Текст книги "Другие люди (сборник)"

Справа, на фоне светлеющего востока, замаячила неясными очертаниями сонная Сергеевка. Первые неясные огоньки одиноко желтели на фоне тёмных домов и подступившего леса.

В глинистой низине, недалеко от Черпиинского поворота, когда «Газон» уже почти поднялся на гору, и остервенелый вой мотора приготовился смениться тихим урчанием, задний мост начал медленно сползать в правую канаву… Балуев вовремя успел дать «заднюю», резко вывернул руль и от души поддал газу. Комья липкой глины полетели из-под задних колёс, забросав капот, стёкла, крылья. Пока дворник размазывал по стеклу грязь, Балуев, не снимая ногу с педали газа, едва успевая уворачиваться, чтобы не попасть в очередную промоину или яму, сползал в сторону ручья.

«Сядем», – подумал Федот. Однако, «Газон», громыхая бортами, с разгона проскочил низину и на последнем издыхании выполз всё же на сухой противоположный откос.

Сегодня шофёрский бог явно был с ними. Хлопнула водительская дверка, уверенно рыкнула коробка передач, начался новый разгон.

– Возьмём левей, там без уклона, пожалуй, проскочим, – стиснув зубы, проговорил Балуев.

В конце подъёма пошла подсохшая колея, мотор заворчал ровно, без надрыва.

– Конечно, проскочим, Коля, куда ж мы денемся. Нам застревать никак нельзя. По важному делу едем, – проговорил Федот и значимо замолчал.

– Понятно, запчасти – дело серьёзное. Скоро пахота, потом посевная. Без запчастей пропадёшь, – согласился, отдышавшись, Балуев.

– Запчасти – это само собой, но есть у нас ещё одно серьёзное дело.

– Это какое?

– Телевизор надо купить.

– Телевизор? Зачем? Он у нас всё равно не будет показывать, – уверенно заявил Николай.

– Это почему же?

– Телевизоры, они только в городах показывают.

– А в деревнях, значит, нет?

– Нет, – отрицательно мотнул головой Николай.

– А почему нет? Может потому, что запаха навоза боятся или телевизионный сигнал в тайге заблудиться может?

– Ну, вряд ли поэтому. Только всё равно показывать не будет.

– Показывать, Коля, будет везде, где есть телевизионные волны, – настойчиво продолжал Федот. – Их не видно, но они у нас должны быть, поскольку в Горнослинкино уже поставили телевышку. Так что мы с тобой сначала запчасти получим, потом заедем в узел связи. Есть там один человек, Юрий Викторович зовут. Очень уж надо мне с ним поговорить.

* * *

Юрий Викторович оказался худеньким мужичком с зачёсанными назад седыми волосами и прокуренными передними зубами. Он наморщил нос, пристально рассматривая Федота через толстенные линзы круглых очков, потом приветливо пожал руку, сказал «звонили», и они пошли через огромный аппаратный зал, заполненный серыми железными шкафами с таинственными рядами разноцветных лампочек, светящихся шкал, рядов электронных цифр. Всё вокруг гудело и было пронизано стрёкотом железных устройств, жужжанием, попискиванием, хриплыми переговорами в динамиках. Пройдя аппаратную, они свернули в коридор и вскоре оказались в небольшой комнате с придвинутым к окну столом и парой потрёпанных стульев.

– Садись, рассказывай, – сказал Юрий Викторович и пододвинул стул.

Он постоянно щурился, поправлял толстенные окуляры очков, как будто настраивал резкость. Когда Федот закончил рассказ, Юрий Викторович некоторое время сидел молча, поглаживая большим пальцем седую щетину на подбородке, потом заключил:

– Теоретически можно, если сделать так. – Он достал лист бумаги и обыденно спросил Федота:

– Схемы читаешь?

– Нет, – виновато, словно плохой школьник, ответил Федот и почувствовал, как по спине покатилась капелька пота.

– Тогда я тебе картинки рисовать буду. Пойдёт?

– Пойдёт.

Прощаясь, он долго тряс худую руку Юрия Викторовича и первый в жизни раз пожалел, что не умеет красиво говорить. Вот как учительница, к примеру. В кабине «Газона», обессилев, он откинулся на дерматиновую спинку сиденья и долго молчал. Потом, тяжело вздохнув, проговорил:

– Обалдуи мы с тобой, Колька.

– Это почему же?

– Ты даже себе не представляешь, где я сейчас был. Там такое! Целый зал, пожалуй, больше всего нашего клуба. Всё сплошь уставлено аппаратурой. Одних лампочек – тысячи. Всё чего-то жужжит, трещит, разговаривает, лампочки мигают. Это какую же надо иметь голову, чтобы во всём этом разбираться! Вот я и говорю, темнота мы с тобой беспросветная, Коля.

* * *

«Культтовары» были закрыты на перерыв, пришлось дожидаться. Федот отчего-то разволновался. Он часто поглядывал на часы и всё думал. Откроют, а телевизоров не будет. Мало ли чего может быть. Разобрали всё или ещё не привезли по какой-то причине. Он с волнением переступил порог магазина и сразу кинул взгляд в левую сторону, где продавались радиолы, приёмники и телевизоры. Телевизоров не было видно.

– У вас телевизоры в продаже есть? – заметно волнуясь, спросилон.

Зеленоглазая молоденькая продавщица с тонкими бровями и рыжей чёлкой, улыбнувшись, показала пальцем:

– Так вот же он, позади вас стоит. «Рекорд», диагональ пятьдесят один сантиметр, двенадцать каналов. На прошлой неделе поступил.

– Потрогать можно? Я крутить ничего не буду.

– Можно, вы же покупать собрались.

– А ты откуда знаешь?

– Так по вам сразу видно.

– Верно говоришь. Вот куплю и буду себе крутить, сколько захочу. Продавщица опять улыбнулась. Федоту очень нравилось, что она всё время улыбается. Хорошо, когда дела начинаются по-доброму, с настроением. Что-то изнутри ему подсказывало «всё получится, не переживай, Федот». С детским трепетом трогал он деревянные бока «Рекорда», осторожно гладил стекло экрана, даже нюхал. От запаха пластмассы, лака, канифоли у Федота сладко закружилась голова, как много лет назад. Он вспомнил, как в детстве отец привёз ему из города зелёный грузовик. Не было у него тогда большей радости, чем этот зелёный грузовичок и запах его краски. Именно оттого, что был он железный, виделось ему прямое сходство его зелёного друга с настоящими автомобилями, сладко пахнущими бензином. Вечером Федотка ставил грузовичок на табурет рядом с изголовьем, а когда просыпался, первое, что он чувствовал, это был его запах. Из-за этого он и стал механиком, не помышляя ни о какой другой профессии.

– Сколько стоит «Рекорд», зеленоглазая?

– Двести пятьдесят.

– Да, недешёвая игрушка, но больно уж нравится. Давай проверять. Брать буду. Баста! – весело заключил Федот и озорно улыбнулся.

Включили. Телевизор шипел, экран светился серо-голубым матовым светом.

– Антенна ему нужна, – улыбнулась зеленоглазая.

– А у вас нет, чтобы проверить?

– Пока нет. Телевизорами только начали торговать.

– Антенну лучше всего «волновой канал», – с видом знатока заключил вдруг Федот и сам вздрогнул от сказанного. «Ещё примут не за того, спросят, мало ли. Чего это я заумничал», – подумал он.

Телевизор пеленали в коробку всем магазином. Федот рассчитался и уже приготовился подхватить коробку, однако не удержался и всё же спросил:

– Чему же ты всё улыбаешься, зеленоглазая?

– Радуюсь, что знакомого человека встретила.

– Это кого же?

– Вы же дядя Федот?

– Да, несомненно.

– Вы с моей мамой вместе в школе учились.

– Тогда как же звать тебя, красавица?

– Галя Захарова из деревни Лучкино.

Федот широко улыбнулся. Он хорошо помнил рыжую чёлку и зелёные глаза своей одноклассницы. Теперь-то он уже точно знал: всё у него получится.

Всю обратную дорогу Федот, укрывшись куском брезента, терпеливо трясся на деревянной лавке в кузове «Газона» по соседству с ящиками и запчастями. Место в кабине на пружинном сидении занял телевизор. Федоту и в кузове было привычно. Трясёт, правда, ещё больше, да дует то с одной, то с другой стороны.

Странно, но ему это нравилось. Пусть колючий ветер так и норовил ущипнуть за щёку или ухо, но поселялось в это время в нём какое-то детское спокойствие. Даже думалось здесь как-то совсем по-другому, вольно как-то.

Луна жёлтым фонарём, мелькая меж тяжёлых облаков, скупо освещала остатки снега на полях. Рыскающий свет фар то выхватывал куски серой дороги, то упирался в кручу подъёма. Причудливые силуэты придорожных кустов и частокол тайги всё ближе подступали к дороге. Свернули на Мальцевский тракт.

Деревня спала тем безмятежным коротким сном, которым спит уставший за день от нескончаемых забот труженик. В доме Федота неярким светлячком желтела лампа. Свет выключали в двенадцать ночи. «Ждут», – улыбнулся Федот. Клавдия только всплеснула руками: «Купил всё-таки! Вот неугомонный».

Тут ещё Коля помог, обронив невзначай:

– Дорогое удовольствие. Подвесной мотор за такие деньги купить можно. «Вихрь», это точно.

Клавдии ничего не оставалось, как вздохнуть да согласиться. Упёртый он, и ничего с этим не поделаешь.

* * *

Через несколько дней над домом Федота белой стрелой под самое небо вознеслась антенна, которая моментально сразила деревенских обитателей своей высотой, чудным сооружением из трубок на самом верху и блестящими ажурными линиями растяжек. Казалось, ещё немного, и зазевавшиеся облака начнут цепляться за этот диковинный шпиль посреди деревни. Покой покинул односельчан. На все вопросы Федот, как мог, отвечал обстоятельно и обещал показать «кино», а сам в глубине души переживал и терзался сомнениями.

Телевизор занял самое почётное место в большой комнате, на комоде. Думала ли мать Клавдии, когда вязала накидку к свадебному подарку, что накроют ею телевизор, о существовании которого старушка тогда даже предполагать не могла?

О том, что сегодня к вечеру Федот собирается подключать телевизор, разумеется, знала вся деревня. После обеда пришла соседка, баба Настя. В чёрном плюшевом жакете и новом платке с цветами, который она надевала исключительно по большим праздникам. По просьбе старушки Клавдия усадила её перед телевизором. Бабуля, положив на колени морщинистые руки, терпеливо сидела перед выключенным телевизором и, не говоря ни слова, смотрела на пустой экран.

– Баба Настя, иди, попьём чайку. Подключат, видно, ещё не скоро, – звала Клавдия.

– Спасибо премного, – отвечала торжественно бабуля, – только я уж лучше подожду. Больно мне нравится чего-нибудь приятного дожидаться. А то отвернусь ненадолго, а оно возьмёт там, да и появится. Обидно будет пропустить.

Перед палисадником беспрестанно сновали мальчишки, без которых всё происходящее, похоже, не смогло бы произойти вовсе.

По пустякам стали заходить соседки: кто за «солью», кто за «пригоршней муки». Мужики, проходя мимо дома, сдержанно покашливая, здоровались с Андрюхой, который буравил отверстие под кабель в бревенчатой стене. Все с интересом задирали голову и с пониманием дела рассматривали хитроумную загогулину на самом верху мачты.

Ближе к вечеру народу в доме набилось под завязку. Федот смахнул ладонью со лба пот, подсоединил наконечник к кабелю, вставил в гнездо на телевизоре, на мгновение замер… и нажал кнопку «вкл». Экран засветился голубоватым светом, телевизор зашипел и… всё. Федот покрутил ручки – ничего не менялось.

Он в который раз достал листок, исписанный рукой Юрия Викторовича, и начал читать. А вот в чём дело! Надо же поставить восьмой канал. Он надел Клавины очки, поставил нужный канал, но ничего не изменилось. Телевизор продолжал по-прежнему лишь шипеть и светиться экраном. Желающие увидеть рождение чуда разочарованно начали переглядываться. Недоброе предчувствие просыпалось в их беспокойных душах.

– Не будет, видимо, чуда сегодня, да и кино тоже, – вздыхали все.

В комнате повисла тяжёлая тишина. Федот с Андрюхой в который раз вышли на средину дороги, долго водили пальцем вдоль горизонта, смотрели, прищурившись, на заходящее солнце, наконец, решили:

– Антенну следует повернуть немного вправо.

Когда вернулись в дом, Федот сразу заметил: пораженческое настроение поселилось среди гостей окончательно. Кто-то молчал, кто-то, не переставая, повторял на все лады:

– Нечего было и пробовать, сразу говорили, ничего не получится. Зря только телевизор купил да деньги потратил.

Федот чувствовал, как у него начинают гореть уши. Надо ещё раз всё проверить, успокоил он себя, и в который раз взялся за спасительный листок. Неслышно шевеля губами, он медленно, не пропуская ни единой буквы, читал.

– Антенну подключить ко входу метровых волн «мв». Подключил? Конечно, подключил. Только, стоп! А чего это, интересно, я его подключил к «дмв»? Это, наверное, что-то другое. Он повернул телевизор, поправил очки и, не питая особых надежд, ткнул серенький наконечник в нужное гнездо.

В следующее мгновение Федоту показалось, будто разряд какой-то невиданной энергии пронзил его от головы до пят.

Все, кто был в комнате, вздрогнули от неожиданности, потому что в это самое мгновение в горнице появился кто-то ещё. Он не вошёл в дверь и не заглянул в окно. Он был там, в телевизоре. Это была женщина, которая стояла на сцене и пела. Позади неё баянист в косоворотке уверенно перебирал кнопочками, а ещё дальше за ними целый оркестр с огромной в рост человека балалайкой. Из телевизора лилось: «…Какая песня без баяна, какая ночка без росы…». Оцепенение крепким заморозком сковало присутствующих. После долгого молчания все начали перешёптываться. Одна баба Настя, негромко причитая, осторожно крестилась. В первый момент Федота сразила огромная балалайка. Наконец, кто-то не выдержал:

– Послушайте! Да это же Людмила Зыкина поёт!

– По голосу похоже, точно Зыкина. Только я её не видел, а ты?

– Да и я тоже. Как-то не приходилось встречаться. А сейчас – пожалуйста. Смотри, сколь угодно.

Вдруг все, не отводя взгляда от экрана, одновременно и громко заговорили. Только Федот неожиданно почувствовал себя опустошённым, будто бочка из-под огурцов по весне. Он молча вышел на крыльцо, сел. Жулик долго смотрел на него, высунув язык, потом молча улёгся к ногам. У ворот скрипнули тормоза председательского «козлика».

* * *

С того памятного вечера, когда в доме у Федота появился телевизор, деревня будто проснулась после зимней спячки. В ней начали происходить события, разительно похожие одно на другое. Сначала возле какого-нибудь дома в небо вытягивалась игла антенны, спустя некоторое время хозяин принимался ремонтировать изгородь, калитку. Стучал по вечерам молотком, подтёсывал чего-то, прикладывал. Потом, дождавшись погожих дней, затевал покраску. Глядя на него, соседи слева и справа тоже принимались за дело. И на другом краю деревни без дела не сидели. Так и пошло всё, покатилось.

На Пасху, когда от первого тепла деревья прыснули робкой зеленью, палисадники перед домами запестрели разноцветьем, а в небо устремились иглы фантастических антенн. Деревню стало не узнать. Всё в ней осталось на прежнем месте, только ожила она, будто глаза на мир открыла. И ведь что интересно, никто этого не планировал. Не было шумных собраний с президиумом и протоколами. А оно всё вдруг возьми да и начни происходить. Само по себе. Чудно. Хотя, что тут чудного? Пасха скоро.

В ту ночь Федот проснулся от непривычного шума. Прислушался. Да это ж лёд шумит! Значит, Боровая пошла. Через день два появится чистая вода, а там, глядишь, и до половодья недалеко. Пора, видимо, неводник ставить на просмолку.

В курятнике три раза прокукарекал петух. Четыре часа, подумал Федот и, повернувшись на бок, стал слушать, как шумит лёд. «Только бы мост не снесло», – пронеслось в голове.

Потом ему приснился тот самый деревянный мост, что построили прошлым летом за дальним мысом. Тогда вся деревня долго гадала, почему здесь, поскольку с той стороны Боровой даже дороги не было. Получалось, что мост в никуда. Только понаехали вскоре дорожные строители – шумные, матерные. Сначала выпили всю водку в магазине, потом проложили по зареченскому лугу дорогу, похожую на серп. Ездить по новой дороге было не с руки, да и некуда. Какая-то она придуманная получилась, эта новая дорога, не нахоженная, бесполезная, одним словом. Мужики матерились. А бабы – народ на язык острый, они быстро определили место, по которому не мешало бы махнуть дорожникам этим самым серпом, чтобы таких чудес впредь не строили.

Той беспокойной ночью приснилось Федоту, что вырвала Боровая этот самый мост легонько, будто молочный зуб у мальца, после развернула его течением вдоль реки, да и унесла. Как будто и не было его здесь никогда. Через несколько лет всё именно так и случилось. Вещим тот сон оказался.

С раннего утра на пологом берегу, напротив старого лисятника, под закопчённой бочкой потрескивал костёр.

Из Морозовки приехал Гена Самоловов, привёз барабан смолы, выгрузил и задержался. Будто намереваясь что-то сказать Федоту, он несколько раз обошёл неводник, простукал борта, заглянул под днище, отошёл к кедровнику, рассматривая издалека. Наконец не выдержал:

– Не могу я просто так уехать! Хочу, чтобы след от моей руки на этой посудине непременно остался. Так что принимай в бригаду!

– Это завсегда пожалуйста, – развёл руки Федот. – Бери струг радиусный, снимай фаску с бортов. Тебя учить не надо, не хуже меня знаешь. Так что начинай, а я сейчас прожгу гнёзда под уключины, и можно начинать смолить. Вместе мы сегодня точно управимся.

Ещё один, кто вызвался помогать, был Витька по прозвищу Революция. Кто и почему дал ему такое имя, доподлинно неизвестно. Может быть оттого, что родом он был из самого что ни на есть революционного города Ленинграда, а ещё может быть оттого, что воспринимал всё в штыки. Революция, одно слово.

Витька был «туник», то есть сосланный за тунеядство. Свою жизнь в Ленинграде он вспоминал часто, показывал фотографии, похожие на открытки. Деревенский люд смотрел и не верил своим глазам. Стоит Витька возле «Авроры», рядом с той самой пушкой, что на носу. Странная такая фотография, с намёком каким-то забавным. Всё походило на то, что «Аврора» вроде как собралась ещё разок бабахнуть, только теперь уже по нынешним вождям, что были изображены на огромных плакатах вдоль набережной. Прицел был прямо на них. Все смотрели с пониманием, многозначительно хмыкали и молча переглядывались. Витька рассказывал всё, что отец его работает в посольстве водителем.

«Как же так получается? Отец в посольстве, а Витька «туник». Может, привирает? – размышлял Федот. – Хотя нет, на прошлой неделе вызывали его на почту для переговоров с Ленинградом, оттуда же и посылку недавно прислали со всяким добром. Так что, может быть, и правда. Только чудной этот Витька, раздарил почти всю посылку, себе только синюю водолазку и оставил. Нежадный, стало быть. Вообще-то он парень неплохой, а то, что не нравится ему простым трудом заниматься, чего тут поделаешь. Не всем же в навозе ковыряться. Думать тоже кому-то надо. А Витьке только дай волю, он сколько угодно будет рассуждать о смысле жизни, дальних странах, правильном устройстве мира, советы ещё всякие необходимые давать, на гитаре песни непонятные петь про Арбат, туманные горы и какой-то там синий троллейбус. Это ладно… Он даже на иностранном языке песни поёт. А что? Федоту нравилось. Очень даже забавно. В деревне сроду никто так не пел. Сразу видно, грамотный, коль иностранные языки знает. Институт, говорят, закончил. Оно и правильно. Дурака, его чего ссылать? От него ж вреда никакого. Это с умными завсегда хлопотно. Зато мальчишки за ним теперь вереницей. На гитаре все учатся играть. Хорошо хоть завклубом его додумались поставить. Какой из него прицепщик? Он земли-то окромя той, что в горшке с фикусом, сроду не видел, а его прицепщиком, пашню пахать. Земледельца сыскали. Теперь хоть по вечерам в клубе торчит. Там ему как раз самое подходящее место и есть. Всё делом занимается, да и какую никакую копейку получает. Ему ж тоже, поди, жить на что-то надо. К тому же участковому спокойней, когда он на глазах».

Надо отметить, напрягаться Витька действительно не любил. Он даже водку пил как бы нехотя, без мужицкого азарта. Больше всего уважал он сидеть на берегу и смотреть куда-то вдаль. Говорит, что над книгой работает, думает. Обещает, когда срок закончится, непременно станет писателем или поэтом, как и друг его Ося. Тогда-то всю эту ссыльную жизнь в книге своей и опишет подробнейшим образом. Пока, говорит, сочиняет этюды какие-то. Чего это такое? Мудрёно всё это для деревенского люда. А что лодку вызвался строить, так это исключительно от желания быть причастным к какому-нибудь серьёзному делу.

Федот толкал локтём Андрюху в бок и шептал:

– Прикинь, племяш, великие дела творим, стало быть, зачтётся нам. Да ещё книжку про нас того и гляди напишут, история целая получится.

– Как, Витёк, книжку-то назовёшь? – полюбопытствовал между делом Федот.

Витька ненадолго задумался, потом рассмеялся.

– Вот возьму да и назову «Новая жизнь Федота и Андрейки».

– А как же подпишесся?

– Виктор Засибирский. Ну как? Неплохо звучит?

– Звучит ничего, только у тебя ж фамилия, похоже, совсем другая.

– Фамилия это одно, а Засибирский – это псевдоним. Засланный в Сибирь, значит.

– Ишь ты, куда хватил. Как декабрист почти. Фонвизин, ядрёна корень. Тогда, скажи на милость, какой жё псевдоним у поэта, друга твоего – Оси?

– Осей, это мы его в детстве называли. Вообще-то зовут его Иосиф. Псевдоним? А нет у него псевдонима.

– Тогда какой же фамилией он стихи свои подписывает, поэт твой? Вдруг скажут где-нибудь фамилию его, а я им в ответ, так запросто: «Приятель это друга моего Виктора. Так что знакомы».

– Фамилия у него Бродский. Только его не печатают.

– Отчего же? Стихи, наверное, пишет плохие? – спросил Федот и вынул жигало из костра.

– Да нет, стихи, вроде, нормальные. Всем нравятся, а редакторам – нет. Не по-партийному пишет. Вот и не печатают.

– Поперёшный, значит? – понимающе добавил Федот.

– Вроде того.

– Если крамолу пишет, значит, наш человек, – кивнул Федот.

– Так где же он, друг твой? В Ленинграде прохлаждаться остался?

– Нет, в Архангельской области.

– Чего он там? Лесозаготовителем, небось, деньгу зашибает?

– Как бы не так. В колхозе «Даниловский» помощником скотника трудовую повинность отбывает.

Витька замолчал, будто неожиданно запнулся за что-то, потом негромко добавил.

– Ссыльный он, как и я. По пять лет нам дали.

– Понятное дело, – почесал за ухом Федот.

Он долго смотрел на свои мозолистые руки, потом негромко проговорил.

– Ты вот что, Витёк, про то, что ссыльный, не больно-то переживай. Тут через одного все такие. Нам теперь чего, не жить? Или дожидаться, куда «они» опять укажут? Как бы не так. Жить будем и радоваться всем «им» назло. Ты только, писатель, с молу не размазывай, это тебе не краска. Бери её, где погорячее, да в паз-то вжимай, вжимай, чтобы впитывалась. Глядишь, Андрюха когда-нибудь, вместо того чтобы утонуть вместе с неводником, спасибо тебе скажет. А вот то, что книжку собираешься написать, это молодец. Она ведь, жизнь наша, будто следы на снегу: придёт время – растопятся. И всё, стало быть, не осталось ничего. Не было вроде как бы нас вовсе. А возьмёт образованный человек книжку лет через сто да прочитает. Ему интересно будет, а заодно людей вспомнит тех, что раньше жили. Получается, что нас. Да хоть эту самую секундочку взять. Ты же её тоже, небось, собираешься описать? Правильно?

– Конечно, – кивнул Виктор. – Вся наша жизнь секундочки. Писатель для того и работает, чтобы эти секундочки запечатлеть в стихах или рассказах.

– Ты вот, Витька, всё посмеиваешься, а сам того не представляешь, какое серьёзное дело задумал. Беспокоюсь только, поймут ли нас те, что через сто лет книгу твою читать будут. Сомнения есть, конечно, но ты, Витя, пиши. Одна только просьба, всю правду напиши, как она есть на самом деле, а не как в «ихних» газетах, где всё гладко да красиво. Потому что врут там всё, а враньё, оно кому нужно?

На следующий день неводник, легко соскользнув с покатов, шлёпнул днищем о воду и затих. Загремели вёсла, Федот оттолкнулся от берега, ловко через длинный нос запрыгнул на борт, несколько раз, наступив на край борта, качнул неводник из стороны в сторону, прошёлся туда-обратно, зачем-то попрыгал на корме, разогнав по сторонам волны. Наконец показал на вёсла:

– Давай, на ход проверим.

Андрюха только этого и ждал. Гена ловко устроился на корме. Можно было отправляться.

– С Богом, – прошептал негромко Федот и перекрестился.

Неводник податливо заскользил, отражаясь темными боками в неподвижной, ещё студёной глади.

– Хорошо идёт, легко. Угадали, стало быть, с обводом, – не сбивая дыхания, проговорил Федот.

– Никогда у меня не было собственной лодки, да ещё такой. Э-эх, – радостно выдохнул Андрей.

– Не было до сего времени. А теперь, стало быть, есть, – шумно дыша, ответил Федот.

– Ну-к а, подтабань, развернёмся. Ага, смотри, в поворот хорошо идёт, не кренится. Славная посудина получилась, – заключил, наконец, Федот и широко улыбнулся. – Поздравляю, Андрюха! Удачи тебе на нём.

– Да чтобы рыбы по борта! – улыбался с кормы Геннадий.

Витька, в отличие от всех, был необычайно спокоен. С видом Петра Великого он значительно молчал, стоя на носу и широко расставив ноги, пристально вглядывался в горизонт.

Не знали ни Федот, ни кто-то другой, чего они видят там, за горизонтом, эти другие люди? Своё что-то, непонятное всем остальным. Особенный они народ. Не такие, как все. По-другому глядят на всё вокруг, саму жизнь понимают по-своему. Но, что характерно, интересно с ними. Знают много, мир повидали. Письма вон получают из Москвы, Ленинграда, а Витька ещё из Архангельска, от друга своего Иосифа. Ту самую фотографию с «Авророй», оказывается, Ося изготовил. Витька после сознался. Чего тут скажешь, если «поперёшные» они.

* * *

В тихой деревенской жизни последние события не могли остаться незамеченными. Сарафанная демократия не дремала, поскольку оставить всё как есть и не перемолоть в мелкую труху было бы неправильно. Местом для обмена мнениями у прекрасной деревенской половины по-прежнему оставался магазин. Всё решал случай. Он выбирал: собрать всех в сельмаге сейчас или подождать, пока истомятся ожиданием. Мнений по любому поводу было ровно столько, сколько в деревне баб. Единства в их рядах традиционно не наблюдалось. Одни были рады тому, что мужики за последнее время несколько урезонились, даже пить вроде бы стали поменьше. Другая женская половина пребывала как раз наоборот в тревожном ожидании и сильном беспокойстве, чуя всей своей женской сутью, что ничем хорошим случившееся затишье не закончится. Уж лучше бы пили, как раньше, спокойней было бы. Да к тому же, какое тут спокойствие, если до сих пор непонятно, что произошло с Федотом и Андрюхой? С какой такой стати они пить совсем перестали? Делами вдруг занялись. Отчего такое случилось? Очень даже любопытно знать. Вдруг деревенские мужики какой заговор задумали? Жили ведь до этого все вроде как на виду. А теперь? Непонятно. Бессонница и тяжкие раздумья окончательно одолели баб. Дальше так продолжаться не могло. Нерешённый вопрос стал для них непереносимым испытанием.

Вот и Люська в свою очередь тоже не понимала, радоваться ей или подождать, поскольку товарооборот по водке упал, но в то же время вырос по культтоварам, конкретно по телевизорам. В целом по магазину прирост был хороший. Люську даже премировали за перевыполнение плана в прошлом квартале. Она-то знала, кого за это благодарить. Раньше купила бы Федоту бутылку, выставила, и все были б довольны. А как же теперь? Ну не пьёт человек, совсем бросил. И кто бы мог в это поверить. Понимая, что ответа нет, Люська вздохнула и начала фасовать сахар по килограмму.

Как всегда, к вечеру стали собираться бабы. Всем было доподлинно известно: Федот с мужиками спускают сегодня на воду лодку. Вот и маялась слабая половина деревни в ожидании ответа на ставший в начале весны вопрос. Разговеется сегодня Федот вместе с бригадой или нет? Прогноз не сбывался. Все обещанные прорицателями сроки прошли, а он всё никак не шёл за бутылкой.

После того как Клавдия с Надюхой вошли в магазин, тишина недолго провисела под фанерным потолком. Захариха, не раскрывая рта, будто от боли у неё свело зубы, вдруг запричитала:

– Ой! Сказала бы ты, Клавдия, или хоть ты, Надюха, чего это с вашими мужиками происходит. Поговорить некогда, все в заботах. Мужики как мужики раньше были, а теперь как будто сказились.

– Почему же сказились? Делами занимаются, ничего вроде особенного, – пожала плечами Клавдия.

Не желая отставать от Захарихи, следом начала Лидка с молоканки.

– Как это ничего особенного? Тебе-то вот хорошо. Сапоги тебе Федот купил? Купил. Пальто новое справил? Справил. А про духи твои чего сказать? Разве возможно такие деньги отваливать за один единственный флакончик? Только ведь у тебя дня рождения вроде бы не было, да и женский праздник, похоже, закончился. С чего это всё вдруг? За что это тебе всё да ещё сразу?

– Тебе что, Лидуня, тоже хочется? – засмеялась Клавдия.

– Не то чтобы хочется, но отказываться не стала бы, – поджала губы Лидия.

– Ой, тётя Лида, перестаньте, – заступилась за Клавдию Надюха. Уважает тётю Клаву муж, любит, вот и заботится. Побольше бы таких.

– Ты, Надюха, молодая ещё, не понимаешь. А уж мы-то знаем, куда вся ихняя любовь направлена, – вступила молчавшая всё это время известная сплетница почтальонка Раиса.

Всё женское население очень любило её за способность постоянно разносить по деревне кроме почты ещё всякие тихие, но очень интересные новости. Иногда она попадала в чью-либо немилость за разглашение особой «тайны», но поскольку любопытство окружающих было сильнее этого, её вскоре великодушно прощали, ссылаясь на болтливость и специфику работы. Затем всё начиналось сначала.

Райка, ступая, будто цапля по сору, не спеша шла от окна в сторону прилавка, приговаривая:

– Ты ж пойми, Клавдия, мы не от зависти какой, упаси Бог, а от интереса, – монотонно говорила она, скосив глаза в угол, будто там кто-то был. – Прямо сил нет, как хочется знать. Сознайся, что же надо эдакое сделать с нашими мужиками, чтобы они тоже образумились? Уважь, Клавдия, народ, расскажи. Как тебе это удалось?

Клавдия растерялась, зардела щеками, потом, словно ученица, вспомнившая ответ, широко улыбнулась.

– Так Федот скоро со своей бригадой подойдёт. Сами у него и спросите.

Неводник остался у кромки воды, чернея обводами смоляных боков. Довольные, они ещё долго стояли на краю яра, любуясь своим творением, ещё и ещё восхищаясь его размерами, ходом, красотой, плавностью линий.

– Дело сделано, теперь можно и до дому, – неспешно устроившись на телеге, сказал Геннадий и тронул вожжи.

На просыхающей дороге, словно в тетрадке по грамматике, отпечатались четыре ровные полосы железных ободов. Когда телега уже свернула за поворот напротив дома Ивановых, Федот тихо проговорил:

– Так-то вот, Андрюха, остались, получается, мужики на земле. У самого дел невпроворот, а он помочь приехал. Работу свою на память тебе оставил. Такое помнить с ле дуе т.