Текст книги "Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть I. Страна несходства"

Карантин

Посредине большой снежной зимы в фурмановской группе объявили карантин. Так уже бывало, но в этот раз был получен приказ не распускать детей по домам, а оставить всех ночевать в детском саду.

Несмотря на новый поворот событий, день шел как обычно. Все же на «мертвом часу» мало кто смог заснуть, и воспитательницы насмешливо угрожали, что, мол, все, кончилась ваша веселая жизнь, теперь вы в наших руках…

После ужина, когда ощущение новизны происходящего у всех усилилось, стали раздаваться телефонные звонки грустящих родителей, а потом «шли мимо и забежали погреться» две дружные родительские пары. Вручив воспитательнице пакет конфет и пакет пряников «на всех», они спросили маленькую толпу сбежавшихся в раздевалку:

– Ну, как вы тут живете без нас?

– Ха-ра-шо-о!.. – ответил воспитанный хор.

– И не соскучились?!

– Не-е-ет!.. – пропели все, но потом смешались и закричали: – Соскучились! Соскучились!

Папы смущенно, с бодряческими шутками выслушали нарочито грубоватые уверения воспитательниц, что «как раз вашим-то это только на пользу пойдет», а в глазах одной из мам почему-то появились слезы. Воспитательницы поспешили выгнать гостей и демонстративно заперли за ними дверь на все замки: «Все, больше никого не пустим». Однако дети, озадаченные печальным видом родителей, стали уточнять характер и перспективы своей болезни.

– О?! Ты посмотри: и эти туда же! – возмутились женщины. – Забеспокоились!.. Ну, тогда всё – значит, пора ложиться спать.

И всех отправили получать из кладовки раскладушки и матрасы – второй раз за этот день. Пока все укладывались, в зале оставили гореть только две люстры, в скучном свете которых отчетливее стала темнота за незанавешенными окнами. Когда все улеглись, воспитательница, прогуливаясь между рядами, начала гипнотическим голосом рассказывать длинную историю, подействовавшую на многих и оборвавшуюся в странном месте.

Конечно, засыпать на всю ночь под таким высоким потолком и в таком большом составе было неприятно, так что нервное веселье, прерываемое шипящими угрозами и охлаждающими наказаниями в виде стояния рядом с раскладушкой, продолжалось в отдельных очагах еще долго. Кроме того, время от времени из разных концов доносились щемящие рыдания, и кто-то из взрослых потом сидел там, ласково шепча что-то, на зависть всем прочим…

Погасив большой свет, дежурная воспитательница включила в дальнем углу настольную лампу и села читать. Не спать делалось все скучнее и, после маленькой эпидемии походов в туалет, ночь стала брать свое. Тишину делили теперь только звуки пустынной заснеженной улицы, шелест переворачиваемых страниц и шорохи сна.

Воспитательница осторожно отложила книгу и еще раз прошла по рядам. Подоткнув одеяла раскрывшимся и сильно погрозив пальцем улыбнувшемуся бессонному безобразнику, она выключила настольную лампу, чуть-чуть приоткрыла дверь в туалет, где свет был оставлен на всю ночь, и вышла.

Фурман пробудился в желтовато-голубоватой темноте, заполненной разнообразным дыханием спящих. В вышине сквозь ночной туман медленно плыл белый лепной потолок, из туалета доносилось отчетливое журчание и шипение водички в неисправном унитазе. Через некоторое время за окном с одиноким воем и лязгом промчался в сторону центра троллейбус, и Фурман стал соображать, ночь сейчас или утро. Шумы сна были похожи на неспешную беседу, идущую по всему залу. Вдруг получались очень смешные пересечения, и Фурману захотелось посмотреть, у кого это так хорошо получается. Он сел, стараясь не скрипеть, но видно было плохо. Сосед, лежавший на боку лицом к Фурману, находился в таком глубоком растерянно-молчаливом забытьи, что Фурман почувствовал к нему осторожную, отстраненную нежность и внезапно ощутил полное одиночество. Он лег и подумал, что совсем неподалеку у них дома сейчас все тоже, наверное, спят глубоким сном. Интересно было бы придти к кому-нибудь из них во сне, фантазировал Фурман. Но грусть оказалась сильнее воображения, и он решил посмотреть, не виден ли в окно его дом, удивляясь, как это раньше ему не приходило в голову.

Осторожно просунув лицо мимо большого кактусообразного растения на подоконнике и прижавшись виском к ледяному стеклу, Фурман скосил глаза влево. Нет, не видно. Только далеко в каком-то доме светилось одно окно.

Замерзнув и чувствуя себя опустошенным, Фурман вернулся в свою остывшую норку. Кто-то, пошатываясь и спотыкаясь, пробрался в туалет, но Фурман решил не высовываться и, согревшись, заснул.

На следующее утро приказ о жестком соблюдении карантина, вызвавший раздражение у всех заинтересованных сторон, был отменен. «Ура!» – закричала группа. Это был праздник. Одна из воспитательниц стала обзванивать всех по списку, сообщая приятную новость, что карантин снят и можно прийти за ребенком пораньше.

Неработающие бабушки и дедушки начали приходить уже во время обеда. Вместо «мертвого часа» – никто бы, конечно, тут уже не заснул – редеющая группа отправилась на прогулку в парк. Воспитательница все же следила, чтобы ее валяющиеся в снегу «карантинники» не смешивались с местными детьми. Денек получился что надо!..

Часа в четыре воспитательница решила пойти с остатками группы навстречу опаздывающим родителям. Двоих мальчишек, живших, как выяснилось, рядом с противоположным выходом из парка, воспитательница завела прямо в их подъезды; еще одну девочку тут же на улице встретила извиняющаяся за задержку мама.

В парк возвращаться уже не стали, а пошли к детскому саду по большой дуге, через Делегатскую улицу. В одном из переулочков на другой стороне Делегатской, во дворе большого желтого дома, оставили гулять до прихода родителей Акима, уже последнего из фурмановских приятелей. Фурман начал про себя обижаться, что его будут забирать в самом конце. Но он знал, что на обратной дороге они все равно будут проходить мимо его дома, и не слишком беспокоился. Кроме Фурмана, с воспитательницей шли теперь три девочки и бледненький тихий малыш, вообще неизвестно почему ходивший в их группу.

На оживленном перекрестке Оружейного и Краснопролетарской они долго томились у пыльной черно-мраморной стены завода. Фурмановский дом был за углом неподалеку. Воспитательница почему-то боялась переходить улицу у светофора со стрелкой к дому напротив, где жила одна из девочек. Ворчливо дожидаясь, не появятся ли ее родители, и уже отчаявшись, воспитательница вдруг попросила кого-то из прохожих покараулить детей, а сама нервно перебежала с девочкой на ту сторону, и они на несколько минут скрылись в подворотне. Потом воспитательница так же неспокойно вернулась и стала благодарить добрую старушку и высокого веселого мужчину, которые придерживали уставших детей. Еще несколько шагов, и они уже свернули на Краснопролетарскую, на другой стороне которой третьим был фурмановский домик из обшарпанного и побуревшего кирпича.

Фурман стал на ходу прощаться с детьми: «Ну все, я пришел. Пока!» Когда воспитательница с равнодушным видом прошла уже немного дальше, чем нужно, Фурман остановился сам и скользнул взглядом по своим неосвещенным окнам на втором этаже. Все тоже остановились, так как его пара шла первой.

– Чего встали? – спросила воспитательница, обернувшись.

– Я тут живу, – кивнул Фурман. – Это мой дом, – показал он пальцем. Ему было обидно, что она, оказывается, не знала, где он живет, хотя остальных отводила сама, без указаний.

Воспитательница раздраженно посмотрела на него.

– Что же ты молчал? Надо было у перехода сказать. А теперь что же, возвращаться обратно? Все уже устали… Пошли! – махнула она рукой. – Из детского сада тебя заберут.

– Но вот же мой дом, – удивился Фурман. – Вот наша дверь! И мы всегда здесь улицу переходим от остановки, машин же мало?

Воспитательница хмурилась:

– Что же, я должна оставить их здесь одних, по-твоему, чтобы тебя отвести?

– Но вы же всех других отводили? – справедливо заметил Фурман.

– Вот и зря я так делала, – с легкой злобой ухмыльнулась она. – Пусть бы родители сами за нами побегали! А то делаешь, как им лучше, а они и пальцем не пошевелят!

– Давайте попросим опять кого-нибудь постоять, это же совсем быстро! – с надеждой настаивал Фурман, поглядывая на родные окошки. Как назло, на этой стороне улицы прохожих не было. – Ну, хотите, я сам перебегу, один, а вы посмотрите? Я так уже делал, – соврал он без внутреннего убеждения.

– Нет, одного я тебя не отпущу. Все, пошли, – отрезала воспитательница и тронулась. – А то на ужин опоздаем.

– Ну пожалуйста… – уже слезливо упрашивал Фурман, со страхом ощущая перспективу опять этого ужина в чужом месте. – Оставьте тогда меня здесь, а мама с работы скоро приедет на троллейбусе, и я ее здесь встречу… Я не буду переходить один!

– Пошли, хватит, – воспитательница крепко взяла Фурмана за руку.

Идти до детского сада было всего ничего. Быстро темнело.

– Ты не огорчайся, – тихонько сказала Фурману его девочка. – За тобой скоро придут!

Воспитательница с насмешливым одобрением посмотрела на нее, а Фурман вспомнил, как глупо он только что простился с ними на радостях – и даже этому сопливому малышу сказал отдельное «пока!»…

Помогая им раздеваться, няня ласково приговаривала:

– Ну, вот и хорошо… Нагулялись, сейчас будем ужинать, еды много осталось… А за этим, что ж, не пришли? – спросила она напарницу, кивнув в сторону задумчивого Фурмана.

– Да видишь…

– А ты им звонила?.. Ну, ладно! Раздевайтесь… Вот какая у нас тут дружная компания собралась… А ты чего сидишь, устал? – спросила она Фурмана, снявшего только шапку и расстегнувшего шубу.

– Я не буду раздеваться, – со спокойным видом ответил он. – За мной сейчас придут.

– Ну, придут, и хорошо. А чего ж так сидеть-то? Надо раздеться. Давай-ка, я тебе помогу…

– Я не буду, за мной прямо сейчас должны придти, я подожду! – затрепыхался Фурман.

– А ну-ка, кончай! – подступилась воспитательница. – Он мне уже по дороге, пока мы шли, пытался скандал устроить. Снимай-ка шубу быстро! Ишь, уперся!.. – Фурман прятал от них руки. – Вот так!.. – Его выдернули из шубки.

– Валь, ты подожди, – сказала немного запыхавшаяся няня. – Мы, может, с ним и так, по-хорошему договоримся… Он же все понимает…

– А то сопротивляться вздумал… Снимай валенки, кому говорят!

Фурман, весь красный, одернул свитер и опять демонстративно прицепился к лавочке. Остальные дети с грустью наблюдали за происходящим.

– Давай, ты этих уведи, а я с ним сама разберусь. А то он ведь по-доброму не понимает – видишь, как сидит? Ну что, сопротивляться решил?

– Пойдем, пойдем, не обращайте на него внимания, все у него пройдет скоро, – няня стала подталкивать детей в зал. – А мы сейчас поедим да и будем спать ложиться, все устали сегодня… Ляжем пораньше все вместе, места теперь много…

И вдруг до Фурмана дошло, что здесь остались только те, за кем сегодня вообще не придут, и они будут тут опять ночевать… Он в ужасе подскочил к воспитательнице:

– Ну пожалуйста, я вас очень прошу, отведите меня домой, я не хочу тут оставаться!..

– А чем это тебе здесь с нами не нравится? Другие вон остались, и ничего…

– Я хочу домой, ну проводите меня, я хочу к маме… – зарыдал Фурман.

– А я за сегодня уже находилась и устала. Чего это я с тобой пойду, на ночь глядя? Посмотри, уже темно на улице. Родителям твоим мы позвонили, а раз никто за тобой не пришел, значит, у них есть причина оставить тебя здесь. Так что кончай реветь… Эй, куда?!

С воплем «я хочу к маме!!!» Фурман кинулся к двери и попытался открыть замок. Воспитательница с трудом оттащила его, но он вырвался и опять задергал дверь.

– Ах ты, дрянь! Сопротивляешься?! – Она отшвырнула его, так что он споткнулся об лавку, и, быстро заперев дверь на второй замок, загородила ее спиной. Глаза ее сверкали, левый кулак презрительно упирался в бок, а правая рука с опасливо растопыренными пальцами нелепо металась впереди, защищая живот.

– Истеричка! Еще хочешь? – дрожащим голосом сказала она Фурману, который испуганно поднимался с лавки.

На шум все опять вышли в раздевалку, и няня попыталась успокоить плачущего Фурмана, слегка обняв его. Но с ним уже началась настоящая истерика. Икая, он выл, что он не хочет тут быть, что он хочет к маме, бился о пустые одежные шкафчики, валялся по лавке, а в перерывах между своими взвизгиваниями и всхлипами грозил пожаловаться на воспитательницу, которая «бьет детей»… Та была возбуждена стыдом и продолжала дразнить его, вызывая новые приступы вытья. И у девочек, и у няни вид был совершенно растерянный, а малыш вообще убежал. Няня, послушав их перебранку, сильно покраснела и, тяжело дыша, рассматривала их по очереди через очки.

В дверь давно уже кто-то стучал.

– Кого это еще к нам несет?.. – Воспитательница отперла дверь, и там показался засыпанный снегом фурмановский дедушка. Нос у него был красный, глаза слезились, и выражение их было совершенно недовольным.

– Что же вы? Куда же это вы пропали? – сердито сказал он, осторожно отряхивая маленькую папаху из рыжей цигейки. – Я за вами уже, почитай, два часа гоняюсь по всему району. Разве ж так можно!.. Вы же по телефону сказали, что будете до пяти часов в парке, там, где вы всегда гуляете? – обратился он к воспитательнице. – Я туда пришел ровно в половине пятого, но вас там не было! Где же вы были все это время? Я все кругом обходил, здесь был два раза, и мне только потом одна женщина подсказала, в какую сторону вы пошли, и я уж догадался опять сюда вернуться… Разве это дело? Я вон весь замерз… – закончил он, глядя в сторону и доставая носовой платок. На носу у него висела капля.

– Да вы вон лучше полюбуйтесь на своего красавца, что он нам тут за истерику закатил!.. – с меланхоличной обидой сказала воспитательница.

– А что такое? – встревожился дедушка, присмотревшись к сушащему слезы и слабо улыбающемуся Фурману.

– Да пусть уж он сам расскажет… Вон, всех детей нам перепугал.

Фурман тупо молчал.

– Ты давай, Сашенька, одевайся поскорее, дома нас уже, наверное, заждались, шутка ли, я два часа назад ушел за тобой… Давай, милый, где твои вещи?..

Воспитательница скептически оглядела нарочито пыхтящего и шмыгающего носом Фурмана.

– Ну-ну, – кивнула она. – Вы его так, пожалуй, скоро совсем испортите. – Тон у нее был уже почти совсем миролюбивый. – Ему бы, наоборот, строгость совсем не помешала…

– Ну, попрощайся, скажи «до свиданья» и пойдем, – торопился дедушка.

– До свидания! – облегченно помахали ладошками девочки.

– Ну что, завтра увидимся? – напоследок поддела его воспитательница, и Фурман вяло ухмыльнулся ей, мол, ладно, мир…

– Пойдем, пойдем, Сашенька, уже поздно, – похлопывал его дедушка по плечам. В дверях дедушка обернулся, сделал легкий поклон и, пробормотав: «Ну что ж, всего доброго!», стал тщательно устраивать на голове свою старую шапку.

На улице валил медленный снег, и они всю дорогу молчали.

Дома вокруг Фурмана сразу поднялась заботливая суета, все удивлялись его бледности и вялости: раздевшись, он аккуратно присел на диван в столовой и ничего не хотел.

– Он не болен? – спросила бабушка непонятно кого. Папа вышел за дедушкой в прихожую и стал тревожно расспрашивать его, не произошло ли чего в детском саду.

– Да не знаю, – раздраженно отнекивался дедушка. – Вроде, ничего… Плакал, когда я пришел…

Вернувшись в комнату, папа с бестолковой настойчивостью начал предлагать Фурману что-нибудь вкусненькое, сладенькое, горячее, полезное и т. п. – пока бабушка с мамой не сказали ему, чтобы он отстал. Фурман же на все папины предложения только время от времени с вялым отрицанием мотал головой и изредка улыбался одними сжатыми губами.

Он был дома. «Вся семья в сборе», как говорил папа. Вокруг на своих местах были знакомые вещи. Но он смотрел на все это с каким-то странным удивлением, как будто не был здесь очень давно, вернувшись после долгого отсутствия. Или как будто между ним и всем этим было какое-то толстое стекло. Он чувствовал, что все это может вдруг улететь, раствориться, как изображение, – а останется только то, что там, «снаружи»: улица, снег, темнота. Чужое тепло.

– Ну Сашенька, родной, скажи мне, что с тобой? – не выдержав, подсела к нему мама. – Болит у тебя что-нибудь? Скажи!.. Не молчи!.. Тебе плохо?

Фурман сильнее сжал губы, а потом, подумав и вздохнув, сказал:

– Я вас ждал, ждал, а вы не пришли… – И заплакал, глядя в стену.

…Конечно, на следующее утро его не стали будить, решили дать отдохнуть. А там – все наладилось.

Беркин

Воспитательница представила новенького с необычным вниманием: мол, это очень умный мальчик… Выглядел он смешно: рыжие волосы ежиком, узкое бледное лицо с веснушками и толстым горбатым носом, кажущиеся маленькими глазки за круглыми очочками. Имя его было немедленно забыто, а вот фамилия вызвала обсуждение, так как что-то в ней казалось неправильным: Беркин… Может, Белкин? – Нет, не «Белкин», а именно Беркин. Когда Беркин заговорил, выяснилось, что он сильно картавит с отдачей в нос и вообще выражается с какой-то странной вычурностью: «я считаю», «по моему мнению» и т. п. При этом в разговоре голова его то вежливо клонилась набок, как бы прислушиваясь, то задиралась с легкой надменностью, как бы в раздумье.

Ну что ж, Беркин…

Исполняя общее предписание быть радушными хозяевами, Фурман предложил Беркину осмотреть их игрушки, но очень быстро Фурману стало с ним скучно, и он, посчитав свою миссию выполненной, убежал.

Чуть позже воспитательница была вынуждена предупредить всех, что те, кто станет дразнить Беркина, будут строго наказаны. «В том, что он плохо выговаривает те или иные звуки, нет ничего такого, многие из вас произносят звуки неправильно (тут все жизнерадостно заулыбались, глядя друг на друга) – это не страшно, со временем научатся. С Беркиным же, даже играя, надо обращаться очень бережно, потому что он в очках, и вообще, лучше всем дружить. Вы меня поняли?..» – «А чё? А мы ничё…» – удивились все.

С Беркиным так никто и не сошелся. Его не били, поддразнивали с привычной ленцой – постоянно этим занималась небольшая группа старших мальчишек, а остальные относились к нему вполне равнодушно. Один раз проявился его хваленый ум – он вдруг хитро разгадал какую-то заданную всем новую загадку. «Ну, Беркин, молодец…» А так – он был занят чем-то своим, никак особо не выделяясь из общей жизни.

Однажды в начале апреля – только что сошел снег – группа возвращалась с дальней вечерней прогулки на свое обычное место в парке, откуда часов в шесть всех забирали родители. Было еще светло. Двигались парами по неширокой дорожке вдоль ограды. Ближе к заколоченной на зиму крытой деревянной эстраде дорожка переходила в тропинку, которая взбиралась на довольно высокую и крутую насыпь. Между этой насыпью и облезлой задней частью эстрады получался как бы узкий темный овраг, над которым движение почему-то остановилось. Собственно, они уже почти пришли – всегда открытая железная калитка, через которую все всегда входили и выходили из парка, была метрах в десяти.

В овраге из-под снега вылез всякий мусор: разорванный резиновый мяч, огрызки досок, какие-то почерневшие тряпки. Группа все стояла, поскольку команды расходиться не было; девчонки щебетали вокруг принесенной кем-то из дома куклы, а мальчишки, столпившись, разглядывали валявшееся в овраге и пугали друг друга крысой, которая там будто бы живет. Кто-то сзади нарочно толкнул Беркина, и он по инерции налетел на стоявшего перед ним Фурмана. Ноги Фурмана заскользили по сырой земле, и он съехал немного вниз, успев повернуться и уцепиться за пучки старой травы и торчащие корни. Хохоча, его вытянули обратно.

Руки у Фурмана были в земле, и кроме того он очень разозлился, так как пережил страх встречи с огромной крысой.

– Ты чего меня толкнул?! – полез он на Беркина, хотя и знал, что у него это получилось поневоле. – Вот за это я теперь об тебя руки вытру! – И Фурман под общий смех несколько раз провел грязными ладонями по плечам и по груди Беркина. Беркин был на полголовы выше Фурмана и, возмущенно сказав: «Да ты что!..», неумело отпихнул его. Это было уже слишком – какой-то Беркин!.. Фурман подскочил к Беркину, поднатужился, и Беркин скатился в овраг. В первый момент Фурман даже испугался, он не ожидал, что Беркин окажется в самом низу. Все изгибались от смеха, пока Беркин ползал там в грязи на четвереньках. Кажется, он заплакал, но очень незаметно.

На шум прибежала воспитательница, которая, как оказалось, просто остановилась побеседовать с какой-то знакомой бабулькой. Она раскричалась и попробовала достать Беркина из оврага. Но сделать это ей не удалось, поэтому она приказала ему выходить понизу, а сама пошла к лесенке рядом с калиткой. Беркин, упираясь локтем в стену и осторожно выставив перед грудью длинные висящие кисти, неуклюже выбирался из нехорошего места. Уже в самом конце пути он не выдержал насмешек и со злым отчаянием крикнул: «Что вы смеетесь, дураки! Я себе там руки поранил!» Руки у него были сильно испачканы, но крови вроде бы никто не видел. Фурман был немного взволнован, хотя и старался молодечески скрыть это. Все заглядывали в овраг и обсуждали, обо что Беркин мог пораниться.

К ним торопливо подошла предельно возбужденная воспитательница и сказала, что ей придется отвести Беркина в детский сад – он сильно порезался о разбитую бутылку, в рану могла попасть грязь, а это грозит заражением крови. Возможно, Беркина придется сейчас отправлять в больницу, а они – чтобы держались подальше от этого оврага!

– Оставайтесь здесь, никуда не уходите! Я скоро пришлю кого-нибудь к вам, – предупредила она и побежала вслед за уже отправленным Беркиным.

То, что их оставили одних, было очень ответственно, и любые попытки повеселиться пресекались на корню строгими девочками.

– А ты не говори, что это ты, – советовали Фурману. – И мы тоже не скажем. Он же тебя первый толкнул!.. Скажи, что он сам упал – поскользнулся, и все. Или что ты его случайно толкнул – как он тебя…

– Да ладно… – неопределенно отмахивался Фурман. На душе у него было ужасно горько: а ведь Беркин мог и вправду умереть от заражения крови… Что же тогда будет? Он чувствовал себя чудовищем…

Воспитательница вернулась довольно быстро и радостно сообщила, что, хотя порезы оказались глубокими, кровь удалось остановить, ему сделали перевязку – так что все, похоже, обойдется. В больницу решили не отправлять.

– Вот так. Ну, а теперь давайте выяснять, кто его туда толкнул. – И она нашла глазами Фурмана.

– Я, – мрачно признался он.

– Беркин первый его столкнул! – закричали доброхоты, но им было приказано замолчать и разойтись.

– Что ты сознался, это уже неплохо, – вздохнула она. – Но ты сам-то понимаешь, что ты наделал?

Фурман вроде бы понимал.

– А ты понимаешь, что было бы, если бы его все-таки пришлось отправить в больницу? Ты понимаешь, какой шум бы поднялся на всю Москву?.. И что было бы с твоими родителями и с тобой – о себе я уж и не говорю…

Фурман молчал, но в глазах у него появились слезы.

– А ты поставь себя на место его родителей: они вот скоро за ним придут и узнают, что тут произошло… И что я им скажу?..

В этот момент няня неожиданно привела обратно Беркина – почищенного и странно улыбающегося. Обе кисти у него были плотно забинтованы. Все-таки он не умер!..

– Я, например, не знаю, что им говорить. Ты еще должен сказать спасибо, что все закончилось именно так. Это уж ты нас благодари, что мы тебя прикрыли… Могло-то быть и хуже. – Она внимательно посмотрела на Фурмана, хотевшего сказать, что он ведь не знал, что там стекло, и задумчиво продолжила:

– Так что, пока время у тебя еще есть, подумай сам, что ты им ответишь, когда тебя спросят. И своим родителям – тоже… А я бы на месте его родителей просто надрала бы тебе уши, чтобы ты на всю жизнь запомнил… А пока пойди попроси у него прощения. – И она, еще раз внимательно окинув Фурмана взглядом, отвернулась.

– Прости меня, пожалуйста, я не хотел тебя так… – посланный Фурман произнес это почти искренне. Беркин загадочно усмехнулся, и они разошлись.

– Ты чего такой? – спросили Фурмана на ходу. – Из-за него?

Он кивнул.

– Да ладно, не бойся, он же вернулся!

– А я и не боюсь… – пробурчал им вслед Фурман. Но все бы очень плохо. «Все очень, очень плохо», – прошептал он, уставившись сквозь ограду. Можно было бы попробовать пролезть незаметно меж прутьями и, спрятавшись в соседнем дворе, перехватить кого-то из своих, кто придет за ним, но как раз на этом участке ограды расстояние между прутьями было маленьким даже для Фурмана.

У него еще была небольшая надежда, что за ним придут пораньше и встречи с беркинскими родителями удастся так или иначе избежать. Он с тоскливым старанием попытался внушить далекому папе свое отчаяние, чтобы тот отпросился с работы, но по какому-то внутреннему холоду Фурман знал, что «колдовство» не получилось.

Первым появился беркинский отец. Стоя неподалеку, Фурман видел, как воспитательница извиняется перед ним, и принимал последние приглушенные слова соболезнования и укромные знаки поддержки.

Воспитательница давно уже зацепилась за него глазами и, наконец, поманила его:

– Ну-ка иди, иди сюда, голубчик!..

Фурман, хмурясь и улыбаясь от напряжения, пошел к ним.

– Вот он, «герой»… – вздохнула воспитательница. – Не знаю уж, что с ним и делать…

Отец Беркина посматривал на Фурмана через очки без всякой злости, с каким-то очень усталым интересом.

– Ну что же, придется нам с тобой познакомиться поближе. Тебя как зовут? – спросил он Фурмана.

– Саша, – тихо удивился тот этим церемониям.

– Ну вот, Саша, а меня зовут Ильей Григорьевичем. К сожалению, повод для знакомства у нас довольно печальный получается… Вы меня извините, что я вас отрываю от остальных, – обратился он к воспитательнице. – Я хочу дождаться Сашиных родителей и поговорить с ним в их присутствии, если вы не возражаете.

– Пожалуйста-пожалуйста, как хотите – он теперь в вашем распоряжении, – усмехнулась воспитательница. – Вы меня тоже извините, побегу посмотреть, чем мои там занимаются, а то я их совсем забросила из-за этой истории…

– А ты, Саша, пока можешь погулять тут рядом где-нибудь, а когда придут твои родители, я тебя позову, хорошо?

Смущенный этим ровным тоном, Фурман кивнул и отошел в сторонку. На вопрошающие взгляды он сурово пояснил:

– Сказал, будет дожидаться моих родителей.

Озабоченно скривив лица, интересующиеся удалились по своим делам, а Фурман остался ковырять ногой. Пристально глядя сквозь черные прутья ограды, он воображал реакцию папы и мамы и с трудом сдерживал подступающие слезы.

Пришел за ним дедушка – это было лучше, чем папа. Дедушка поискал глазами Фурмана, но тут к нему подошли Беркины. Во время разговора дедушка пару раз смотрел на Фурмана и качал головой, а Фурман от волнения улыбался. Когда его позвали, он торопливо постарался сделать более определенное выражение.

– Ну что же ты, Сашенька, как же ты мог?.. – с горьким возмущением встретил его дедушка.

Беркинский папа довольно быстро разгорячился.

– Я все понимаю, между мальчишками бывает всякое, – страстно говорил он. – Но почему это сделал именно ты?! Если бы над ним стал издеваться кто угодно другой, мне бы это было по крайней мере понятно. Потому что я знаю, что сам он первым никогда никого пальцем не тронет. Да он просто и не умеет драться! Может быть, конечно, это недостаток, но это так! Насколько я понимаю, твои родители – интеллигентные люди… Как же ты посмел поднять на него руку – ведь он совершенно безобиден?!

Фурман не знал, что на это отвечать. Да не поднимал он на него никакую руку! Просто толкнул не туда, куда надо… Младший Беркин, присутствовавший здесь «по должности» пострадавшего, сначала скованно улыбался Фурману, а потом, заслушавшись своего отца, отвернулся с гордой обидой.

– Я ведь не собираюсь тебя ругать или наказывать – это дело твоих родителей, я просто хочу понять: как могла произойти такая ужасная вещь? Ведь ты же не хулиган и не негодяй – я это вижу по твоим глазам.

Младший Беркин искоса посмотрел на Фурмана.

– Ты видишь, я говорю с тобой совершенно откровенно.

Тут он отправил своего сына погулять.

– Володька у нас вообще-то человек достаточно скрытный и редко рассказывает, как вы тут живете… Но, насколько я понимаю, его у вас не слишком-то любят. Ты с этим согласен?

Фурман неопределенно пожал плечами.

– Это так. Его обзывают и дразнят, – и я догадываюсь, почему. Но мне также известно, что ты никогда не принимаешь в этом участия, и даже больше того, пытаешься защищать его – он об этом говорил. Вообще-то было бы очень странно, если бы дело обстояло иначе… Ты понимаешь, о чем я говорю?

Фурман не вполне понимал, но не настаивал, чтобы ему объяснили. Видно же, что этот пожилой очкастый папа страстно любит своего нелепого сына…

– Честно говоря, поначалу услышав от Вовки о тебе, я рассчитывал, что вы с ним, может быть, подружитесь со временем или по крайней мере будете друг друга поддерживать. Должен сказать, что до сегодняшнего дня у меня были все основания, чтобы так думать. И вдруг происходит такое! И я узнаю, что это совершил не кто-нибудь из этих… – позволь мне называть все своими именами: этих юных свинов… – а именно ты! У меня не укладывается в голове: почему? Ты можешь мне прямо сказать, он нас сейчас не слышит, и я клянусь, что это останется между нами, если ты посчитаешь нужным, – что, он тебя обидел чем-нибудь или оскорбил? Что тебя заставило так жестоко поступить с ним? Должна же быть какая-то причина?!

Фурман молчал, холодно покусывая губы и поглядывая по сторонам. Вон еще за кем-то пришли…

– Ну что же ты, Сашенька, ответь… – с укором вмешался дедушка. – Нельзя же так, нехорошо получается!..

Сказать, что Беркин первым толкнул его, было глупо, поскольку он сделал это не нарочно. Объяснять, что Фурман не знал, что там валяется эта чертова разбитая бутылка, – тоже было ни к чему… На самом деле все это было уже лишнее.

– Ты молчишь – мне это непонятно, – старший Беркин начал обижаться. – Неужели тебе нечего мне сказать?

– …

– Это меня неприятно удивляет. Похоже, я в тебе ошибся… Очень жаль, если это действительно так. Что ж, простите, что понапрасну задержал вас… Но все это для меня крайне печально… Володя! Иди сюда, мы уходим.

– Ну что же ты, Саша!? – дедушка был неприятно поражен всем поведением Фурмана. – Ты уж извини его, пожалуйста, Володенька… – Беркин глядел в сторону. – Он больше так никогда не сделает – не знаю, что с ним та'кое случилось на этот раз, что на него нашло?..

– Да уж, мне бы тоже очень хотелось надеяться, что ничего такого больше не случится – ни с вашим сыном, ни с моим. Думать по-другому, как вы понимаете, было бы довольно странно…