Текст книги "Игра"

Хранилище

По коридору тяжело протопали сапоги караульного.

– Старый! Снаружи передают: в селе сполох! Враг в селе!

– Эх-х-х, кха-кха, – прокашлялся худой лысый старик, поднимаясь на жесткой лежанке. – Сполох, говоришь? В селе? Караул на месте?

– Все подняты, все на постах.

– Кхе-кхе, тьфу ты, зараза, – беззлобно и совсем по-стариковски бормотал Старый, сунув ноги в холодные, остывшие за ночь, подбитые снизу тяжелой резиновой подошвой валенки, и выползая, придерживаясь за стенку, в коридор. Прищурился там недовольно на свет фонаря, но ничего не сказал, потому что дело было срочное, и потому что фонари в карауле жечь разрешали в любое время.

– Эй, – повернул голову в сторону темного коридора. – Кто здесь?

– Серый, – откликнулся невидимый в темноте коридорный.

– Пройди тихо… Тихо, понял? Поднимай первый отряд. Только тихо… Но – быстро чтобы! Скажи, я у ворот их жду.

– Есть! – лихо откликнулся тот и загрохотал набойками по бетонному полу в темноту.

– Тьфу, – опять сплюнул Старый. – Ну, сказано же было ему: ти-хо… Всех, ведь, переколготит!

И уже обращаясь к ожидающему караульному:

– Ну, пошли. Алик, так?

– Алик, – улыбнулся довольно тот. – Сын…

– Петра сын, знаю, – недовольно оборвал Старый. – Свети мне, – и, шаркая ногами, пошел туда, откуда прибежал караульный.

Внутренний караул стоял у амбразур с заряженными арбалетами. У ворот снаружи стоял караульный внешнего поста, пересказывающий в левую амбразуру то, что передавали ему с вершины холма, в котором прятался вход в хранилище.

– Сначала тихо было, – повторял он свой рассказ Старому. – Потом вспыхнуло вдруг, а потом колокол сполох ударил.

– Что вспыхнуло? В каком месте? Может, пожар просто? – допытывался скрипуче тот, подставив ухо сквозняку из амбразуры.

– Нет, Старый, это то, что ты говорил, что мы всегда ждали. Враг пришел. Там бой.

– Да, какой бой, скажи на милость, с кем? Враг – он где? На севере, так? А село – почти на юге от нас! Какой враг, что ты, парень…

Но не было уверенности в его словах. Может, просто оттого, что не выспался, что подняли старика среди ночи, но голос подрагивал и срывался.

– Вра-а-аг… А кто, кто там с ним воюет? Патруль, что ли, пришел? Ну? Говори же, что видно, что слышно…, – продолжал он так же скрипуче.

– Не знаю, Старый. Далеко, темно. Не видно нам отсюда. Но бой идет. Настоящий бой, не стрельба арбалетная. Слышно, на улицах бьются.

– Эх-х-х… Надо бы мне туда… Посмотреть бы самому.

Сзади из темноты бесшумно выдвинулся Петр, кивнул сыну, положил ладонь на плечо старика:

– Отряд готов. Что думаешь, Старый?

– Что тут думать? В селе люди. Так? Наши люди. Там учитель наш, лекарь наш. Там наш товар, который нам должны привезти. Так?

– Ты командуй, командуй…

– Командуй… Покомандуешь тут. А если что? За ошибки кровью расплатимся, – побурчал старик, смотря куда-то вниз, на свои несуразные валенки. Кивнул каким-то своим мыслям, поднял глаза, всмотрелся в стоящего перед ним:

– В общем, так, Петро, веди своих бойцов. На рожон не лезь. В схватку не ввязывайтесь. Присмотритесь. Постреляйте ворога издали, да и обратно, к хранилищу. Тут мы подопрем. Понял? Чтобы без потерь мне! – поднял он сухой палец к носу командира отряда. – Патруля дело в селе на улицах резаться, не наше!

И уже отворачиваясь обратно к амбразуре:

– Да, и пацанов-то оставь. Не нужно их в ночь с собой брать.

Обернулся на недовольное перешептывание, всмотрелся в колыхнувшийся чуть в стороне строй.

– Что, повоевать хочется? Гер-рои, мать… Прости, господи… Тьфу, все подряд тут вспомнишь с вами! Успеете, парни. Все успеете. Навоюетесь еще по самое некуда. Если это то, что ждали… Ох, рано, рано…, – покачал он головой и снова отвернулся, приник к амбразуре, вслушиваясь в ночные шумы, пытаясь достать хоть как-то до села, понять, не ошибиться.

Снаружи караульный подтвердил, что все спокойно, ворота приотворились чуть-чуть, и пока в амбразуры напряженно вглядывались глаза стрелков, ветераны первого отряда, вся полная дюжина, выскользнули наружу и растворились в черной ночи, уходя знакомой, наезженной и постоянно расчищаемой от кустарника, дорогой в сторону села.

Ворота тут же лязгнули, закрываясь, тяжелый железный засов встал на место. И снова только шепот в амбразуру:

– Прошли крайний пост. Все, им уже близко. …Огонь гаснет в селе. Тихо становится…

Старый стоял, упершись лбом в холодный ржавый металл ворот, одним глазом кося в узкую, не шире ладони, только для стрелы или если копьем ударить наружу, щель амбразуры. Снаружи тянуло ночной прохладой. От холода всего передергивало, подрагивали плечи. Не стоялось. Хотелось куда-то бежать, что-то делать. Но что? Прыгали мысли:

«Если патруль успел, если все как надо сделали, если вход и выход заперли, то может обойтись. А если нет? Кто там бился? Селяне с топорами и арбалетами? Ночью, с пожаром… Ой, беда, беда… Да, не оттуда ждали-то. И как же – с юга, выходит, что ли? А свободные, свободные-то – пропустили, значит? Или… Эх, рано, рано. Не готовы…»

Он замер, чуть привстав на цыпочки, обратившись в слух: показалось, шум там какой-то.

– А? – глянул вправо, на стрелков. – Или показалось мне? Слушать всем!

Шепот раздался рядом, почти возле уха, с той стороны ворот:

– Возвращаются, Старый. Идут наши. Встречайте.

– Как – идут? Уже? – и через почти незаметную паузу. – Все идут?

Отвернулся от амбразуры, прикрикнул вполголоса на оставшихся молодых:

– Мечи в руки, ребята! Быстро-быстро-быстро! К воротам! Готовсь! Эй, стрелки, глядеть в оба!

Замерли все на своих местах. Отряд мечников с короткими мечами, собравшийся тесной кучкой у ворот. Стрелки с арбалетами, нацеленными в ночь. Караульные внешних постов, залегшие по опушке недалекого леса.

Хоть и выжигали постоянно лес, хоть и вырубали кустарник, а все же от опушки до ворот – только-только стрелой не достать. Близко лес. Близко опасность. Потому и в напряжении всегда караульные. Потому и идут, как на смерть каждый раз, те, чья очередь караулить снаружи.

Шум неподалеку, шаги, веселый шепот в амбразуру:

– Наши, все! И с добычей какой-то! Тащат с собой чего-то!

– Приготовились! – дал отмашку Старый. – Начали!

Двое сдвинули засов, тут же подперев рычагами створки ворот. Потом потихоньку стали отпускать. Стрелки приникли к ложам арбалетов, не спуская глаз с темноты, царящей вокруг, целя прямо, в сторону леса, а те, что у ворот, чуть вкось, вперекрест по площадке перед воротами.

Старый шагнул чуть в сторону, освобождая место двум мечникам, позвал:

– Петро?

– Я тут! – откликнулся тот снаружи.

– Порядок знаешь. Ты – последний. Ну, начали?

– Первый! – крикнул Петр.

– Первый! – повторили стрелки у амбразур. Чуть шевельнулась одна створка ворот, в узкую щель с трудом протиснулась темная фигура. Двое тут же отвели его, придерживая за руки и держа мечи наизготовку, упертыми в его бока, в дальний угол, к фонарю, повернутому к стене, чтобы не слепить стрелков.

– Есть первый! – крикнули из угла. И уже бегом вернулись к воротам втроем и встали в строй, стоящий напротив ворот, а крайние двое встали на их место.

– Второй! – крикнул Петр. Процедура проверки повторилась. Когда на площадке у ворот, по подсчетам Старого, осталось всего трое из первого отряда, Петр негромко сказал в амбразуру:

– А теперь, Старый, ворота открывай пошире. Мы тебе сюрприз несем.

– Сюрприз, говоришь? – хмыкнул тот, окидывая взглядом готовых к бою бойцов, прикидывая в уме, что и наружные караульные сейчас смотрят за стоящими у ворот. – Ну, давай, тащи свой сюрприз…

Ворота распахнулись на краткий миг, почти тут же закрывшись с лязгом. И сразу лег на место огромный засов, и сразу подперли створки крепкие стальные рычаги, которые сами по себе были оружием в умелых и сильных руках. Но за это краткое мгновение внутрь проскочили последние трое, волоком таща за собой какой-то тюк.

Мечники тут же окружили вошедших, растянули за руки, блеснули фонарем в улыбающиеся лица: свои, свои!

– Ну, и что, что это такое? – тоже улыбаясь, с облегченным выдохом спросил Старый. – Вот это – сюрприз, что ли? Что, а?

– Ага, – так же с широкой улыбкой ответил Петр. – Он самый, сюрприз и есть. Старый, а ведь мы свободного словили…

Село

С севера по главной дороге к околице села с топотом и лязгом оружия, коротким быстрым шагом, в ногу, подбежала небольшая плотная колонна тяжеловооруженных патрульных с двумя факелами, дающими красные отблески на металле снаряжения. Каждый из патрульных был в крепком стальном доспехе, с длинным мечом и кинжалом. На левой руке каждый нес небольшой треугольный щит, который сам по себе в умелых руках был грозным оружием. Говорили, что в бою патрульные действовали не строем, как казалось бы, лучше и надежнее, а либо парами, либо просто каждый сам за себя, так умело орудуя мечом, что могли победить в одиночку троих, а то и четверых противников.

– Стой! – раздался окрик от ближайшего дома. – Стой, стрелять буду!

– Патруль! – рявкнул, не останавливаясь, идущий впереди колонны здоровяк.

– Стоять, сказано! Ждать старосту! – это уже от соседнего дома крик. Показывают, что не в одиночку караулят, что готовы они к любой встрече.

Здоровяк встал, как вкопанный, угрюмо вполголоса отдал команду. Колонна рассыпалась, и за его спиной оказалась шеренга настороженных бойцов, готовых к бою. Факелы, с которыми шел отряд, ткнулись в землю и почти сразу потухли. Резко запахло горелым маслом. В полной темноте патрульные стояли и ждали команды, готовые ко всему.

Патруль издавна имел договор с селом. Село платило продуктами, патруль защищал село. Враг приходил с севера. Всегда – с севера. И именно там, на самом опасном месте, на большаке, стояла база патрульных, ставшая крепостью на пути любых захватчиков. Пройти там могли только те, кто мог заплатить, как делали это караваны торговцев, или знающие слово, как гонцы или такие же патрульные из других мест. А на юге был лес. В лесу – свободные. Село, казалось всем, было под надежной защитой.

Ждать не пришлось долго. Хоть и стояла еще глухая ночь, но староста оказался перед отрядом патрульных буквально через пару минут. На углах заборов вспыхнули огни факелов, и стали видны плотно стоящие плечом к плечу сельские дружинники с арбалетами, нацеленными на патрульных.

– Староста! – шагнул вперед огромный даже на фоне своих людей патрульный. – Мы пришли на зов!

– Вы опоздали, патрульный…

– Я – сержант! – грохнул тот сжатым кулаком себя в грудь.

– Вы опоздали, сержант. Враг сделал свое дело и враг ушел. Где были ты и твои люди, сержант, когда мы в селе бились на улицах?

Сержант хлопнул рукой по боку, подняв клуб пыли:

– Мы вышли, как только услышали колокол! Патруль всегда выполняет свой договор! Наше слово твердо!

– У нас есть убитые, сержант. У нас есть раненые. И… Мы получили помощь от свободных. Они тоже услышали сполох, но они – успели. Свободные пролили кровь на нашей земле. Свою кровь. И чужую, – староста помолчал немного, сделал паузу, чтобы можно было обдумать сказанное. – Нам предложили новый договор. Мы будем сегодня платить свободным, – староста говорил спокойно и размеренно.

Сержант, от шишковатой бритой наголо головы которого поднимался пар в ночном холоде, шагнул к старосте, наклонился, заглядывая в его глаза в колеблющемся свете факелов, спросил вполголоса:

– Староста, ты готов не пустить патруль в село? Ты готов не покормить моих бойцов, а отправить их, как бродяг, обратно? Ты готов утром встречать гостей – весь, ты слышишь, староста, весь патруль? Ты готов утром говорить не со мной, а с майором?

Староста оглянулся назад, как бы пересчитывая своих дружинников или спрашивая какого-то совета, поглядел на патрульных, готовых ко всему, кивнул нехотя:

– Патруль по договору имеет право на вход в село. Это так. Веди своих людей, сержант.

Он махнул рукой, арбалеты опустились к земле, и патрульные, снова построившись колонной по два, зажгли свои факелы и зашагали вглубь села, держа руки возле оружия и поглядывая искоса по сторонам.

Хмурый сержант шел сбоку, а рядом с ним шагал староста, ниже его ростом, но ничуть не уже в плечах. Причем, плечи старосты не были увеличены доспехами.

На центральной площади отряд остановился, дожидаясь команды.

– Сержант, вас покормят в дружинном доме.

– Покормят – это хорошо, – кивнул тот. – Только не время еще для завтрака, разве не так? Ночь не для еды. Ночь – для отдыха.

– Там есть постели.

Сержант стоял посреди площади, поворачиваясь на пятках в разные стороны.

– Нет, староста. Мне надо посмотреть на место боя. Мне придется докладывать завтра майору.

– Завтра?

– Ну, то есть, уже сегодня, – невесело хмыкнул сержант, и обернувшись к своим. – Андре, Жан, Базиль – со мной, остальные парными патрулями по улицам. Марш-марш!

Колонна тут же рассыпалась. Трое с факелами остались с сержантом, остальные исчезли в темноте. Шаг их вдруг стал так же бесшумен, как и у свободных. И даже по деревянному тротуару не простучали их каблуки.

– Сержант! Не нравится мне это! – повысил голос, замерев на месте, староста.

Сержант положил несоразмерно большую ладонь на его плечо:

– До моего доклада майору и до его решения наш договор действует, староста. Мои люди покараулят. Твои – отдохнут. А мы с тобой сейчас пойдем вон туда, и ты пока лучше покажи мне всё и расскажи, что знаешь.

Хранилище

Двое сидели напротив друг друга за узеньким столиком, на котором стоял фонарь с прикрученным фитилем, освещавший только лица, да сам стол. Стены тонули в темноте. Хотя, и без света Петр знал, что на стене слева висит карта, нарисованная учителями со слов разведчиков. И на карте этой все расстояния вымерены не раз шагами хранителей. А на другой стене – полка со старыми книгами. Очень старыми книгами. Узкая кровать. Снаряжение хранителя на старинной чугунной вешалке в углу.

– Старый, их было совсем немного, но бойцы, видать, умелые. Не знаю, сколько они оставили в селе, но мы хорошо, если одного-двух зацепили, а свалить – так никого и не свалили.

– Ну, так, ведь, темно же было… Нет? – Старый вслушивался в слова, в интонации, вглядывался пристально в Петра.

– Там пожар был, света для стрельбы хватало. Но очень хорошо они вышли из боя. Умело. Прямо, как учителя говорят всегда: ударил – отскочи.

– Пожар, значит…

– Да, там с краю один или два дома горели, околица освещена хорошо была. Мы подошли как раз когда прекратили бить в колокол. И тут же с двух улиц поскакали конные…

– Конные, вот как? – поднялись седые брови, наморщился лоб.

– Все, как в книге. Легкое вооружение, луки у них, быстрые. Очень быстрые. Мы залп дали, а они даже не ответили – как ринулись в темноту!

– Не ответили, значит, не задержались, хоть и мало вас было – что там, дюжина болтов в темноте… Да, похоже, ученые. Это плохо.

– Вот и я говорю, прямо, как нас учили: команду получил – исполняй.

– К селу-то вы не подходили ближе? – заинтересовался Старый.

– Нет, конечно, ты же сказал, как бой вести!

– Патрульных там много было?

– Нет, Старый, патрульных я не видел. Может, и были, в селе-то, но на околицу не совались. Не знаю.

– Странно как-то всё… А кто же тогда в селе отбивался, если патрульных не было? Говорят, слышали, что на улицах бой шел?

– Да, похоже, дружинники бились… И вот еще, Старый, там, ведь, свободные были.

– Сюрпри-из, сюрприз. Ну, ты рассказывай, рассказывай, – нахмурился, прикидывая что-то в уме, Старый.

– Мы еще на подходе рассыпались двойками, я велел смотреть в оба. Раз там светло, то наверняка кого-то они должны были оставить присматривать. Ведь, так?

– Ну?

– А там не конные эти оказались, а в скирде одной свободный сидел.

– Один сидел? С чего бы – один-то? Как это?

– Тут уж думать нам некогда было, мы его с двух сторон прижали, сверху третий наш скатился, по голове тюкнули, в мешок, а тут и конные эти из села стали высвистывать. Вот и все. Постреляли по ним – и домой…

– Живого хоть притащили? Очень мне хотелось бы с живым свободным сегодня поговорить. Вот прямо сейчас. Ох, как мне не нравится все это…

– Живой, живой! – хохотнул радостно Петр. – Лекарь там с ним сейчас возится. Я двух ребят караулить оставил у карцера.

– Ну, пойдем, Петро, пойдем. Посмотрим на твой сюрприз, – поднялся Старый со стула, и с лампой в руках дождался, пока Петр первым выйдет в коридор. Тот шел, улыбаясь, довольный успешным рейдом отряда, своим четким и ясным рассказом, «трофеем» своим. Но на лице Старого, идущего сзади, не видно было особой радости.

Лес

Сегодня утром был туман, как и предупреждал Старый.

Туман медленно плотными слоями оседал под первыми лучами солнца и становился алмазной пылью на старой паутине, развешанной летом между кустами огромными пауками с крестом на спине, росой на траве, по которой медленно шагали черные сапоги. Если наклониться и присмотреться, то трава почти белая от росы, а там где прошел человек или зверь – темная дорожка. Там, где такая дорожка видна, ловушек уже точно нет.

Лекс двигался очень медленно. Он вышел из хранилища с восходом луны, когда до рассвета оставалось совсем немного. Довольно быстро преодолел территорию, которую все признавали ничьей. А теперь, когда поднялось солнце, он стоял на самой границе, или, может быть, уже и перешагнул ее. Начинался настоящий лес, начинались земли свободных. Здесь нельзя было спешить. Со стороны, если бы кто-то смотрел на него со стороны, иногда могло показаться, что он засыпает стоя. А он стоял и ловил краем глаза любое движение, слушал шумы, смотрел на птиц, летающих над деревьями.

Лекс был лучшим из молодых. Правда, и молодым-то ему оставалось быть совсем не долго, до середины лета. Летом Старый проводил испытания и распределял бойцов по отрядам хранителей. Лекса давно присмотрели в первом отряде. Он уже и с ветеранами первого познакомился, когда был у них на стажировке и выучке. Те показали ему несколько фирменных приемов, которые могли ему помочь на испытаниях.

И еще когда хранители водили его по ничейной зоне, он многому у них научился. Стоять долго на одной ноге, замерев в шаге, например, могли не все молодые. А кроме того, он научился у них двигаться медленно. Очень медленно. Как будто тень передвигается по земле вместе с почти незаметным движением солнца по полузакрытому легкой туманной дымкой небосводу.

Еще один шаг. Остановка. Дальше ничьих следов не было. Впереди была большая поляна, светлая от росы. И ни одной тропинки, ни одного следа. Парень осторожно присел на корточки и снова замер. Не поворачивая головы, долго-долго рассматривал траву, росу на траве, кусты по опушке напротив, деревья с гнездами лесных птиц. Птицы кружили над деревьями, но тревожного птичьего крика слышно не было. Крика, который означает опасность, который означает, что где-то близко главный враг леса – человек.

Лекс нагнулся еще ниже, так что голова оказалась даже ниже колен, прищурился и долго смотрел на поляну, разыскивая не присущие живому прямые линии. Роса, осев на траву, не могла не осесть на растяжки. Растяжек видно не было. Правда, чуть правее середины поляны трава была почему-то ниже, чем в других местах. Он поднял голову, наметил маршрут на огромный давно сгнивший выворотень и сделал первый медленный шаг. Затем – второй…

Нога поднимается вверх, чуть не до пояса, сгибаясь в колене, и медленно, осторожно, сверху – вертикально вниз, опускается на новое место. Потом пауза, осмотреться, и подтягивается вторая нога. И опять медленный плавный шаг и пауза, и опять шаг, и опять пауза… Как будто большая птица, растопырив крылья, неторопливо бредет по поляне, посматривая то под ноги, ища корм, то на небо. Далеко обойдя непонятное пятно с низкой травой, которое заприметил с края поляны, он, наконец, подошел к крайним кустам.

Лекс замер на месте. Он смотрел, стараясь двигать глазами как можно медленнее, незаметнее, а голову не поворачивать совсем. Вслушивался в шум леса, пытаясь вычленить любые непривычные звуки. Очищал голову, выбрасывал все мысли. И даже о Найке он не думал в этот момент.

Многие девушки из молодых и из отряда обслуживания давно посматривали на него с интересом. Лекс пошел в отца: высокий, светловолосый, сероглазый. Он еще и песни пел. Те, которым его научил отец. И когда учился – тоже был всегда в первых рядах. Потому что отец учил его с детства:

– Запомни, ты пока – никто. И звать тебя – никак. Никто и никогда не узнает тебя, если ты не будешь первым. Это вот здесь, в этом отсеке, ты – мой сын, и уважение ко мне передается и на тебя. А там, за дверями, ты будешь просто Лекс. А звать тебя будут – эй, ты! Поэтому, уж, постарайся, сын…

И он старался. Так старался, что внучка Старого, Найка, именно ему подарила ножны прошедшей зимой в День воина. Старые кожаные ножны, заново прошитые по краю тонким ремнем и украшенные медными скобками, набитыми крест-накрест по всей длине. А когда дарят ножны – это о многом говорит.

В этих ножнах сейчас плотно сидел отцов нож. Из старой стали еще «тех» времен. Тех времен никто уже не помнил, кроме учителей, но нож у него все равно был лучший среди молодежи. Все завидовали.

А еще на широком ремне слева висел клинок, одновременно похожий на длинный кинжал и на короткий меч. В отряде, на караульной службе, длинным мечом не помашешь, да и мешает он, меч, когда по лесу шастаешь или стоишь в карауле в переходах и коридорах хранилища. Вот привычный арбалет Лекс сегодня не взял. Он же не на охоту вышел и не на войну собрался. Арбалет мог только помешать. Правда, если бы напали собаки, то с арбалетом он мог успеть пристрелить пару, ну, или хотя бы одну, еще издали, но караульные давно не видели бродячих стай в окрестностях хранилища.

Еще он накинул сверху свой форменный кожаный плащ. Кожа старая, задубелая, потрескавшаяся и побелевшая на сгибах, но зато ни ветер, ни дождь его не страшили. Да и от мелкого хищника и от змеи длинные полы плаща спасали идеально. Главное было идти медленно и смотреть под ноги.

Ночью, когда шум закончился, и первый отряд уже разошелся по отсекам, Старый в главном коридоре поманил Лекса, завел к себе, задвинул дверь, и с места начал:

– Ну, все. Хватит ребячиться. Есть у меня для тебя задание. Выполнишь, и считай – пол-испытания прошел. Надо пойти к свободным.

– Что? – столбом стал Лекс.

– Ты глухой? Похоже, мне надо позвать кого-нибудь другого! – сделал, было, старик движение к двери.

– Все, все, Старый, я слушаю. Я выполню.

– Выполнишь, выполнишь. Куда ты денешься? – проскрипел Старый. – К свободным хранителя не пошлешь. Все хранители – враги свободных. Так?

– Так, – кивнул Лекс.

Еще бы не так! Хранители только со свободными и воевали все время. Сельские приезжали торговать, и еще когда нужны были лекарства или когда нужен был учитель, и даже не пытались хоть раз как-то прищемить хранителям хвост, А патруль наведывался пару раз, но после стычки, когда им пришлось уносить ноги через бурелом, бросая оружие, патрульные больше не показывались на ничейной земле. Да и было это очень давно. Так объясняли в школе.

– А ты – не хранитель. Ты не сдал еще экзамен. Так?

– Ну, так, – помрачнел Лекс. Он очень не любил, когда ему напоминали об этом. Сдаст он этот экзамен, сдаст. Его учили лучшие хранители. Караульные первого отряда передавали ему свой опыт. Значит, летом экзамен будет сдан.

– Ты рожу-то не криви, не криви. Ты – не хранитель. Еще не хранитель. И крови между тобой и свободными – нет. Так? В общем, слушай задание…

Задание оказалось совсем пустяковое. Но при этом страшное. Идти надо было к свободным почти без оружия и без сопровождающих. Правда, в зачет испытания. Правда, по оговоренному маршруту. Старый сказал, что свободные будут его ждать.

Что-то слишком много свежей паутины слева. Лекс присмотрелся, и ему показалось, что в глубине кустов, покрытых белыми от росы сетями, видны глаза огромного паука. Пауков он не любил. Их учили, что паук полезен, но опасен. Учителя вбивали в голову только необходимую информацию. Шесть ног – насекомое. Насекомые не опасные, но вредные. Все насекомые – вредные. Пользы от них нет. Восемь ног – паук. Паук полезен, потому что там, где пауки, не пройдет чужой. Опять же, мелкую вредную живность и насекомых пауки отлавливали успешно. А опасен… Что тут думать, когда вон, под кустом, свиток серой паутины величиной, пожалуй, с крупную собаку. Придется взять правее, почти по границе той низкой травы.

Еще шаг. Остановка. Еще один…

Лекс остановился, как будто уткнулся лицом в стену. Все. Пришел, похоже. Он взглядом мазнул по кустам влево, вправо, прислушался еще раз к изменившемуся птичьему граю, и начал медленно расстегивать плащ. Вот плащ лег на землю. За ним упал ремень с мечом и ножом. Потом Лекс сел на плащ и стянул сапоги. После этого встал на колени и развел руки в стороны, показывая, что он безоружен и безопасен. Осталось ждать.

Так он мог стоять долго. В хранилище учили стоять так с грузом в каждой руке, как будто с оружием, как будто в карауле. А без груза он мог простоять до вечера. Но зачем – до вечера? Он был на нужном месте. Об этом говорило ему чутье. Откуда-то вдруг пахнуло крапивным запахом. В лесу – крапива? Крапива – это человек! Где-то в засаде свободные. Говорили ведь не раз, что они вываривают в крапиве всю одежду, чтобы перебить запах дыма от костров. И вот теперь они наверняка видят его, а он их – нет. Лекс опустил глаза и стал рассматривать коричневую полу плаща, на которой стояли его колени.

Сзади с двух сторон от темной дорожки его следов с тихим шорохом осыпающейся с одежды земли и травы поднялись две фигуры.

Лекс задержал дыхание. Сзади! Он прошел мимо и ничего не заметил! Но и впереди тоже поднялся человек с арбалетом, направленным ему в грудь.

«Арбалет?» – мысли метались, как паучьи детеныши, когда подожжешь паутину. Однажды они так расчищали путь с приятелями на практике. Правда, потом им устроили за это учебный бой и сильно побили. И объяснили, что пауки – полезные, а паутину жечь нельзя.

«Арбалет? Но почему же – арбалет? Почему не лук? Сырость ослабит заранее натянутую тетиву арбалета… А бесшумно в засаде арбалет не зарядишь… Лук в схроне лучше… Или они только что залегли в засаду? Свободные знали его маршрут! Они ждали именно его!».

Лекс попытался выдохнуть. И не смог. Глухо кашлянув, он упал лицом в свой плащ, руки его еще пытались приподнять туловище, еще скребли по земле, по коже плаща, но все медленнее. Глаза его закрылись, и стало темно.