Текст книги "Калинов мост"

«Штормовыми волнами…»

 
Штормовыми волнами
время обозначено.
Забивают смолоду —
в долларях
оплачено.
Продано, разделено
всё пространство русское.
Русь теперь – расселина
Зазеркалья тусклого.
Ленью околпачены,
водкой одурманены.
В долларях оплачено
то, что мы подранены.
Все поля и пастбища
заросли крапивою.
Ветер мчит по кладбищу,
встряхивая гривою.
Мы бредём спокойненько,
скрученные нежитью…
Полноте, покойники,
обижаться не на что!
 

«Говорили, что лето, настанет хорошее лето…»

 
Говорили, что лето, настанет хорошее лето,
обещали, что где-то России простятся долги.
Только пух тополиный, как вьюга, летит до рассвета,
и былины поют про меня неживые враги.
Я так долго искал улетевший из мира порядок.
Я так долго стирал с поднебесья следы облаков.
Я пролился дождём и, наверное, выпал в осадок.
Мы надеемся, ждём, а находим железо оков.
Дух морозный черёмух летит Ботаническим садом
и стараются петь, зазывая подруг соловьи.
Город хочет взлететь и обрушиться вниз листопадом,
словно новая жизнь сквозь мятежные мысли твои.
И уже не волнует сразившее мир лихолетье —
всё проходит как сон, и оно непременно пройдёт,
лишь бы мы не мрачнели, когда улыбаются дети,
и как ветер стихали, встречая весёлый восход.
 

«Настанет день сиятельной надежды…»

 
Настанет день сиятельной надежды.
Пройдут дожди несбывшихся надежд.
Мне просто лень. Мне просто лень, как прежде
Читать стихи про пьяниц и невежд.
Моих одежд весёлые лохмотья
Не согревают сердца и души.
Ах, если бы послушать Паваротти,
Чтоб в музыке ожили миражи!
Тогда бы я дарил добро и радость
Среди разрухи, голода и лжи!
Оскомина во рту…
Какая гадость!
А ну, верните веру в миражи!
 

ТАЙНА РОССИИ

 
Тайну России жидам не понять.
Что им разбитые наши дороги,
где словно рак, не попятишься вспять
и, не ругнувшись, не вспомнишь о Боге?
Тайна России – известный пассаж
американо-английских симфоний.
Не обрусилась еврейская блажь
средь необъятных российских колоний.
Где-то уже не горят фонари,
где-то горят, освещая дорогу.
Путь ко Спасенью – ори не ори —
через российскую боль и тревогу!
Но, не признав преступлений отцов,
мы не получим от Бога прощенья.
Рухнет держава в руках подлецов
без Аллилуйя, без отпущенья!
 

ЗАКРЫТОЕ ПИСЬМО РОДИНЕ

 
Что осталось мне в сломанном доме?
Что ещё не успели продать?
Русь моя, ты по-прежнему в дрёме
и не можешь ни взять, ни раздать.
Благодать покидает Россию,
одиночества след не стереть,
и уже не дождаться Мессию,
где хозяйствует вечная смерть.
Умирают дебаты и споры,
умирает желанье творить.
Скоро небыль.
Закончится скоро
состоянье:
по-русски любить.
Лунный луч разорвали как нитку,
голодранцы ползут по Руси,
как пропившая домик улитка,
как попавшие в суп караси.
Эх, Россия! Чумное болото!
Неужели сквозь денежный звон
ты опять не услышишь кого-то?
и не вспомнишь сиянье икон?
Много к Богу дорог?
Нет, не много!
Разберись в недалёкой судьбе:
неужели навек синагога
стала костью собачьей тебе?
Неужели девиз большевизма —
Всё отнять! Разделить! Расстрелять! —
стал критерием нашей Отчизны,
превращающим Родину в… мать?
 

«Снова еду по России…»

 
Пахнет яблоком и мёдом
По церквам твой кроткий Спас.
 

Сергей Есенин

 
Снова еду по России:
запустенье, темь и тишь…
Это даже некрасиво.
Нет, браток, постой! Шалишь!
Не на то настроил лиру!!
Неужели в пекле зла
Русь, кормившая полмира,
в одночасье умерла?
неужели спозаранку
пахарь в поле не идёт?
По над логом кровь подранков,
или птиц, убитых влёт…
Снова, нечисть ополчилась?!
Но не дай себя убить,
православная Россия,
к Богу пламенная нить.
По России год за годом
без подначек, без прикрас
пахнет яблоком и мёдом
на лугах твой кроткий Спас.
 

МОСКВА

 
Бескровные улицы жаркой столицы —
как будто от Бога завещано нам
проститься с надеждами, испепелиться
и тихо сходить в обустроенный храм.
Иду я по улицам мёртвой столицы,
несу на Голгофу сколоченный крест,
но мечется сердце в груди, словно птица,
и слышится Благовест утренних звезд.
Окрест ни людей, ни машин и ни звука,
и с городом встреча – один на один!
А Благовест звезд – это боль, это мука.
Москва без людей…
да и я нелюдим.
Единая искра горит между нами —
залог пониманья и вечной любви.
Куда мы приходим?
Вы знаете, сами,
но строить столицу нельзя на крови!
Порвёт бесконечная тяжесть рассудка
мою истончённую с Господом связь,
и вянет в ладони моей незабудка.
Но я не танцую, не плачу, смеясь.
Мы с городом связаны прочною нитью, —
как Пушкин писал, мой собрат по перу.
Иду на Голгофу…
Иду по наитью…
Москва не умрёт! Вот и я не умру.
 

«Те же кочки да ямы…»

 
Те же кочки да ямы
на дорогах видны —
вековечная драма
обнищавшей страны.
Снова чьи-то вопросы,
снова мать-перемать!
Боже! Что же ты бросил
нас в дерьме помирать?
Снова я сожалею,
что чего-то не смог,
но иду как умею
в Твой небесный чертог.
Ни к чему разговоры
мне про Божий Завет.
Я надеюсь, что скоро
вновь наступит рассвет.
Где ты бродишь, Мессия
среди сплетен и смут?
Знай:
в заблудшей России
Бога помнят и ждут.
 

«Воздух потеет…»

 
Воздух потеет.
На улицах жарко.
Дым пепелища окутал Москву.
Что бы про это придумал Петрарка?
Как бы воспел он пожара канву?
Мне не хватает ни мысли, ни слова,
вымрет природа и вымрет народ.
Только ведь это, поверьте, не ново,
путь наш к концу, а не наоборот.
Красных ворот покрасневшие пятна,
Лермонтов, молча, на город глядит.
Не поворотится вспять, вероятно,
лютое время расстрелов, обид.
Да и к чему нам жидовские склоки?
Но на пути лилипутинских драм
снова поэт восхваляет истоки
самых прекрасных в миру панорам!
Снова взывает и молится Богу!
Только поэт, как обычно, убит.
Вот и подходит Россия к порогу
мраморных чёрных кладбищенских плит.
 

«Меня позвали как-то раз…»

 
Меня позвали как-то раз
на сходку демократы.
И пелена упала с глаз…
давно… тогда когда-то…
Я им усердно помогал
и речь толкал с трибуны.
Не знал я, что они – кагал,
и под «Семь-сорок» струны
уже настроили в стране:
мою Москву распяли
и весь народ сидит в говне…
За что мы воевали?!
А я скажу вам без прикрас:
– Не жди, страна, Мессии!
Прекрасный профиль и анфас
загубленной России.
Но слышу – стон…
Молитвы стон
повсюду раздаётся.
И колокольный перезвон.
С молитвой жизнь вернётся.
Вернётся православье в храм,
проснётся спящий русский…
И не останется жидам
мацы на подзакуску
 

«Придурью малость разбавлена…»

 
Придурью малость разбавлена
золотоносная твердь,
ждёт не Мессии, а Каина.
Суздаль и Муром, и Тверь
ждут указаний Америки
на перепутье дорог,
где у кисельного берега
след лилипутинских ног.
Снова кремлёвские кореши
в мир напускают теней.
Жидомасонские пролежни
мучают русских парней.
Гой ты, Рассеюшка гнойная:
скокарь, ушкуйник и тать!
Ты не таскалась безвольная,
хватит мацу уплетать!
 

ПРАВОСЛАВНЫЙ ХОЛУИН

 
Ах, эти струны, эти звуки,
лениво-сонная заря,
дождливых капель перестуки —
отображенье октября.
Наряды осени всё те же,
не надо слёз и лишних слов.
И лишь Москва всё реже, реже
осенний празднует Покров.
Всё меньше руссичей в столице,
дохнуло смрадом из низин.
А молодёжи чаще снится
американский Хэллуин.
Мы не бывали холуями
перед Литвой и татарвой,
но Холлуин отныне с нами,
с продажной ссученной Москвой.
Порвались струны на гитаре
и непохожесть октября
уже хрипит.
Уже в угаре
лениво-сонная заря…
Но раздаются снова песни!
Но радость хлещет из низин!
Ликуй, Россия!
Мир воскреснет
под православный Холуин!..
 

ЗАСИЛЬЕ МАТЕРЩИНЫ

 
Русский язык пополняется матом.
Наш удивительный русский язык
стал ненавистен ворам-дермократам.
Всякий из них выражаться привык
на конференциях, в теледебатах,
на ассамблеях научных кругов
самым простейшим мычаньем приматов,
очень похожим на пенье коров.
Дров наломали по целой России.
Скоро и дети поверят, что слал
матом отборным когда-то Мессия
весь фарисейско-еврейский кагал.
Маты в учебниках!
Маты в сортире!
Что за жидовско-масонская блажь?!
Люди, очнитесь!!!
Беда в нашем мире!
Не соглашайтесь на этот пассаж!..
 

«Перестук колёс вагонных…»

 
Перестук колёс вагонных,
перелесков желтизна
и ветра на склонах сонных.
Пусто. Тихо.
Чья вина
в том, что сёла запустели,
что скотину – на убой?..
Пастушонок на свирели
нам играет «Упокой».
Не видать нигде озимых.
Но зачем они когда
жизнь проходит мимо, мимо,
будто мутная вода?
Кто ты, русский?
Чем торгуешь?
И зачем бредёшь в сельмаг?
Конь порвал тугую сбрую
и заржал истошно так,
словно демон засмеялся
над российскою судьбой.
Изогнулся мир, сломался,
русских гонят на убой.
 

«Морозный запах октября…»

 
Морозный запах октября.
Поверьте, осень не повинна:
в Тамбове спелая рябина
и сонно-белая заря.
Не зря октябрь считает дни
до неживой ещё метели.
Мы словно листья облетели,
остались лишь гнилые пни.
Смоли последний свой бычок
колхозник, спившийся без дела.
Воскреснуть Русь не захотела,
лишь где-то цыкает сверчок
и тихо капает вода
из поломавшейся колонки.
Морозный воздух очень звонкий,
в нём люди тают без следа.
Когда же мы начнём будить
покрытый ржавчиною разум,
чтобы стряхнуть с мозгов маразм
и вспомнить девственную прыть?
И вспомнить девственную стать
не отмороженной России?
Вот петухи заголосили
и нам пора уже вставать.
 

«Я шагаю по грани возможности…»

 
Я шагаю по грани возможности.
Я по острому краю шагаю.
Ах, какие же всё-таки сложности
по дороге к священному раю!
На краю Ойкумены и небыли,
на краю и побед и падений
мы с тобою, любимая, не были.
Я – апостол твоих откровений.
Тени нот и слагается музыка,
тени чувств – и касание взглядами.
Грань возможности съёжилась, сузилась,
и тревожные мысли:
«А надо ли?..».
Только нету на грани возможности
уцелеть без своей половиночки.
Ах, какие же всё-таки сложности
без соломинки или тростиночки!
Мы шагаем путём воскрешения.
Птица-Феникс давно уже в прошлом.
В прошлом также по грани скольжение.
Лучше думай всегда о хорошем.
 

«Упал и поднялся, и снова упал…»

 
Упал и поднялся, и снова упал —
кому-то библейская тема.
Кому-то для нынешней жизни запал —
бессмертная, в общем, дилемма.
Трирема богов проплывает в ночи,
отживших с собой забирая.
Но что же так сердце надсадно стучит,
как будто костёр догорает.
От рая ключей не найдёшь, не ищи,
ты долго деньгам поклонялся.
Но, чу! Даже космос предсмертно трещит
и парус триремы порвался.
Остался лишь вздох так похожий на хрип.
И каменный лик изваянья
вдруг выдавил слабый беспомощный всхлип:
– О Боже, прошу покаянья!..
 

«Спит зима в неусыпной метели…»

 
Спит зима в неусыпной метели
и фонарь засыпает, скрипя.
Листья в рощах давно облетели,
о неслыханном прошлом скорбя.
Нешутя, потешается вьюга
и не зря разозлился мороз.
Мы опять не отыщем друг друга,
чтоб решить вековечный вопрос:
кто же прав в бесконечном бесправье?
Что нам нужно: любить или жить?
Не всегда человеку по нраву,
коль метель принимается выть.
Нить безвременья стянута снами
и мечтой о грядущей судьбе.
Что случилось с несчастными нами?
Ты нужна мне.
Я нужен тебе.
Так о чём же дебаты и споры?
Что опять не смогли поделить?
Жизнь закончится, может быть, скоро,
значит, нужно и + жить, и любить!
 

«Снова собираю я камни по России…»

 
Снова собираю я камни по России,
но для вас за пазухой камень не держу.
Как же мы в Совдепии власть превозносили?
Как же вновь поверили смуты миражу?
Русь моя стеклянная, но не лыком шита.
Бликами на облаке вздохи октября.
Сколько раз расстреляна? Сколько раз убита
нами россиянами русская заря?!
Эх, тоска-кручинушка, русская зазноба,
расскажи бывальщину, спой мне о любви,
о вдове молоденькой плачущей у гроба
и о храме Господа на людской крови…
 

«Унылый дребезг. На столе…»

 
Унылый дребезг. На столе
стояли рядом два бокала,
как будто комната дрожала
и отражался дым в стекле.
Меня соборность пустоты
влечёт к себе всё реже, реже.
Мы снова те, но и не те же
в мирских забавах суеты.
Мечты! Как это далеко!
Узнать вам будет интересно:
один бокал упал и треснул,
и это было так легко!
Я вижу, женщина идёт
ко мне…,
но в платье подвенечном.
И мы танцуем с ней беспечно
из века в век, из года в год.
Кто вам сказал, что смерть страшна?
Она ступает, словно пава.
Кому-то будет не по нраву.
Ну, что ж, такие времена…
 

ДРАМА М.Ю. ЛЕРМОНТОВА «МАСКАРАД»

 
К чему ненужные слова
и жалкий лепет оправданья?
Наш «Маскарад» едва-едва
не стал окном воспоминанья.
Ревную я, ревнуешь ты.
О, как знакомы эти звуки!
Средь повседневной суеты
мы соглашаемся на муки.
Любовь и ревность, и тоска, —
но что из них, скажи, сильнее?!
Как будто пуля у виска
или петля на тонкой шее.
Наш «Маскарад» по всей Москве
рассеял радостные лица,
и ревность тает в синеве,
а мне мороженое снится…
 

«Осенний день и непогодь горька…»

 
Осенний день и непогодь горька,
как будто обмороженные тучи
поплыли на восток наверняка.
Они-то знали, где им будет лучше.
Они-то знали, встретит их восток
лучом надежды.
Это ли не диво?!
Поплыли тучи, а восток далёк
и манит всех мечтой —
там жизнь красива.
И тучи возвращаются назад,
на запад – это будет ближе.
Но запад исчезает как слеза,
советуя лететь чуть-чуть пониже.
А человек, подобно мотыльку,
остервенев от страсти и порока,
вдруг пишет стихотворную строку
от запада до самого востока.
 

«Москвабад – словно острая кость…»

 
Москвабад – словно острая кость
это слово впивается в горло.
Каждый третий – не друг и не гость,
а разносчик прогорклого горя.
Позабыт и покой, и уют.
Суматоха. На улицах пробки.
На углу москвичи продают
первородство за миску похлёбки.
И на улицах драки за жизнь
под названьем «фанаты от спорта».
Русь не помнит таких дешевизн,
мир не видел таких натюрмортов.
Всюду царствует ложь и хандра,
поклоненье жидовской Мамоне.
Что ж, покойнички, может пора
на погост, поклонившись иконе?
Где ты наша рассейская прыть:
собирать загодя и с запасом?
Не пора ли червей покормить
алкоголем пропитанным мясом?
В мире воздуха царствует князь.
Но послушай, калека от века,
вспомни: ты человек или мразь,
не достойная быть человеком?
 

НАЕДИНЕ С ПАМЯТНИКОМ Н.В. ГОГОЛЯ

Рукописи не горят!

М.А.Булгаков, «Мастер и Маргарита».

 
Я в этот дворик прихожу,
я к этой статуе причастен,
как будто здесь я нахожу
слова, над коими не властен
всепожирающий огонь…
А он сидит и словно в печку
уставил взор, его ладонь
вцепилась в кресло.
Но беспечно
огонь сожрал его труды,
его мятущуюся душу.
Он сделал шаг – так будет лучше,
он видел в небе знак беды.
Из жизни вырван целый миг:
холодный вечер, тени, пламя…
и целый космос под ногами,
и на губах застывший крик.
 

ПРИНЦИПИАЛЬНЫЙ ВОПРОС

 
Кому нужна сейчас война?
Кому она приносит злато?
Вьетнам, Камбоджа – чья вина, —
и югославы – брат на брата?
Ни Хиросима, ни Иран
нам не поведают о сути
дельцов, танцующих Канкан
американской внешней сути.
Жидомасонское ворьё
лишило всех нормальной жизни.
И что ни доллар, то гнильё
и пустоцвет моей отчизны.
Как богатейшая из стран
вдруг всем должна до посиненья?
Наш гной, сочащийся из ран,
стал темой для стихотворенья.
 

ОВИДИЙ

 
Я люблю этот мир, ненавидя.
Ненавижу я всех, но любя.
Кто-то плюнет с досады, обидит
и обидится, слезно скорбя.
Но, хрипя, словно лошадь на скачке,
я взлетаю над скудным быльём,
не желая обид и подачек —
не для этого, в общем, живём.
Мир мой суетный, разносторонний,
день мой тёмный и светлая ночь.
Кто-то горькое слово обронит,
отвернувшись, направится прочь.
Кто-то скажет:
– Дерзай! Ведь на этом
все свершения – выше рутин!
В январе я мечтаю о лете,
а в июле – о хрупкости льдин.
Я сегодня российский Овидий,
обличаю и всех и себя,
но люблю этот мир, ненавидя.
Ненавижу я всех, но любя.
 

«Нас суета суёт в столпотворенье…»

 
Нас суета суёт в столпотворенье
прозрачных бед, надуманных проблем.
А я опять пишу стихотворенье
на перекрёстке мыслей и дилемм.
Опять в сознаньи что-то происходит —
ты замечаешь, замечаю я.
Тоскливо ветер по аллеям бродит,
подчёркивая смысл небытия.
Моя родная, не грусти о жизни!
Но… мы жалеем всё-таки о ней.
Мы с ней чумные.
Кто из нас капризней
и суматошней в сутолоке дней?
Коней по кручам гонят поневоле,
так повелось в соцветии светил.
Глашатай жизни Александр Холин
опять кому-то ногу отдавил.
 

«Суки вонючие правят страной…»

 
Над обрывом, по над пропастью, по самому по краю,
я коней своих нагайкою стегаю, погоняю…
 

В. Высоцкий

 
Суки вонючие правят страной
до деградации, до исступленья.
Снова мы ищем: а кто же виной
пьянству, дебошам среди населенья?!
Рыба всегда загнивает с хвоста! —
этому с самого детства учили.
Зрит Иисус безразлично с креста:
жили без Бога и получили…
Были и небыли правят страной,
пьяный народ остаётся без воли.
Взгляды прицельные чую спиной.
Путь ко спасенью – набат колоколен!
Путь ко спасенью опять через кровь,
быдло не слезет с престольного трона.
Может быть всё же Надежда, Любовь
с Верой отнимут у быдла корону?
Может быть, если, авось, как-нибудь,
как бы уладится всё, утрясётся…
Снова блестит ядовитая ртуть,
снова поэт над обрывом несётся.
 

«Как по канату, по судьбе…»

 
Как по канату, по судьбе
иду и просто улыбаюсь.
Где я при жизненной гульбе
не оступлюсь и не сломаюсь?
Пусть не игрок, но не играть
я не могу.
Игра со смертью
поможет смертным отыскать
свой путь в небесной круговерти.
Поможет истину найти,
где только ложь, где только ересь.
Иного нет у нас пути.
Сварите мёду!
Где мой вереск?!
 

«Слушаю Цоя…»

 
Слушаю Цоя:
                   – Мы ждём перемен…
Правильно! Ждём! Но чегой-то заждались.
Всякий в России, как тот Гуимплен:
хочется – жди. Но чтоб все улыбались!
Американо-кремлёвскую спесь
жид примеряет на лико России.
Русский мужик, ты подумай и взвесь:
смог ли масон влезть на место Мессии?
Марш миллионов… и марши времён…
люди бредут под всевидящим глазом!
Ждём перемены под песни ворон,
чтобы погибнуть на дне унитаза.
Взять бы и разом смести жидовню,
верных торговцев страной и народом.
Ждём перемен, но дорогу огню
дать не способны, не те уже годы.
Что же, мужик, поднимайся, иди,
важно ступи на майдан Москвабада,
и… на помойку!
И крик из груди…
Только кричать в переменах не надо.
 

БАЛЛАДА ОБ ОТШЕЛЬНИКЕ

 
По над озером скит
на крутом берегу,
как твердыня стоит
и в жару, и в пургу.
Там отшельник живёт,
Бога молит за нас:
не за смерть, за живот
каждый день, каждый час.
Он за церковь скорбит,
за державу в огне.
Русский дух не убит,
но потоплен в дерьме.
Патриарх-продавец
в церкви трон захватил.
Православью конец,
и молиться – нет сил.
Скоро будет Покров,
только как ни крути,
на Кремлёвских воров
где управу найти?
Тени красной звезды
бьют прицельно и влёт.
С патриархом жиды
опоили народ.
Покосились кресты,
разбуянилась гнусь,
старец молит святых
заступиться за Русь.
Всякий русский живёт
от тюрьмы до сумы.
Веселится народ —
пир во время чумы.
Скоро, скоро Покров…
но молиться нет сил.
Сколько надобно слов,
чтоб Господь нас простил?
А погода не спит
холод сводит долги.
По над озером скит
в клочьях белой пурги…
 

«Ласкают листья позолотой…»

 
Ласкают листья позолотой,
как сон, ложатся на бульвар.
Оборвалась на скрипке нота
под колдовством осенних чар.
Пиар для осени нехитрый,
но защемило что-то грудь,
и парка яркая палитра
разворошила в сердце грусть.
Живём, о прошлом не жалея,
но вдруг природа позвала:
как взрыв возникла Лорелея
и в лес туманом уплыла.
И вот уже листвой распята
мечта…
без болей, без прикрас.
Ах, не будите то, что свято,
что скрыто памятью от глаз.
 

«Старый город, задушенный смогом…»

 
Старый город, задушенный смогом,
искривленный в улыбках блудниц.
Что сказать мне о том, о немногом?..
Нет, о многом:
о щебете птиц
по Сокольникам вечером синим,
о значках из под карандаша
и как бьется то нежно, то сильно
под осиновым ветром душа.
Старый город, задушенный смогом,
вместе с ним погибаю и я.
Что с того, что мы ходим под Богом,
ничего от него не тая?
Старый город, задушенный смогом,
я его от судьбы не сберег.
Был он мне колыбелью, острогом,
станет он эпилогом дорог.
 

«Тень моя занавеской в окне…»

 
Тень моя занавеской в окне
колыхается от ветерка.
Что-то странное чудится мне
там вдали, где луна и тоска.
Где тугие, как мышцы ветров,
волны, сонно жующие тьму.
Богородицы белый покров
прикоснулся к лицу твоему.
А луна – королева зеркал —
отражает тебя в небесах.
Ночь плывет средь базальтовых скал
на пиратских косых парусах.
Вот осколок разбитой луны
покатился по берегу прочь.
И ни звука. Ни плеска волны.
Только ночь, бесконечная ночь.
 

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

 
Сизая луна по серебру
северного неба. Полнолунье.
Дикие собаки на юру
воют нескончаемые руны.
Струны сосен туго натянув,
ветер подвывает осторожно.
Скупость скал напомнила Гурзуф —
зимний, настороженный, тревожный.
Ложный свет невидимой звезды
я ищу на выгоревшем небе.
Пролегли нездешние мосты
в самую невиданную небыль.
Болью не стихающей плывет
свет луны на бледном небосклоне.
Но никто с собой не позовет
и коней по круче не погонит.
От погонь за эхом я охрип
и теням застенчивым не верю.
Ах, верните запах первых лип,
первый всхлип и первую потерю.
 

«Хлопья снега кружат над землей…» 17–21.08.91 или агония СССР

 
Хлопья снега кружат над землей.
Обгорелой запахло зимой.
И обжег перегаром мороз
крючковатые пальцы берез.
А дома все как есть – нагишом.
То, что я здесь искал – не нашел.
И по этой сгоревшей зиме в беготне,
колготне,
толкотне,
пробираюсь дворами домой,
и поземка кружится за мной.
В черной вьюге на черном снегу
умереть не могу,
но и жить не могу.
Меж деревьев и каменных глыб
я ослеп,
постарел
и охрип.
Впились в небо, как в край полыньи,
крючковатые пальцы мои.