Текст книги "Сборник фантастических рассказов"

Доброволец

– А тренировки будут? – спросил я. – Космонавты же тренируются?

Человек в золотых очках, назвавшийся Иваном Кузнецовым (просто какой-то детектив, и Джон Смит – агент чужой разведки!), тонко улыбнулся, как будто поддерживая шутку.

– Ну, что вы… Еще предложите покрутить вас на центрифуге, а потом отмывать все от рвотных масс. Чтобы тренировать кого-то надо точно знать, к чему мы его готовим. Вот, например, футбольный тренер. Он точно знает, в каком туре и в каком матче у его команды начнется спад, потому что физическая форма не может быть постоянно на высочайшем уровне. Все рекордсмены, все единоборцы – у них пик формы в нужный момент. И тренируют они те группы мышц, которые необходимы для победы. Бегуну нужны сильные ноги и большие легкие, Боксеру – крепкие ноги, мощные плечи и предплечья. И грудь еще. Борцы классического стиля… Ну, вы их видели – они такие, как заглаженные. Пловцы, велосипедисты… Даже шахматисты тренируются. Готовятся к встречам с тем или иным соперником, разбирают досконально каждый шаг, каждый ход в каждой партии, моделируют вероятности – а что будет, если я схожу внезапно вот так? Как тот, с которым скоро встречаться, отреагирует?

– Вот, – сказал я. – Даже шахматисты.

Золотые очки весело блеснули в луче солнца, пробившемся сквозь узкую щель между пластинок жалюзи.

– Но вы-то, вы-то – не шахматист! И никакой не спортсмен! И не с кем вам соперничать и бороться!

– А перегрузки?

Он даже остановился:

– Какие еще перегрузки? Вам же сказали, что – никакого космоса! Сказали?

Сказали, конечно. Они так всем говорили в длиннющей очереди добровольцев у парадного входа. Но я так думал, что эти слова были просто для отсеивания романтиков. А на самом деле, думал я, космос есть. И где иначе те миры, открытие и освоение которых нам обещали?

– У-у-у…, – грустно сказал человек в золотых очках. – Как все запущено. Так вы, что же, все еще верите в межзвездные космические путешествия и братьев по разуму в ближайшей галактике?

– Так, разве же…

– Нет. Нет, нет, еще раз нет и в сотый раз – опять нет. Я еще, может быть, понимал бы, если бы мы говорили с вами лет пятьдесят назад. Но сегодня, с современным уровнем информации… Хотя, конечно, кто ту информацию потребляет? Такие же ученые, как я сам?

– А вы, кстати, ученый – чего? – сразу спросил я.

Потому что, если он физик – это одно дело, если, скажем, астроном – это уже другое, а если медик – так совсем все понятно становится. Или почти все.

– Я – математик. Доктор математики Иван Кузнецов.

Ага. Как же. Не бывает таких докторов математики. Сказал бы просто – агент Смит из специальных органов. И сразу стало бы все понятно. Ведь все эти проекты – они страшно засекречены, чтобы никто не напортачил, и чтобы те, из-за бугра, не стащили наши разработки. А этот, ишь, математик… Орбиты рассчитывает, что ли?

Похоже, слово «орбиты» я произнес вслух. Глаза за очками в тонкой золотой оправе закатились вверх. Руки он развел в стороны, а потом тряхнул несколько раз, будто сбрасывая с них что-то. Помолчал, рассматривая меня в упор. Мы уже не шли никуда, мы стояли у стальной двери, подмаргивающей красным огоньком на пульте.

– Давайте, я вам еще раз объясню все. Итак, мы пришли к выводу, что тратить свое время на дальнейшую разработку совершенно фантастической теории возможности космических полетов – бесполезно, бессмысленно и очень затратно. Именно поэтому постепенно были свернуты все эти ракетные проекты. Даже самая сильная ракета никогда не долетит до наших ближайших соседей. Вы просто подумайте, что такое – миллионы световых лет. Это не фантастика Ивана Ефремова и не Стругацкие какие-нибудь. Это – миллионы световых лет. Предположим, на какой-то дальней планете появилась жизнь. Вот она выросла, цивилизовалась и начала обрабатывать космос радиоволнами. Или чем-то еще – лазерами, может. Как мы сами еще недавно. Вот скажите, сколько лет нашей цивилизации?

– Ну-у-у… Тысяч сто?

– На самом деле даже меньше, Но пусть будет пятьсот тысяч. Пусть. И вот мы дожили до возможности посылать сигналы своим соседям. И послали. Вот сигнал плывет, плывет, плывет… Миллионы лет, понимаете? Со скоростью света – миллионы лет. А потом там его приняли, предположим, и отправили нам ответ. И еще миллионы лет. Что будет с нами через миллион лет? А? А с ними, которые приняли сигнал? Вот даже если мы вдруг примем такой сигнал от цивилизации, подобной нашей, это будет означать, что прошло миллионы лет с момент отправки сигнала. Понимаете? Тут не года и не сотни лет – миллионы! Совершенно бесполезная трата времени. И это мы говорим о волнах, распространяющихся со скоростью света! А если предположить космический корабль? Огромный дом с тысячами людей, летящий куда-то сотни миллионов лет. Сотни! Миллионов! Это даже не фантастика. Это просто абсурд какой-то.

– Но я читал про «кротовые ходы», про «черные дыры»…

– Фантастика. Фантастику я тоже читаю. Очень помогает. Прочтешь такое, посчитаешь на бумажке столбиком – смешно. Кстати, обратили внимание: в последних фантастических произведениях буквально общей традицией стало какое-то подпространство и полеты только от точки входа-выхода в него до ближайшей планеты. То есть, моментальный перенос куда-то, а потом недели на швартовку. И месяцы. Они еще и про телепортацию, ага. Все это – фантастика. А у нас – реальное дело.

Я не понимал. Если полета не будет, то куда же меня…

– Про параллельные вселенные слышали? Наверняка и такое читали. Так вот – это гораздо реальнее космических полетов. И, кстати, вполне описывается с помощью математических моделей. А математика все-таки царица наук. И не спорьте, не спорьте. Все, что реально существует, можно измерить и посчитать. И обратный вывод: все, что можно описать математикой – существует. Вот так мы и пришли к этому эксперименту. Кстати, мы пришли с вами туда, куда зовет нас наш, этот, жребий…

Он нажал несколько кнопок, прижал большой палец правой руки к панели, заглянул одним глазом в какой-то окуляр. Загудело, красный свет сменился зеленым, толстая стальная дверь медленно поползла в сторону.

– Ну, вперед, герой! – он подтолкнул меня, и я сделал шаг через порог.

Сзади глухо чмокнуло, отсекая белый пустой коридор. Впереди все гремело и плыло. Огромные печи, как в кино про какие-то заводы. Языки пламени. Трубы. Люди в черном, мечущиеся между горячим железом. Решетчатые стальные полы. Темные стены. Металл. Много гремящего горячего металла.

– Вот, – прокричал мне в ухо доктор математики, обводя рукой окружающее. – Вот наше решение!

– Не понял…

Но уже подбежали те, что в черном и опаленном, подхватили под руки, повели вперед. Доктор математики Иван Кузнецов шел рядом и перекрикивал гул пламени:

– Ничто не исчезает бесследно и не возникает из ничего! Понимаете? Ничто! Материально ли сознание? Мы считаем – еще как материально. Значит, если здесь сознание исчезло, где-то там оно появилось. Потому что нет никакого исчезновения. Есть только переход. Но сознанию нужен носитель. Вот, как есть, такой. И мы поэтому делаем – что?

Он повернулся ко мне. Стекла очков полыхали багровым.

– Что мы здесь делаем? А?

Я молчал, не понимая.

– Мы сжигаем, понимаете? Мы в специальном сверхсильном пламени сжигаем носителя и его сознание. Что остается? Ни-че-го. Но так ведь не бывает. Значит, где-то там он появляется вновь. Вот отсюда ваша задача: появившись в другой вселенной попытаться достучаться до нас. Кстати, некоторые тут пытались сначала обездвиживать носителя или даже кололи препаратами разными. Но так же нельзя! Ведь тогда он и там окажется в таком же состоянии! Нет! Только в том виде, в каком мы хотим его послать в другую реальность. Понимаете меня?

Я рванулся, но их было больше. Меня просто подхватили на руки и потащили все ближе и ближе к жерлу печи. Кричать было бесполезно. Но я кричал.

А сзади перекрикивал всех математик:

– Ногами вперед, ногами! А то в прошлый раз сунули головой – вот и потеряли сознание раньше, чем исчез носитель. Эксперимент продолжается!

Дождь

Весь день ломило затылок, как с тяжелого похмелья, и тянуло в сон. Иногда он ловил себя на том, что по-настоящему засыпает с открытыми глазами. Тогда вставал, выходил из кабинета, старательно улыбаясь всем остальным, шел длинным коридором по красной ковровой дорожке в туалет и там тщательно умывался холодной водой. Медленно и обильно поливал голову. Потом промокал слегка бумажным полотенцем и шел обратно.

– Что, Вить, давление после вчерашнего? – встретили его смехом после четвертой отлучки, когда он входил с мокрой головой, оставляя за собой мелкую капель на пыльном полу.

– Да не было вчера ничего такого, – бурчал он, проскальзывая в свой угол и скрываясь за монитором компьютера.

– Это у тебя, Витюш, давление – так получается. Старость подкрадывается…

Он молчал, не отзывался, чтобы не привлекать еще больше внимания. Женский коллектив – это особое сообщество. Тут только повод дай – сразу все бросают работу, собираются вокруг этого повода и обсуждают его, обсуждают, обсуждают…

Ровно в семнадцать пятнадцать он выключил компьютер и выскочил на улицу, на ходу прощаясь со всеми. Зонтик в одной руке – на всякий случай, айфон с кино и всякой музыкой внутри – в другой. Пока дождя нет, надо успеть добежать до автобусной остановки. А уж в автобусе можно будет хоть и книгу почитать – для кино и музыки шумновато там.

Зонт он взял утром, посмотрев прогноз. В Интернете местные метеорологи уверяли, что день будет солнечным и теплым. Они опять забыли посмотреть в окно! Черные тучи прижали город к земле. На улице было как-то серо, неуютно и темно. И очень сильно пахло бензином, потому что некуда было деваться выхлопным газам из-под накрывших город плотных туч. Над колоннами легковушек стоял сизый туман. А когда пошли-поехали на работу огромные МАЗы и КАМАЗы, то продыху просто совсем не стало.

Такой же сизый туман стоял над шоссейкой и сейчас.

Виктор переждал, задерживая дыхание, до зеленого света, перебежал на другую сторону и тут же углубился во дворы. Вдоль дороги идти было быстрее, потому что прямо, но дышать там совсем нечем стало. На ходу он поглядывал наверх. Тучи клубились, как в фантастическом фильме, и цеплялись за крыши. У стандартных двадцатиэтажных башен крыш уже совсем не было видно.

Он прибавил ходу – а ну как вдарит? Зонт – зонтом, но промокнешь все равно. Да и зонт-то был старенький и дохленький. Одна спица сломалась давно, внутри зонта проступили рыжие пятна ржавчины, доказывающие, впрочем, что основа и правда была «из железа», как и утверждал узкоглазый хитрый продавец в переходе год назад.

Вдруг ощутимо похолодало, как будто на улице кто-то включил огромный кондиционер.

Виктор, постепенно замедляя шаг, подошел к стеклянной прозрачной автобусной остановке и встал у бордюра в толпе таких же ожидающих. Видимо, автобуса давно не было. Пробки, дело привычное.

Только он достал из кармана свой айфон и мазнул пальцем, вызывая меню выбора книг, что-то холодное опустилось на бритую голову.

«Ну, вот, начинается», – подумал он, делая два шага назад и укрываясь под навесом. Что именно начинается, он не уточнял, потому что на асфальт стал сыпаться не град даже, а как будто легкий и прозрачный снежок. Это летом-то! Снег становился все сильнее, потом сменился такими же мелкими сухими ледышками, и, наконец, ударил крупный, ровный, как на продажу, град.

Как по команде над толпой с треском распахнулись зонтики.

И тут же медленно подкатил автобус.

Зонтики сложились.

Град сменился редкими крупными каплями дождя. Они все чаще ударяли по стеклу остановки, по крыше автобуса, терпеливо ожидающего, пока в его нутро втянется длинная очередь растерянно озирающихся и все время посматривающих вверх пассажиров с мокрыми зонтиками в руках.

За стоящим образовался вдруг второй автобус, и Виктор кинулся к нему, подняв плечи и прикрывая телом экран своего мобильника. Дождь усиливался. Теперь он уже громко барабанил по крыше, взбивал пену у обочин.

Перед Виктором в автобус, весело покрикивая, вбежали двое смуглых улыбчивых узбеков или таджиков. Виктор уже знал, что они пройдут по одному талону, плотно прижавшись друг к другу.

Оттолкнув Виктора, мимо «черных», пригнувшись под турникет, шмыгнула без билета какая-то девчонка в линяло-розовом джинсовом костюме.

– Э, дэвушка! – сказал укоризненно тот, что повыше и прижался к низкому, проходя с ним через турникет. За ними прошел в салон Виктор. Плечи промокли, но в целом он был почти сухим. Даже зонтика еще не открыл ни разу.

И тут без грома, без молний небо как будто рухнуло.

Стало так темно, что водитель включил фары.

Обрушился сплошной поток воды, скрывший для пассажиров и автобусную остановку, и противоположную сторону улицы. Окна тут же запотели.

Автобус скрипнул, хлопнул дверями, дернулся и медленно, буквально «на цыпочках», двинулся вперед. Сквозь переднее стекло, регулярно обегаемое большими «дворниками», впереди ярко горели стоп-сигналы легковушек, медленно, с остановками везущих народ по домам.

Виктор прислонился к поручню и, включив мобильник, ткнул пальцем в выбранную книгу.

– …Следующая – «Метро Калужская», – сказал приятный мужской голос в динамиках.

За окном бушевал настоящий тропический тайфун. Машины ползли все медленнее и медленнее. Шум падающей воды заглушал рычание двигателей. Казалось, подтолкни – и цветные машинки поплывут, качаясь и сталкиваясь на волнах.

С потолка вдруг ливануло. Виктор мысленно ругнулся и передвинулся в сторону, протирая забрызганный экран.

Пассажиры прилипли к окнам, смотря на что-то сквозь непроглядную мглу. Виктор тоже протер возле себя кусочек окна и выглянул в дырку. Ему показалось, что в темноте посреди улицы стоял, не двигаясь, черный остов автобуса, размываемый дождем. Вот еще какая-то железка бесшумно отвалилась и пропала в сплошном потоке воды, давящей сверху.

Виктор оглянулся в салон. Тут было почти сухо и светло от маленьких лампочек над дверями. В тишине – двигатель молчал, и было отлично слышно – детский голос неуверенно спросил:

– Ба-а… Ты видела, да? Там машинка поломалась…

– Тихо, тихо, – зашептала почему-то бабушка.

Значит, не он один видел это? Виктор присмотрелся, но детская светлая голова торчала у окна с другого борта автобуса. Два шага через полупустой салон, протертое окно…

Прямо под окном, на расстоянии протянутой руки, он увидел старый «жигулек», от которого столбом воды отдавливало, отдирало листы обшивки. Неслышно упал задний бампер, потом отвалилось и кануло в коричневых потоках поднимающейся грязной воды левое крыло, обнажив спущенное колесо.

«А где же люди?» – подумал Виктор.

Хотя, какие люди в такую погоду. Тут никакой зонт не поможет. Все под крышами, наверное.

Он вздрогнул – струйка воды с потолка попала прямо на шею. Ну, вот… Уплотнение не держит на люках. Надо встать в другое место.

Виктор осмотрелся. Вон там, кажется, еще сухо.

Стоп… Еще сухо – в одном только месте? Как это? В автобусе же было тепло и сухо, когда он вошел. А теперь с потолка сыпала частая капель в местах, где вода находила мельчайшее отверстие или какие-нибудь щели.

– Чего стоим? – крикнул он вперед.

– А куда ехать? Ты сам посмотри…, – отозвался растерянный голос водителя.

Дорога стояла. Стояли большие КАМАЗы, переставшие выпускать длинные шлейфы вонючего душного дыма. Стояли автобусы и троллейбусы. Стояли богатые и бедные легковушки, изредка подвывая клаксонами. Стояли машины «Скорой помощи», мигая маячками…

А потом, присмотревшись, Виктор увидел, как медленно, то там, то тут гаснут окна, гаснут стоп сигналы, и будто размывается, снижается силуэт, становится зыбким, каким-то ворсистым, «лохматым», и вдруг отваливаются куски, тонут в настоящей реке на месте дороги, а сверху все ближе и ближе к поверхности идущей сплошным потоком по всей ширине шоссе воды спускается черное небо, опираясь на тяжелые сплошные столбы небывалого в мире дождя.

– Это как же? – пробормотал Виктор. – Это что же…

Сзади звонко щелкнуло, раздался скрежет, и под женский визг в салон хлынула холодная вода.

Он еще успел дернуть за руку и поднять с пола ту девчонку в розовом, что прошла бесплатно, протащить ее вперед, к турникету…

Вдруг со скрипом разошелся металл прямо уже над ним, и тугой столб воды буквально пригвоздил Виктора к скользкому резиновому полу. Как в старых документальных фильмах, где проклятые империалисты разгоняют первомайские демонстрации с помощью водометов.

Кто-то наступил ему на спину, пытаясь протолкаться вперед. Чья-то нога больно ударила по затылку.

Виктор вырвался, отжался от пола, перекатился в сторону, приподнялся на коленях…

Но тут треснул по шву весь корпус и разошелся разом, как раскрывается шкатулка, в которой у матери хранятся разные безделушки. Вода, хлынувшая в салон, перебила крики и шум, придавила, разнесла, растащила, раздергала. И вот уже только черный остов пустого автобуса размывается на пустеющей под смертельным ливнем дороге, да в мутнеющем и гаснущем окне мобильного телефона медленно проворачивается следующая страница:

И усилилась вода на земле чрезвычайно, так что покрылись все высокие горы, какие есть под всем небом;

на пятнадцать локтей поднялась над ними вода, и покрылись [все высокие] горы.

И лишилась жизни всякая плоть, движущаяся по земле, и птицы, и скоты, и звери, и все гады, ползающие по земле, и все люди;

все, что имело дыхание духа жизни в ноздрях своих на суше, умерло.

Третья мировая

Приписывается Эйнштейну: «Я не знаю, чем будут воевать в третьей мировой войне, но в четвертой мировой люди будут воевать дубинками».

– Эта война когда-нибудь закончится?

– Не в этой жизни, майор. Не в этой жизни. И не в нашей с тобой – это уж точно. Вон, в истории, помнишь, наверное, была такая – Столетняя. Так наша-то, теперешняя, может и еще дольше быть. Потому что та – европейская всего лишь была, а у нас, как не крути, а все же общемировая.

На войне главное не внезапный встречный бой, и даже не страшное большое и кровавое генеральное сражение. Потому что, когда бой – тогда каждому все понятно, и решает там количество народа на твоей стороне, качество его вооружения, выучка и сплоченность, наконец. А вот то, что перед боем, до него – оно как раз самое трудное. Постоянные перемещения. Совершенно никому не понятные перемещения. Марши туда и марши оттуда. До стертых ног, до дыр в сапогах. До кровавого пота. Из села в город, из города – опять в село. Зачем туда? Почему оттуда? Подготовка позиций там, куда привело командование. Это настоящее строительство. Это глубокое окапывание. Потом – ожидание врага… Или все наоборот – это он уже ждет, враг наш. А мы, выходит, идем куда-то и его где-то там ищем. А чего его искать? А того, что у него тоже есть свои командиры. И он, враг наш, то есть, тоже совершенно так же марширует туда и сюда. И, наверное, тоже не знает, почему именно туда в каждый конкретный момент, а вовсе даже не обратно. Но ничего, ничего, рано или поздно находится хорошая просторная поляна для встречи дорогих гостей. И вот тогда – количество народа, качество его оружия, выучка и сплоченность солдат.

Когда-то в древности все решала техника. Техника и еще горючее на каком-то этапе истории. Так и говорили, что бензин – это кровь армии, кровь войны. И даже были еще потом такие войны, где лучшие компьютеры, лучшие технологии производства, всякие там лазеры-мазеры и прочее высокотехнологичное и точное позволяли остановить и даже уничтожить издали целые танковые армии.

Или вот еще было такое самое страшное оружие сдерживания. То есть, оно же было оружием самого первого и последнего удара. Во всех крупных странах в наставлениях и в планах, укрытых за толстыми стенками стальных сейфов говорилось о том, что ударивший первым побеждает. Это вам не войны старой истории, когда нападает один, а побеждает ни с того ни с сего совсем другой. Когда, как в шахматы… Тут все было проще: ключ на старт, красная кнопка, залп, красиво поднимающиеся в зенит, а потом склоняющиеся к западу и востоку ракеты, недолгое ожидание – и все. Нет какой-то очень недружественной страны. Совсем нет. А то и целого континента нет. Вот только точно такие же ракеты могли быть у противоположной стороны. И в ответ на твой залп следовал сразу запуск ракет оттуда. Ну, а дальше, собственно, могла начаться рулетка жизни и смерти: сколько боеголовок отстреляют умелые противоракетчики, сколько собьются с пути направленными помехами, сколько просто не взорвутся, потому что срок им уже давно пришел, а сколько все же дойдет до цели и бабахнет, да какой мощности…

В общем, не начинали войну только потому, что рассчитанные математиками потери своей стороны в результате ответного удара противника превышали допустимые значения. Допустимые – это когда после войны есть еще кому восстанавливать экономику, рожать детей и делать свою страну главной в мире. Ведь цель большой войны – именно в этом. Всегда в этом. Чтобы – главный.

Вот и было оружие первого удара – оно же оружие сдерживания. А кто его не имел, тот дико завидовал и всяко-разно кучковался вокруг тех, кто имел. Союзы заключал и грозил врагам не своими ракетами, а ракетами союзника.

И так вот сдерживали друг друга… То есть, враг – врага, конечно. Друзей – что их сдерживать?

Сдерживались…

Пока горючего хватало.

Пока не выплеснулся наружу перекипевший котел Африки.

Пока вместо противостояния Восток-Запад не выстроилась линия обороны Север-Юг.

А чем можно испугать совершенно дикого человека, чья семья и так умирает от голода или жажды, или от болезней? Атомной бомбой? Ха! Атомная бомба – сказки для детей. Атомные бомбы – легенды. Кто помнит, как они взрываются? Это просто пугают нас… А если и не пугают, так получится праведная смерть – в бою с врагом, да в пламени.

– Воротнички подшить, так вашу и перетак и три раза этак с переворотом! Мы тут с вами не партизаны какие-нибудь вшивые, по лесам от народа шугающиеся, а регулярная, так вашу, армия! – слышен сквозь брезент рык сержанта.

Сержант хороший. Сержанты – они все хорошие. Вот только меняются они слишком часто. Потому что как только бой – вот и опять нет сержанта.

– Идиоты молодые, – это сержант уже тише, добрее. – Вы хоть понимаете, что не для красоты эта подшивка? Это же от фурункулезов ваших постоянных. От грязи.

– Ничо-о-о, – смеется кто-то из молодых сибиряков. – У нас вот медведь, говорят, раз в год моется, так его все только боятся. И нас будут бояться…

– Не будут, боец! Не будут. Нас уже боятся. Потому что мы – армия!

– Так точно!

Сегодняшний марш вывел на околицу давно сожженного села. Трубы печные еще стоят – это признак, что село, скорее всего, было «наше». Когда находим «не наше» – там обычно торчат тонкие, огнем свитые разно и согнутые в разные стороны стальные газовые трубы, да еще водопроводные. Хотя, что тут теперь наше, что – нет, давно никто не может разобраться.

– Слушай, Иван Петрович, а ты мирное-то время помнишь еще?

– Это, смотря как рассуждать. С одной стороны, вроде и мир был, как помню, а с другой – все равно все время воевали. Если не мы и не с нами, то все равно где-то была война. Или террор – это ведь тоже война, если вдуматься.

– Но вот такого же не было, как сейчас?

– Такого? Такого не было. Да кто же мог подумать о таком? Знаешь, сколько у нас на складах тогда лежало только простого стрелкового оружия? В двадцать раз больше мобилизационной потребности! В двадцать раз! Официальные данные. Это все равно, что каждому в армии по двадцать автоматов.

– Н-да… Вот бы нам сейчас тот автомат… Или двадцать.

– А этим? Врагам нашим – тоже автомат? А потом – нам бы снарядов и пушек, нам бы самолетов и бомб, патронов нам, да взрывчатки… Нет, дорогой ты мой боевой товарищ. Всем – поровну. Теперь у нас только так. И у них – тоже.

В старых фантастических романах часто поминали какой-нибудь специальный отдел, занимающийся поиском вмешательства инопланетного разума в наши земные дела. Рано или поздно наши героические ребята таких внеземных «внедренцев» находили и либо уничтожали всех насмерть, либо изгоняли с планеты в далекий космос, а земляне продолжали свои военные игры.

Правда, ученые говорили между собой, что, мол, если до нас все же долетят космические корабли, то каков же, выходит, их уровень развития – тех, кто прилетит? И кто мы для них тогда, получается? Для гипотетических космонавтов, прилетевших с другого края галактики? Чем мы им интересны можем быть? И приходили некоторые к выводу – ничем. То есть, даже если и прилетели они уже, то смотрят, как исследователь на муравьиную мельтешню в большом муравейнике. Смотрят и нам не показываются. Вернее, мы их просто не видим, не можем даже ощутить, а они, может, давно уже тут.

Да кто же тех ученых слушает?

А потом мир вдруг кончился.

Можно долго спорить и пытаться доказывать, кто тогда первый нажал кнопку. Тут даже сам повод не интересен. Потому что оружие – оно, чтобы стрелять. Не может ружье висеть вечно на заднике сцены и не выстрелить, в конце концов. Для чего делали тысячи стратегических ракет? Для первого удара? Вот и пошли ракеты из шахт. Полетели ракеты с пилонов из-под крыльев стратегических бомбардировщиков, рванулись им навстречу такие же – с другой стороны.

Кто-то из понимающих процесс тут же застрелился, кто-то повесился в туалете, как в старых страшных кинофильмах. Ждать полчаса и больше, пока долетит неминуемая жестокая и страшная смерть – это тяжело. Это не для каждого. Да еще если знаешь, что это не твоя личная смерть летит, а всеобщая. Страшная смерть для всего мира.

Войска уже поднимаются по тревоге. Бегут солдаты на плац, стучат подковами сапог, возвращаются по команде за оружием и боеприпасами. Боевая – не учебная! Взлетают по красной ракете самолеты. Космические станции начинают вести круглосуточное наблюдение за передвижением противника.

Полчаса… Или все же целый час? Это был самый последний час, самый крайний, можно сказать, когда третья мировая на самом деле уже началась, но еще не был убит ни один вражеский солдат.

А потом ракеты долетели до цели. И не взорвались. Ни одна ракета, ни одна бомба – не взорвались. И остановились двигатели атомных подводных лодок. Танковые дизели замолкли. Самолеты попадали с неба, как запущенные неловкой рукой камни. Ослепли космические станции. Последний раз мигнули компьютеры, а потом погасли все лампы во всем мире.

– А-а-а, суки! – кричал в истерике генерал, щелкая раз за разом курком пистолета, прижатого к виску. – Гады, твари!

Порох не горел. Взрывчатка не взрывалась. Ток не проходил по проводникам. Видно, исследователь, ну, тот самый, что давно уже наблюдал за нами, решил, что объект исследования подлежит охране. И охранил, запретив и изъяв из употребления практически все оружие, убивающее издали и массово.

Но разве войну можно остановить вот так просто? Если уже муравьиные колонны выступили из своих муравейников, то они переплывут реки и ручьи, своими телами погасят огонь, но все равно доберутся до врага. Сцепятся насмерть.

– Слышь, замполит, говорят, европейцы недавно своих стали мечами вооружать. Как в книгах. Куют такие же, как в музеях, по образцу и подобию.

– Да, слышал я такое. Но ты подумай сам, сколько времени надо, чтобы научить одного хорошего мечника? Они вон и лучников пытались научить – и что у них вышло?

Вышел пшик. Действительно, лук не стал массовым оружием. Да и мечник, самый сильный и умелый – что он может против сомкнутого строя регулярной армии?

– А на юге, слышно, копья куют – металл экономят.

– Это они правильно делают, между прочим. Экономия – великая вещь. А копье – вещь страшно в бою опасная и к строю очень пригодная. Только вот как они будут этими копьями свою оборону крепить? Окопы, скажем, рыть? Да хотя бы даже своих закапывать, погибших? Нет, все-таки на сегодня наше оружие – лучшее в мире.

– Сержант! – крикнул в сторону раздернутого входа в палатку.

– Я!

– Там у тебя брусок был такой хороший, помнится. Настоящий такой брусок. Дай-ка мне его на пару минут.

– Да вы мне дайте, товарищ майор! Мы тут все сами сделаем!

– Нет уж, голуба. Оружие, блин, любит ласку, чистоту и смазку… И точить свое оружие я буду сам.

Майор, отвлекшись от умной беседы с пожилым замполитом, склонился с бруском в руке к блестящему стальному острию, подравнивая, подчищая, подтачивая до остроты бритвы.

– Да, наше оружие куда как лучше. Крепкое древко, стальная кромка, широкий захват – голову срубить можно легко. И рубят, сам видел. Да и закопаться от врага – тоже поможет. И своих похоронить. И просто – один на один с любым их мечником выйти не страшно. А еще говорят, что этих лопат на наших складах заготовлено – на сто лет вперед!

– Вот, выходит, и повоюем, майор. Вот и повоюем еще.