Текст книги "Сборник фантастических рассказов"

Сборник фантастических рассказов
Александр Карнишин

© Александр Карнишин, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Цвет небесный

Цвет небесный, синий цвет,

Полюбил я с малых лет.

В детстве он мне означал

Синеву иных начал.

Н. Бараташвили

– Цвет небесный, черный цвет, полюбил я с юных лет…

Говорят, раньше писали и пели вслух «синий цвет». Но это потому только, что глубоко в подземельях видели они не настоящее небо, а потолок. Потолок, выкрашенный синей масляной краской. Было такое время, когда все и везде красили толстым слоем синей краски. И она сползала жирными потеками по стенам. Даже через года ковырнешь такую «соплю» на стене, а внутри – мягкое, и даже еще мажется. Синее. Вот и пели про синий цвет. Как дети малые. Им бы на волю выйти, подняться на поверхность хоть раз. Нет никакого небесного синего цвета. Есть – черный. И на черном – белое солнце. Белое, это если смотреть без светофильтра. Но так смотреть нельзя. «Поймаешь зайчика», потом весь день до ночи щуриться будешь. А то и конъюнктивит начнется, лечиться надо будет. А работать тогда кому? А вот если быстро повернуться – и сразу назад, лицом в тень. Вот тогда точно успеешь заметить, что солнце – белое-белое. Такого цвета вообще не бывает. Такого белого и жестокого. От солнечного света все на поверхности имеет только два цвета. Или черное – это если в тени. Или белое. Такое белое, что даже под светофильтрами глаза щурятся. Два цвета! А они – «синий цвет, синий цвет»…

– С детства он мне означал черноту иных начал…

Стихи – они на самом деле очень полезная штука. Это сейчас просто совсем некому стало сочинять. Всем надо руками работать. А раньше были такие специально обученные люди – писатели и поэты. Они не работали нигде, а только писали стихи. То есть, писать стихи – это такая вот у них и была работа. И паек был, и все прочее, как у остальных. Так ведь не понимали они тогда своего счастья! Хотели все больше и больше! А теперь-то вообще некому стало писать. Иногда рифмуются строчки у ребят, да некогда бывает даже записать, черкнуть на бумажке. Потому что работа, работа и работа. И сон. Тяжелый черный сон. Без сна просто никак нельзя. Потому что с утра снова на работу.

А, так про стихи-то! Полезны они своим ритмом. Если их читать про себя или полушепотом, то весь организм в этом ритме действует. И дыхание нормализуется, и сердечный ритм – все в соответствие приходит. Идешь так, раз-два – переступаешь, дышишь тяжело, а сам прокручиваешь в голове стих какой-нибудь. И вроде легче сразу становится.

Черное и белое – вот, выходит, основа основ. И в книгах старых так и написано, как понимали древние начало всего. Смешал, мол, бог тьму со светом и получилась у него твердь земная. Вот и вопрос вам простой сразу: а какого же цвета была та тьма? Какого – свет? А? Вот, то-то. И нечего больше выдумывать. Два цвета в мире. Всего два – черный и белый.

Там, под землей, под километром почвы и бетона, можно красить, как угодно. Хоть синей по потолку, хоть красной по полу, хоть желтую полосу по маршруту эвакуации – это уже ни на что не влияет. Изначально – черный и белый.

– Он прекрасен без прикрас, этот цвет любимых глаз…

Вот же еще одна явная подсказка. Тут и биологом быть не надо – просто открыть свои глаза. Посмотреть в зеркало. Вокруг глянуть. Сказано же в древних книгах, что черные глаза – это доминантный признак. А всякие прочие цвета – рецессивные. Доминанта – значит, главный. Черные глаза у меня. И у тебя – черные. И не надо придумывать ничего иного. И поэт в древности понимал. Поэтому и писал, что цвет любимый – это цвет глаз. Черный, то есть. Тут уже не поспоришь. Тут придумывать не надо ничего. А другие цвета – это в лучшем случае такие цветные линзы. Это «обманка». На самом деле глаза – черные. И небо – черное. И тень – черная. Вот и выходит, что сначала все было черным – вот он, цвет изначальный. А потом – бух! Взрыв такой первичный самый. И появился еще белый цвет. Но вот чисто белых глаз просто не бывает.

– Это цвет моей мечты, это краска высоты…

Вот и видно, что поэт – умница. Конечно, цвет высоты. Какой там цвет? А ты выйди на поверхность, подними голову, да погляди вверх. Ну? Какой цвет высоты? Черный! Какие же правильные стихи писали люди. А эти, что никогда не были на открытом пространстве, просто извратили в позднейших переписываниях и перепечатываниях. Додумали за автора. Придумали свое. Ну, если несколько поколений над головой видят потолок, крашеный синей масляной краской, так они везде во все книги «синее небо» и вставили.

– Это легкий переход в неизвестность от забот, и от плачущих родных на похоронах моих.

Вот же идиоты – эти переписчики, а! Даже переписать хитро не сумели. Если уж сказано о похоронах – какой цвет имеется в виду? Всего два траурных цвета знает история цивилизации. Черный и белый. Так если все стихотворение, выходит, о черном цвете, то и похороны – в черном. Это же ясно даже двоечнику! Вот все и выясняется только теперь. Все эти описания, все эти выдуманные цвета. Сюда бы их, спорщиков и радетелей за истинную литературу. Сюда, к нам, к настоящим работникам, на поверхность! Пусть кайлом тут помашут. Пусть дорогу пробьют. Пусть поглядят на небо, на звезды. На стены пусть поглядят. Какой цвет? Где они тут свой любимый синий найдут? Получается, кстати, что поэт-то как раз был правильный, из наших. Не бездельник. Видел небо и видел свет и тьму. Вот искренне и написал про цвет любимый, черный цвет.

А эти, которые только в подземелье сидеть, бездельники, позже просто переписали. Скучно им было. Вот стихи и переделали.

Все, конец вахты. Пора под крышу. Завтра опять сюда – работы еще много. Хорошо бы этих, что стихи толкуют по-дурацки, сюда же. Уж тогда поломались бы, потрудились на общую пользу.

Бесшумно открывается люк. Потом так же бесшумно закрывается – уже сзади. Еще пять минут под ярким белым светом, уничтожающем любую биологическую активность на поверхности скафандра. Даже микробов уничтожает. Только тогда пускают воздух, и появляется звук. С чавканьем отлипает внутренний люк. Почти дома. Еще пара шагов. Надо бы доложиться старшему по вахте.

– На сегодня закончил, шеф! Пойду отдыхать?

Кресло бесшумно поворачивается. В нем знакомая мощная фигура старшего.

…И белое лицо. Абсолютно белое лицо! Страшное белое лицо с ярко-синими глазами!

– Ы-ы-ы…, – говорит сидящий в кресле, протягивая руки растопыренными пальцами вперед.

У него мощные длинные руки. Он поднимает их вверх и сдирает с себя белую кожу, кидает ее на пол вместе с синими глазами…

– А-а-а! Черт, черт, черт! Блин, я же чуть…

– Ха-ха-ха! Иди уже, отдыхай, герой! Так, говоришь, черный цвет?

– Идиот ты, шеф! И шутки твои идиотские. Кто же так шутит!

Ноги трясутся и подламываются. Сердце заходится. И хоть теперь в кресле сидит тот, кому положено, светло смотрит, смеется ярко белыми на черном лице зубами, но, черт же побери…

– Шеф, ну, не надо так больше, а? Я же не выдержу… Или пальну с бедра, или свалюсь тут. Страшно ведь!

Еще бы не страшно. Все люди – как люди. Нормальный цвет лица – черный. Глаза черные. Только белки глаз белые и зубы. Все остальное – черное.

А тут – такой страх, такой ужас!

– Иди, иди, отдыхай. Я сейчас вторую смену потренирую на реакцию… Ха-ха-ха!

Смеется еще, гад.

Теперь-то видно, что это просто маска была из бумаги.

Но как же страшно!

Домой, домой. Туда, где под синими потолками стоят многоярусные койки, где свои вокруг, где можно перед сном обсудить древнее стихотворение и повосхищаться вместе с друзьями гениальности и прозорливости древнего поэта.

Хорошая работа

Сегодня Ольге сначала даже повезло. Она бежала на работу, боясь опоздать, когда сзади просигналила попутная маршрутка. И довезли ведь почти до самых дверей! Вот только пройти сразу не удалось. Когда она махнула пластиковым пропуском по щели приемника, дверь как будто задумалась на мгновение, а потом выдала противным механическим голосом:

– Еще сто метров.

Ну, да, да… Вчера Ольга не гуляла. Сегодня на маршрутке доехала. Вот шагомер и посчитал, что норма по движению не выполнена. Ничего тут не поделаешь.

Она спустилась с высокого крыльца и промаршировала два раза вокруг вышки офиса. Опять подошла к двери. На этот раз щелкнуло, звякнуло, и загорелась зеленая лампочка. Можно входить. Двери давно перестали сами открываться. Еще тогда, когда было принято решение о необходимости физических усилий для офисных работников. С натугой, упираясь обеими ногами, Ольга отодвинула дверь и влетела в фойе. Поговаривали, что на дверь теперь подвесили рычаг насоса, и он им вроде бы экономит электроэнергию, подкачивая воду во все сливные бачки.

У лифта ее остановил лифтер в красном берете.

– Минуточку, – сказал он вежливо. – Еще раз, пожалуйста, только помедленнее.

Ольга вернулась к входной двери и прошла к лифтам еще раз.

– Прошу прощения, – лифтер внимательно смотрел на экран своего коммуникатора, – Но вам – по лестнице.

Черт-черт-черт… Ну, бывает, погуляла вчера, расслабилась. Позволила себе всего-то один лишний кусок такого вкусного торта. Но ведь не каждый же день!

– У вас перебор около пятисот граммов. Тут точность такая – по полкило туда или сюда, – извиняющимся тоном сказал лифтер и снова показал рукой на стеклянные двери, ведущие на лестницу.

А время-то уходит!

Ольга рванулась к лестнице, поскользнулась на гладком мраморном полу («как корова» – подумала она еще сама про себя), больно стукнулась коленом, плечом продавила дверь и кинулась, прихрамывая и перехватывая обеими руками перила, вверх по лестнице.

В свой кабинет она вбежала за пятнадцать секунд до сигнала о начале рабочего дня. Рухнула за стол, и тут же взвилась: после короткого стука в дверь зашел какой-то мужик и стал что-то нудно спрашивать, совать ей какие-то бумаги, говорить неприятным голосом непонятные слова…

– Выйдите! – страшно сказала Ольга, вытаращив глаза. – Вы что, не видите, что я занята? Вас вызовут!

Мужчина, извиняясь, ретировался, а она рухнула на стул, хватая воздух ртом.

– Ольга Александровна, – тут же произнес, откашлявшись, динамик над дверью. – В обеденный перерыв зайдите к психологу, будьте добры.

Она чуть не плакала уже. Вот ведь, не задался день… Сначала, вроде, повезло, а потом… Бежала, колготки порвала, ушиблась, на посетителя наорала, к психологу вот теперь… И вес еще. А ведь уже давно не девочка. Понимать должна.

Потом Ольга вошла в рабочую колею. Она выслушивала, переспрашивала, проверяла бумаги, отвечала на вопросы, ставила визу, объясняла, здоровалась и прощалась, улыбалась, кивала головой, поднимала брови, снова улыбалась…

Ровно в одиннадцать прозвучал гонг. Она закрыла дверь, встала перед видеоглазом и проделала под диктовку весь положенный ей комплекс упражнений, покряхтывая иногда при нагибаниях и приседаниях и страшно жалея себя.

Потом был еще час приема граждан. А после наступило время обеденного перерыва.

В столовой по ее пропуску ей дали плоскую тарелку пресной овсянки и полстакана сока. Воду же можно было брать, сколько захочешь. Простую кипяченую воду. Времени на обед, выходит, почти не потратилось, и Ольга поднялась к психологу. Пешком, опять пешком. В лифт все еще не пускали.

– Ну, Ольга Александровна, и что у нас с вами плохого? – улыбалась молоденькая симпатичная психологиня.

И тут Ольга не выдержала. Она выдала все, что накопилось с утра. И про молодых и стройных, и про кусочек торта, и про столовую эту проклятую, и про маршрутку, и про лестницу вверх-вниз, и про погоду, и…

Остановили ее дрожащие губы и слезы, огромные слезы, скатывающиеся из прекрасных черных глаз девушки-психолога.

– За что вы меня так ненавидите? – шмыгала та носом. – Я ведь тоже работаю. И не меньше вашего, между прочим! И моя работа еще как нужна людям! Нужна! Вот. А вы… А меня…

Ольге вдруг стало нестерпимо стыдно. Она как будто увидела себя в двадцать с небольшим перед такой вот коровищей – это она так про себя подумала.

– Вы уж простите, – чуть не заплакала она сама. – Это просто гормональное, наверное. Мне же уже сорок… И я – вот. Одна.

– Так вы детей хотите, что ли? – тут же перестала плакать и нацелилась карандашом в блокнотик психолог.

– Какие дети, что вы? Мне бы просто тепла, что ли, побольше, да плечо покрепче, на которое опереться, да спину, за которой иногда можно спрятаться и отоспаться… А у меня вот – полкило. И овсянка. И работа вот до семи каждый день.

И начальник отдела Ольга Александровна сама чуть не захлюпала носом, жалея себя.

– Что вы, что вы? – засуетилась психолог, подавая стакан с водой и пачку салфеток. – Все у вас будет хорошо! Я вам обещаю! Вся корпорация в моем лице обещает!

Ну, если сама корпорация, думала Ольга, поднимаясь уже на лифте к себе. Вот, кстати, еще и слезы тоже сжигают калории, подумала она еще перед началом второй половины дня.

Потом снова была привычная работа. А за час до ее окончания репродуктор снова откашлялся и уже другим голосом, не таким казенным, сказал:

– Ольга Александровна! Руководство приняло решение дать вам сегодня лишний час отдыха. Но только зайдите предварительно в кадры, пожалуйста.

Она привычно принялась исполнять распоряжение: растасовала свою очередь по девочкам, убрала бумаги в стол, а что положено – в большой сейф, закрыла дверь и спустилась вниз, в кадры.

Там ее встречали «старые грымзы» – почему-то именно в кадрах работали самые старые работницы. Но Ольга улыбнулась им почти искренне. И они заулыбались в ответ, перемигиваясь и пересматриваясь, будто намекая, что им что-то такое известно.

– Вот тут, пожалуйста, подпись, и вот тут еще…

– Что это?

– Подписывайте, подписывайте вот тут и вот тут. Это вот заявление в ЗАГС – там требуется собственноручная подпись. А это – заявление руководству на трехдневный отпуск.

– Я ничего не понимаю, – растерялась Ольга. – Как – ЗАГС? Почему – ЗАГС?

– Ну, как же, девушка. Вы у нас завтра замуж… Мы уж вам подобрали, подобрали… Вот, Сан Саныч – и не пьет, и не курит, спортом увлечен, в походы ходит, песни под гитару поет. И возраст у него не самый последний. Тут мы уже все посчитали: вашей зарплаты, обоих вместе, хватит на ипотеку, так и с жильем обоим сразу станет проще. И корпорации, понимаете, лучше: вместо двух холостых с кризисами и лишним налогом – новая ячейка общества, новая семья. И вообще…

Ольга, слушая, механически расписывалась. А потом вдруг спохватилась:

– Да как же это? Я же и не знаю его совсем?

– И что? Вам, девушка, знакомства нужны или муж? Плечо теплое, спина надежная? А? Вы думаете, где лучше знают все о кадрах? Здесь, в кадрах! Вот вам – лучшее на сегодня. Берите девушка, берите. Завтра, в общем, регистрация у вас, потом три дня – но следите за собой, не распускайтесь!

– А вдруг он мне не понравится? – испугалась Ольга. На самом деле, она испугалась, что не понравится ему. Мало ли чем. Вот не понравится – и все. И как тогда?

– Гос-с-споди… Да причем здесь нравится, не нравится? Вы себе не ухажера какого-то – мужа получаете. В полную, можно сказать, собственность. И уж воспитывайте, как вам надо. Стригите там или брейте, подбирайте правильные одеколоны… Ну, не знаю, что там еще. Ну, и за своей формой следите, конечно. А то вон, в карточке отметка – пешком сегодня полдня ходили…

Домой Ольга тоже пошла пешком, отмахиваясь от навязчивых таксистов и притормаживающих попутных маршруток.

Завтра у нее, выходит, начиналась совершенно новая жизнь. У нее теперь будет муж. Александр Александрович. Саша. Ей нравилось это имя. И нравилась эта работа. Ну, если вдуматься, как бы и где бы она в свои сорок нашла себе… Хотя… Она посмотрела на небо, ища звезды, вспомнила слово «романтика», усмехнулась, махнула опять рукой очередному «дэвушка, куда ехать, а?», и раз-два, раз-два энергично шагая, пошла домой.

Надо было убираться, потом гладить костюм. Еще надо в парикмахерскую успеть. И заказать что-то из еды. Завтра же у нее свадьба.

Нет, все же хорошая у нее работа, что там ни говори.

Аттракцион

За окном гостиницы плыл туман, сквозь который смутно просвечивались высокие деревья старого запущенного парка внизу у гостиницы. Парки сейчас везде как-то запущены и неухожены. Да и никто туда уже не ходит, кажется.

Туман растекался тонкими ручьями, спускался с высоких холмов, рассеивался под встающим солнцем. Было все за этим окном ново и красиво. Жаль, что не было с собой фотоаппарата. Хотя, если бы и был – все равно никакого умения нет. Тут надо, как картину художник пишет. Чтобы не просто туман и просто деревья, а утреннее настроение, свежий ветерок, легкий шум со стороны недалекой дороги, металлическое поскрипывание старых заброшенных аттракционов. Всяких там цветных каруселей и качелей.

Командировка в далекий город была ожидаемой. Давно туда надо было слетать. С одной стороны – работа. Она требовала побывать в дальнем филиале, настроить все, как надо, как положено, поучить местных специалистов. С другой стороны – не каждый мог похвастаться, что был на самом краю страны. Там дальше – только океан. Все, конец нашей земли.

Тут даже в ванной возле зеркала над розеткой, висели объявления на трех языках – и ни одного на русском! Все иероглифами. Не считать же русской надпись красной краской по кафельной плитке «220V».

Евгений Васильевич Косогоров очень любил такие командировки. Он и работу свою любил. В понедельник никогда не жаловался, что выходные слишком быстро закончились. А уж когда выпадало работу совместить с новыми местами, с прогулками по вечерам, с фотографированием того и сего налево и направо – о-о-о!

Восемь часов на самолете – это трудно. Вечером вылетаешь, а прилетаешь уже после полудня. К обеду фактически. Глаза не смотрят на солнце, слезятся. Общее состояние, как будто отсидел себе все на свете. Но это только в самый первый день. Потом все налаживается. Евгений Васильевич быстро и легко акклиматизировался во всех своих поездках. Это другие могли стонать, что время слишком сдвинулось, что не спится, что сердце – бу-бух, бу-бух. А он спал хорошо и дома, и тут, «у самой дальней гавани Сою-у-за» – пропел мысленно, выходя из ванной.

За окном вдали сквозь редеющую дымку тумана виднелось большое колесо обозрения. Кажется, или действительно немного повернулось? Вот же странно. Разве в глухой провинции парки еще работают? Это только в столице все вылизано и смазано. И деньги еще приносит хозяевам. А тут…

Он заметил ярко-красную кабинку, потом отвернулся от окна, одеваясь. Повернулся – точно, двигается. Не быстро, но заметно. Вот уже и синяя поднимается вверх. А за ней тянется зеленая, потом желтая. Яркое колесо, веселое. И даже, кажется, музыка с той стороны доносится.

После работы Евгений Васильевич прошел вдоль изгороди. Парк был окружен высоким забором из крепких стальных прутьев толщиной в два пальца, заостренных кверху. Если сам парк выглядел совершенно диким и неустроенным, то трехметровый забор, наоборот, блестел свежей черной краской.

– А где у вас тут вход в парк? – спросил он у девушек в холле гостиницы, забирая свой ключ.

Они очень удивились странному вопросу, но потом дисциплинированно долго вспоминали, даже звонили кому-то, чтобы выяснить. Все же гость спросил – надо реагировать. Ответили, в конце концов, что в парк вход закрыт, потому что в парк никто не ходит. Там теперь буквально все аварийное. И поэтому строго запрещено. Вот когда деньги будут, город парком займется. А пока – извините.

Ну, в принципе, понятное и знакомое дело. Да и не нужен ему этот парк – что он, ребенок, что ли? Подавай ему качелей-каруселей, что ли?

Вот только, поднявшись в номер, даже не разуваясь еще, Евгений Васильевич прошел к окну и увидел на самой верхней точке колеса обозрения желтую кабину. Тумана вечером уже не было – все было видно исключительно четко и хорошо. На яркой зелени соседнего холма – желтая. А утром там была красная. Это точно.

Он поискал, как открыть окно – там все же звучала музыка. Там, вдалеке, звучала, хоть и негромко совсем – но пластиковые окна были наглухо закрыты, все ручки и запоры сняты, а вентиляция шла только через решетку воздуховода под потолком.

На другой день он спросил о парке в офисе, на работе. Тут тоже все удивились, долго сами вспоминали, потом созванивались, искали в Интернете что-то, но ничего добавить не смогли. Да, парк давно закрыт. В парк доступ запрещен. Поэтому и забор такой высокий и крепкий, чтобы никто не пострадал. А то, мало ли, дети вдруг туда полезут. Или вот еще приезжие, кто не знает, что нельзя. А – нельзя. Понимаете, да?

Ночью снились странные сны. Спалось легко и просто – зря пугали долгой акклиматизацией.

На работе тоже все было странно и зыбко. То есть, служебное задание вроде как есть. И вот есть место, где надо что-то делать. Но – зачем? Все чем-то заняты, все работают свою повседневную работу. Так что он уже сам находил, что еще надо бы исправить, сам исправлял, сам потом показывал, выслушивая благодарности и постоянное:

– Что бы мы без вас делали!

А что бы делали… Работали бы, как и без него работали. Ну, поправил кое-какие мелочи. Ну, облегчил немного работу. Но ведь работали как-то до его приезда. И неплохо, кстати, работали. В отчетах этот дальний филиал хвалили.

С работы пошел пешком. Предлагали подвезти – тут никто почти не ходит пешком. Не принято у них ходить пешком. Но он всегда гулял по новым городам. Вот и тут. Отказался с улыбкой. Что тут идти? Двадцать минут? Полчаса – это если стоять на каждом перекрестке и в местные красоты всматриваться.

Но не по центральной улице пошел, а узенькой двухэтажной Курильской. Мимо старой школы, пахнущей краской, мимо детского сада, где как раз «разбирали» детей, и машины стояли плотно, подмигивая друг другу. Мимо березок. Улица упиралась прямо в решетку парка.

Евгений Васильевич остановился и посмотрел вправо и влево. Вправо дорога шла, никуда не сворачивая, а забор парка упирался точно в угол гостиницы. Это, выходит, где-то там на седьмом этаже его окно, и из него как раз парк виден и колесо обозрения. Он прислушался. Но шум проезжающих машин перебивал все другие звуки. Никакой музыки или детских криков слышно не было. Хотя, если парк закрыт, так и не должно быть ни музыки, ни криков.

Евгений Васильевич посмотрел на часы. Потом задумчиво оглянулся на заходящее солнце. До темноты еще два часа. Это, как минимум.

И он пошел налево вдоль решетки, трогая иногда крепкие стальные прутья.

Забор тянулся и тянулся. За ним было темно и зелено. Трава там стояла высокая, и никто ее не косил, жужжа оранжевыми косилками на широких ремнях. Иногда в просветы между кустами просматривались старые серые асфальтовые дорожки, засыпанные прошлогодней черной листвой.

Евгений Васильевич посмотрел вперед, дальше – там улица переходила в настоящую дорогу, уходя за холм. Местные называли эти холмы сопками. Забор так и тянулся вдоль дороги.

Пора уже было возвращаться. Пора было ужинать.

Ночью, хорошо перед тем поужинав и крепко выпив – так-то он почти не пил, но в командировке себе позволял – Евгений Васильевич вышел на высокой бетонное крыльцо гостиницы. Глубоко дышал. Смотрел на луну. Вслушивался, затаив дыхание. Снова дышал свежестью, зеленью и немного солью недалекого океана. Откуда-то из-за стены деревьев слышны были обрывки какой-то музыки. Иногда вроде бы даже хоровое пение. Там, в парке, за деревьями. Там, где сегодня утром на самом верху колеса обозрения была уже зеленая кабинка.

Днем специально спросил в офисе, где у них тут еще горы, о которых слышал, и где море. Они опять все ему мило улыбались (они тут все были очень милы и улыбчивы), а потом говорили, что и море есть, но туда ехать надо, а времени просто совсем нет, и горы есть, но просто их из центра города не видно. У нас тут, говорили, природа просто уникальная. Тут и зимы самые настоящие, с сугробами до третьего этажа. И лето – настоящее. С жарой и зноем. А если циклон, так почти тропические ливни – подвалы заливает, машины на улицах глохнут. Они как будто даже гордились таким климатом и такой погодой.

Но гор действительно видно не было. А море все же далеко. Это если перед самолетом специально съездить посмотреть, с самого утра, что ли. Но надо рассчитать, иначе можно опоздать на регистрацию.

Вообще странное дело: на работе не знают, например, какие тут есть рестораны, в единственной в городе высотной гостинице. Удивляются, что именно ее ему выбрали для проживания. Все, мол, обычно в другой живут – ближе к офису. А рестораны? Ну, не знаем, мы тут по ресторанам вообще не ходим. А куда ходите? Опять улыбаются, переглядываются: мол, что ему тут рассказывать. Приехал и уедет. А мы тут живем.

Он теперь пошел в гостиницу по центральной улице. Опять предлагали подвезти на машине. Тут, похоже, вообще просто никто не ходит пешком. Странное дело. Город маленький, зеленый, уютный, но все только ездят. Маршрутки, автобусы, свои машины. Вот и тут – что вы будете ноги бить? Сейчас подвезем! А тут идти всего полчаса. Или даже двадцать минут. И вообще – ходить полезно.

Зашел по дороге в магазин и купил там самый дешевый фотоаппарат. Теперь вечером ходил и все вокруг щелкал: забор этот черный. Гостиницу. Высокие деревья в парке за стальной оградой.

Сегодня хорошо – солнце. До этого был сплошной туман и сумерки туманные. При солнце видны сопки вокруг города. Очень далеко и очень красиво. Они обрисованы четко, как тушью на старинных японских картинах. Сделал несколько кадров с высокого крыльца. Снизу на него смотрел охранник в черном. Смотрел внимательно и как-то запоминающе.

А колесо все же крутится. Сегодня оно не стоит, а именно поворачивается. Сменяются кабинки. Поднимаются и опускаются. Оттуда, наверно, не только весь парк видно, но и весь город. Сам-то город низкий. Старые улицы – в двухэтажных шлакоблочных домах пятидесятых лет. Центр – пятиэтажный. Сейсмические требования у них такие, говорят. Хотя, в самом центре строят две башни – уже довели до двенадцатого этажа. Да и гостиница в девять высоких этажей.

Похвалил местным эти новые дома. Удивились, переглядываясь. Что, у нас строят высотки? Странно, странно. А где, говорите? В самом центре? Вот прямо около нас?

Окна офиса выходят на другую сторону, поэтому показать пальцем не получилось.

Но все равно осталось ощущение, что говорят, как с малым ребенком. Мол, придумывай, что хочешь, говори, только не плачь и не хулигань.

Да что они, издеваются все, что ли?

Уже сами предложили съездить на море. Тут далеко, конечно, но на машине за полдня можно обернуться. Правда, никто там не купается, потому что вода холодная. А зачем тогда ехать? Ну, посмотреть на море. Неуверенно отвечают, будто сами не знают, зачем предлагали.

Вечером Евгений Васильевич снова ходил вдоль ограды парка. Прошел туда и сюда, не жалея времени и ног. Ну, нет же никакого входа. Будто и не было его тут никогда. Ни арок никаких, ни ворот на замке – нет ничего. Может, стоит обойти вокруг? Музыка-то слышна. Колесо, так его, вращается. Как же туда ходят люди?

Девушки в гостинице делали большие глаза, удивлялись вопросам. А никто туда не ходит. Очень старый парк. Это же еще довоенный. Так вот и стоит заброшенный с тех самых пор. Какая музыка? Какое колесо? Да вы шутите, правда?

Ну, а как же раньше в парк ходили? А? Раньше-то – как? Пусть даже и до войны.

Утром договорился на работе и пошел по городу гулять. Зашел в большой краеведческий музей. Потолковал со старенькой сотрудницей.

А никто не скажет, как оно было раньше с этим парком. Город приезжих. Весь город – приезжих. Местных тут никого и нет. Никаких вообще местных нет и не найти, и не пытайтесь. После войны всех выселили, а потом заселили приезжие. Вот и эта старенькая музейская Маргарита Павловна – она тоже из приезжих. Тут давали такие подъемные, да еще с жильем было легче. Потом, надбавки разные – народ-то и потянулся.

Ну, и климат еще, да. Вы знаете, у нас тут даже виноград по распадкам растет! И вызревает, что интересно. А вон та роща, что при въезде в город, зовется грушевым садом. И груши там есть. Только мелкие, одичали.

Парк? Какой еще парк?

Дальше Евгений Васильевич слушать ее не стал. Раз уж и тут ему начинают открыто врать и издеваться… Ушел из музея и пошел опять к парку.

Вот же – парк. Вот забор в три метра. Вот высокие деревья в парке. А там, дальше, километрах в двух-трех – огромное колесо обозрения. Работающее.

Вот, блин… Действительно, как маленький ребенок! Вот же в голову вперлось!

Он оглянулся по сторонам, поплевал на ладони, подпрыгнул, зацепился и стал медленно и аккуратно карабкаться вверх, упираясь ногами. Сзади стали тормозить машины. Кто-то кричал, что сейчас позовет полицию.

– Тьфу на вас! – громко сказал Евгений Васильевич, мягко спрыгнув в кусты.

И тут же шагнул в густую тень деревьев. Ну, кто за ним сюда кинется? Как у них тут за нарушителями в парк ходят? А? Если входа никакого нет?

Шум сзади сливался в непонятное шуршание на самом краю слуха, потом совсем стало тихо. Евгений Васильевич шел и шел вперед сначала по высокой траве, потом по заметенному старой листвой потрескавшемуся асфальту. Потом асфальт стал чистым. Потом – новым. Черным и пахнущим гудроном. Музыка звучала все громче.

Вот оно – колесо. Небольшая очередь к кассе. Медленное движение кабинок по кругу. Вверх – вниз, вверх – вниз. Вот же!

На скамейках сидят старушки. Молодые мамы возят туда и сюда разноцветные коляски.

Да что же это – как они все сюда попали? В запретное-то место? Тоже через забор, что ли?

Евгений Васильевич стоял посреди центральной площади парка у работающего красивого фонтана, облицованного полированным красным гранитом, смотрел по сторонам и ничего не понимал.

А потом к нему подошли двое полицейских в новенькой черной форме, представились по всем правилам и потребовали предъявить документы. Рассмотрели с интересом командировочное удостоверение, вложенное в паспорт. Полистали привычно, проверив прописку. То есть, теперь это называлось регистрацией. Спросили как-то скучно и уныло:

– Нарушаем, гражданин?

Он все еще не понимал.

– Просим вас покинуть территорию парка культуры и отдыха. Во избежание.

Евгений Васильевич покорно повернул обратно, откуда пришел, но его цепко прихватили за локти, развернули и повели по широким людным аллеям мимо пруда с утками и лебедями, мимо шумных смуглых шашлычников, мимо скульптур и скамеек. Выход был роскошный, под старину. Высокие ворота. Арка. Колонны.

– Сюда, пожалуйста.

Аккуратно вывели и оставили.

Слева знакомый мост висел над Москвой-рекой. Сплошной поток машин сверкал на солнце, как стальная змея.