Текст книги "Сон героини"

Александр Галин
Сон героини

Действующие лица

Шубин – актёр

Горячев – гримёр

Аня – ассистент

В павильоне киностудии темно, только через открытую дверь проникает свет из коридора. Смутно темнеет декорация напоминающая пьедестал, но без памятника. Неподалеку от двери стоит ассистент Аня, говорит по крохотному телефону.

Аня (по телефону). Зоя Ивановна, вы режиссёр, вы должны были вообще здесь развалиться в кресле и ждать пока продюсер разрулит ситуацию. Я считаю, что вы уже и так перед этими «светиками» унизились. Почему вы должны были их просить?! Пусть продюсер приедет и сам уговаривает их… Я пришла – в павильоне не души… Нет здесь никого…

Входит Горячев. Он явно взволнован.

Горячев. А что это так темно у вас?

Аня (по телефону). Зоя Ивановна, я перезвоню сейчас. (Горячеву.) Дед! Ты не видишь, я с режиссёром говорю? Чего ты прибежал?

Горячев. Что у вас тут? Почему темно?

Аня. Да ничего особенного. Светики бастуют.

Горячев. Опять?

Аня. Продюсер должен был деньги ещё вчера привести и до сих пор не появился.

Горячев. Съёмка у вас когда?

Аня. Светики сказали – если живых денег не будет, то они в павильон не войдут.

Горячев. Правильно! Людям надо платить!

Аня. Может, вообще никакой съёмки не будет. Сколько уже сидим без денег!

Горячев. Продюсер у вас скотина!

Аня. Дедуля, а ты чего прибежал?

Горячев. Прибежал! На кого ты похожа стала! Просто плеть!

Аня. Дед, мне надо группу собирать. Я пошла.

Горячев. Подожди.

Аня. Я, может быть, сегодня забегу к вам. Как бабуля?

Горячев. Уже который день всё «забегаешь»! Трудно дорогу найти в производственный корпус?! Не далеко работаем друг от друга!

Аня. Дед! Когда мне заходить?! Я же сказала: будет время, забегу!

Горячев. Мне сказали, что у вас Шубин Павел Сергеевич будет сниматься, это правда?

Аня. Там привезли какого-то старика. Может, он и Шубин.

Горячев. Сопля! Знала бы, о ком так говоришь! Было время – перед этим актёром режиссёры тут бежали, чтобы дверь открыть в павильон! Он где?

Аня. У костюмеров.

Горячев. Кто гримёр у вас?

Аня. Дед! Мне надо группу собирать.

Горячев. Гримёр кто?

Аня. Алла.

Горячев. Алла? Эта та, что у меня на париках сидела?

Аня. Она номер один сейчас на всех клипах.

Горячев. «Клипах!» Где твоя режиссёрша?

Аня. Поехала выбивать деньги из продюсера.

Горячев. Ты актёру ничего не говори, что у вас тут забастовка. Он на гриме был?

Аня. Был, кажется.

Горячев. Я пойду попрошу светиков хоть лампочку здесь включить.

Аня. Дед, а чего ты прибежал?

Горячев уходит. Аня набирает номер телефона.

Аня (по телефону). Зоя Ивановна, это я опять… Ну естественно, группа наша сразу вся расползлась: «звук» во второй тон студии в шахматы играет, операторы в кафе. Сразу никому ничего не нужно…

Заметила медленно идущего среди декораций Шубина.

Он загримирован и в костюме вождя. Внешнее сходство с Лениным довольно большое, но артист значительно превышает вождя в размерах. Шубин нетороплив, кругл. Явно чем-то озабочен.

Шубин. Для того, чтобы утвердить костюм, артисту пришлось двадцать километров идти по коридорам! А режиссёр что, не может подняться к артисту в костюмерную?

Аня (в трубку). Зоя Ивановна, я здесь… Сейчас… (Шубину.) Извините, я по телефону говорю.

Шубин. В актёрской комнате даже воды не поставили. Минералку, связки смочить.

Аня. Вы извините, я по телефону говорю с режиссёром картины. (В трубку.) Сейчас, Зоя Ивановна…

Шубин. Раньше бывало и коньячок режиссёр предложит.

Аня. Извините, я как раз по телефону говорю с режиссёром картины.

Шубин. Так спросите его насчёт коньячка. Шучу.

Аня на шутку не отреагировала. Горячев продолжает прогуливаться по площадке, пытаясь рассмотреть декорации.

Аня (по телефону). Зоя Ивановна, ну, тут уже актёры. Я в павильоне… Я поняла – жду от вас звонка.

Выключила телефон. Смотрит по сторонам.

Увидела Шубина, подошла.

Шубин. Между прочим, у артиста к режиссёру масса вопросов.

Аня. Забыла ваше имя-отчество…

Шубин. Владимир Ильич.

Аня (холодно и озабоченно). Я ваше забыла.

Шубин. В миру Павел Сергеевич. А что так темно и пусто в этом храме «важнейшего из искусств»?

Аня. Павел Сергеевич, вы рано сюда пришли. Съёмка будет позже. Мы вас пораньше привезли, потому что из-за этих пробок Зоя Ивановна решила: актёрам приезжать на студию с запасом времени.

Шубин. Разумное решение.

Аня. А то, знаете, тут все готовы – а актёр в пробке.

Шубин. Актёр всегда «в пробке». (Смеётся.) Про-обка, знаете ли, прежде всего принадлежность виноделия, а потом уже этот автомобильный «Содом и Гоморра».

Аня. Вы извините, мне надо срочно «эсэмэску» послать. Я вам советую всё-таки пока у костюмеров посидеть, там теплее. Вас позовут, когда актёры понадобятся.

Шубин. Артист хотел обжить площадку – а здесь темно. Экономится электричество?

Аня. Экономится.

Шубин. Раньше жгли – не жалели.

Аня. Раньше не из своего кармана жгли.

Шубин. «Развитие капитализма в России»! Позвольте, девушка, спросить, как вас зовут?

Аня. Анна меня зовут.

Горячев. Анечка, нельзя ли всё-таки до съёмки пролистать сценарий? Артисту в костюмерную принесли вот эту страничку. Вы, видимо, и на бумаге экономите?

Аня. Сейчас я как раз об этом пишу: чтобы вами кто-то занимался из группы. Спросите у них сценарий.

Шубин. Ваша режиссёрша хоть репетирует… или сразу гонит на плёнку?

Аня. Извините. Я должна «эсэмэску» отправить.

Горячев. Не знаю вашу режиссёршу, не знаю, кого Бог послал… но думаю, что артист попросит репетицию.

Аня. Просто Зоя Ивановна должна срочно встретиться с продюсером.

Шубин. Продюсер… это фигура поважнее нашего брата артиста. Понимаю.

Аня. Там, на третьем, буфет уже работает. Там теплее, можно кофе попить.

Шубин. «Мы артисты – наше место в буфете». Артист последний раз был на студии давненько и не помнит уже, где эти буфеты.

Вдруг загорелась наверху одна маленькая лампочка.

Шубин. Ага! Ну вот и «луч света в тёмном царстве»! А как же нам понять, где у вас действие происходит? По этим декорациям всё что угодно предположить можно. Ага, а вон там, кажется, и пьедестал…

В глубине павильона слышится голос Горячева.

Горячев. Слышу голос любимого артиста. Вы где, Павел Сергеевич?

Шубин. Мы здесь. Это кто?

Аня. Это гримёр. Он с другой картины.

Шубин. Я же был у гримёров!

Аня. Да он не наш. Просто пришёл на вас посмотреть.

Шубин. Ну, пожалуйста – пусть смотрит.

Резко звучит телефонный звонок.

Аня быстро направляется к выходу.

Аня. Ой, извините, у меня звонок. Да, Зоя Ивановна… Ленина уже одели и загримировали… Героиню отвели в кафе… Хорошо, её пока не будем трогать… Я поняла: не трогать… Передам… Ну как там у вас?

Горячев тем временем подошёл к Шубину.

Горячев. А я прибежал в костюмерную, мне сказали – ушёл в павильон. Здравствуйте, дорогой мой… Пашенька Сергеевич!

Шубин. Это кто? Не вижу… не узнаю… (Смотрит на Горячева.) Это кто же? Что-то знакомо мне в вашем лице…

Горячев. Семён. Гримёр ваш.

Шубин. Гримёр?

Горячев. Работал с вами кода-то на ленинской картине.

Шубин. Семён! Боже мой! Семё-о-он!

Горячев. Здравствуйте, Пашенька Сергеевич! Милый мой Влади-мир Ильич!

Обнимают друг друга.

Вот видите, даже расплакался – так рад… что вас увидел…

Шубин. Жив, жив ещё! Семён, а ты всё здесь, на студии?

Горячев. А где же мне быть! Здесь.

Шубин. Всё гримируешь?

Горячев. Да кого тут теперь гримировать-то?! Павел Сергеевич! Кто сейчас герои?! Так – всякая рвань… бандиты – менты, менты – бандиты! Разве это люди?! Разве это герои?! Ну, нарисуешь им наколку – режиссёры и рады. На студии теперь такой кошмар! Пашенька Сергеевич, ужас! Ужас! Что снимают! Волосы дыбом! Реклама, игры телевизионные!.. Эстрада клипы свои печатает!.. И только и слышишь: баксы, баксы, баксы! Просто какой-то… Голливуд без штанов устроили на Ленинских горах!

Шубин. Развитие капитализма в России!

Горячев. Он всё это предвидел! Всё! А можно чуть-чуть повернуться лицом к свету, Пашенька Сергеевич? Дайте ваш грим посмотреть…

Шубин. Подожди с гримом! (Живо.) Семён, тебе я верю, скажи, костюм ужасен? В какой лапсердак они вождя одели! Ты посмотри!

Горячев. Бог ты мой! А где же жилеточка?

Шубин. Сказали – не нужна жилеточка. Пальто должно быть застёгнуто…и всё в один цвет…

Горячев. Не ходил Ленин в застёгнутом пальто.

Шубин. Я им то же самое сказал!

Горячев. Владимир Ильич всегда был распахнут.

Шубин. Говорят: ходить не будете – будете стоять.

Сказали – главное, чтобы была кепка в руке.

Горячев. А кто костюмеры-то?

Шубин. Не знаю никого. Какие-то девицы… пьяные, по-моему… Сидят в костюмерной и даже вино не убрали со стола. Одеваюсь и слышу за спиной разговор. Одна другую спрашивает: «Что опять про Вовца начали снимать? Соскучились, что ли»? Так что я, оказывается, приглашён на роль Вовца!

Горячев. О господи! Да дуры необразованные! Не обращайте на них внимания, Пашенька Сергеевич!

Шубин. Вроде фильм у них из современной эпохи. Мне сценария не дают. Гадаю, кто я и зачем.

Горячев. А чего гадать-то? Вы – Ленин! Дайте на грим-то хоть посмотреть…

Смотрит.

Шубин. Что художник скажет?

Горячев. Это что за бороду они вам приклеили?

Шубин. Я им говорил – бородку надо… острее.

Горячев. А брови зачем такие?

Шубин. Брови мои.

Горячев. Так прибрать их надо, подстричь.

Шубин. Подожди ты морщиться? Ну, говори! Что ещё?

Горячев. Да хулиганство это, а не грим!

Шубин. Мне позвонила со студии женщина, сказала – она режиссёр… ну и приглашаем, значит, вас сыграть Владимира Ильича. Сказала: «Как режиссёр я вижу только вас». Сердце артиста забилось: понимаешь… я уж думал, что забыли меня… похоронили… оказывается, есть ещё такой артист! Жив ещё! Хорошо, сказал, снимайте. А потом всю ночью не спал – думал над ролью. И засомневался: ну какой, к лешему, теперь я Ленин?

Горячев. Вы ещё будете сомневаться! Пашенька Сергеевич! Да что вы?!

Шубин. Ты думаешь?

Горячев. Ну кому ещё, скажите мне, у нас Ленина играть? После вас-то?

Шубин. Ты думаешь? Мне, брат, уже за семьдесят. До моих лет Владимир Ильич ведь не дожил. И потом, он же щуплый был… быстрый – ртуть! А посмотри на меня – из меня теперь три Ленина можно скроить.

Смотрят друг на друга.

Эта самая режиссёрша мне по телефону сказала – мол, идея у неё, что Ленин вроде бы приснился… девушке…

Горячев. Ну и значит – очень она хорошая девушка, если видит такие сны.

Шубин. Ты знаешь… но приснился не совсем… Ленин…

Горячев. А кто?

Шубин. Памятник.

Горячев. Кто?!

Шубин. Эта режиссёрша сказала… Она хочет, чтобы памятник у неё в фильме ожил, памятник Ленину, и голосом заговорил Владимира Ильича.

Горячев. Памятник?

Шубин. Ну да. Идея с памятником, конечно, стара как мир. Но смотря куда режиссёр повернёт, как подаст…

Горячев. Да какой она режиссёр? Деньги достала…и уже режиссёр…Сейчас так!

Шубин. Подожди-подожди…

Горячев. А зачем памятник? А живой Ленин не может уже присниться, что ли?

Шубин. Всё это меня, конечно, тоже очень смущает… С другой стороны, я памятников никогда не играл. Это мне интересно. Я спросил костюмеров: «Если я памятник, то, что же, я на пьедестале стою?»

Горячев. Вон там что-то темнеет… Похоже на пьедестал…

Шубин. Не-ет, брат! Ответили девушки так: «Он у нас с постамента уже спрыгнул».

Горячев. Это комедия, что ли, у них будет?

Шубин. Мне костюмеры сказали – фильм-триллер.

Горячев. А-а-а! Это теперь модно у них, модно. Это пришло с запада. Теперь триллеры эти для молодых снимают… Дети любят их. Детям будут показывать, как Ленин с постамента сигает, вместо сказки на ночь.

Шубин достаёт листки с текстом.

Шубин. Дали артисту вот этот листок с текстом. Попробовал почитать сцену – ни черта не понятно. Помнишь, ты мне текст за партнёров подавал… в гримёрной…

Горячев. Подавал, подавал! И за Свердлова читал и за Троцкого… За Надежду Константиновну… За сестрицу вашу, Марию Ильиничну… Да кем я только не был!

Шубин. Я уж кое-как расчухал, кто что говорит в сцене, но есть вопросы. Как я понимаю, в этом эпизоде во сне героини происходит какое-то оживление теней прошлого – мне так сказали костюмеры. Вот послушай: первая ремарка. (Читает.) «Тяжело ступая, Ленин подходит к Верке…» Походка памятника… Это что такое?

Пробует походку. Горячев следит.

Горячев. А кто эта Верка?

Шубин. Верка? Героиня, я думаю.

Горячев. Значит, тогда предположим – я Верка. И что, я лежу сплю?

Шубин. Тут не сказано, спит она – не спит. Здесь написано, в ремарке: «Тяжело ступая, Ленин подходит к Верке и опускает свою тяжёлую чугунную руку на голову».

Горячев. Опускает? Это как?

Шубин. Подожди. Дай понять их отношения. Да-а-а… действительно, как же это он опускает ей чугун на голову? Как же это сыграть прикажете? Ремарка, я надеюсь, не бытовая… Может, он только чуть погладил её… чтобы не разбудить?..

Пробует. Горячев покорно подставляет голову.

Горячев. А почему чугунную руку? Наверно, всё-таки бронзовую? Уж на Ленина бронзы не жалели.

Шубин. Подожди. Дай ты мне с текстом разобраться. Сначала идут слова героини: «О боже! Боже!» Она, как я понимаю, испугана.

Горячев. Испугана! (Повторяет.) О Боже! Боже!

Шубин. Потом моя первая реплика «А-а!» и после её следующего текста «На кого похоже» опять: «А-а!» Давай разбираться с этими «А-а». Со вторым мне всё более-менее ясно, а вот что с первым прикажете делать? Это восклицание! «А-а-а!» Ленин видит что-то! Узнал что-то. «А-а-а!»

Горячев. Вопрос…

Шубин. Вопрос. Видимо, всё-таки поначалу увидел героиню!.. Ну, предположим. Видит эту Верку и, допустим, восклицает: «А-а!» Опять же – как восклицает?

Горячев. Вопрос.

Шубин. За этим, что скрыто? Это «А-а» можно ведь на разные лады и так произнести и по-другому! Понимаешь, если не сам Ленин входит, а его памятник! Это, конечно, интересно может быть… Как же он ходит? (Вновь пробует походку памятника.) Может, он застоялся… на пьедестале? Может, не выдержал?! Нет сил ему больше на всё это смотреть! И просто, знаешь, вот я вижу… просто – сорвало его с постамента! Вот он ступил на землю… Стоит! Смотрит на этот, понимаете, новый этот мир вокруг…

Горячев. Проехал мимо один гад на «Мерседесе», другой…

Шубин. И вот он пошёл… И город аж весь загудел! Асфальт под ногами лопается, вздыбился весь! Чувствуешь?

Горячев. Чувствую!

Шубин. Тут сразу вопрос! Какой город? Надо решить, откуда я? С площади Финляндского вокзала я сбежал в Питере или с Октябрьской площади в Москве.

Горячев. Питер!

Шубин. Нет! Москва! Москва-а-а!.. Народ ко мне сбегается. Все, кто был на улице, окружили… орут. Я вижу, из домов все высовываются!..

Горячев. Ну, ну!

Шубин. Потому что как быть-то, если памятник пошёл?! А-а!

Горячев. Памятник Ленину!

Шубин. Все кричат! Все друг друга спрашивают: «Куда он?»

Горячев (восторженно). Куда? Да все знают куда! В Кремль! Конечно! Он стоял-стоял, смотрел, какие вокруг ужасы творятся. Мимо него буржуи туда-сюда на «Мерседесах» … Этот вокруг страшный содом: бордели, вперемежку с казино, нищета да уродство…

Шубин. Молодец… Сенечка Горячев! Молодец! Мыслишь в правильном направлении!

Горячев. Так ведь, чья школа?! Я же чувствую, куда вас потянуло! У вас ведь так всегда было: что ни жест – то обобщение! Что ни слово – то раскалённая мысль. Ленин!

Шубин. Давай посмотрим текст… И куда он у них прибежал?

Горячев. К героине…

Шубин. А-а! Вы, смотрите, как привязалось это восклицание! Впрочем, здесь к месту! «А-а!» А чего он к ней прибежал?

Горячев. А может, фамилия у неё Каплан! Прибежал – и чугунную руку на голову!

Шубин. Это слишком в лоб.

Горячев. Может, решил попугать? Это же триллер.

Шубин. Семён, ты мне объясни старому: «триллер» – это что значит?

Горячев. В триллере главное, чтобы страшно было. Ну, давайте дальше пойдём.

Шубин. Да куда дальше идти, если в начале темно?! Не могли роль распечатать! Бумагу они, что ли, экономят?

Горячев. Раньше, когда про вождей снимали, бумагу не экономили.

Шубин. Тут вопрос, понимаешь, был правильно тобой поставлен: куда он идёт? Потому что у них он приходит к Верке.

Горячев (подыгрывает). О боже! Боже!

Шубин. Подожди, подожди. Главное, я внутренне уже понимаю, что стоять у себя на постаменте больше нет сил. Во-от! С этим накоплением, уж вы извините меня, можно и войти в картину. Тут я чувствую – Ленин! Как тебе?

Горячев. Уже мурашки по спине… Мурашки…

Шубин. Ну, допустим: вот я вхожу, в руках кепка… Стою! Предположим, Верка его пытается узнать. (Играет удивление.) «О Боже!» Значит… что она там дальше говорит?

Горячев. «На кого похоже!»

Шубин. На кого похоже?

Горячев. Да-да! «О Боже!» значит… «На кого похоже!»

Шубин. И я тут второй раз это «А-а». К чему? Не понимаю!

Горячев. Тоже не понимаю.

Шубин. Может, мне спросить, как будто он не расслышал? Она прошептала: «Боже! Боже!» Попробуем. Дай-ка мне реплику…

Горячев. Значит… (Шепчет в ужасе.) «Боже! Боже!»

Шубин (пробует глухоту). «А-а?» Ну, тут девицу родимчик и хватил! Господи прости!

Горячев. Дальше в скобках: «кричит».

Шубин. Я кричу?

Горячев. Это вы, наверно, кричите своё «А-а».

Шубин. Опять «А-а»?! К чему? Это восклицание по какому поводу?

Горячев. Ну, увидели Верку и восклицаете.

Шубин. Не говорил так Ленин никогда: «А-а!» Он мог сказать: «Ага, батенька!»

Горячев. Как же «батенька», если перед вами девица? Может: «Ага, девушка»?

Шубин. Ты думаешь? Ну, может быть!

Горячев (читает). «О Боже! Боже! На кого похоже?»

Шубин. Подожди, а она про что это?

Горячев. «На кого похоже»?

Шубин. Да. Может, «на кого по-хо-жа-а»?

Горячев. Написано: «похоже-е» …

Шубин. Если это обо мне, то почему «по-хо-же-е»? Увидела – замерла и сама себе, тихо-тихо: «О Боже! На кого это он похож?» Похож!

Горячев. Тут написано: «похоже»?

Шубин. Семён! Если это она про меня спрашивает, значит, «на кого похож». В мужском роде, а не в среднем.

Горячев. Пашенька Сергеевич, вы же не совсем… живой. Они хотят, чтобы вы появились… в виде памятника.

Шубин. Ну хорошо. Это не моё дело. Пускай актриса говорит, что хочет: «на кого похоже». Вообще, чёрт-те что: написали от руки… текст какой-то… То ли он в стихах, то ли… – не пойму!.. Да нет! Конечно, по-хо-жа! Героиня смотрит в зеркало, сама себе не нравится, не в духе…

Горячев. Там есть у них зеркало?

Шубин. Поставят. Я другого не понимаю! Не понимаю, что это она: «Боже! Боже!»

Горячев. Так это она вас испугалась.

Шубин. Во-о-т! Пра-виль-но, милый! Правильно! Конечно, сидит Верка у зеркала, может быть, ждёт жениха и вдруг видит: входит Вовец с постамента. И говорит: «Ага, батенька!» Конечно, без специальной подготовки, если она, например, не директор завода «Монумент скульптура», тут девушку и кондратий может хватить!.. Нет! Не могу всё-таки этого понять! Почему она ему в ответ: «На кого похоже»? Ну что за детский сад! Как «на кого»? Что она не знает Ленина?

Горячев. Они, молодые, Ленина не знают.

Шубин. Ленина не знают?!

Горячев. Я своего младшего внука спросил: «Кто такой Ленин»? Ответил – мумия.

Шубин. Мумия?

Горячев. Ну это ему так родители внушили. Он ребёнок – что он понимает?

Шубин. А не сделают они из меня здесь мумию, по имени Вовец?

Горячев. Пашенька Сергеевич! Не переживайте! Сейчас режиссёр придёт объяснит, что она хочет.

Шубин. Может, действительно, нам в буфет пойти?

Горячев. Это у памятника текст такой?

Шубин. Это я про себя. Голодный чертовски просто! Они меня увезли, я уже обед пропустил. Привык есть по часам. У нас строгий порядок: не успел к обеду – терпи до ужина.

Горячев. Ну да, ну да… А до буфета… я тут захватил на радостях шкалик!

Шубин. Ша-ка-лик захватил!..

Горячев. На смородинных почках настоечка. Смена-то долгая у вас. Вы же когда-то любили это дело.

Шубин. Любил это дело, любил.

Горячев. И меня всегда угощали. Без меня просто не хотели. А мы с тех пор тоже любим, чего скрывать! С утра, с моей Танюшей, потихонечку, по-семейному, по крохотуле… Так день за днём… Так и жизнь веселее бежит… Вы Таню-то помните?

Шубин. Таню? Какую Таню?

Горячев. «Таня, Таня, Танечка… С ней случай был такой…» Ну ладно… Тогда можно тостик?

Шубин. Можно!

Горячев. Хочу выпить, Пашенька Сергеевич, за вас… за вашего Владимира Ильича…

Шубин. За нашего! За нашего! Сенька! Ты же великий гримёр!

Горячев. Ну спасибо, спасибо.

Выпили.

Горячев. Я вот всё думаю: что же нам с гримом-то вашим делать?

Шубин. Я спросил гримёршу: вы мне лицо под памятник будете гримировать? А как же глаза? Как же ямочки?

Горячев. Вот именно?

Шубин. Как же мне играть, спрашиваю? Без лица!

Горячев. Кто об этом думает сейчас!?

Шубин. Сказала: мы вас перед самой съёмкой бронзовой пулькой покроем…Что за пулька?

Горячев. Баллончик… Сейчас всё в баллончиках…Это мы полутона по полночи вытягивали…Если вы памятник – тогда всё по-другому надо. Тон полностью менять, бронзу… я бы её подстарил… я бы зелёненькую патину дал по краям… Это очень можно выигрышно сделать. Что бы я ещё не побоялся – чуть-чуть… несколько пятнышек от птичек… на кепочку, но уже чтобы почти всё это было дождём смыто… Чуть-чуть… Потому что памятник же не всё время кепочку в руках держит, он её надевает… если он ожил…

Шубин. Что же ты раньше не пришёл, когда меня гримировали?

Горячев. Только что услышал, что вы здесь. Узнала вас Таня. Неужели не помните её? (Пауза.) Таня… моя жена… Неужели не помните? Таня – помощница моя, ассистентка…

Шубин. Таня? (Чуть смущён.) Да… помню…помню…

Горячев. Прибежала и говорит: «Семён, там твой Ленин… в коридоре…»

Шубин. Да-да-да! Меня женщина остановила в коридоре и спрашивает: «Это вы, Павел Сергеевич?»

Горячев. Наверно, это была она.

Шубин. Я не узнал её… Таню…

Горячев. Не мудрено – столько лет прошло… А она вас сразу узнала, хоть вы и без грима были… Давайте по капельке. Как вы говорили: по граммулечке.

Горячев налил. Выпили. Некоторое время смущённо молчат.

Горячев. Она постарела, конечно… и болеет теперь… Да-а-а, чего только не было за эти годы…

Шубин. Года достались нам лихие.

Горячев. Пролетели – не заметили. У нас с Таней уже внуки выросли…

Шубин. У тебя внуки? Похвались.

Горячев. Двое внуков и внучка… Дочь нам с Танюшей трёх родила…

Шубин. Дочь?

Горячев. Да… дочь… дочь зовут Светланой… А вы про неё… что-то хотите спросить? Спросите…

Шубин какое-то время смущённо молчит. Горячев улыбается.

Шубин. Да нет… Что теперь спрашивать – столько лет прошло!.. Светлана… зовут?

Горячев. Светлана…

Шубин. Мы с Таней и не узнали друг друга…

Горячев. Таня вас узнала… значит, крепко любила…

Шубин. Семён… про что ты?

Горячев. Про любовь… Павел Сергеевич…

Шубин (с трудом). Что такие слова нам, старикам, теперь говорить…

Шубин. Она-то ведь не старая ещё Таня… моложе нас с вами… Муж у дочери нашей… у Светы, священник. У нас зять отец Василий. Приход их под Рязанью. Дочь у нас матушка, значит. Внуки младшие с ними, а старшая, Анюта, сейчас с нами. Сбежала в Москву, не захотела в деревне. Я её привёл на студию… Она же на этой картине, на вашей!.. Анечка, ассистент…

Шубин. Анечка? Да-да… я спросил, как её звать… и забыл.

Молчат.

Горячев. А можно и так сказать… что внучку вашу зовут Анна…

Шубин. Что ты, Семён? Ерунда-то какая… Нет у меня ни внуков… ни внучек!

Горячев. Я от них не отказываюсь! Не дай Бог, как говорится… Просто, если в корень смотреть… я в том смысле, что от какого корня всё идёт…

Молчат.

Да-а, вот такой выбор дочь сделала – матушка теперь. Я ведь в церковь никогда не ходил и не хожу. Мне зачем? Я не хожу. Не верю я во всё это. Раньше не верил, а сейчас я им ещё больше не верю. Но дочь, как говорится, за отца не отвечает… Она и внешне на вас похожа… Ямочки ваши на щеках… в улыбке… Но ничего про вас, конечно… не знает… Может, это наш с Таней грех… но мы про вас не сказали ей… что вы отец…

Шубин. Семён… ты дай-то мне передохнуть, переварить… подожди… Не вали всё сразу… И памятник… и дочь… и отец…

Горячев. Я вот так всё выложил… сразу, чтобы всё сказать и забыть. Я думал: говорить – не говорить? Да вот так всё и выложил. Потому что это мой грех, что я вашу дочь вроде как от вас скрывал. Не нашёл вас, не сказал… что Таня тогда родила… от вас… Но вы и не искали… ни её, ни меня…

Шубин. Семён… Я про дочь… не знал ничего…

Горячев. Ну вы-то что-то знали… Пашенька Сергеевич! Знали… Таня ко мне от вас вернулась…ведь уже был у неё животик большой… От вас…

Шубин. Почему обязательно от меня? Всё-таки ты её муж… А мы с ней и не жили вместе… никогда.

Горячев. Она когда от меня ушла, жила она тогда у матери… а к вам бегала… Вы тогда ещё получили большую квартиру… огромную… за роль Владимира Ильича. Она мне потом всё рассказывала, Таня… и про вас и про вашу квартиру. Мне же интересно было… Я сейчас Таню спросил: говорить Павлу Сергеевичу про Свету – не говорить? Сказала: спросит – скажи. Вы, Пашенька Сергеевич, спросили…Таня ведь мучается до сих пор, что дочь не знает, кто её настоящий отец. Мне внучка сейчас вот говорит: «Дед», – а какой я ей дед? Дед у неё – Владимир Ильич Ленин!

Шубин. Запутал ты меня… совсем.

Горячев. Да никакой нет путаницы. Просто Таня, она до сих считает, что на ней грех! И она до сих пор мучается. И вдруг вы сами идёте ей навстречу в коридоре…

Шубин (предельно смущён). Ты знаешь, я последние годы… в церковь постоянно хожу… Замаливаю грехи… Про это тоже надо… будет… Что мне тебе ещё сказать? Не знаю…

Горячев. Я не к тому про дочь сказал, чтобы вы передо мной каялись, Павел Сергеевич! Что вы! Хотите – забудьте этот разговор. Давайте дальше текст ваш разбирать…

Шубин. Какой теперь текст!

Горячев. Ничего, ничего, давайте читать! Значит, Верка спит и видит сон. «Боже! Боже!» Это мы уже читали?

Шубин. Читали, читали…

Горячев. Вот ваше второе «А-а, девушка!» И Верка говорит: «Я ведь сплю, и ты мне снишься» … Чего это она на ты с вами? Дальше ваши слова…

Шубин. Подожди, Семён! Чёрт-те что!.. У меня голова кружится… Дай мне лекарства принять…

Горячев. Воды вам?

Шубин. Да… запить…

Горячев. Ну где же тут воды взять?! Может, вам прилечь?! Может быть, к нам, в нашу гримёрную? Там Таня…

Шубин. Нет! Нет! Не надо никой Тани! Семён, не трещи ты… над ухом… Уйди куда-нибудь…

Горячев. Ухожу, ухожу… Сейчас воды принесу. Присядьте… Господи… Ну вот хотя бы сюда… прислонитесь… Это что? Постамент?

Шубин. Упали!..

Горячев. Что?

Шубин. Таблетки упали!.. Не вижу, где они… Помру без них… Таблетки!.. Мне надо… принять… Где они?!

Горячев. Не наклоняйтесь, Пашенька Сергеевич! Не наклоняйтесь!

Шубин опустился на колени, ищет. Горячев рядом.

Поднимитесь, поднимитесь! Дайте я найду… Вы только не волнуйтесь! Это я, дурак, вас так расстроил! Вы забудьте! Забудьте всё!

Шубин. Быстрее!..

Горячев. Не вижу… не вижу… Темно! (Кричит.) Светики! Э-эй! Светики! Гады!.. Включите же вы свет!

Шубин. Семён… чёрт с ними, с таблетками! Не ползай тут!.. Иди сюда!

Горячев. Сейчас я пойду свет попрошу, свет!

Шубин. Подожди! Если помру тут… прости меня ради Бога! И Таня… пусть простит…

Горячев. Да что вы! Что вы! Родной! Все эти страсти-мордасти давно позабыты! Милый Пашенька Сергеевич! Мы с Таней даже смеёмся иногда. Считается, что у Ленина с Надеждой Константиновной детей не было, а на самом деле у него есть дочь Света… два внука, Костя и Петя, и внучка Анюта.

Шубин. Прости, Семён…

Горячев. Да за что, дорогой мой человечище! Дорогой мой Владимир Ильич! (Смеётся.) Обиды эти, страсти всякие… – всё позабыто. Таня, когда ко мне вернулась, сказала: «Семён, я беременна!» Ну, я тогда сгоряча и брякнул: «От кого? От Ленина Владимира Ильича?» Она плачет, кивает… и говорит: «От Ленина». Ну, как водится, она волосы рвёт нас себе, воет! Промеж нас бутылка. Я стакан – она стакан… «Не от человека я, от Владимира Ильича залетела!» – такие были её слова! Как сейчас вижу: плачет… и смеётся! Прошло время – я понял её! И мне жалко её стало! Нас ведь с детства учили любить нашего вождя. И мы его любили. Так что я её простил. Я её понял. И мы с ней так и решили: это была и не измена… это… была любовь, народная любовь.

Шубин. А я её… не узнал, Танечку… Видишь, какая я свинья…

Горячев. Таня вас тоже с трудом узнала. А для меня вы, можно сказать, моя главная жизненная радость! Что было в моей жизни, если вспомнить, кроме Ильича?! Я тогда на студию летел! Ведь до сих пор вспоминаю! На нашей картине у меня в мужской гримёрной сидели: Сталин Иосиф Виссарионович, Феликс Эдмундович Дзержинский! Ведь подумать только: я к таким колоссам даже и не прикасался. Свердлова Якова Михайловича Таня моя делала. Свердлова! А я только вас, только Ленина Владимира Ильича! Пойду… побегу!

Шубин. Подожди, Семён! Если помру здесь… Скажи им: хотите снимать Ленина? – снимайте его мёртвого! Как он лежит у вас под ногами.

Горячев. Ленин живой! Живой! И эта Верка должна от радости вскричать: «Боже! Боже!» Увидела – и мысленно, себе: неужели это он к ней спустился с постамента?.. И тогда вы скажете ей… но тихо скажете, по-ленински, с вашей улыбкой… чтобы ямочки, чтобы бородка легонько затряслась: «Ага! милые!.. Вспомнили Владимира Ильича, узнали?!» И пусть эта Верка вас любит!

Шубин. Кого? Я для неё мумия… по имени Вовец…

Горячев. Вы – Ленин! Вы Ленин! Ленин! Там Таня сейчас, как будто ожила! Я её таких глаз не видел с тех самых пор! Горят – и ничего она с собой поделать не может! Она вас до сих пор любит! Потому что нельзя Ленина не любить. Он же был нашим Богом! Это не просто так сказано: «Ленин и теперь живее всех живых!»

Шубин. Нет! Не надо так говорить! Грех – это, Семён! Большой грех!.. Я верую в Бога! Они правы: мумия! Мумия!

Горячев. Пашенька Сергеевич! Не надо так!

Шубин. Хорошо! Не мумия. Памятник… Был человек… Владимир Ульянов. Прожил пятьдесят с лишним лет. За что он мою душу сгубил!

Горячев. За то, что вы его так играли… За то, что мы поверили в такого… каким вы его создали, вам триста памятников надо поставить! Вам, Павел Сергеевич! Не кайтесь! Не смейте, Павел Сергеевич!

Шубин. Я перед собой каюсь, и мне пред Богом стыдно. Прокартавил всю жизнь, вместо того, чтобы хорошие роли играть! Бог меня наказал. Я вот поэтому теперь один… Один. Жизнь моя кончилась вместе с той страной. Я же стал… всеобщим посмешищем. Мне прямо в лицо бросали проклятья… а за спиной кто только меня не проклял! А ведь я за всех ходил! За всех просил… Квартиры, машины… больницы. Все знали, что они не могли Ленину отказать. И Ленин за всех их просил… Они хитрее меня оказались. Они мною пользовались! А я ещё в этом своём ленинском ореоле под самый-то развал союза женился сдуру на молодой. Дочь большого партийного начальника… очень большого! И в этом тоже был разврат! Разврат… страшный… Они же меня заставляли голым в бане тосты для них картавить… (Голосом вождя.) «А теперь, товарищи, предлагаю по баночке, пивка… и в баньку…» Ну она, как ветер исторический поменялся, меня быстро обобрала. Квартиру ту, что мне за Ленина дали, продала и на эти деньги уехала. Жила в Германии, потом осела во Франции. По ленинским местам, сучка, поехала… А я, Сенечка, в Доме ветеранов кино живу. Там меня ваши киношники и нашли… А-а! Сердце давит… опять… А-а! Не продохнуть!