Текст книги "Рассказы Иванова-Петрова"

Мы вкатили его на сцену, поставили в центр, пришили ноги: «Даму» можно было ставить. Стол накрыли какой-то необъятной пыльной попоной, которая будет играть скатерть. Поставили на него бутылку, которая будет играть дорогое вино.

Труднее было найти стаканы – ну не из чайных же, граненых, взятых из буфета, гусарам пить? Все же отыскались какие-то бокалы странного и, возможно, дореволюционного вида. Кого они играли раньше, сказать трудно, но были они изнутри и частично снаружи покрыты липкой несмываемой бурой гадостью. На этом субстрате произрастала жизнь – какая-то изумрудно-зеленая плесень длинными волокнами вросла, по-видимому, прямо в стекло. Попытка сполоснуть оживила плесень, та еще пуще зазеленела, и вид у бокалов стал совсем зловещий. Кто-то предложил помыть всерьез, но запускать пальцы внутрь бокала никто не вызвался.

Что делать? Против жизни не попрешь. В бокалы плеснули воды, которая сквозь буро-зеленые стенки отлично играла вино. Пахло это хозяйство так, что тот из рабочих, кому после проигрыша в шахматы выпадало волочь это на стол, держал бокалы на вытянутых руках, борясь с тошнотой, подбегал к столу, шлепал реквизит рядом с бутылкой и убегал отмывать руки.

Квалификация актеров была значительно выше. Им приходилось сидеть за одном столом с бокалами, играя офицеров и в карты, нести вздор, молодецки прикладываясь к… Как они это делали? Специфика таланта. Я не раз наблюдал, как артист недрогнувшей рукой брал один из бокалов, подносил к губам и делал вид, что жадно пьет. При этом, едва оторвавшись, произносил требуемые ролью слова, даже не давясь. Железные люди.

К столу и бокалам полагалась, собственно, еще одежда – форма всяческая гвардейская. Главный подорвался, и форму пошили. Она была разных цветов – мундиры малиновые, небесно-голубые, темно-зеленые, но все – из того материала, который идет на солдатские шинели. Не знаю, может быть, из зала были видны мундиры, но метров с пяти-семи зрелище было жутковатое. Что-то вроде малиновой телогрейки… Про то, как сидели штаны, которые играли панталоны, на людях, которые играли офицеров, я не скажу ни слова – раз истории санкюлотские, имею право.

Особенно подводило наших железных актеров неумение в этих мундирах жить. Как ни вешали на них густые эполеты, звезды орденов и всякие висюльки, сразу было видно – с этим мужиком ты вчера ехал в переполненном автобусе, этот не дурак поддать, а тот затюкан женой и зарплатой. В общем, не гвардейский у них был вид, хотя терпение и стойкость просматривались. На дворян, не то что столичных, но хотя бы непоротых, реквизита явно не хватало.

Из чистого любопытства я поинтересовался у помрежа, как тут быть и как другие обходятся. Помреж поведал мне театральную байку: будто был при одном из театров еще в 1970-х один старичок из бывших, он и учил артистов ходить, сидеть, глядеть и прочее. После его выучки они чем-то от посетителей метро отличались и впечатление от спектаклей было приличное. А потом старичок помер, и теперь во всех театрах так и играют, как есть.

Зато, напомню, люди очень профессиональные. Я просто не знаю, как можно было тот бокал к лицу поднести и запах вдохнуть – а они и на репетициях, и на премьере… По-моему, они даже пить из бокала бы смогли, если б надо было.

Я называю это отвагой.

2004

Концерт

Как-то зимой я работал в институте имени Гнесиных, рабочим сцены при оперной студии. Обязанности мои во время дежурств на концертах состояли в вытаскивании рояля, установке на сцене исполнительских стульев, давании первого, второго, а по согласованию с исполняющим – и третьего звонков, а также в ответственном ожидании конца исполнительской процедуры. В налаженном ритуале дежурств я изучал дебюты, увлекшись «Книгой начинающего шахматиста», быстро забывая лица исполнителей, – как их называли специальным термином, концертантов. Но один мне запомнился.

Он пришел очень рано, за час до начала концерта. Пришел и стал без устали разыгрывать один пассаж, и я еще подумал: «Как ученик». Играл он минут сорок и, ворочая стулья, я успел хорошо его рассмотреть. Он был низенького роста, за пятьдесят, толстенький, чистенький, его исполненное щек лицо украшалось огромными выхоленными бакенбардами, напоминая немного дореволюционного городового, как их теперь обычно рисуют. Его сюртучок имел огромные отвороты – шире плеч, и был украшен затейливого вида пуговичками. Лицо его во время этой репетиции выражало полную серьезность и как бы даже усиленность.

Расставив всё, я дал первый и второй звонок, дворническим взглядом обвел пыльную сцену и направился к концертанту в уборную, куда он удалился после репетиции, чтобы согласовать время третьего звонка. Он сидел в крохотной комнатушке на какой-то легкомысленно надломанной табуретке и смотрел в окно. Я спросил: «Можно давать третий звонок?» Он повернулся ко мне и сосредоточенно задумался. Лицо его озарялось борьбой страстей, и думал он долго, но наконец решился. Поднял голову и с видом кидающегося в омут человека сказал: «Можно!..» Я пошел и дал третий звонок.

Шло время – он не выходил. Публика сидела тихо, но, постояв минут десять, я все же пошел к нему. Он нервно оправлял свой сюртучок, а увидев меня, сорвался с места и вышагал из комнаты. Я удивленно посмотрел ему вслед и только тут понял: он волновался! Все артисты, которых я до сих пор видел, относились к выступлениям более чем спокойно, изредка – честно-уныло, как к привычной работе, чаще – наплевательски, но волноваться…

Я вышел из комнаты и убедился, что до сцены он не добрался. Встал сбоку за кулисами, сопел, оправлялся, одергивался – но всё

очень серьезно и достойно. Было тихо, и я не стал его торопить. Наконец, собравшись, он вздернул голову и с усилием, но решительно двинулся вперед. Его начищенные до ослепительного блеска ботиночки сверкали, бакенбарды топорщились: четко вышагивает, спина прямая – он вышел, печатая по-военному шаг, гулко отдававшийся в зале. Он объявил, что будет играть, и сел за рояль.

Я ушел в подсобку к моим шахматам и отключился, но в конце первого отделения до меня донеслись крики «Браво! Бис!» Меня это удивило. Обычно просто хлопают, и – неужели он так хорошо играет? После антракта я отправился в зал.

Он был почти пуст. Человек 30–40 терялись среди рядов пустых кресел. Лишь посредине зала теснилась группка людей – как я понял, жена, две дочери и какие-то родственники и знакомые исполнителя. Как только он кончал очередную вещь, жена его начинала громко хлопать и кричать «Браво!» Хлопанье подхватывали следившие за ней знакомые. Жена эта относилась к тем женщинам, чья профессия или по крайней мере социальный тип был виден сразу: обычная советская продавщица. В музыке она, видимо, не понимала ничего – один раз она начала хлопать в паузу, смутилась, заметив, что ее никто не поддерживает, но на укоризненный шепот окружающих произнесла: «Но ведь он так замечательно играет!..»

Это точно, играл он ужасно. Чрезвычайная старательность и серьезность портили даже простые места, и еще ему очень не хватало техники. Он сбивался с ритма, брал не те ноты… И вдруг он объявил одну из самых сложных вещей для рояля; Лист вообще сложен, а он избрал «Паганини». После паузы и традиционных аплодисментов он замер над роялем, я – в крайнем кресле… Конечно, он не справился. Сложные аккорды тонули в хаосе случайных звуков, мелодия просто заглушалась шумовым эффектом. Делал он это не намеренно: он как раз серьезно старался взять правильно и всё, но пальцы с силой били не туда…

Обычный концерт кончается в девять вечера. В полдесятого в холле скопилось уже до сотни участников репетиции детского хора – дети, родители, оркестр… Он всё играл. На бис. Зал был уже пуст, лишь его жена с дочерьми сидели – и после каждой вещи он бисировал. Директор рвал на себе волосы и наконец, не выдержав,

попросил меня пойти на сцену и передать ему, что время концерта истекло, что сцена нужна другому коллективу…

Я отказался, и директор на меня здорово надулся. Но концертанту никто не мешал, и кончил он лишь в четверть одиннадцатого. Жена поднесла ему огромный, закрывший его с головой букет хризантем. «Всё как у настоящих!» – говорило её красное лицо.

Он ушел со сцены, маленький, прямой и серьезный, утопая в цветах. Ботинки его по-прежнему немилосердно блестели, и только шаг он уже не печатал.

Я бы назвал это упорным противоречием планам мироздания.

1984

Истории желтые, как рябчики

Кефирный воробей

Напротив Мосфильма остановка автобуса. Рядом с остановкой – квадратная коробка с кефиром, верх отрезан – видно, какая-то сердобольная душа для кошечек постаралась. На край коробки садится воробей и наклоняется, пытаясь пить кефир.

Падает в коробку, барахтается, коробка кренится и валится на бок. Вытекает кефир и вываливается воробей. Весь в белом. С него течет струями кефир, он слипся и совершенно потерял птичий облик. Из этого слизистого комка высовывается тоненькая спичечная лапка – и воробей пытается себе пальцами протереть глаз.

2006

Кто свиснут попугаем – берегись!

Зашел в зоомагазин. Стою на ступеньках там внутри, осматриваюсь. Рядом клетка висит как бы пустая. Дальше прилавок и витрины, ряды клеток… и тут в ухо мне как свиснут. Там в клетке живёт попугай. Попугай очень серый, и стена за ним серая, так что попугая не видно. Но он расположен в очень удобной позиции для свиста в ухо. Он и свистит, и так громко, что приводит посетителя в полное ошеломление.

Я от попугая уковылял глубже в магазин, и пока приходил в себя – в магазин другой мужчина зашел. Он тоже остановилс, приостановился, повел взглядом – и тут же был свиснут попугаем с чудовищной силой. Попугаю удалось. Выражение лица у мужика было совершенно неописуемое, я уверен, что выглядел много лучше и достойнее.

Мужик ошарашенно стоял без движения, и за это время ему на ноги успел написать хорек. Там рядом с лестницей жил хорек, и рядом стоял тазик такой для писания, но хорек в тазик не писал, он выбегал быстро на лестницу и писал под ноги и на ноги стоящему там посетителю, что много интереснее. И вот мужик как раз замер, и хорек чудесно ему написал на брюки.

Они с попугаем в паре работали. Хорька мужик не заметил и побрёл себе дальше в магазин мокрым следить и приходить в чувство, я же, озаренный идеей, посмотрел на свои брюки. Вроде ничего, но все же лучше бы отсюда уйти.

2009

А сколько у неё лап?..

Провинциальный зоомагазин. В нем живёт писючий хорёк. Весь день он спит в своей корзиночке, временами смотрит на проходящих посетителей, зевает во всю пастюшку вылезает, идет на проход и люлит там огроменную вонючую лужу, после чего снова идёт спать в корзиночку. А посетители хлюпают по этому природному подарку.

Ещё там живёт свистючий попугай. Он в клетке, серый и сливается с серой стеной, не очень заметен. Когда посетитель оказывается рядом, попугай оглушительно свистит. Женщины подпрыгивают, мужики трут ухо и говорят разные слова, попугай же ожидает следующую жертву с неосторожными ушами.

А ещё там живёт сова-сипуха. С плоским монгольским лицом, она днём, разумеется, спит. На передке её клетки укреплена коробочка малая с надписью: на корм для сипухи. Подойдя, опускаем монетку. Сипуха слегка приоткрывает глаз. Опускаем вторую монетку. Сипуха вполне просыпается и очень заинтересованно смотрит. Ещё монетка. Сипуха начинает танцевать – вытягивает одну ногу, раскрывает противоположное ноге крыло, затем меняет распрямленные конечности. Четвертую монетку сипуха пытается схватить клювом прежде, чем её положат в коробочку.

Обычно же, не вдохновляемая подаянием, сипуха спит. Спит она, поджав одну ногу до полной неразличимости, так и стоит на одной ноге. Снизу, под клеткой, прикреплен большой лист бумаги, на котором огромными буквами черным фломастером от души написано: «У сипухи ДВЕ лапы». Видимо, вопросы, вопросы…

Через несколько дней ниже этого листа оказывается добавлен еще один подклеенный листок: «А вторую она ПОДЖАЛА».

2006

Растворение голубей

Люди ведут себя весьма неожиданно. Как угадать следующую реплику? Скажем, южный город. Идет женщина через площадь, на площади фонтан. У фонтана решетка, на ней сидят голуби и пьют.

Один из голубей оступился и упал в щель между бортиком фонтана и решеткой, выбраться не может, трепыхается в воде. Женщина подходит и начинает того утопшего голубя доставать. Достала, держит в руках, пытается отчистить, голубь совершенно очумелый от купания. К ней подходит другая женщина, секунду смотрит на это и говорит: «Нет, он не растворится!» – и уходит.

Ну что делать-то. Непредсказуемость как она есть.

2014

Польза от этологии

В неком магазине завелся крошечный котенок. Едва двухмесячный. Подобрался на улице и, чтоб не мотался среди товару, плача и гадя, был посажен в клеточку с половичком. В общем, магазин, холодный пол, чужие ноги, тонкая тряпочка на полу клетки – и испуганный котенок, который порывается бежать из клетки, плачет, мявит и всячески объясняет, что ему плохо. Продавщицы, которые его подобрали, не дав пропасть, кормят – но он мявит.

Идется на ближний блошиный рынок и у старушки покупается мягкая игрушка-котенок, который при нажатии пищит. Игрушка, бывшая в многолетнем употреблении. Игрушечный котенок мохнат, мягок. Игрушечный котенок приносится в тот магазин и отдается продавцам с наказом – подсадить в клетку к котенку.

Через время новое посещение этого магазина. Продавцы с упоением рассказывают историю. Кот уже подрос и того игрушечного котенка облюбовал неимоверно. Как ему дали – перестал пугаться и плакать, спит по сю пору только в обнимку, изгваздал страшно, так что игрушечного уже стирали и пока он сох – кот опять вопил. Вернутый игрушечный котенок принят, с ним живой кот и ест, и спит, и играет, и давит лапами, чтобы тот мяукал и пищал. Котенок (живой) вырос вполне жизнерадостным и не трусливым. Страхи забыты, носится по торговому залу, будучи выпущен. Сидит в клетке, будучи заперт – и как можно чаще возвращается к общению с игрушечным котенком.

2010

Солдатские шутки у чаек

Сидят рядами на парапете над рекой, высматривают – ну, что… рыбку, наверное. То одна, то другая тихо спрыгивает и подкрадывается сзади к другой, сидящей, и сильно клюёт её в задницу. Та с противным криком падает в речку. Ну, конечно, немного брызг – и плывет, потом взлетает и садится на парапет. И так снова и снова, одна за другой. Видимо, «играют». Шутют они так.

2009

Облом главы семейства

Дело было в Московском зоопарке. Я смотрел в вольер с обезьянами – их семейная стайка мирно бытовала на лужайке с маленьким прудиком. Самки сплетничали и искались, во все стороны носились дети, дико вереща, а чуть поодаль восседал здоровенный самец, не обращающий на суету внимания. У прудика даже были мостки – как бы для прыжков. Самец решил, что в этот жаркий денек неплохо поплескаться. Встал на самом краю мостка и решил немного повыделываться – ну, самки там всякие, смотрют… Надул грудь, несколько раз взмахнул руками, стал примериваться…

В это время крохотный обезьяныш со страшной скоростью пролетел к самцу и врезался ему под коленки. Самец ухнул и нелепо упал в прудик плашмя, подняв тучу брызг. Ошалело приподнялся. Гомон тут же затих. Мокрый страшный самец начал разворачиваться, а глупый обезьяныш сидел на краешке мостков и скалился, глядя на его смешное положение.

До громоподобного извержения самцового гнева оставались мгновения, но мамаша успела. Кинулась к малышу и, не тратя времени на пустяки, просто запулила его в отверстие домика – он туда влетел мячиком. Самец с рёвом выбрался на берег, полный решимости отстоять своё попранное с мостков достоинство. Даже солнце скрылось, небо стало тучным, принахмурилось.

Самка кинулась к самцу, стала перед ним буквально танцевать, махать руками, чтобы он сквозь пелену гнева обратил на нее внимание. Он начал вглядываться – что это тут перед ним мельтешит? – а она тут же обняла, стала успокаивающе бормотать, искать, перебирать ему шерсть… Самец пытался разогреть справедливый гнев, но чесаться лучше сидя. Он уже и присел, всё еще иногда взрёвывая, но самка самым утешительным образом его оглаживала, перебирала шерсть на голове, и солнце вновь показалось из-за тучки, и лужайка вновь загомонила, помчались прихваченные матерями в середине игры малыши, и пакостный обезьяныш стал опасливо выглядывать из домика…

Самец отмяк, но оставался самым мужественным образом суров и мрачен. Мало что искупаться не дали, так и отцовский гнев не смог должным образом разразиться, весь внутри изошёл. Как хотите, а мужчине это обидно. Да. Когда чешут голову, это, конечно, приятно, но есть всё же некие принципы… О них самец и задумался, задрёмывая на солнышке.

2005

Они видят

…видят людей скорее как этаких гибких плавно извивающихся существ. Голоса людей слышны кошкам, как мы слышим под водой – такого же тона бурление. Эти голоса являются основой для симпатии и антипатии – некоторые звучат слишком визгливо и не нравятся, а у других есть приятные обертоны и они симпатичны. Друг в друге они видят прежде всего глаза, смутно – пасть, а также когти и хвост. А у людей в колышущихся плавных движениях туловища им еще вырисовываются щупальцеобразные руки. С точки зрения кошек это именно щупальца, таков характер движений людских рук.

…видят в искаженной перспективе – всё высокое видно узким у основания и расширяющимся к вершине, так что высотные дома выглядят для птиц как грибы. И видят звуки в виде жестких кустов, как бы состоящих из пружин – жесткие упругие спирали звуков. Птицы видят как бы цветовые пятна, проросшие плоскостями магнитных полей, кустами звуков и вырастающими деталями – телескопическое зрение дает эффект смазанных пятен с резко увеличенной областью четкого зрения.

…ночные бабочки видят в основном фейерверки света, мир для них заполнен огромными гипнотизирующими фонтанами огня. Летящая навстречу бабочка, например, разбрасывает при каждом взмахе крыльев на половину зрительного поля яркие всполохи, а свет фонаря затопляет вселенную огненным жаром.

2010

Студенческие истории

Пальма и лимон

Лекции по высшим растениям в университете у нас читал истый джентльмен – профессор Тихомиров. Лектор он был очень хороший, знал предмет удивительно глубоко, и нельзя сказать о его лекциях ничего плохого. Кроме того, что он непрерывно будил в студентах низменные инстинкты.

На лекцию он являлся при галстуке, белой рубашке и лаборантах. Они несли целый сноп наглядных пособий: всякие старые книги, картины, листья, шишки… И фруктификации. В качестве таковых выступал то крошечный, чрезвычайно злого цвета лимон, то маленький нескладно округленный апельсин. Были и прочие дары природы, которые профессор приносил из ботанического сада. Тихомиров был директором Ботсада МГУ и использовал вверенные ему теплицы для произрастания наглядных пособий.

Высокий худощавый профессор, окинув аудиторию льдисто-безразличным взором, сообщал перед перерывом примерно следующее. Студенты теперь люди низкоразвитые, только что от сохи – самые продвинутые, а остальные – только с дерева. Вот он, профессор Тихомиров, обыкновенно приносит на лекцию наглядные пособия. Дабы улучшить усвоение с трудом вталкиваемых в студентов знаний. Они никому не нужны, эти пособия, вот посмотрите – он делал широкий жест. Это же только примеры, нужные для усвоения… А стоит лектору выйти – всё пропадает. Я, говорит, обычно провожу с курсом опыт. Я сейчас удалюсь на перерыв, а когда я вернусь, будет очевидно, да какого уровня вы развились. Вы сами выставите себе оценку. Станет ясно, кто вы такие.

С этими словами профессор мерно направлялся к выходу из аудитории, чтобы войти в нее ровно через пять минут – такова была его всем известная манера.

Стоило ему скрыться за дверью, как с ревом толпа студентов бросалась к столу перед кафедрой. Сметали все. Кто-то с ужасающим выражением лица жевал злой лимон. Кто-то дрался с тремя другими жаждущими за апельсиновую жмаклю, зажатую в кулаке. Кто-то пытался съесть мясистую шишку и потом долго отплевывался. Кто-то свою шишку лущил, добывая съедобные семечки. Одна девушка выбиралась из толпы, прижимая огромный пальмовый лист, отбитый у подруг.

Через пять минут профессор входил в аудиторию. На столе лежали только слегка растрепанные книги. Профессор обводил нас взглядом твердым и презрительным. Все сидели, притихнув, невинно сложив руки на столах, и только позади одной девушки возносился огромный пальмовый лист. «Вот видите, – говорил профессор удовлетворенно. – Вы сами выставили себе оценку. Единственное, чего я не могу понять – это зачем вы это делаете? Ведь это совершенно не нужно…». И профессор начинал лекцию.

Мне всегда казалось, что вопросы не должны оставаться без ответов. И если преподаватель говорит, что нечто ему неизвестно, мой долг как начинающего исследователя попытаться выяснить, что осталось скрыто от предыдущих поколений ученых.

Зачем ели лимон, я узнал быстро. «Жрать хотелось до безумия, а тут какие-то фрукты пахнут… И вообще все побежали, стали хватать – жаль, что только лимон достался, но все ж…». Такое объяснение я смог получить у лимонопоедальца. Зачем дрались за апельсин, я спрашивать не стал – ответ был очевиден. С шишками тоже, в общем, ясно, если применить элементарную экстраполяцию. Но вот пальмовый лист…

Я внимательно следил за девушкой, но есть его она не стала и другим не позволила. Попытался прямо узнать, но ответа не получил – девушка меня попросту отшила. То ли я ей не понравился, то ли пальмовый лист так на нее повлиял… Пришлось заняться делом всерьез. Я долго и с крайне переменным успехом ухаживал за ней, и лишь значительное время спустя добился, наконец, своего. Я узнал.

«Конечно, чтобы потом сжечь на нем учебник по высшим растениям. А ты не знал? Все так делают. После экзамена берется этот учебник, с этими жуткими формулами для каждого семейства, и торжественно сжигается. На пальмовом листе. С библиотекой потом трудно, требуют замены, но надо это сделать», – объяснила она. Я поинтересовался, почему нельзя использовать для растопки газету, например. Да и в самом учебнике, раз он уже предназначен всесожжению, много страниц – вполне можно сжечь его на нем самом. «Но это не стильно», – ответила она.

2004

Сова и пенек

Существовала в давние годы на Биологическом факультете такая Дружина охраны природы. Студенты в выходные дни выбирались в подмосковные леса, запоминали птиц, сидели у костра и всячески вживались в образ полевых биологов.

Так начинается эта история – вполне пресно и ни к чему интересному не обязывающе. Но необходимость правит миром под маской случая, и поэтому всё началось с такого вот обычного студенческого кружка.

Чтобы птичек в лесу распознавать, надо учиться, и потому были организованы специальные семинары. Что может быть естественнее? Энтузиазм студентов поддержали преподаватели, и вот один из них, умудренный птичьим опытом, проводил для дружинников занятия. После обычных лекций они собирались в аудитории и чинно слушали о различных видах птиц. В качестве наглядного пособия использовались тушки. Это, надо сказать, не совсем чучела – они такие довольно плоские, тяжеленькие, и только головы с острыми клювами торчат.

И вот сидят на одном из занятий ряды студентов-дружинников, внимательно пытаясь различить меж собой разных сов. Занятие было посвящено совам – и это имеет совершенно особенный смысл. Если вы по прочтении рассказа прикинете, что было бы, если б говорили о воробьях или трясогузках, вы поймете, что не было бы просто ничего. Но – рука судьбы – речь шла о совах.

Совы же – птицы побольше воробьев будут, и тушки у них весомые. А клювы очень острые. И вот преподаватель достает одну сову особенно большого роста и начинает про нее рассказывать. И дабы развлечь студентов, использует живость речи и метафоры. И говорит, что «сова летает, как пенёк». Что именно в полёте совы хотел он отобразить этим образом, я не знаю, но дальше воспоследовал результат, которого он добивался: студенты развеселились. Кто, хихикая, представлял летящий ночью пенёк, кто-то веселился по иному поводу, а одна девушка, развеселившись, вспомнила о веселой странности своей подруги, с которой она вместе сидела прямо перед преподавателем с его совой. Подруга до ужаса, до патологии боялась пауков, а наша веселая девушка – как кстати – украла с занятия по беспозвоночным огромного заспиртованного паука. Совпадение, не правда ли?

Преподаватель тем временем продолжал свой рассказ, не подозревая, что ему осталось сказать всего несколько слов, последних. Препод вызвал добровольца, чтобы тот подержал сову – тушки-то тяжёленькие, и ему еще рассказывать, и некий достойный юноша вышел вперед и встал рядом с препом, а тот увлёкся, и всё продолжал говорить, но было ясно, что он вот-вот отдаст сову добровольцу – он её уже воздел повыше, чтобы показать ещё раз из своих рук перед отдачей.

Развеселившаяся девушка тем временем достала паука из сумки и положила его своей подруге на волосы – вот смешно! Он такой здоровый, волосатый, желто-красно-черный, тропический… Подруга через секунду ощутила что-то в прическе – ну как всегда, бумажку какую-то сунули, – и сняла «бумажку» рукой. А руку поднесла к глазам – что за бумажка?

Случай вертит судьбой, как захочет. Они совпали – веселый голос преподавателя, почтительно замерший доброволец, воздетая сова – и дикий, нечеловеческий вопль.

Та девушка, что подложила паука, упала со стула на спину, причем стул при этом разломался на куски. Рука препа дёрнулась, он уронил сову, и та острым клювам впаялась в голову добровольца. Клюв пропорол кожу на лбу, и по лицу окаменевшего добровольца потекла кровь.

Паук улетел куда-то в сторону. Безумный крик наконец затих. Препод медленно осматривался, силясь понять, что случилось – лежит сломанный стул, замерла на полу в нелепой позе девица, душевное равновесие которой крик порвал, как Тузик грелку. Доброволец в крови. Сова на полу. Студенты с белыми лицами замерли в разных позах. Что это было?

С минуту стояла мертвая тишина. Никто не двигался. Препод медленно багровел. Потом он резко захлопнул коробку с тушками и сказал, что уходит и больше никогда не вернется. И действительно – быстро вышел из аудитории, на ходу подобрав с пола сову.

Студентами овладела какая-то обессиливающая грусть. Все тихо, скованно собирались, кто-то сдавленно перхал. Даже выяснять друг у друга, как всё это случилось, ни у кого не было сил – крик самым натуральным образом вышиб дух у всех. Больше у этой группы семинаров не было – препод отказался наотрез.

Если взглянуть на цепь причин – во всем виноват препод. Если б он не пошутил насчет совы и пенька, летящего во тьме, все не развеселились бы, веселая девушка не вспомнила б о пауке и не догадалась пошутить…

Во всем судьба здесь веет явно: каждое из действий было либо сознательным, либо закономерным и непроизвольным. Но цепь неизбежностей сплелась столь крепко, что я не представляю себе, как бы это могло быть иначе. Эта история шла прямо к цели с самого начала.

Я считаю это неотвратимостью.

2004

Загадочный мотив

Когда мы учились на 5-м курсе, в нашей группе была одна прекрасная барышня. Фатум судил ей заниматься систематикой клещей, а поскольку барышня была прекрасна, занималась она ею с огромным увлечением. Собирала она их, определяла, препараты делала многосложные, виды описывала – в общем, всё очень серьезно и с неподдельным энтузиазмом. И вот с лета она вернулась со здоровенной бутылкой из-под шампанского, в которую были запузырены манюсенькие пробирочки, в коих лежали заспиртованные клещи. Бутылка, разумеется, была залита по горлышко 98 % спиртом, а каждая пробирочка тщательно заэтикетирована. Прекрасная барышня очень гордилась своей бутылкой, всем её настоятельно показывала и объясняла, в каких особых местах эта мелкая погань собрана, сколько тут потенциальных новых видов и как она из этого дела будет печь статьи.

В некое прекрасное утро барышня явилась к нам в слезах – кто-то украл её бутылку. Горю не было предела – пропали статьи, сборы, научная карьера, диплом, счастье и самая прекрасная жизнь. Барышню утешали, бормотали что-то дурацкое – «да не переживай ты так, было б из-за чего», что вводило барышню в истерику. «Было б из-за чего!! Ты с ума сошел!!!»

Трагедия разрешилась часа через три. Когда барышня, пританцовывая, влетела в аудиторию, гордо помовая огромной бутылкой. Радости её не было предела – нашлись сборы, статьи, диплом, научная карьера и самая жизнь, наконец. Бутылку она нашла за батареей в коридоре. Наполнителя – спирта – не было, но все пробирки с клещами были на месте. Барышня их тщательно перебрала, каждую вспомнила и над ней порадовалась. Одно отравляло ей существование – полное непонимание ситуации.

Еще несколько дней она донимала нас этой историей, пересказывая ее в лицах раз за разом и дивясь людской глупости. Представляете, ценнейшие сборы клещей, потенциальные новые виды, тщательно этикетированные – неизвестный злоумышленник почему-то оставил. А пропал только спирт. Вот глупость, вот странность – зачем же было красть? Что он хотел? Почему не взял клещей? Если, усовестившись, вернул – отчего слил куда-то спирт? Полная загадка.

Надо ли говорить, что ей предлагали объяснение. Оно было отвергнуто как нереалистичное. Спирт? Пить? Из-под клещей? Зачем? Не лучше ли выпить хорошего вина?..

Потом я не раз вспоминал эту историю. Когда в музее рабочие выпили пипу суринамскую, лет сто стоявшую в своем исходном спирте в смеси с формалином, я вспоминал эту историю. Пипу, кстати, культурные рабочие не выбросили и не использовали как закусь (что невозможно, уверяю вас), а бережно водворили внутрь пустотелого бюста Чарльза Дарвина. Когда мой знакомый расплатился с оказавшими услугу рабочими бутылкой метанола, я вспоминал эту историю. Рабочие, кстати, на следующие день пришли – скажем так, работать, – и нареканий не предъявляли. Когда мы, в замечательный праздник 8 марта, столь любимый поэтами, и в не менее замечательный праздник нового года, добавлялись спиртом из-под коллекции вьетнамских многоножек, я вспоминал эту историю. Кстати, многоножки послужили материалом для диссертации и нареканий не вызвали.

Не лучше ли выпить хорошего вина?..

2005

Неразгаданная тайна: бермудский треугольник в аквариуме

Случилось это на студенческой практике, на биостанции. Были избраны студент и студентка, которые должны были отловить в ближнем болоте дитискусов, посадить в аквариум, наблюсть и дать другим отчет о наблюдениях. Для профанов можно пояснить, что дитискусы – это жуки-плавунцы.