Текст книги "Русские своих не бросают: Балтийская рапсодия. Севастопольский вальс. Дунайские волны"

14 (2) августа 1854 года.

Балтийское море. Борт МДК «Мордовия»

Командир разведроты 879-го отдельного

десантно-штурмового батальона

капитан Александр Хулиович Сан-Хуан

– Вот такие вот пирожки с котятами, друг мой Хулиович, – невесело усмехнулся капитан 3-го ранга Сергеев, а для своих – Коля. Коля родился в Одессе, в отрочестве жил сначала в Севастополе, а потом в Питере. Но каждое лето проводил у бабушки с дедушкой, и язык его в кругу своих изобиловал одесскими словечками. И выражение сие как нельзя лучше подходило к ситуации, в которой мы все оказались.

Мы с Колей знакомы давно – учения на «Мордовии», связанные с высадкой десанта, мы проводили не раз и не два. Покамест все они происходили в наших янтарных краях – в Калининградской области – с высадкой то на пляж, то прямо на дюны. Но командование решило – и правильно решило, как мне кажется – направить нас на Березовые острова. Что именно нам там предстояло делать, не знаю. Конверт с заданием мне предстояло вскрыть лишь перед началом операции. Но как мне кажется, нас готовили и к десантированию на балтийское побережье Скандинавии. Не то чтобы мы собирались это делать, все-таки Россия – не Америка, и агрессиями не занимается. Но, как говорили в Древнем Риме, si vis pacem, para bellum – если хочешь мира, то готовься к войне.

А вот теперь, похоже, нашей целью будет более интересное место – остров Бомарзунд. И высадка будет первой нашей боевой операцией – пусть и против французов образца 1854 года. Наша задача – сделать это так, чтобы не пострадал никто из наших, и чтобы французы получили такой урок, после которого их холодный пот прошибал, s при одной только мысли о вой-не с Россией. Как сказал бы Коля, «вы хочете песен, их есть у меня».

Ведь Россия для меня – больше, чем мать. В 1938 году моя прабабушка, Мария Эсмеральда Лусьентес де Сан Хуан, навсегда покинула Испанию. На руках у нее был младенец – мой дед, Хуан Эмилио Сан Хуан Лусьентес. Прадед мой, Хулио Эмилио Сан Хуан Ирисарри, погиб смертью храбрых в битве при Гвадалахаре, так и не узнав, что его жена, свадьбу с которой он сыграл всего двумя неделями раньше, уже носит под сердцем его сына.

Жили они после этого в Москве, где прабабушка работала переводчицей при Народном комиссариате иностранных дел, а после – и в Министерстве иностранных дел СССР. Снова замуж она так и не вышла, посвятив всю свою жизнь моему деду.

Дедушка учился в МГУ, стал инженером-конструктором в одном из бюро Москвы. Об этом я узнал много позже, тогда меня уверяли, что он всего лишь партийный работник. Женился дед тоже на дочери беженцев из Испании, Ане Элеоноре де Леон и Понсе, по паспорту – Анне Хуановне Де-Леон. Первым из шести детей был мой отец, Хулио Хуанович Сан-Хуан.

Когда мой отец был в командировке на Кубе в начале восьмидесятых, он познакомился с моей мамой, Барбарой Свенсен Веласкес, и вскоре они поженились. Первого ребенка они назвали в честь и деда по отцу, и деда по матери – Хуаном. Меня же мама назвала Александром, в честь Александра Сергеевича Пушкина. Жили мы в Москве, а потом отца перевели в Питер, аккурат когда я должен был пойти в первый класс. И узнав, что мое отчество Хулиович, одноклассники начали надо мной издеваться.

Когда я пожаловался об этом матери, она поговорила с отцом, и он отвел меня в секцию борьбы самбо, после чего издевательства надо мной каким-то волшебным образом прекратились. Пришлось всего лишь немного помять двух самых наглых приставал.

Потом были успехи не только в школе, но и в спорте. Когда же я посмотрел фильм «Офицеры», то сразу решил, что у меня будет лишь одна профессия – Родину защищать. К слову сказать, никто из моих близких родственников не захотел «репатриироваться» в Испанию, когда появилась такая возможность – все, начиная от дедушки с бабушкой, были патриотами СССР, а потом и России. Конечно, мы все ездили в гости к родне в Испанию, где было хорошо, тепло, и встречала нас родня весьма радушно. Но тем не менее для нас это была лишь родина предков, но не наша родина.

Так что вырос я русским патриотом, и в результате стал не инженером, как этого хотели мои родители, а морским пехотинцем. Конечно, ни одной «настоящей» операции у меня не было – мы ни с кем не воевали, а в Чечне уже царил мир, – но тренировались мы в последнее время много, и мне не терпелось поскорее попробовать себя в деле. Но я отдавал себе отчет в том, что это было весьма и весьма маловероятно – разве что наконец-то начнется освобождение Новороссии с моря. Крым-то я пропустил…

И вот сижу, никому не мешаю, починяю примус – тьфу ты, читаю «Сто лет одиночества» Маркеса – по-испански, чтобы не забывался язык предков, – тут вдруг заходит ко мне Коля и говорит:

– Саш, отложи беллетристику – серьезный разговор есть.

Мы уединились в капитанской каюте, и он меня прямо с ходу спросил:

– Саш, какой, по-твоему, сейчас год на дворе?

– Две тысячи пятнадцатый, а что? – с удивлением ответил я.

Николай как-то загадочно посмотрел на меня, а потом и говорит:

– А если я тебе скажу, что сейчас тысяча восемьсот пятьдесят четвертый год от Рождества Христова – что ты на это скажешь?

Я посмотрел на него с недоумением – шутит он или нет, а потом осторожно спросил:

– Коль, а в чем тут, собственно, прикол?

Николай ничего не ответил на мой вопрос, а просто включил телевизор, стоявший у него в каюте. Но никакой картинки на экране не появилось – только черный квадрат, прямо как у Малевича (ладно, не квадрат, а прямоугольник). Он пощелкал «лентяйкой», переключая каналы, но ничего на экране не изменилось. Тогда он включил старенький коротковолновый радиоприемник, подарок его отца, но из динамика раздалось лишь одно шипение. Действительно, ни одной радиостанции…

– И на мобильнике ничего не ловилось, и ГЛОНАСС с GPS не ловятся, – пояснил Коля. – Зато удалось связаться с парой наших кораблей. Так вот, один из них успел уже поучаствовать в бою с английским колесным пароходом…

От таких слов у меня глаза полезли на лоб. Я увидел, что Николай не шутит. И я не нашел ничего лучше, как спросить:

– А это еще что за корыто такое?

– Для нас – музейный экспонат, здесь же – вершина инженерной мысли. Так вот, дата все та же – 14 августа, вот только, как я и сказал, пятьдесят четвертого года. Тысяча восемьсот пятьдесят четвертого.

И находится сейчас Российская империя в состоянии войны с Англией, Францией и Турцией. Англичане с французами штурмуют нашу крепость на острове Бомарзунд – это в Ботническом заливе. Вот такие вот пирожки с котятами, друг мой Хулиович.

Так, подумал я. Давай поразмышляем еще раз над всем услышанным. Радио нет, ГЛОНАССа нет, ничего нафиг нет. И Коля производит на меня вполне нормальное впечатление. Вроде и крыша на месте, и с «белочкой» задушевные беседы не ведет. Конечно, он мог бы позаботиться о том, чтобы ни радио, ни ТВ не ловились, а про ГЛОНАСС с GPS я знаю только лишь с его слов – но на него не похоже, не любит он таких приколов. Значит, действительно мы угодили в прошлое. Как и почему – это отдельный разговор. Ну, а чем мы тут будем заниматься – тоже понятно…

Я внимательно посмотрел на своего приятеля:

– Коля, скажу тебе сразу: если надо намять холку супостату, то это для нас завсегда пожалуйста. Надеюсь, что в ближайшем времени мы сможем показать себя в деле.

– Вот и ладушки, – обрадовался Николай. – А пока мы с тобой приглашены на совещание на борту БДК «Королев», одного из кораблей отряда. Так что готовься, минут через сорок отчаливаем.

14 августа 1854 года. Париж, дворец Тюильри

Шарль Луи Наполеон Бонапарт,

император Франции

В зеркале, висящем на стене кабинета императора, отражался щеголеватый человек с усами и бородкой-эспаньолкой – такой, какие сейчас очень нравятся женщинам. Что-то от знаменитого дяди было у него в районе глаз. Но вообще схожести было, увы, маловато. Наполеон III (именно так он себя величал со времен узаконенного переворота, который привел его сначала во власть, а потом и в императоры) положил руку под пиджак, желая хоть этим быть похожим на величайшего человека в истории Франции.

Он еще какое-то время покрутился перед зеркалом и, довольный собой, уселся в кресло рядом с бутылкой коньяка, розлитого еще в годы правления дяди. Налив себе полфужера, Луи Наполеон стал смаковать благородный напиток, попутно размышляя о последних сводках с фронта.

А они были такими, что выпить было за что. После не слишком удачного начала войны его доблестные солдаты скоро возьмут Бомарзунд – крепость русских у берегов Швеции. По крайней мере, ему сообщили, что башня, с которой можно будет денно и нощно обстреливать цитадель, вот-вот будет взята, и что у русских там нет ни достаточного количества пушек, ни солдат. К тому же их артиллерия значительно уступает английской и французской в дальности стрельбы. Да, и союзники со своими фрегатами помогут, если что…

В отличие от англичан, у Луи Наполеона не было никаких сомнений в необходимости этой войны. И дело вовсе не в помощи этим обезьянам в фесках – если русские их и перебили бы, то он не слишком бы об этом горевал. Но вот за унижение его великого дяди, которому, бросив остатки своей армии, пришлось бежать из этой проклятой Московии, как ее называют поляки, они должны ответить сполна. Как, конечно, и англичане за Ватерлоо – но всему свое время.

Именно с русских он решил начать из-за страшного унижения, нанесенного ему после того, как он стал Божьей милостью императором Франции. Англичане сразу прислали поздравления, даже битые его дядей пруссаки и австрийцы, поломавшись для приличия, прислали поздравления от своих монархов. А вот русские долго тянули, а потом прислали поздравление, которое начиналось словами «cher ami» – «дорогой друг», а не «дорогой брат», как было принято среди монархов. Этот лысый русский император нанес ему страшную обиду, а такое смывается только кровью. Правда, он тогда сумел выкрутиться, заявив, что братьев нам дает Бог, а друзей выбирают сами, и он предпочитает последнее. Именно потому Луи-Наполеону и нужны были собственные военные победы – иначе ему никогда не выйти из тени своего великого дяди.

В дипломатии он своего дядю уже переплюнул. Сначала он добился того, чтобы англичане согласились на союз с ним. А королю Сардинии Виктору Эммануэлю II он сделал предложение, от которого тому будет трудно отказаться – если он присоединится к коалиции, то Франция поможет макаронникам объединить Италию – естественно, с корольком сардинок в качестве короля всея Италии. И хотя окончательного решения еще нет, но уже получены сигналы из Турина о том, что решение, вероятнее всего, будет положительным, особенно после первых французских побед. Конечно, обещанное можно потом и не давать, но пока они должны прислать пару десятков своих вояк. Пусть посмотрят, как французы воюют, и сделают из этого должные выводы.

Чутъ сложнее было с австрийцами – те решили на первых порах оказать антирусской коалиции лишь дипломатическую поддержку. Луи слышал краем уха, что русский император у себя во дворце перевернул к стенке портрет австрийского императора Франца-Иосифа и назвал его «неблагодарным». Но тот был всего лишь рассудительным – что-что, а проблемы в Италии, да и в других местах, ему были не нужны, да и венгерская часть его министров и генералов Россию после подавления мятежа 1848 года возненавидела.

Пруссию он смог принудить к нейтралитету. Впрочем, у них сейчас свои проблемы – они пытаются объединить Германию, и им война на стороне России совершенно не нужна. То же и со шведами, и с датчанами – они хоть и не горят желанием ввязываться в войну с русскими, но формально уже помогают союзникам, разрешив их Балтийской эскадре базироваться в шведских и датских портах. Для начала этого достаточно. А там посмотрим, как дела пойдут.

И даже у далеких греков король – баварец, которому французский и английский послы подробно разъяснили желательную линию поведения. Тот все понял с полуслова и объявил о своем полном нейтралитете, хоть прорусские настроения в Греции очень и очень сильны.

Полякам Луи обещал воссоздание Польского королевства – с условием его полного подчинения Франции. Австрийцы уже тайно пообещали пропустить через свою территорию польский экспедиционный корпус. После первых крупных русских поражений от Вислы до Буга появится еще один театр боевых действий. Единственная проблема – австрийцы согласились на пропуск поляков только при условии сохранения Галиции – включая Краков – в составе их территории, и поляки этим весьма недовольны.

Но как он недавно объяснил их князю Адаму Ежи Чарторыйскому, главное – воссоздать Польшу. Распространить ее на земли, находящиеся сейчас под властью Австрии и даже Пруссии, можно и потом.

Так что друзей у русских не осталось вообще, и потому их поражение – вопрос лишь времени. Что именно отберут у них после войны, еще предстоит решить. Но им не суждено далее оставаться морской державой – вот здесь и французы, и англичане пришли к полному взаимопониманию. Плюс на побежденных русских будет наложена немалая контрибуция, и они, конечно, потеряют ряд территорий – начиная с Крыма и, например, острова Котлина и кончая Польшей – может быть, даже до Днепра, как этого требуют Чарторыйский с его высокомерным и, судя по запаху, редко моющимся и редко бывающим трезвым «правительством».

Понятно, что после этого начнутся раздоры с англичанами по поводу того, кто что получит – но это все в будущем.

Главное, у него есть поддержка народа. Его реформы действительно облегчили жизнь многих французов. А газеты заняли вполне верноподданническую позицию, да и негласная цензура во Франции очень даже присутствует. Есть, конечно, такие личности, как Виктор Гюго, который вначале поддерживал его, Наполеона, а теперь бежал за границу и начал его нещадно критиковать. Ну, да ладно, пусть сидит на острове Джерси, труды его практически не попадают во Францию, а газеты и думать забыли о том, что когда-то существовал такой писатель. Впрочем, нужно будет потребовать от англичан его выдачи – пусть этим займется министр иностранных дел Эдуард Друэн де Люис, с которым Наполеон сейчас встретится.

Луи Наполеон выпил последний глоток коньяку, с тоской взглянул на бутылку, еще раз полюбовался в зеркале своим отражением, причесал усы и бородку, после чего вышел из кабинета.

Историческая справка – Наполеон III

«Железный канцлер» Бисмарк говорил о нем как о «не признанной, но крупной бездарности», но даже враги императора Наполеона III соглашались, что племянник великого корсиканца добился трона своего дяди исключительно за счет неуемной жажды власти и способности стойко переносить все превратности судьбы. Ему приходилось скитаться в трущобах Лондона, сидеть в тюрьме, спасаться бегством от полиции с фальшивым паспортом в кармане.

Европейские монархи единодушно считали французского императора Наполеона III выскочкой и плебеем, позорившим своим происхождением и поведением всех венценосцев. Несмотря на то что он считался сыном голландского короля Луи Бонапарта и Гортензии Богарнэ (соответственно брата и падчерицы Наполеона Бонапарта), к великому корсиканцу его племянник, похоже, не имел никакого отношения. Дело в том, что Луи Бонапарт был постоянно в разъездах, и пылкая креолка Гортензия обзавелась сразу тремя любовниками. Ими стали голландский адмирал Веруэлл, аристократ Эли Деказ и шталмейстер двора Шарль де Билан. Так как королева сожительствовала одновременно с тремя любовниками, установить, кто из них является настоящим отцом будущего французского монарха, было невозможно.

От своей любвеобильной матери Луи-Наполеон унаследовал страстную тягу к плотским утехам и жажду власти. Всю жизнь он посвятил одной мысли – занять трон своего великого дяди и прославиться. Для достижения ее Луи-Наполеон не жалел ни сил, ни средств.

После отречения Наполеона Бонапарта от престола королева Гортензия была вынуждена покинуть Францию. Обосновавшись в Швейцарии, семья бывшего голландского монарха отнюдь не бедствовала, благо в годы своего правления французский император старался не обижать родственников и давал им возможность скопить деньжат на черный день. Однако юный Луи-Наполеон не собирался спокойно проживать свой век на родительских харчах.

В возрасте двадцати двух лет он присоединился к итальянским революционерам-карбонариям и принял участие в заговоре против папы римского, желая лишить главу всех католиков светской власти над Римом. Заговор провалился, и будущий император был вынужден, спасаясь от папской полиции, бежать из Италии в чужой одежде с фальшивым паспортом.

Гортензия решила, что ее беспокойному отпрыску необходимо остепениться. Она пристроила его в военную школу в швейцарском городе Туне, где Луи-Наполеон, как и его великий дядя, стал изучать артиллерийское дело. Но карьера полководца не прельщала честолюбивого молодого человека. Он мечтал об императорской короне.

В 1836 году он вместе с несколькими французскими офицерами осуществил свою первую попытку государственного переворота, подняв мятеж в Страсбурге. В шесть часов утра 30 октября Луи-Наполеон вышел к солдатам в знаменитой треуголке своего дяди и в его сером походном сюртуке и призвал их «восстановить величие державы». И, соответственно, возвести его на престол. Но войска остались верными тогдашнему королю Франции Луи-Филиппу, а офицеры арестовали мятежников.

Луи-Наполеона под конвоем привезли в Париж и до суда посадили в одну из камер столичной мэрии. Но суд над организатором мятежа так и не состоялся. Французское правительство решило замять дело, и арестанта просто выслали из страны в США.

Честолюбивый молодой человек, потерпев поражение, на этом не успокоился и уже через год отплыл из Америки в Европу. Обосновавшись в Лондоне, он приступил к подготовке очередной попытки захвата власти. На этот раз Луи-Наполеон готовился к мятежу более тщательно. Во главе сотни вооруженных единомышленников он нанял грузовой корабль и 6 августа 1840 года тайком высадился в Булони. Помимо ставшей уже знаменитой треуголки и сюртука, претендент на престол продемонстрировал солдатам булонского гарнизона дрессированного орла, который кружил над ним, а в кульминационный момент его выступления, с клекотом усаживался на плечо Луи.

Но и в этот раз попытка мятежа закончилась провалом. Королевские войска не поддержали бонапартистов и открыли по ним огонь. Луи-Наполеон был вынужден спасаться бегством. Но далеко уйти ему не удалось. Мятежника задержали и под усиленной охраной отправили в столицу Франции, где поместили в знаменитую парижскую тюрьму «Консьержери».

На этот раз суд не был так снисходителен к Луи-Наполеону. Тридцатого сентября 1840 года палата пэров Французского королевства приговорила его к пожизненному заключению. Друзья арестанта были огорчены столь суровым приговором. Один из них писал: «Все, кто знал Луи-Наполеона, сходились в том, что решение палаты пэров равносильно смертному приговору, никогда, говорили они, никогда он не сможет жить без женщин!»

Заключение узник отбывал в крепости Гам, неподалеку от Амьена. Впрочем, жаловаться на тюремщиков ему не приходилось. В своей камере Луи-Наполеон устроил настоящую физическую лабораторию, ставил там опыты, много читал. Не забывал он и о прекрасной половине рода человеческого. Луи вступил в любовную связь с прачкой, которая приходила в крепость стирать белье арестантов, и ухитрился прижить с ней двух сыновей.

Но помимо науки и амурных дел, арестант не забывал и о политике. Он знал, что французский король Луи-Филипп не пользуется большой популярностью у своих подданных. Узник решил сделать еще одну попытку захватить власть в стране и стал готовиться к побегу.

К тому времени в крепости начались ремонтные работы. Этим обстоятельством он и решил воспользоваться. Слуга сумел тайком принести в камеру Луи-Наполеону блузу рабочего, брюки, шейный платок и парик. Двадцать пятого мая 1846 года, переодевшись в одежду обычного рабочего, арестант вышел во двор, подхватил на плечо доску и преспокойно вышел из крепости, беспрепятственно миновав караул у ворот своего узилища. Через шесть лет заключения он снова оказался на свободе.

Уже на следующий день он был в Брюсселе, откуда вскоре отбыл в Лондон.

В английской столице беглецу поначалу пришлось несладко. Оставшись без средств к существованию, он познакомился с одной местной проституткой, которую сделал своей любовницей. Будущий император Франции стал жить на доходы от ее панельного ремесла. Луи-Наполеон был благодарен своей «кормилице», и с помощью английских приятелей позднее сделал ее одной из богатейших леди Британии.

В феврале 1848 года король Луи-Филипп отрекся от престола, и страна стала республикой. Луи-Наполеон выставил свою кандидатуру в президенты Франции, и в декабре того же года сумел победить на выборах, завоевав семьдесят пять процентов голосов избирателей. Племянник императора дал присягу на верность республике, но уже на следующий день стал готовиться к государственному перевороту, который сделал бы его наследственным монархом.

На следующий год второго декабря – в годовщину Аустерлица – президент Франции опубликовал декрет о роспуске Национального собрания и отменил Конституцию. Более тридцати тысяч французов, протестовавших против переворота, были арестованы, из них три тысячи заключены в тюрьмы и десять тысяч депортированы из Франции. Еще через три года была принята новая конституция, и бывший президент стал императором Наполеоном III.

Почти двадцать лет бывший арестант и мятежник правил Францией. За это время он втравил страну в несколько войн и колониальных авантюр, которые в конце концов и привели его империю к краху.

14 (2) августа 1854 года. Балтийское море.

Борт учебного корабля «Смольный»

Николай Максимович (Николас) Домбровский,

корреспондент «РТ»

Кто я? Не в смысле, что тварь я дрожащая или право имею. А в том, русский я или американец?

Если посмотреть, сколько в моей жизни было разных неожиданных поворотов, что просто диву даешься.

Родители мои были коренными москвичами. Но в самом начале перестройки отец получил приглашение на работу в Калифорнийский институт технологии, где ему предложили должность профессора. И родители отправились в заморский город Пасадина, что неподалеку от Лос-Анджелеса. Как потом подсчитала мама, они зачали меня еще в Москве, и таким образом я без документов, можно сказать нелегально, попал в Соединенные Штаты Америки. Но зато на свет божий я появился в этой самой Пасадине, что автоматически дало мне американское гражданство. Если что, то я могу даже стать когда-нибудь президентом США. Только право правом, а в Белый дом мне вряд ли удастся попасть. Если только в качестве экскурсанта – как во времена моей юности, когда я побывал там с школьной группой.

К счастью для моих родителей, у университета для профессоров и членов их семей была весьма неплохая медицинская страховка. Иначе бы моим родителям пришлось платить очень даже нехилую сумму из своего кармана, ведь мать была беременной на момент приезда – но это уже совсем другая история.

Детство и юность мои были как бы в двух мирах – с друзьями и в школе я был вполне обыкновенным южнокалифорнийским мальчишкой. А вот дома мать, которая в нашей семье была неформальным лидером, заставляла меня учить русский язык, читать русскую литературу и книги по истории России. А по воскресеньям я ходил в воскресную школу при православном соборе в Лос-Анджелесе. Так что я считал себя одновременно и американцем, и русским.

А потом мы переехали на другое побережье, и я увлёкся спортом и стал более или менее типичным американцем. После школы учился в достаточно престижном университете в штате Нью-Джерси. А после него несколько лет проработал в одном инвестиционном фонде в Нью-Йорке. Конечно, все было роскошно: квартира в центре Манхеттена, машина, приезжавшая за мной утром и отвозившая обратно домой после работы… Вот только работать приходилось от зари до зари.

Еще в университете я пописывал в ежедневную университетскую газету и даже стал со временем в ней редактором спортивного отдела. Конечно, при работе в инвестфонде, сил и времени на журналистику у меня не было вообще. Но все же каким-то чудом я сумел выкроить время для посещения курсов по журналистике в Нью-Скул – альтернативном, но весьма неплохом вузе недалеко от места моей работы.

И вот, наконец, я ушел из фонда и устроился журналистом в один из интернет-медиа. С квартирой в Манхеттене, понятно, пришлось распрощаться, а машину я себе заводить не стал – машина в Нью-Йорке не средство передвижения, а роскошь – и приобрел недорогую квартиру в Бруклине, благо за время работы в фонде я неплохо подзаработал. Тем более что вследствие кризиса цены на недвижимость в Нью-Йорке резко упали.

Четыре года назад я впервые побывал в месте моего зачатия – в России. И мне так там понравилось, что я позвонил знакомому стрингеру, работающему в том числе и на «Russia Today», и попросил его мне посодействовать.

Как ни странно, меня взяли в «РТ» даже не стрингером. Мне предложили работу в Москве, на их студии. И, наконец, три дня назад я отправился в первую свою самостоятельную командировку – мне было поручено сделать репортаж о посещении учебным кораблем военно-морского флота России «Смольный» портов некоторых скандинавских стран. Задание несложное, фактура богатая, а на все про все – одна минута эфира. Не самое интересное задание, но для начала вполне достаточно. Как говорят в России, лиха беда начало…

И вдруг все неожиданно переменилось. Моя съемочная группа теперь – одна из двух имеющихся в наличии на планете Земля. Хотя вторая, конечно, в данный момент на «Смольном» же. Это Юра Черников, с которым я успел сдружиться, и его ребята от телеканала «Звезда». А я вообще единственный тележурналист во всем мире, обученный по американским лекалам. Вот так-то! Хотя здесь тележурналистика малоинтересна из-за полного отсутствия телевизоров, и мне придется переключиться на работу в самых обыкновенных газетах.

А на вопрос, кто я, я ответил себе еще несколько лет назад. Я русский, хотя и родился в Америке. И в этом мире, принадлежащем далекому прошлому, с точки зрения того мира, в котором я родился и вырос, я сделаю все, чтобы помочь моей настоящей Родине. Той самой, на которую сейчас ополчились Англия, Франция и Турция.

14 (2) августа 1854 года. Балтийское море.

Каюта учебного корабля «Смольный»

Николай Максимович (Николас) Домбровский,

корреспондент «РТ»

В выделенном мне для беседы помещении имелись столик, четыре стула, пара картинок с парусными кораблями на стенах. В иллюминатор были видны свинцово-серые воды Балтики.

Не успели мои ребята установить аппаратуру и подсветку, как открылась дверь, и двое вооруженных курсантов ввели в помещение молодого моряка в синем мундире. Я с любопытством смотрел на человека из XIX века. Мне вдруг подумалось, что любой журналист из XXI века, не задумываясь, отдал бы полжизни и левую почку в придачу за возможность оказаться на моем месте. Ожившая фантастика! Невероятно! Но факт имеет место быть – передо мной стоял подданный королевы Виктории, современник Толстого, Некрасова и Диккенса.

– Здравствуйте, – сказал я ему по-английски. – Меня зовут Николас Домбровский. А с кем я имею честь беседовать?

– Лейтенант Джосайя Джонсон, флот ее величества, – четко отрапортовал он мне, словно я был его непосредственным начальником.

– Присаживайтесь, лейтенант, – и я указал ему стул, стоявший напротив меня. – Расскажите немного о себе.

– Вы американец? У вас акцент жителя Нового Света, – удивленно спросил британец.

– Да, я американец, но одновременно и русский, – с улыбкой ответил ему я. – Впрочем, так ли это важно?

– А где родились? – продолжал донимать меня вопросами неугомонный лейтенант. Похоже, роли переменились, и он берет у меня интервью, а не я у него. Но я не стал возражать – надо установить полный контакт с интервьюируемым. Лишь в этом случае можно выудить из него то, что потом станет «гвоздем» всего моего материала.

– Я родился в Калифорнии, – похоже, что мой ответ весьма удивил мистера Джонсона.

– Но позвольте! – воскликнул он. – Ведь она же совсем недавно была мексиканской территорией!

– Ну, в общем, как-то так получилось… – я развел руками, показывая лейтенанту, что, дескать, это произошло не по моему желанию, а токмо по воле моих родителей.

Потом я посмотрел на англичанина и перешел непосредственно к тому, зачем его привели ко мне:

– Лейтенант, как вам уже, наверное, сказали, я журналист, и у меня к вам есть несколько вопросов. Надеюсь, вы не откажетесь на них ответить.

– Я к вашим услугам, мистер… – лейтенант замялся.

– Домбровский, – сказал я.

– Это, кажется, польская фамилия? – поинтересовался британец.

– Да, мои предки по отцовской линии были польскими шляхтичами, – ответил я. – Но за Россию они сражались еще во времена нашествия Наполеона Бонапарта. Самое пикантное заключалось в том, что им пришлось повоевать с войсками, которыми командовал их дальний родственник – дивизионный генерал французской императорской армии Ян Генрик Домбровский. Правда, после разгрома Бонапарта он перешел на российскую службу и стал генералом русской армии.

– Очень интересно, – задумчиво сказал лейтенант. – Дело в том, что среди тех, кто высадился на – берег у крепости Бомарзунд в составе французского отряда однорукого генерала Луи Ашиль Барагэ д’Илье, были и поляки. Один из них – артиллерийский капитан, с которым я успел познакомиться – носит фамилию Домбровский. Может, это тоже ваш родственник?

– Возможно, – ответил я. – Но мне хотелось бы услышать от вас о том, как проходил ваш поход.

– Мы вышли из Спитхэда в составе эскадры вице-адмирала Чарльза Непира, когда война России еще не была объявлена. Сама королева Виктория провожала наши корабли на своей яхте. Почти все наши корабли имели паровые двигатели. Правда, позже к нам присоединились и парусные корабли.

Потом наша эскадра миновала Киль и встала на якорь в бухте Кьоге, к югу от Копенгагена. Здесь мы получили известие о том, что война России наконец объявлена. По этому поводу сэр Чарльз Непир обратился ко всем экипажам британских кораблей с воззванием. В нем говорилось:

«Парни! Мы объявили войну врагу грубому и храброму. Если он встретится нам в море, вы знаете, как поступать. Если он укроется в порту – мы должны достать его и там. Успех зависит от того, как быстро и точно вы стреляете. И еще, парни, – наточите ваши сабли, и победа будет за нами!»

Ну, что вам еще рассказать? Ходили мы во Францию, взяли группу квартирмейстеров, которые должны присмотреть места вокруг Бомарзунда, где должен был располагаться лагерь французов и их батареи. Тогда-то я и познакомился с этим вашим родственничком. Скажу прямо – не самый приятный человек. Чванливый, все время хвастался, что он, мол, голубых кровей, ну, а вы, мол, кто! А я шотландец, из потомственных моряков. Мой дед служил у Нельсона, потерял ногу при Трафальгаре и купил домик в Портсмуте. Оба моих брата, между прочим, тоже морские офицеры.