с высоты[1]1
  Перевод М. Ваксмахера.


[Закрыть]
 

Гийом Аполлинер

Приступ
(рассказ-диптих)

1

Мальчик жил на свете недавно, но уже многое чувствовал и понимал. Понимал, что мама с папой рано уходят на работу и всегда поздно оттуда возвращаются. Поэтому им и приходится на всю неделю оставлять его в городе Шахтино с бабушкой, а не забирать к себе в посёлок. А бабушка – она вроде бы и добрая, но всё-таки ядовитая, как чёрная змея-ехидна из передачи «В мире животных». Маму она почему-то не любит. Видимо, у неё были другие планы на папину жизнь.

Поэтому с каждым купленным ему гостинцем она просто не могла не ввернуть что-нибудь язвительное про маму, и от этого самое лакомое мороженое, или пышная сахарная вата, или пузыристая газировка из сифона становились совсем не такими вкусными, как для всех других детей и некоторых взрослых.

– Я-то тебе вон что покупаю, а эта балбеска гонористая купит чего? Нет!

Мальчик принимал осквернённые дары с потухшим взглядом и уже не мог их никуда деть – бабушка не спускала с него глаз. Но он всё реже о чём-нибудь просил её, зато безоглядно наслаждался нечастыми мамиными угощениями. И много раз наедине, а иногда даже при бабушке, он брался объяснять маме, что не надо, не надо, не надо оставлять его здесь, что он уже вырос и может быть дома один. Вернее, с обеими разноцветными кошками и лохматой собакой Бимкой во дворе. Но мама только ласково и грустно ему улыбалась, гладила и целовала в макушку, чтобы снова выйти на площадку и скрыться от него на пять долгих дней. Отец обычно прощался с ним как-то наспех и выскальзывал из квартиры раньше.

Однажды мальчик проснулся от ярких вспышек с улицы, которые празднично и немного жутко освещали ночной двор и всё вокруг. Он быстро догадался, что это салют. Захотелось тут же выскочить из-под одеяла и подбежать к окну. Но вдруг мальчик заметил бабушку. Она, замерев, стояла на балконе в своей длинной ночнушке, куда-то вглядываясь. Похоже, ей салют совсем не нравился. Он разглядел, как сильно бабушка сжимала свои узловатые пальцы, поднимая руку, – будто крестилась кулаком. И заклинала вполголоса:

– Скорей бы Гонец Цвета… Скорей… скорей! Чтобы – всех!!

Не понимая, что это может значить, но спасаясь от её жуткого шёпота, мальчик с головой накрылся байковым одеялом. Но и сквозь него всё равно просвечивали вспышки. То зеленоватый, то красный, то ослепительно белый, летел по небу над окнами огромный, сияющий и неуловимый Гонец Цвета. Наконец все вспышки растаяли, и стало привычно темно, как бывало каждой ночью.

Кроме бабушки здесь же, в квартире, жил деда. Дед был хороший, он работал в шахте и был передовиком. Но когда-то давным-давно его незаметно отодвинули в сторону от всего, кроме работы. И с тех пор он жил, как постаревший царевич, который так и не дождался своего царства. Вечерами обычно усаживался у телевизора, а в выходные дни всегда находил себе занятия во дворе или в подвале.

Почти про всех соседей бабушка говорила с насмешкой – было видно, что они трусили с ней связываться. Лишь одного – соседа снизу – она сама всерьёз опасалась. Того самого, кого все вокруг дружно прозвали Анатолькой. Он был самым скандальным жильцом во всём подъезде, так что на каждый шум сверху или за стеной мог немедленно заявиться «качать права».

Вот из-за этого самого Анатольки нельзя было ни подпрыгнуть, ни как следует разбежаться вдоль большой комнаты, ни даже в голос позвать друзей с балкона. Коварный Анатолька всегда таился в тёмном подполье. Сам мальчик видел его только однажды, да и то со спины, но часто представлял во всех злодейских подробностях: как он похож на Кощея Бессмертного, только в низко надвинутой кепке, с длиннющим лицом и противным высоким голосом. Ну голос и представлять было не надо – мальчик отчётливо слышал его много раз. «Прямо власть взял», – с завистью качала тогда головой бабушка.

В начале лета пришла пора устанавливать новую дверь в квартиру. Вообще-то, мальчик ещё не разобрался, что же было не так со старой. Но в назначенный день бабушка с самого утра стала маячить взад-вперёд по комнатам и кухне, то и дело выглядывая из окон или с балкона.

Однако нужные люди из ЖЭКа никак не приходили – ни сразу после обеда, как обещали сначала, ни в половине третьего, ни в четыре часа. Бабушка уже вся извелась: она ходила и ходила из угла в угол, рассеянно вытирая пыль на одних и тех же местах, и возмущённо стенала. Иногда она вдруг обращала внимание на мальчика, будто спотыкалась об него, и то предлагала повторно налить ему вчерашнего рыбного супа, то бросалась включать телевизор, но вместо мультиков и интересных передач и там и тут шла «профилактика» – всей огромной стране показывали только квадратики на экране.

Наконец, когда длинная стрелка чуть-чуть не догнала короткую, раздался звонок. Едва присевшая на диван бабушка подскочила от неожиданности, а затем осторожно подкралась к двери.

– Кто там? – чужим, каким-то сгущенным голосом спросила она.

– Мастер, – раздалось снаружи. – Вызывали?

– Вызывали. А чего шёл так долго?

– Заявок много, а я сегодня один.

– Как один? – изумилась бабушка.

– Так один.

Нарочно громко заохав, бабушка отворила оба замка и сняла цепочку.

Через порог шагнул крепкий широкоплечий мужчина с короткими упрямыми волосами на лобастой голове. От него пахло маслом, одеколоном и свежим потом. Все эти запахи были мальчику уже знакомы, но сейчас всё равно вызывали какой-то непонятный интерес.

– Хозяйка, принеси пока воды попить, жарко на улице.

Бабушка скрылась на кухне.

– Игорь, – представился мастер и, присев на корточки, протянул мальчику руку. Впервые в жизни взрослый так здоровался с ним, мелким шкетом. Рука тоже оказалась большой и крепкой, с широкими пальцами и наколкой на запястье в виде якоря. Было страшно приподнять и вложить свою маленькую бледную ладошку в эту огромную бронзовую ладонь. И в то же время очень-очень хотелось этого своего первого рукопожатия. Мальчик украдкой взглянул на бабушку, она как раз вернулась с полным ковшом воды.

– Не боись, – по-доброму усмехнулся Игорь. – Как тебя звать?

– Л-лё-ня, – с трудом выговорил мальчик и наконец решился протянуть свою ручонку.

– Привет, Леонид! – Игорь осторожно обхватил его ладонь, слегка встряхнул и, дождавшись ответного пожатия, выпустил.

Залпом осушив полный ковш холодной воды, он разложил инструменты и взялся за дело. Начался весёлый и бодрый шум. «Это вот – дрель. Это стамеска. Это молоток. А вот – замок ваш новый. Старую-то рухлядь снимем сейчас», – успевал пояснять ему Игорь. Вскоре оказалось, что в каждом инструменте жили свои звуки, своя музыка, притом такая разная, что одну ни за что не спутаешь с другой.

Вот и старая дверь, разлучённая с таким же старым дверным косяком, встала, прислонившись к облупленной стене на площадке.

– А ну, не мешай дяде Игорю, отойди, – раз за разом повторяла бабушка и выпроваживала его из коридора в комнату.

Профилактика уже закончилась, и начался долгожданный мультфильм. Но Лёне почему-то становилось неинтересно от мультфильма, как было невкусно от мороженого после ядовитых бабушкиных слов про его маму. И уже через минуту он, как заворожённый, снова оказывался в коридоре возле Игоря, глядя то на его открытое лицо, то на запястье с якорем.

– Видал? Я, Лёня, на флоте служил. Три океана видел. Ну, и всякого там нагляделся… Но про всё рассказывать пока что нельзя – я ж подписку давал.

Лёня восторженно кивал. Три океана! И ещё что-то, о чём вообще нигде и никому нельзя говорить, даже под самым строгим секретом!

– Скоро ли? – вклинилась бабушка. – Без двери мы тут всё равно что голые ходим. Может, вызвать кого на подмогу?

– Сейчас, бабуля! Потерпи чутка.

Игорь, широко расставив ноги и громко крякнув, приподнял новую дверь и стал сажать её на петли. Лёня заворожённо ловил каждое его движение.

– Что ж ты – так один всё и сделаешь? – бабушка всплеснула руками и отступила в большую комнату.

Фигура в надвинутой кепке возникла внезапно – звука шагов Лёня не услышал. От неё разило чем-то кислым и прогорклым. Лёня сразу с ужасом понял, что перед ними тот самый грозный Анатолька.

– Я сосед снизу, – сдавленно прошипел он.

– Ну, здорово, сосед, – приветливо кивнул Игорь.

– Вы что это устроили?.. Я, значит, с работы – только отдохнуть собрался…

– Время разрешённое, а ночью отдохнёшь, как другие граждане, – невозмутимо парировал Игорь, прищурив левый глаз и карандашом намечая отверстия в дверной коробке.

Мальчик замер. И зачем это Игорь отвернулся от него? Он же не знает – Анатолька что угодно может ему сделать!

Но пока Анатолька продолжал, как обычно, «брать на голос». Правда, теперь он взвизгивал громче дрели, однако Игорь, ничуть не отвлекаясь, продолжал делать своё дело. Вдруг пронзительный взгляд Анатольки зацепился за мальца в глубине коридора и даже в его светлых глазёнках угадал насмешку над собой. Тогда он решительно шагнул вперёд и нагло дёрнул дрель из рук Игоря. Сверло замерло, бодрая музыка инструмента оборвалась.

Уже не отпуская Анатольку взглядом, Игорь неспешно встал с корточек. Отложив дрель, он резко схватил и притянул его к себе, а ногой тут же прихлопнул дверь, чтобы Лёня не увидел чего-нибудь лишнего. Голос Анатольки снаружи вдруг зазвучал испуганно и сипло. Игорь тоже что-то негромко выговорил. Затем послышался короткий вскрик и дробный перестук по лестнице.

А новая дверь, после громкого хлопка, вновь приотворилась, так что взгляду мальчика открылась яркая щель. На верхней ступеньке лестницы в полоске солнечного света лежала смятая кепка. Игорь ловко наклонился, поднял её и размашисто запустил вниз, следом за внезапно ставшим таким смешным и жалким Анатолькой.

– Что за горлопан у вас? – усмехнулся Игорь.

– Да так, – пожал плечами Лёня.

Через несколько минут они позвали бабушку:

– Готово, хозяйка! Работу принимай… Замок-то вам не высоковато?.. Ну, сами так захотели! Вот, закрывается на два оборота… и обратно тоже на два. Дверь отличная – никакой приступ не страшен!

Бабушка смотрела на него, но только качала головой и ничего не могла взять в толк. На прощание Игорь вложил второй ключ в маленькую Лёнину ладонь:

– Держи, мужик! Это дубликат называется. И не теряй.

Бабушка была не в себе до самого вечера. Только дождавшись припозднившегося деда и осыпав его всеми возможными придирками, она понемногу отошла.

Больше двух недель Анатолькиного голоса совсем не было слышно. На время он стал тише воды ниже травы. А позже, подкрадываясь к новым скандалам, сначала озирался и примерялся, чтобы не встретить внезапный отпор от какого-нибудь нового Игоря.

2

Бесконечно тянулась сырая вязкая поздняя осень. День за днём уныло шли дожди, так что вся земля замесилась в грязь. Однако что-то там, наверху, всё-таки происходило. Слово перестройка звучало от взрослых всё чаще и непонятнее. Зато слово дефицит Лёня уже понимал наглядно и отчётливо. Бабушка то и дело таскала его с собой за этими самыми дефицитами, и время от времени он становился вторыми руками, в которые можно заполучить что-либо ценное. Но для этого ему надо было долго и терпеливо стоять, не вертясь под ногами, а только хорошо запомнив нужные ноги в потёртых туфлях или в грязных сапогах, с сумкой, постиранным пакетом или растянутой авоськой.

И медленно-медленно двигаться в этой душной тесноте. Да ещё и мама так давно не приходила! Говорят, она болеет и её положили, и поэтому не может повидаться с Лёней. А отец сам находит вечные отговорки. Лёня, как и все вокруг, стал сильно ждать снега – со снегом сразу станет легче.

В этот вечер дед пришёл домой с каким-то особенным взглядом – немного растерянным и как будто по-новому оглядывающим квартиру. Лёня уже знал, что совсем скоро деду предстояла пенсия. Правда, ему оставалось ещё несколько рабочих смен. Но дед уже со всеми договорился, отработал заранее и на эти самые последние смены выходить не стал, чтобы не дразнить гусей. Скольких его товарищей заваливало в их последний выход! Вызволить живыми успевали далеко не всех. Видно, эти самые подземные гуси не отпускали.

– Ну, чего встал? – сразу накинулась на него бабушка. – Разулся, так проходи уже!

– Третья моя шахта… и последняя теперь, – сиротливо вздохнул дед.

Бабушка принюхалась, но ничего подозрительного, видимо, не учуяла.

– Всё, отработал, значит? Лодырь ты теперь?

– Как ты, что ли? – вполголоса огрызнулся дед. – Иди, шастай по своим магазинам!

Бабушка не нашлась чем ответить и решила пока затаиться. Она окинула взглядом Лёню, видно, хотела что-то скомандовать, но передумала.

– Ладно, тут посидите. Щи вон в кастрюле, – бросила она напоследок и закрыла дверь снаружи.

Ужинать дед не стал. Не включил телевизор. Не взялся за газету. Все привычные дела стали вдруг совсем непривычными. Он сидел и напряжённо думал, представляя, как там сейчас в шахте, кто ползёт по проходу вместо него, кто первым даст сигнал на перекур и кто сделает главную выработку. Лёня молчал.

Дед погладил его по макушке, стараясь улыбнуться.

– Мамка-то знаешь где твоя? – дед оглянулся, будто кто-то мог их подслушать.

Лёня мотнул головой.

– Сестрёнку тебе рожает или братика.

Лёня удивился, а потом вдруг сильно обрадовался. Так сильно, что захотелось прыгать и кувыркаться. Он побежал вдоль комнаты. У него! Будет сестрёнка! Или братик! Но сестрёнка – лучше.

Он то и дело оказывался у одной, другой, третьей стенки, а радость всё не унималась.

– Деда, а давай поборемся? – протянув руку, с восторгом предложил Лёня. – Ну давай, а?..

Они с дедом уже несколько раз боролись на полу, застеленном ковром. Дед ложился на спину, а Лёня забирался сверху. Обычно после весёлой возни он «побеждал», по очереди прижимая к полу то одну, то другую дедову руку.

Несколько недель назад, пока внук праздновал свою очередную победу, дед вдруг почувствовал, как тесно становится его сердцу и как мало воздуха в комнате, но, отдышавшись, вскоре перемогся. Правда, после этого на пол он уже не ложился – говорил, что сильно устал. Но сейчас и эта радость внука, и охота сдвинуть с места свою новую, нерабочую жизнь так захватили его, что он согласился побороться.

Лёня тут же с весёлым и яростным рыком набросился на него. Выскользнуть из захвата. Головой в бок. Держать, держать, не выпуская, эту большую взрослую руку. Лёня смеялся и рычал, рычал и улыбался. Вдруг рука деда сжала его сильнее, так что Лёня едва не вскрикнул, – и разом ослабела. Дед захрипел. Это, конечно, могло быть хитростью, поэтому Лёня не стал выпускать его руки. Но вдруг всё дедово тело судорожно дёрнулось, и он с отчаянной мукой застонал. Лёне стало ясно, что это всерьёз, он тут же выпустил руку и слез с него. «Деда, деда?» – тонким голосом, будто входя в жуткую тёмную комнату, позвал он. Но деда не отвечал, а его лицо покрывалось пятнами. Лёня встал и кинулся искать выход. Он нарочно прыгал и громко топал по полу, но снизу, от ставшего вдруг таким нужным Анатольки, не донеслось ни звука. Залез на подоконник, пытаясь докричаться с третьего этажа в приоткрытую форточку. Но там, за окном, никого не было, только дождь стучал по стеклу.

Телефон, вспомнил Лёня. У соседей есть телефон! Но через стену не достучаться. Надо как-то выйти из квартиры. Лёня волоком притащил табуретку с кухни и подставил к двери. Дверь хорошая – её же Игорь поставил и ключ ему отдал. Должна же она…

Лёня встал на табуретку, чувствуя, как она шатается под ним. Вот и замочная скважина. Он вставил туда ключ и обеими руками повернул раз и два. Дверь стукнула по краю табуретки, Лёня едва не рухнул вместе с ней, но вовремя вцепился в ручку. Спрыгнул вниз и выбежал на площадку. Он стал стучать в соседскую дверь. Но там очень громко работал телевизор. Так его никто никогда не услышит. Надо как-то дотянуться до звонка и нажимать, нажимать, нажимать, пока не откроют. Он вытащил табуретку, краем глаза заглянув в большую комнату. Оттуда донёсся одинокий глухой стон. Одна нога деда лежала на полу, а другая согнулась в колене. Лёня подставил табуретку, но было всё равно слишком низко. Заколотил в чужую дверь изо всех сил: «Ну, кто-нибуууудь! Тёоо-тя-а-а Тооома… дядяааа как-тебя…» Табуретка сильно закачалась, и он бы точно грохнулся вниз на бетон, но вдруг кто-то подхватил его сзади.

Лёня устало повернул голову и при свете тусклой лампочки узнал Анатольку.

– Деду плохо? – спросил он Лёню.

Лёня беззвучно кивнул. Анатолька стал настойчиво звонить в дверь.

Через минуту открыла соседка, тётя Тамара с круглым, будто всегда чуть опухшим лицом:

– Тебе чего?

– Деда… Плохо ему, – сквозь рыдания выговорил Лёня.

– Сейчас скорую вызову. Как ты до звонка-то дотянулся?

Лёня оглянулся – Анатольки позади него не было.

Соседка подняла красивую красную трубку и вызвала скорую, дважды громко повторив их адрес.

– Теперь ждите. К моей-то свекрови на той неделе почти сутки ехали.

Но в этот раз доктора приехали быстро. Раскрыли деду рот, что-то проверили и поспешно унесли его на носилках. В сумерках у подъезда светились отблески «мигалки».

И бабушка, и внук точно знали, что рано им сегодня не уснуть. Про деда они не говорили. Телевизор был включён, и они наперекор всему долго ждали интересного кина. Но фильма всё не было. Долго-долго выступали громкие дяди в костюмах – депутаты Верховного Совета. Они всё время спорили и перебивали друг друга.

«У соседей кроме телефона ещё и телевизор цветной, – подумалось Лёне. – А что толку – кина-то всё равно нет».

Свет фар со двора заползал в их окна. Бабушка встала с дивана и гневно зашептала.

– Скорей бы, – повторяла она, – скорей бы Гонец Цвета!

Лёня вдруг точно вспомнил, когда такое слышал. Но сейчас он не прятался от неё под одеяло. Даже не отвернулся. Сейчас он мог ей ответить. Мог возразить. Вопреки всем этим крикливым дядькам в телевизоре, которые брались говорить и никак не могли остановиться.

– Не надо! – громко сказал он.

Бабушка удивилась. Отступила от окна.

А он встал и пошёл за ней, повторяя много раз:

– Деду обратно привезут. И мама за мной придёт. Поняла?

Бабушка, не отвечая вслух, отходила из большой комнаты в узкий коридор, а оттуда в тёмную спальню, будто пытаясь где-нибудь укрыться от него, как затравленная дичь от настырного охотника.

– И Гонца Цвета не будет, не будет, не будет!

Слова стали глухими и тяжёлыми. Бабушка бессильно опустилась на край застеленной кровати и сидела так, не поднимая головы. Только её острые плечи чуть заметно вздрагивали. Будто бы Лёня, её внук Лёня, этот маленький бледный мальчик, вдруг обрёл над ней такую же грозную власть, какая раньше была у подпольного соседа Анатольки. И, ощутив это, Лёня как никогда сильно удивился и перестал повторять одни и те же слова. Он понял, что не так её расслышал. Но всё это говорила не она сама, а огромный страх внутри. Лёня улыбнулся и осторожно провёл рукой по её опущенной седой голове. Он уверился – конца света не будет.

За окнами дома над всем городом и посёлком, над больницей и роддомом волшебными крупными хлопьями летел снег.

Сапог

Сапог —

1. Бывший военный, сохранивший армейские привычки.

2. Невежественный, не разбирающийся в чём-либо человек.

Смартфон на прикроватной тумбочке тонко пискнул. Измотанный Даня неподвижно лежал ничком, но уже без малого полчаса как проснулся, поэтому расслышал. Приоткрыв левый глаз, он неохотно протянул руку.

Что-то куда-то пришло и, видимо, как-то его касалось: сообщение, уведомление или же электронное письмо – сразу было не понять. Даня методично проверил соцсети, промчался по мессенджерам и уткнулся в почтовый ящик – ничего нового. Где же тогда? Ещё через минуту он вспомнил про банковское приложение – решил проверить и его. Дважды сбивался, набирая ПИНкод. Наконец мультяшные облака на экране расступились и пропустили его к виртуальным сокровищам.

«Входящий перевод – 50 000 рублей». Даня, резко подскочив, сел в кровати и кулаком протёр оба глаза. Затем пересчитал нули. Всё верно и никаких данных – откуда вдруг такое счастье?

Теперь ему не было покоя. Заварив чай, он стал выдвигать и тут же отбрасывать разные версии. Итак, работы у него сейчас нет, и заказчики ничего ему не должны. До дня рождения ещё почти четыре месяца, да и кто бы мог настолько расщедриться? Даже жена вдруг решила, будто они разругались, причём так, что она наскоро собралась и в час ночи укатила на такси к родителям. Уже третий день сидит там вместе с детьми.

Допив остывший чай и перебрав привычные варианты, как ворох сваленной на пол одежды, Даня размашисто шагнул из кухни в комнату и споткнулся о нераспакованные коробки с остатками тиража его книги. Тут Даня вспомнил, что он – писатель и горько усмехнулся. Конечно, говорить об этом некрасиво и даже думать так несколько неудобно, но проверить-то всё-таки надо. И не только надо, но и очень хочется. Причём с каждой секундой всё сильнее.

Даня нашёл закладку с сайтом, где выставлена его электронная книга. Выставлена бесплатно, но снабжена настоятельной просьбой: перечислить автору немного материальных средств по мере возможности. Ага, шесть скачиваний. Вчера было только пять. Смелая мысль вдруг закралась в Данину голову: а что, если за прошедшие сутки кто-то скачал эту его единственную книгу? И потом этот кто-то стал читать и оказался под столь сильным впечатлением, что отправил ему сумму, в сто двадцать пять раз большую, чем Даня мог рассчитывать в своих самых смелых ожиданиях. Ну да-а, конечно, – на четвёртом десятке ты всё ещё веришь в сказки? До этого момента в его виртуальный карман прилетели только два жалких стольника. То есть сначала пара воробьишек-заморышей и вдруг – целый птеродактиль! Интересно, кто же этот его неведомый благодетель? Или просто дурацкая ошибка номером, и теперь этот кто-то уже названивает в колл-центр, требуя немедленно вернуть всю сумму обратно?

Попробовал было писать, но все мысли как отрезало. Причём Даня понял это сразу, едва проснувшись, ещё до писклявого оповещения. Все герои показывали ему фигу, пейзажи и обстановка размывались бесцветными пятнами – суть ускользала. Он писал, перечитывал и всё удалял. Часы бесплодно проходили, но оправдать своё существование сегодня было нечем.

Вконец измучившись, Даня собрался и вышел за покупками. Интересно получится, если деньги исчезнут ровно в тот момент, когда ему всё пробьют на кассе и останется только оплатить. Однако до магазина было совсем недалеко, и, начав с малого, он вошёл в азарт и вот уже набрал целую тележку. Выгружая продукты на ленту, Даня ловил на себе подозрительные взгляды. Или так только казалось? Но оплата легко прошла с первого раза. На радостях он даже подсыпал мелочи калеке-нищему. Немного задержался возле низкой скамейки и в ранних сумерках посмотрел на свой дом как-то по-новому. Экая монолитная громада нависала над ним! А своих окон на седьмом этаже отсюда не разглядишь – они выходят на другую сторону.

Войдя в квартиру, Даня сразу заметил, что свет на кухне включён. За столом расположился его тесть – как всегда обритый налысо «сапог» в отставке, поджарый и собранный. Уже несколько лет он замдиректора по кадрам в ЧОПе «Гранитный мир». Или что-то в этом роде.

Даня прошёл на кухню, не разуваясь и не выпуская тяжёлых пакетов из рук. В воздухе будто трещало электричество. Краем глаза он заметил, что телевизор включён без звука.

– Здорово, Юрьич, – поставив пакеты на пол, Даня с внутренней опаской протянул ему руку. Тот крепко её стиснул.

– Мне Аня свой ключ выдала. Садись, поговорим.

Даня медленно опустился на табуретку. Как же ему теперь говорить? С этаким родственником будто весь русский язык забываешь. Надо сразу брать в руки военный устав, чтобы перевести свои штатские мысли на понятные ему термины.

– Сижу.

– Взял что? Или одна закусь? – поинтересовался тесть.

– Еды набрал. Ну, ещё чая и сока.

– Заработал много?

– Пока сам не пойму.

– Это как?

– Да вот, пришёл какой-то перевод непонятный.

– Так надо сообщить куда следует!

– А куда теперь сообщают? – промямлил Даня.

Но вместо чёткого ответа или нового вопроса тесть только странно усмехнулся:

– Ну, это успеется. У меня есть с собой чуток – для понимания.

И выставил на стол коньячную бутылку, как солдата на пост.

– Разливай давай! Вздрогнули. Что у вас с Аней такое?

– Решили отдельно побыть, успокоиться.

– Это я знаю. А чем ты вообще зарабатывать думаешь?

– Может, к вам в контору пойду?! – нашёлся Даня.

Тесть, опрокинув в себя стопарь, окатил его пренебрежительным взглядом, как негодного к строевой новобранца:

– Не возьму. Там ты быстрее всех накосячишь. Вот что ты реально по жизни делать можешь?

– Много чего, – пожал плечами Даня.

Тесть покачал головой:

– Много чего ты перепробовал, только не прижился нигде. Так ведь?

– Можно и так посмотреть…

– А, значит, можешь ты делать ровно две вещи – внуков мне и книжки свои писать.

– Да это на хер никому… – стал возражать Даня.

– Отставить, солдат. Внуки от тебя годные.

Тесть махом опрокинул ещё стопку. Он сегодня пил чаще, а ошалевший Даня уже дважды пропускал.

– Слушай, – продолжил тесть, – я, когда сюда собирался, Аню сначала послушал, на внуков внимательно поглядел. Почти уже надумал тебе морду бить, конкретно так и основательно, чтобы в чувство привести. – Даня вздрогнул. – Но я же теперь не в своей части – тут настрой нужен. Тогда вспомнил, что ты там чего-то пишешь, а я не читал и даже не заглядывал. Дураку понятно, что говно, но всё-таки непорядок. Дай, думаю, загляну сперва и пойду назавтра с чистым сердцем. А книжки твоей как раз и нет, затерялась куда-то. Непорядок, думаю, – всё равно найду, из принципа. Пошёл в Интернет скачивать. Полазил там и нашёл. Долистал было до середины, потом в начало вернулся. Читаю, читаю – и как-то не так мне становится, не пойму отчего. Как будто похмелье прошло, а трезвость так и не наступила, – он смущённо провёл ладонью по лысине, будто говорил о чём-то постыдном. – И вдруг шарахнуло, почти как при контузии: это же – про меня. Точно про меня. Только я бы слов таких не подобрал. Одни мысли куцые, а тут – на тебе… Потом сижу, думаю, аж вспотел: как эта штафирка протёртая, свинья в берлоге, прохвост, пороху не нюхавший, такое изнутри меня вынул, откуда в нём-то это всё?? Так до утра и просидел, пока из-за стола не выгнали. Тогда втихаря и перевёл тебе денег. Чтоб даже не думал, чтоб ещё писал.

Тайна внезапно открылась. Даня изумлённо застыл, вглядываясь в лицо тестя.

– А потом взял себя в руки и думаю: схожу, проверю, как он там? Может, уже шалав себе навёл, пока один-то? Ну, вижу, молодец, – работай дальше!

– На балконах курить по закону не положено, – снова предупредил тесть.

– Ну, один-то раз отступим, ради такого случая, – подмигнул Даня.

Георгий Юрьевич согласился. Они встали рядом.

– Есть всего две важные вещи: звёздное небо над нами и нравственный закон внутри, – изрёк Даня. – Так говорил этот… философ Кант.

– Небо и закон – это хорошо, – со значением кивнул Георгий Юрьевич.

Как же всё к этому пришло, думал Даня. Он же не хотел этого, откладывал, занимался другим. Но что-то неудержимо полезло и попёрло из него кусками, абзацами и страницами и уже не позволяло ему остановиться. Другая сторона жизни время от времени выныривала из тумана, как круп лошади, и вскоре снова скрывалась в нём. Детский сад, пособия, подработки…

Одну книгу, их первое совместное бедствие, они как-то пережили. Но когда через неделю после презентации он заявил, что берётся за вторую, Анино терпение лопнуло. Даня чувствовал себя бездушным эгоистичным чудищем, но «расколдоваться» никак не мог. Она бросала ему прямо в лицо самые ядовитые и заковыристые оскорбления, какие только могла выдумать, а он чувствовал, что не способен ни разозлиться, ни огрызнуться всерьёз. Даня как будто слушал незнакомые прежде модуляции на совершенно новом, неизвестном ему языке и даже раз решительно невпопад улыбнулся в ответ.

Аня, стукнув дверью, ушла в ночь. Младшая была завёрнута с головой, старший понуро топал рядом.

А он остался. И, к своему горькому стыду, был почти счастлив. В холодильнике кое-что оставалось, и можно было до послезавтра никуда не выходить. Через три минуты Даня засел писать. Среди ночи внезапно вспомнил, что надо бы спросить, как они там доехали. Отправил вопрос в мессенджер. «Ты – мудак», – ответила она следующим утром. «Знаю», – написал он, убедившись, что всё в порядке.

– А ты пиши. Пиши… пока никто не видит. Как будто на губе уже сидишь, всех обманул и пишешь. Это каторга твоя. И привилегия. Пока не застукали – пиши. Я не смогу так. Хоть удавлюсь – не смогу. Анька – она хорошая. Детей воспитает. Мы с матерью поможем, когда чего… И ты – тоже что надо сделаешь, – Георгий Юрьевич ткнул пальцем в сторону Дани. – А пока – пиши. Закройся, упрись – и до опупения. Это как плац драить… Как за родину в рост из окопа. Это как, ну, это… самое то…

Голова тестя повисла, его подбородок уткнулся в грудь. Слыша тихий храп, Даня чувствовал, как трезвеет. Сквозь этот пошлейший разговор, с извечным переливом из пустого в порожнее, вдруг сверкнул первозданный смысл. Этот «сапог», в жизни своей не читавший ничего, кроме уставов, неожиданно понял его задачу. Причём понял даже лучше, чем понимал прежде он сам. Даня раздвинул и застелил гостевой диван, затем осторожно подвёл к нему тестя и заботливо уложил.

Снова вышел на балкон, на этот раз отчётливо представив, как прижимает к себе жену и как по очереди целует обоих деток. Но, главное, этот кусок ночи в затихшем доме вечно не спящего города – его и только его время.