Текст книги "Жаркая осень в Акадии"

Российская империя, Санкт-Петербург

Вице-канцлер граф Михаил Илларионович Воронцов

Для приватной беседы я предложил Ивану Ивановичу Шувалову встретиться в таком месте, где нас не могли подслушать клевреты моего личного врага канцлера Бестужева. Этот мерзавец старательно собирал слухи и сплетни о честных и верных слугах ее императорского величества, а потом ловко подсовывал их государыне. Немало людей пострадало от этого. Среди попавших в немилость императрицы были и те, кого Бестужев называл своими друзьями. Ну, прямо как Иуда Искариот с его поцелуем в Гефсиманском саду.

Правда, против Шувалова Бестужев пока ничего не может сделать. Ведь Ивана Ивановича недаром называют «ночным императором». Но это пока. Ведь на что силен был Жан Лесток – цесаревна Елизавета считала его своим задушевным приятелем, а Бестужев поначалу вертелся вокруг француза, как кот вокруг блюдца со сметаной. А потом собрал все свои кляузы, да и выложил перед царицей. И загремел Жано прямиком в Тайную канцелярию на дыбу. Слава богу, что императрица наша Елизавета Петровна поклялась, что не подпишет в свое царствие ни одного смертного приговора. И вместо плахи ждала Лестока ссылка в Великий Устюг. Там он и сейчас сидит, дрожа как лист осины, боясь, что про него при дворе кто-то вспомнит.

Так что от греха подальше мы решили переговорить с Иваном Шуваловым в доме его старого приятеля профессора Академии наук Михаила Ломоносова. Тот жил на Васильевском острове в квартире из пяти комнат, которую Академия предоставила ему и его семье. Дом, ранее принадлежавший генералу Бону, был одноэтажный, с каменным фундаментом и деревянными стенами.

Иван Шувалов, любитель ученых и меценат, сейчас вместе с профессором Ломоносовым занимался созданием университета в Первопрестольной. Потому визит «ночного императора» к своему ученому другу не должен был никого удивить или насторожить. Ну, а я, как приятель Шувалова, из любопытства решил его сопроводить к профессору, который после скандала в Академии сейчас находился вроде бы как не у дел.

Разговор наш должен был пойти о событиях, которые произошли в Новом Свете. А случились там дела весьма непонятные, как следовало из депеши, которую переслали из Франции мои доверенные люди. Какие-то русские, причем военные, с невиданным доселе оружием, выступили вместе с французами против английских солдат и вооруженных колонистов. Кто эти русские и откуда они там взялись, никто не знает. Известно лишь, что вояки они изрядные.

То, что в Новом Свете давно уже идет война между подданными короля Людовика и подданными короля Георга, мне было хорошо известно. Как и то, что, по моему разумению, война пренепременно из Америки перекинется в Европу. Я опасался, что происками канцлера Бестужева и Россия окажется втянута в эту войну. А мне этого совершенно не хотелось. Зачем подданным нашей императрицы зазря проливать кровь? И самое главное – ради чего?

Именно поэтому нелишне было посоветоваться с Иваном Шуваловым. Ведь если мои доводы не доходят до Бестужева, то те же слова, сказанные «ночным императором» государыне нашей Елизавете Петровне, могут убедить ее не влезать в европейскую свару. Тем более что Российской империи ничто не угрожает. Если Австрия и Пруссия никак не могут решить, кто из них главный среди германских герцогств и курфюрств, то это еще не повод отправлять русские войска на помощь той же Австрии только потому, что канцлер Бестужев получает из Вены щедрый пансион.

Так что дела заморские меня заинтересовали. И особенно эти самые таинственные русские. У меня был свой человек в Новой Франции. Немец Михель Крамер ссужал меня деньгами еще тогда, когда я был камер-юнкером цесаревны. Потом, когда Елизавета Петровна взошла на престол и я был осыпан ее милостями, я сторицей вознаградил Крамера, сделав его моим доверенным лицом.

Михель оказался умным и верным человеком. Он выполнил несколько моих деликатных поручений, за что получил достойную награду. Но как-то раз он признался мне, что делает все это не только ради денег.

– Ваше сиятельство, я полюбил Россию. Эта страна мне стала не менее дорога, чем моя родная Вестфалия. И если я буду нужен вашей стране и вам, граф, то вы полностью можете рассчитывать на скромного немецкого негоцианта Михеля Крамера.

На днях я получил от Крамера весточку, которую тот переслал мне через шкипера гамбургского торгового корабля, пришедшего из Квебека. Правда, я толком не понял, о чем в ней идет речь. Крамер обещал в самое ближайшее время прислать мне новое донесение, в котором более подробно расскажет обо всем.

Но о том, что мне сообщил Крамер, я рассказывать Шувалову не буду. А вот о депеше из Парижа расскажу пренепременно…

17 сентября 1755 года. Порт-ля-Жуа, заведение мадам Констанс

Селест, сотрудница заведения, настоящее имя Анн-Мари Тибодо

Неплохой попался мужчина – оставил мне целую монету в пол-экю! Обычно я получала хорошо если восьмушку[23]23
  1/8 экю.


[Закрыть], а то и пару-тройку монет по одному-два су[24]24
  Один экю соответствовал шести ливрам или ста двадцати су, монеты в один ливр не было.


[Закрыть]… И оставил мне он эту сумму серебром, а не картами[25]25
  В Новой Франции ходили «деньги-карты» – либо картонки, либо настоящие игральные карты с вписанной на них суммой; как обычно в таких случаях, они стоили намного меньше номинала.


[Закрыть]. А деньги мне нужны… Конечно, живем мы за бесплатно, кормимся тоже, да и рабочее «место» нам предоставляет мадам Констанс – зато она и забирает всю оплату, а нам перепадают лишь чаевые. Есть у меня и второй источник доходов, но о нем мадам Констанс ничего не знает…

Я убрала монетку в потайное место в шкафу, чуть сполоснулась над тазиком, затем окинула простынь критическим взглядом и решила, что на еще одного клиента её хватит. Приоткрыв дверь, я крикнула:

– Следующий!

При виде вошедшего у меня душа ушла в пятки. Реми был связным от мсье Пишона, и мне предстояло выложить ему все, что я узнала за последние дни. Да, и получить свое «жалованье» – здесь я могла быть уверена, что он выплатит мне все до последнего денье[26]26
  Один денье – одна двенадцатая су, монет в один денье не существовало, ходили монеты в три (лиар) и шесть денье.


[Закрыть]. Но этот ублюдок любил надо мной поизмываться – после его визита на моем теле опять появятся синяки и царапины, а место, не предназначенное для занятий любовью, вновь будет болеть и кровоточить. Когда я в первый раз попробовала возмутиться, он сделал это насильно, а потом мадам Констанс наорала на меня – мол, клиент заплатил за это отдельно. Впрочем, она с тех пор каждый раз выплачивает мне дополнительное вознаграждение за каждое подобное надругательство – целых два су, необыкновенная щедрость! Кстати, у меня иногда складывается впечатление, что Реми – содомит, ведь он ни разу не захотел делать это так, как положено по человеческим и божественным законам.

А как попала дочь зажиточного мельника из Гаспаро в подобное заведение? Началось все в тот злосчастный день, когда было объявлено, что мой жених, Жан Прюдомм, оказался преступником, его имущество конфисковано в пользу королевской казны, а за его голову назначена награда. Конечно, английский бейлиф объявил, что преступник, скорее всего, уже мертв…

А потом мне сообщили, что Жан жив и все еще меня любит – и что то, что произошло – не более чем недоразумение. Но я подумала – зачем он мне? Это раньше у него была своя парусная лодка, дом, который он покрасил в красный цвет по моей просьбе, и, главное, он принадлежал к клану Прюдомм, одному из самых богатых в Гаспаро и окрестностях. Моя старшая сестра, Прюданс, замужем за старшим братом Жана и живет припеваючи. Или жила – я слышала краем уха, что англичане недавно выгнали всех французов из Гаспаро, а мужа Прюданс – уже не помню, как его зовут или звали – расстреляли, как и многих других. Так им и надо – после того, как я ей сдуру рассказала, что я написала Жану, она перестала со мною общаться – зато об этом узнал весь поселок. И парни, ранее заинтересованные в женитьбе на мне, больше не делали мне предложений.

А ведь раньше я считалась завидной невестой – и не только потому, что отец давал за меня землю у реки, чуть ниже по течению. Внешность у меня такая, какую местные любят – огромная грудь, рыжая шевелюра, дородность, да и на лицо я не уродина. Была не уродиной – сейчас, когда я порой смотрю в небольшое зеркальце, которое мы получаем каждое утро, чтобы привести себя в порядок, мне совсем не нравится то, что я в нем вижу.

Тогда же в дома, где ранее жили Жан и его брат, въехали английские солдаты. С одним из них у меня начались амуры, что крайне не нравилось моему отцу. А потом было объявлено, что замуж выходит моя младшая сестра, и землю, предназначенную мне, отец передал ей в приданое. Тогда я разозлилась и ушла к Джону. Смешно, правда? Был Жан, стал Джон.

Вот только Джон оказался порядочной сволочью. Той же ночью он меня напоил, после чего мною воспользовались и он, и его дружки. А на следующее утро он мне сказал на своем ломаном французском:

– Ты никому не понравилась. Уходи.

Но в городе об этом он раструбил – и мне ничего не оставалось, как уйти далеко-далеко. Так я и оказалась у английского форта Лоуренс, находившегося по ту сторону реки Бобассен. Средств на пропитание у меня не было – отец поклялся, что я не увижу больше ни единого су. А голод, как известно, выгоняет волка из леса[27]27
  La faim chasse le loup du bois – французский эквивалент русской поговорки «голод не тётка».


[Закрыть]. И я ушла в заведение мадам Мирей. И оказалось, что я как нельзя лучше приспособлена к подобной деятельности – ведь я и тогда не забеременела, и с тех пор ни разу не зачала ребенка, да и срамные болезни всегда обходили меня стороной.

Одним из моих первых клиентов стал Тома Пишон – француз, как и я, но лицом больше всего похожий на жабу. После третьего или четвертого визита он мне сказал, что отправляется в Порт-ля-Жуа, и предложил поехать с ним. Я было обрадовалась, но он добавил:

– Есть там заведение мадам Констанс, ты могла бы перейти к ней. Я ее знаю и замолвлю словечко.

– А какой мне в этом интерес?

– Я тебе буду платить за любую информацию про то, что там происходит – особенно если это касается военных дел.

И назвал мне весьма неплохую сумму. Должна сказать, что он ни разу меня не обманул – деньги сначала привозил он сам, а потом стал приезжать этот проклятый Реми. И, несмотря на заработок, я ждала его следующего визита с ужасом.

Так и сейчас – прежде чем мы перешли к делу, он сделал со мной все, что хотел, а потом только начал меня расспрашивать о русских. Знала я мало – ни один из них не пользовался услугами заведения мадам Констанс, и отнюдь не из-за конкуренции – таковой в Порт-ля-Жуа попросту не было. Все, что я узнала, было получено мной от местных чиновников и от тех, кто записался в ополчение. Я боялась, что Реми разозлится на меня – синяки на груди и животе и то самое место у меня болели, и сильно, а если он еще покуражится… Но он повеселел и даже меня похвалил, а затем (впервые!) выдал мне карту в целый экю.

– Будешь получать по стольку сверх того, что ты уже получаешь, если узнаешь больше. Я вернусь через три-четыре недели.

– Тогда уж целый деми-луи[28]28
  Пол-луидора – золотая монета, соответствовавшая двум экю.


[Закрыть], и непременно золотом.

Реми с удивлением и, как мне показалось, с неожиданным уважением посмотрел на меня.

– Если информация будет этого стоить, хорошо, получишь деми-луи. Или даже целый луидор. Золотом, как ты и сказала.

И удалился, даже не настояв на «добавке», как это обычно бывало.

7 (18) сентября 1755 года.

Российская империя, Санкт-Петербург

Вице-канцлер граф Михаил Илларионович Воронцов

Профессор Ломоносов жил на Васильевском острове в доме, расположенном неподалеку от порта. Мне вспомнилось вдруг одно происшествие, не так давно случившееся с Михаилом Васильевичем. Возвращался он как-то раз домой уже в сумерках. И тут, как на грех, на него решили напасть трое матросов. Видимо, они пропили свои деньги в здешних кабаках и решили раздобыть еще хоть что-то на зелье окаянное. Матросики захотели раздеть припозднившегося путника. Но они не на того нарвались.

Стать у профессора была богатырская, да и силушкой его Господь не обидел. Да и драться он был привычен. В общем, одного из нападавших он уложил могучим ударом кулака, да так, что тот нескоро очухался. Второй с разбитой в кровь мордой сбежал с поля боя. А третьего Ломоносов раздел до исподнего и прогнал прочь пинками. После этого случая даже самые отчаянные грабители не рисковали связываться с профессором Академии и знатным пиитом. А государыня, узнав о приключениях Ломоносова, долго смеялась, подшучивая над генерал-полицмейстером Алексеем Даниловичем Татищевым. Дескать, ему следует пригласить профессора на службу в петербургскую полицию, тогда всем злодеям в столице станет тошнехонько.

Жил Михаил Васильевич в квартире из пяти комнат. Здесь же, во дворе дома, была построена химическая лаборатория, где Ломоносов проводил опыты со смальтой для своих мозаик. Вместе с ним в доме проживала супруга Михаила Васильевича, Елизавета, урожденная Цильх. Ломоносов взял ее в жены во время своего обучения в Марбурге. К сожалению, сын Иван и дочь Елизавета, родившиеся у него в Германии, умерли в младенчестве. И радовала Михаила Васильевича лишь младшая дочь, шестилетняя Елена. Девочка была веселой и озорной. Отец любил девочку и баловал ее.

В доме Ломоносова нас с Иваном Ивановичем Шуваловым встретили сам хозяин и его супруга. Поняв, что мы пришли к нему с серьезным разговором, Ломоносов пригласил нас пройти в его кабинет, где можно было без помех побеседовать о наших делах.

Так как речь должна была пойти о том, что происходило в далеких от России краях, мне пришлось первому изложить сведения, полученные от верных людей из Новой Франции. Ломоносов удивленно качал головой, услышав о неких русских, которые невесть откуда объявились на границе французских и британских колониальных владений и с ходу вступили в схватку с подданными короля Георга.

– Занятно, занятно, – пробормотал Ломоносов, задумчиво почесывая подбородок. – Ведь не далее как позавчера, я подал на имя нашей государыни записку, озаглавленную «О Северном ходе в Индию». В ней я упомянул о том, что португалец Мельгер еще в 1660 году якобы прошел Ледовитым океаном из Тихого океана до самой Португалии. Так это было или нет, сейчас уже с достоверностью установить невозможно. Но я все же написал, что «расположение островов, между Америкой и Камчаткой и Чукотскими берегами лежащих… служит нашему главному делу».

– А о каком таком «главном деле» вы написали? – с любопытством поинтересовался Шувалов.

– Под «главным делом», любезный Иван Иванович, – ответил Ломоносов, – я подразумеваю продолжение колонизации западного побережья Северной Америки. Ведь мы, после плавания покойного Витуса Беринга, да упокоит Господь его душу, – Михаил Васильевич тяжко вздохнул и перекрестился, – презрели заветы государя нашего, Петра Алексеевича, и забыли о плаваниях на наших рубежах далеко на Востоке. А зря…

– А зачем нам эти земли далекие? – спросил я. – Ведь мы и Сибирь-то освоить все никак не можем. Где мы людей возьмем? Да и с деньгами в государстве нашем, Богом спасаемом, всегда было плохо.

– Сибирь, граф, – Ломоносов нахмурился и строго посмотрел на меня, – это наше богатство, о котором мы даже еще и не подозреваем. Господа, вы же прекрасно знаете, что порой для приобретения малого лоскута земли в Европе посылают на смерть целые армии. А там, далеко на востоке, куда еще не добрались французы и англичане, приобрести можно целые земли в новых частях света для расширения мореплавания, купечества, могущества, для большего просвещения всего человеческого роду. Что же касается Сибири… Она уже давно наша, еще со времен царя Ивана Васильевича Грозного. А за Сибирью Камчатка, острова Курильские. На этих островах можно завести поселения, хороший флот с немалым количеством военных людей, россиян и сибирских подданных языческих народов, против коей силы не смогут ничего сделать прочие европейские державы. Таким образом путь и надежда для чужих нам народов пресечется, российское же могущество прирастать будет Сибирью и Северным океаном и достигнет до главных поселений европейских в Азии и Америке.

Ломоносов говорил эти слова с волнением, лицо его разрумянилось, глаза сверкали.

«Да, этот человек может быть весьма полезен нашему Отечеству! – подумал я. – Эх, почему многие у нас на виду и в почете разные болтуны и прожектеры, и почему такие люди, как Ломоносов, не в чести у властей предержащих?»

– Да, уважаемый Михаил Васильевич, вы, конечно, правы, – покачав головой произнес Шувалов, – но нам сообщили о русских, которые находятся не на землях на Тихом океане, ныне никем не заселённых либо даже не открытых, а во владениях французского короля Людовика XV. Пока еще во владениях… Только, как мне кажется, скоро их отберут у французов британцы. Ведь война между ними уже началась. В чем тут для нас польза?

– Как мне сообщил мой человек из Квебека, – сказал я, – русские, которые воюют на стороне французов, весьма храбрые и умелые воины. Они смогли разбить целую армию, которую возглавлял британский генерал. Если так дальше пойдет, то англичанам вряд ли удастся отобрать у короля Людовика Новую Францию.

– Так что же нам теперь делать? – поинтересовался Шувалов. – Ведь вы знаете, что канцлер Бестужев больше благосклонен к англичанам, чем к французам.

– Да, это так, – согласился я. – Только канцлер Бестужев – слуга нашей государыни Елизаветы Петровны. И решать, на чьей стороне быть России – ей, а не Бестужеву.

И я многозначительно посмотрел на Шувалова…

19 сентября 1755 года. Квебек

Кузьма Новиков, он же Ононтио, кузнец и представитель русских в Новой Франции

Я спросил у Жерома, как мне лучше всего передать весточку Хасу, и можно ли доверять местной почтовой службе. Тот лишь засмеялся и покачал головой:

– Можно, конечно, вот только неизвестно, когда твое письмо дойдет, да и дойдет ли оно вообще. Лучше передай его мне в запечатанном виде – у нас есть своя, купеческая почта, которая работает намного лучше. Завтра с утра в Порт-ля-Жуа уходят несколько кораблей, так что адресат получит твое письмо не позже, чем за десять дней – скорее, намного быстрее. И не прочитает его никто – у нас с этим строго…

– Да пусть прочитают – здесь вряд ли кто-либо знает русский, – усмехнулся я и подумал неожиданно: а ведь если Крамер знает наш язык, то, вполне может быть, что он не один такой в этих краях… Именно поэтому я зашифровал содержимое шифром, оговоренным с моими русскими друзьями. Был он весьма прост – и у меня, и у них был список букв, которыми нужно было заменить имеющиеся. «Конечно, это очень просто, – сказал мне тогда Леонид, – но вряд ли у них есть опыт расшифровки даже таких простых кодов, да и язык здесь мало кто знает».

А с обратной связью было проще. Перед уходом моих друзей Жером передал им шесть пар почтовых голубей – посылали их всегда парами в надежде, что хоть один из них долетит до Квебека. Долетели на сей раз оба – с разницей в несколько минут.

Хас прислал мне в ответ инструкции, в которых говорилось следующее. С Крамером мне надлежало и далее встречаться, но ничего ему прямо не говорить. Дескать, мне удалось кое-что узнать про тех русских, которые намяли бока англичанам, и даже передать им слова Крамера. А те велели сказать, что зимой в Квебек приедет самый главный из русских, и с ним тогда пусть посланник царицы и разговаривает. А я – просто сверчок, который знает свой шесток.

Я так все и сказал Крамеру во время следующей встречи. Не хочу сказать, что ему понравился мой ответ, но виду он не подал. Человек он был терпеливый и спокойный, как все немцы, хотя жизнь в Петербурге сделала его немного похожим на русского. К примеру, из всех напитков он предпочитал не пиво, а здешнее хмельное зелье – виски. Конечно, вполне может быть, что он просто хотел подпоить меня и выведать то, что я знаю, но не хочу ему рассказывать. Но я за время жизни у индейцев поотвык от крепких напитков, и потому был Крамеру в этом деле плохим помощником.

– Ну что ж, мой друг, – сказал он со вздохом, – если надо, то я подожду, когда в Квебек приедет этот самый главный, тем более что в это время года уже несколько поздновато что-либо отправлять через океан. Только господин вице-канцлер очень хотел бы узнать точно – друзьями России будут эти русские или нет. Герр Воронцов – человек знатный, и императрица ему благоволит.

– Это какой Воронцов? – спросил я. – Его случаем не Михаилом зовут?

Крамер, услыхав мои слова, удивленно уставился на меня.

– А вы что, господин Новиков, знакомы с графом Михаилом Илларионовичем Воронцовым? Как такое могло случиться?

Теперь и я удивился. Ведь надо ж такому случиться – юноша хотя и из знатных, но бедных помещиков, служивший при дворе великой княжны Елизаветы Петровны камер-юнкером, стал вице-канцлером и графом! Я хорошо помнил его – парень он был смышленый и ловкий. Он знал о наших с цесаревной отношениях. Знал, но помалкивал. А вот кто-то не удержался и поспешил донести обо всем царице Анне Иоанновне.

Крамер, заметив, что я смутился, внимательно посмотрел на меня.

– Мой друг, я вижу, что вы не такой уж простой человек, как стараетесь казаться. Эх, хотел бы я, чтобы вы доверились мне и рассказали о себе поподробнее. Тогда нам будет легче дальше вести беседу.

– Извините, герр Крамер, – ответил я. – Мы с вами еще недостаточно хорошо знакомы. И потому я не могу вот так все сразу вам рассказать. Когда настанет подходящий момент, вы узнаете мою историю, которая, смею надеяться, весьма вас удивит. К тому же, как мне кажется, и вы не просто купец, а лицо, занимающееся государственными делами. И потому вы поймете меня…

Крамер задумчиво покачал головой. Немного помолчав, он стал рассказывать мне о том, что сейчас происходит в Европе. Там, похоже, вот-вот должна начаться война.

– Молодой прусский король Фридрих, – сказал немец, – пятнадцать лет назад, узнав, что умер император Карл VI – последний мужчина из династии Габсбургов, – решил увеличить свои владения за счет Австрии и напал на Силезию. В сражении при Мольвице он разбил армию фельдмаршала Нейперга и впервые показал всему миру, на что способна прусская армия, руководимая талантливым полководцем. А именно таким и оказался король Фридрих. Сама же война продолжалась до начала 1745 года, когда в Дрездене был подписан мир, по которому Австрия отдала Силезию Пруссии. А вот война Франции с Англией продолжалась до 1748 года, причем противники сражались друг с другом на суше и на море.

– А Россия не участвовала в этой войне? – спросил я.

– Россия приняла сторону Австрии, – ответил Крамер, – но сразиться с прусским королем ей так и не удалось. Когда русское вспомогательное войско в 1747 году двинулось к Рейну, чтобы вступить в бой с французами, король Людовик XV решил закончить войну и подписал мир с англичанами.

– Здесь французы и англичане тоже воевали, – вздохнул я. – Было это десять лет назад. Я слыхал, что британцы захватили французскую крепость Луисбург, а французы в отместку вместе с союзными им индейцами сожгли английский поселок Саратога. Сколько крови пролилось, сколько людей было убито…

Я вздохнул. Крамер внимательно посмотрел на меня, хотел было что-то сказать, но промолчал. Потом он попрощался со мной, сославшись на какие-то свои торговые дела. А я задумался над тем, что он мне рассказал. Похоже, что, убегая от одной войны, мы попадем в Старом Свете в другую. И на этот раз России тоже придется в ней участвовать. Хотя кто его знает? Надо будет переговорить еще раз с Хасом. Может быть, люди из будущего смогут сделать так, чтобы русская кровь не лилась зазря…

Ночь с 19 на 20 сентября 1755 года.

Бухта Прим, остров Святого Иоанна

Лейтенант Аластер Фрейзер, командующий Шотландским легионом

Уже не знаю, почему я выбрал именно эту бухточку, находившуюся примерно в десяти километрах – да, мы уже перешли на русские меры длины – к востоку от пролива де-ля-Жуа, ведущего в глубь острова. Именно на этом проливе, на западном его берегу, и располагается местная «столица» – Порт-ля-Жуа.

Обыкновенно корабли приходят именно туда – если это не те, кто не хочет, чтобы об их вояже стало известно. До недавнего времени это были контрабандисты, доставлявшие товары из Восточной Акадии, захваченной англичанами, – как мне рассказали, в основном ткани, выделанную кожу, а иногда и охотничьи ружья. А отсюда везли главным образом предметы роскоши из метрополии – в первую очередь вина, а также французскую мебель. Вообще-то торговля с англичанами была запрещена, но велась она с теми же французами, попавшими под власть королевы Анны – а теперь и короля Георга, – более сорока лет назад, и на это обыкновенно закрывали глаза.

Но теперь французов там почти не осталось – сначала им позволяли отправиться восвояси в относительном комфорте, на паромах, которым дозволялось пришвартоваться в портах Татамагуш и Малагаш, находившихся в общем-то напротив Порт-ля-Жуа, а оттуда кто уходил в Квебек, кто в Западную Акадию, а кто и в метрополию. Недавно, после взятия фортов на перешейке, ручеёк беженцев превратился в бурный поток, и многим пришлось оставаться здесь, на острове Святого Иоанна – перевозчики стали требовать с пассажиров столько, что мало кто мог себе это позволить.

Но около полутора недель назад англичане – точнее, массачусетская милиция – вошли в Малагаш и Татамагуш. Малагаш они просто сожгли, а Татамагуш стал, наряду с фортом Гаспаро, их базой для патрулирования Красного моря[29]29
  Первоначальное название Нортумберлендского пролива между континентальной Акадией и островом Принца святого Иоанна, ныне острова Принца Эдуарда.


[Закрыть]. С тех пор на остров больше никто не приходил. Впрочем, корабли из Квебека и из метрополии никто не трогал, если они оставались с нашей стороны Красного моря.

А позавчера пришло сообщение о том, что в полутора лье – или около шести километров – от порта кто-то видел спрятанную в кустах гребную лодку. То, что это вряд ли были местные, стало ясно сразу – лодки есть у многих, но это, как правило, каноэ индейской работы. Они лёгкие, маневренные и очень хорошо себя ведут как в реках, так и в прибрежных водах. Тогда я и послал своего кузена Аластера с десятком ребят. Увы, закончилось всё перестрелкой с полудюжиной неизвестных – у нас были ранены двое, включая Аластера, у врагов же двое сумели уйти, а четверых подстреленных наши в ярости поубивали. Аластера же успели оттащить чуть подальше, и он не смог предотвратить резню. Беглецов же подобрал корабль – судя по всему, английский, хотя даже при полной луне его было непросто разглядеть.

Именно поэтому я на следующий день организовал засады во всех близлежащих бухтах на западе, а сам решил прогуляться на восток с моими соплеменниками-сасквеханноками. Ведь шотландец я только на три четверти, а на четверть – самый настоящий индеец. Может, поэтому у меня иногда проявляется некое чутьё. Так, например, было перед тем памятным боем, когда я и попал к моим новым друзьям – я заранее предчувствовал, что отряд Вашингтона будет разгромлен. Так же было и на берегах Ниагары, когда на нас напали нью-гемпширские рейнджеры – и я до сих пор не могу себе простить, что счёл эту тревогу беспочвенной и не сообщил о ней Хасу, убоявшись, что меня обвинят в трусости. Так же произошло и сейчас – я был почему-то абсолютно уверен, что нам нужно было находиться именно в этой бухте.

Пришёл я туда с двумя отделениями – одним шотландским, а другим, состоявшим из моих соплеменников-сасквеханноков. А ещё мы взяли с собой пушечку из местного арсенала, пусть старую и малокалиберную, но лодку её ядро потопит. Индейцев я расположил в кустах поближе к самому удобному месту для высадки, шотландцев чуть подальше, а пушку – на небольшом склоне в пятнадцати метрах от берега.

Вчерашняя ночь прошла спокойно, зато сегодня – в самую лунную ночь в этом месяце – я увидел небольшой одномачтовый корабль, направлявшийся прямо на нас, в бухту Прим. Меня подмывало открыть огонь, но я всё же решил посмотреть, кто это – вдруг это акадские беженцы, идущие из Пикту или другой гавани дальше на восток. Ветер дул с юга, и до меня неожиданно донеслось: «Préparez-vouz!»[30]30
  Приготовиться! (фр.)


[Закрыть] Это я смог понять – ведь когда-то я учил французский в школе, да и приходилось встречаться с французами при торговле с индейцами.

Шлюп – или как такие кораблики именуются – уперся носом на берег, и с него выпрыгнули двое, которые начали привязывать его к одному из деревьев. Тут появились мы, и я крикнул по-французски:

– Выходим с поднятыми руками!

– Мы свои! – послышался чей-то голос.

– Ты и подходи. Можешь взять ещё одного. Остальные оставайтесь на борту.

Человеку, появившемуся передо мной при свете луны, можно было дать и двадцать лет, и пятьдесят. Одет он был, насколько я смог увидеть, в кожаную куртку и такие же штаны – примерно такую одежду носят индейцы. А с ним был ещё один человек – несколько постарше, но одетый точно так же.

– Лейтенант Фрейзер, – представился я.

Мой визави ощутимо напрягся:

– Неужто мы попали к англичанам?

– Нет, мы – из Шотландского легиона.

– Ну что ж… Я – капитан Жан дю Буа[31]31
  Du bois – из леса (фр.).


[Закрыть], а это Аристид дю Буа.

– Вы родственники?

– Да нет, какое там родство… Просто все командиры отрядов, действующих в лесах, взяли себе кличку дю Буа.

– И как же вас зовут на самом деле?

Тот чуть замешкался, потом кивнул обречённо:

– Жан Прюдомм, из Гаспаро в Акадии.

– Не знаете ли вы Мартена Прюдомма? Он тоже из Гаспаро.

– У меня два кузена с этим именем. Молодой или постарше меня?

– Молодой.

– Он вам подтвердит, что я – это я. Впрочем, Аристида знают в Порт-ля-Жуа, он там нередко бывал во время войны отца Ле Лутра.

Я сделал знак, и мои индейцы опустили свои ружья.

– Сколько вас?

– Двадцать два человека, в том числе одна женщина. Моя супруга. Скажу сразу – все очень устали, ведь мы практически не спали три ночи. И еда у нас на исходе.

– Тогда сделаем так. Ваша супруга, господин Аристид, и вы пойдёте с нами на вашем шлюпе. Остальные могут заночевать здесь – ночь тёплая, да и у вас, я полагаю, не привыкать к такому ночлегу. Едой мы поделимся. А с утра мы вернёмся за остальными, если то, что вы говорили, подтвердится.

– Вот только… у нас трое раненых. Напоролись на англичан недалеко от Пикту.

– Возьмём их с собой. У нас там есть врачи.

– Ничего, что двое из них – индейцы? И супруга моя – тоже.

– А в чём разница? – удивился я. – Я вот тоже на четверть индеец. А многие мои люди – чистокровные. Часть из них останется здесь вместе с вашими. Кто хозяин шлюпа?

– Леонар Лалуш, мсье лейтенант, – вышел с поклоном один из тех, кто привязывал шлюп. – Честный негоциант из Пикту. А это – мой сын Марсель.

Я усмехнулся – откуда в Пикту «честные негоцианты»? – но ничего не сказал. Теперь мы все были в одной лодке. Буквально.

20 сентября 1755 года. Порт-ля-Жуа

Аристид дю Буа де ля Рош, бывший студент Сорбонны

– Мсье Аристид? – спросил вошедший в комнату человек лет, наверное, двадцати пяти. Правда, выглядел он постарше – обветренное лицо, натруженные руки, взгляд человека, привыкшего к жизни в лесу. Но я почувствовал, что ему довелось заниматься торговлей с индейцами. По-французски незнакомец говорил без всякого акцента, с парижским аристократическим выговором, примерно таким, как у большинства студентов Сорбонны. Каковым некогда являлся и я. Но мне было ясно, что он не француз – в ритме его речи, даже в такой короткой фразе, угадывался человек из вероломного Альбиона[32]32
  Именно так по-французски – perfide Albion; фраза «туманный Альбион» – русская.


[Закрыть] – либо, что более вероятно, выходец из аристократической среды одной из их североамериканских колоний. Это подтвердилось, когда тот представился: