Текст книги "От великого до смешного. Совершенно эмоциональные и абсолютно пристрастные портреты знаменитых людей"

Бах
«Он не мог уснуть, если где-то рядом не звучала музыка»

Бессонница от… тишины

Когда-то давным-давно, а если говорить точнее – в середине XIX века, в российском Государственном совете было немало людей весьма преклонного возраста. Один из них, по фамилии Слободчиков, всегда дремал на заседаниях, и, когда его окликали и спрашивали его мнение, он обычно присоединялся к мнению своего соседа Петра Петровича Валуева.

Но вот Валуев умер. Однажды после доклада начались прения. Разбудили Слободчикова:

– Ваше мнение?

– Я присоединяюсь к мнению Петра Петровича, – ответил Слободчиков.

– Петр Петрович умер.

Старичок равнодушно присоединился к мнению другого соседа и скоро вновь задремал.

Разобрано новое дело. Председатель спрашивает членов совета. Старичка снова будят:

– Ваше мнение?

– Я присоединяюсь к мнению Петра Петровича.

– Петр Петрович умер! Понимаете? У-у-ме-ер!!! – злится председатель.

– Как? – возмутился старичок. – Опять умер?

…Иоганн Себастьян Бах, великий немецкий композитор, уже будучи в немолодых годах, также частенько засыпал на уроках музыки, которые он давал своим многочисленным ученикам. Правда, в отличие от русского сенатора, сон его был архичуток. Стоило только ученику взять хотя бы один неверный аккорд или ноту, как учитель тут же пробуждался и начинал метать словесные громы и молнии. Ученики, не желая излишне нервировать учителя, очень старались, чтобы не нарушить его рабочую полудрему. Видимо, совсем не случайно из воспитанников Баха вышло так много превосходных музыкантов.

Сон на занятиях – это ладно. Любопытно, что и вечером, когда Бах ложился спать, он не мог уснуть, если где-то рядом не звучала музыка. Поэтому, в качестве ежевечернего ритуала, три его сына, когда отец уже укладывался в постель, поочередно играли в соседней комнате на клавесине – играли до тех пор, пока он не уснет. Подобные обязательные занятия очень досаждали детям, и самым сладким звуком для них был мелодичный отцовский храп.

Дети быстро обнаружили, что быстрее всего отец засыпает под игру Кристиана. Быстренько усыпив отца, этот счастливчик вырывался на свободу. Совсем иное дело – Эммануил. Этот терпеть не мог эти вечерние упражнения и, как только слышал долгожданное посвистывание, моментально убегал от клавесина. Однажды, услышав легкое похрапывание из отцовской спальни, он тотчас удрал от клавесина, остановив игру на незавершенном аккорде.

Уже погруженный в сладкую дремоту Бах моментально проснулся. Любой диссонанс, любая дисгармония, что называется, по живому резали его слух. А значит, убивали его сон. Сначала Бах подумал, что ребенок пошел справить нужду и скоро вернется. Но не тут-то было. Эммануил не возвращался!

Бах долго ворочался в теплой постели, потом одним рывком отбросил одеяло, пробрался, натыкаясь в кромешной темноте на мебель и набивая шишки, к инструменту и завершил аккорд. Через минуту композитор безмятежно спал…

Красота – любимая маска пустоты

Хорошие герои должны быть красивы, плохие – наоборот. Таково требование искусства. В реальной жизни внешней красотой чаще могут похвастаться люди не очень умные и не очень добрые. Холодная красота давно стала синонимом внутренней пустоты и отличительной приметой эгоизма. А уж с умом красота рассорилась еще со дней основания мира. Себастьян Бах красотой не блистал. Большой неровный нос, полуприкрытые близорукие глаза, нахмуренные брови, сердито опущенные вниз уголки сухих узких губ, толстые, «крестьянские» щеки и увесистый двойной подбородок. Суровость портрета усиливает нижняя челюсть: она выдается вперед настолько сильно, что верхние зубы не прикрывают нижние, как это обычно бывает. Художники, рисующие Баха, стараются смягчить эти острые черты. Но все равно: во всех дошедших до нас портретах композитора легко проглядывается свободолюбивый, гордый нрав и несокрушимая воля.

Суровые черты лица нередко можно наблюдать у тех, кто прошел когда-то через суровые жизненные испытания. В девять лет Бах стал сиротой. Следующие шесть лет он провел в качестве иждивенца в семье старшего брата, затем – начиная с пятнадцати лет – пустился во взрослую, самостоятельную жизнь. Окончив с отличием школу для бедных, он мог бы поступить в университет, но для этого нужны немалые средства, а ему приходится зарабатывать себе на пропитание и кров. К счастью, он превосходно играет на органе и клавесине: уроки отца и старшего брата пошли впрок. Три дня в неделю он – церковный органист, в остальные дни – обычный музыкант, играющий на свадьбах, похоронах и, среди других уличных музыкантов, на рыночной площади.

То, что у других называется свободное время, у Иоганна Себастьяна зовется – работа. По вечерам, когда церковь закрыта, он упражняется на органе до самой поздней ночи, а порою – и до первых лучей зари. Его музыка останавливает пьяных горожан, возвращающихся в это время из ночных кабачков домой. Они подходят к двери церкви, прикладывают ухо и слушают… «Божественная музыка, черт меня подери!» – восклицает один из слушателей. «Да, хороший у нас органист…» – отвечает другой.

Однажды один изумленный слушатель спросил у Баха, как он добился таких успехов в своем искусстве. «Мне пришлось быть прилежным, – ответил Бах. – Кто будет столь же прилежен, достигнет того же». Неустанный, целенаправленный труд создал не одну выдающуюся личность. В случае с Бахом гераклов труд был перемножен на такой же могучий талант. В результате Бах превратился из обычного церковного органиста в непревзойденного музыканта-виртуоза и величайшего, из всех существовавших до него и после, композитора.

Об исполнительском мастерстве Баха сохранилось немало легенд. Одна из них рассказывает, как однажды Бах соревновался в «сочинительском и исполнительском искусстве» со знаменитым композитором и своим другом Телеманом. Друзья условились, что каждый из соревнующихся напишет органную фугу, а исполнять ее без подготовки, «с листа», станет соперник. Кто лучше сыграет чужое творение, тот, стало быть, и победитель. По легенде, Бах взял ноты конкурента, перевернул их вверх ногами, и, «к изумлению присутствующих, сыграл чужую фугу в нужном темпе и без единой ошибки»! На этом Телеман посчитал состязание законченным. Подойдя к Баху, он сначала энергично пожал ему руку, а затем, глядя на радостного, но все же несколько смущенного Баха, не сдержал эмоций и обнял друга…

Французская ария на немецкий лад

А этот рассказ – уже не легенда, а реальная история. Около 1717 года в Дрезден приехал французский виртуоз-органист Маршан. Своей блестящей игрой он успел к этому времени обворожить весь бомонд Франции. По мнению большинства критиков, он решительно затмевал собою всех остальных музыкантов Европы. Однако королю Саксонии вскоре доложили, что кое-кто из немецких музыкантов говорит, будто бы в Веймаре живет человек, способный соперничать с французским гением. И это не кто иной, как Иоганн Себастьян Бах, обычный церковный органист. Впрочем, наверное, не совсем обычный, раз о нем все говорят. Король немедленно отправляет Баху приглашение посетить Дрезден.

Ко дню приезда Баха французский виртуоз уже успел произвести фурор среди местной публики. Королевский капельмейстер Волюмье трепетал за свою артистическую репутацию и боялся потерять место, чувствуя, что француз отберет у него все. Можно легко догадаться, как доволен он был приездом Баха.

В назначенный день и час благородное собрание расположилось слушать двух гениев – французского и немецкого. Первым за клавесин сел Маршан. Он заиграл блестящую французскую арию, красивую и мелодичную, насыщенную всевозможными украшениями и блистательными вариациями… Публика буквально качала головой в такт легко льющейся мелодии. Когда французский артист взял последний аккорд, слушатели разразились громкими рукоплесканиями, со всех сторон поздравляя его с новым успехом и удивляясь артистичности в исполнении особенно трудных мест в сыгранной арии. Успех был очевиден и неоспорим. Чем может ответить на это немецкий музыкант?

Сыграть им серьезную музыку? Конечно же нет! Этой публике требуется нечто более простое, блестящее и внешне красивое. Что же тогда сыграть? И тут Бах находит решение. Сев за клавесин и сыграв несколько вступительных аккордов, он вдруг неожиданно заиграл ту же самую французскую арию, которую только что перед ним исполнял Маршан.

Все присутствующие поначалу пришли в некоторое замешательство, затем чувство растерянности сменилось удивлением и восхищением. Иначе и быть не могло: Бах играл по памяти только что прослушанную пьесу, сохраняя все украшения французского виртуоза и повторяя все его вариации одну за другой, но, закончив последнюю из них, он перешел к вариациям собственного изобретения, гораздо более изящным, трудным и блестящим. Сыграв двенадцать собственных, на ходу импровизированных вариаций, Бах закончил пьесу и встал. Оглушительный гром аплодисментов и самые настоящие овации не оставляли никакого сомнения, кто из виртуозов превзошел другого.

И все же, для того чтобы решить вопрос окончательно, саксонский король решил устроить еще один соревновательный раунд. Предметом состязания должна была послужить музыкальная импровизация на заданную тему. Оба музыканта приняли эти условия. Однако далее случилось непредвиденное…

В назначенный вечер, когда Бах уже появился перед заинтригованными слушателями, вдруг было объявлено, что господин Маршан еще утром, ни с кем не попрощавшись и никого не предупредив, отбыл из города. Французский музыкант, видимо, решил сохранить репутацию непревзойденного виртуоза. Это куда более дорогая вещь, чем тепленькое место на службе у саксонского короля.

Таким образом, вопрос о музыкальном первенстве решился сам собой. Более всего такому финалу был рад господин Волюмье. Стоит ли говорить, кто именно в Дрездене больше всех превозносил до небес и сверх меры благодарил немецкого музыканта?

«К вашим услугам, господин свинячий фаготист!»

Несдержанность – качество не самое приятное. В особенности если ею страдает какой-нибудь чиновник или, скажем, официант. Зато несдержанность учителя – это уже куда более серьезный недостаток и почти расписка в профнепригодности. Немецкий композитор, увы, был несдержан. Однажды во время репетиции второй органист церкви Святого Фомы, играя, допустил небольшую ошибку. Рассердившись и не найдя под рукой чем бы запустить в неумеху музыканта, Бах в раздражении сорвал с себя парик и швырнул им в органиста: «Тебе надо сапоги тачать, а не играть на органе!»

Бах вовсе не был грубияном или драчуном. Но если кто-то из его учеников вдруг обнаруживал отсутствие должного старания или, упаси бог, таланта, то тут уж Баху крайне трудно было удержаться в рамках приличия. На голову лентяя или бездаря он обрушивал самые уничижительные определения и эпитеты.

В городе Арнштадте, где кроме обязанностей органиста Бах выполнял еще и роль капельмейстера в школьном оркестре, ему пришлось здорово потрепать нервы. Способности молодых музыкантов мало соответствовали представлениям строгого и вспыльчивого композитора. Поэтому нередко Бах не выдерживал и давал волю чувствам. Старшие ученики поклялись отомстить несдержанному на язык учителю.

И вот однажды поздним августовским вечером, неподалеку от центральной площади, шестеро учеников встретились с учителем. Гейерсбах – самый рослый и задиристый из учеников – преградил дорогу Баху, достал из-под накидки рапиру, приставил ее к груди учителя и воскликнул: «Слушай, ты, песье отродье! Сейчас ты при всех попросишь у меня прощения за те оскорбления, что ты нанес мне в присутствии моих товарищей, или же, видит бог, мне придется тебя как следует проучить!»

Бах, видно, и вправду не любил этого верзилу, раз позволил себе называть его при всех «свинячьим фаготистом». Что ж, теперь придется пожинать плоды своей несдержанности.

Но не так-то просто запугать человека, знающего себе цену. Бах сделал шаг назад и вытащил шпагу: «К вашим услугам, господин Свинячий фаготист!»…

Поединок был непродолжительным: остальные пятеро учеников благоразумно догадались разнять дерущихся.

На другой день весь город уже знал о происшествии. Баха немедленно пригласили в консисторию, где он вынужден был признаться в своей несдержанности. Почтенные блюстители нравов оказались в затруднительном положении. С одной стороны, Бах вел себя совсем не так, как подобает верующему христианину и учителю. С другой стороны, на этого нагловатого молодчика Гейерсбаха уже и раньше поступали жалобы от обиженных им горожан. Наконец, Бах – блестящий органист, живая достопримечательность, привлекающая в город жителей окрестных городов и сел, уволить его – значит лишить Арнштадт части бюджета. Четыре раза собирались отцы города, чтобы определиться с решением по этому инциденту. В итоге окончательное решение так и не было принято.

Умеющий советовать

Вывести из себя Баха могли не только хамоватые бездари и лентяи. Любая «неправильная» музыка, неверный или неразрешенный аккорд, которые он мог услышать, лишали его эмоционального равновесия. Однажды, по случаю какого-то праздника, он прогуливался по городу в обществе жены и старшей дочери. Выходной камзол, лучший парик. Поклоны встречным знакомым, привычные комплименты, разговоры, шутки… И вдруг Бах на полуслове обрывает речь, меняется в лице и замирает, уставившись глазами куда-то вверх. Удивленные знакомые, перепуганные жена и дочь также устремляют свои взоры вверх – что же он там такого страшного увидел, на небе-то? И тут Бах срывается и бежит к ближайшему дому. Там, кажется на втором этаже, кто-то играет на клавесине…

Бах вихрем вбегает на второй этаж. Перепугав до икоты своим воинственным видом открывшую ему дверь седую старушку, Бах без приглашения врывается в квартиру, подлетает к клавесину, взмахом руки, не терпящим возражений, сгоняет с него худосочную девицу, садится сам и… начинает играть. Играть ту самую пьесу, которую еще мгновение назад так нестерпимо фальшиво пыталась изобразить горе-музыкантша. Испуганные обитатели квартиры глядят из-за шкафа и штор на этого сумасшедшего и не знают, что и подумать обо всем этом…

Вот из-за такого, казалось бы, пустяка он и устроил весь этот цирк-переполох, перепугав жену, дочь, своих знакомых, почтенную старушку и несчастную девицу. Ну не чудак ли?

Подобные происшествия случались с Бахом не раз и не два. Некоторые горожане над этим только посмеивались, другие, прежде всего музыканты, стали его немного побаиваться.

В одном из дошедших до нас анекдотов рассказывается о том, как однажды Бах отправился по какому-то делу к одному знакомому. Зайдя в дом, он, к своему ужасу, увидел, что за инструментом сидит некий щеголеватый музыкант-любитель и развлекает общество молодых девиц музыкальной пародией на «нашего сердитого господина органиста». То есть на Баха. Увидев великого композитора, музыкант-любитель настолько растерялся, что вскочил, прервал игру и, кажется, временно лишился дара речи.

Уж что-что, а незавершенной гармонии слух Бах вынести не мог. Ни с кем не здороваясь, не обращая ни малейшего внимания на бледного, как лист бумаги, исполнителя, разъяренный лев – вы еще не забыли, какой свирепый вид имел наш композитор даже на мирных портретах? – бросился к инструменту… Даже не присев, он довел незаконченную мелодию, проклятый аккорд, до надлежащего каданса. Затем вздохнул, бросил уничтожающе-презрительный взгляд на стоящего рядом и почти не дышащего любителя, поправил парик и… пошел здороваться с хозяином.

Приведем еще один, пожалуй, самый остроумный анекдот о баховской «грубости». Некая дама жаловалась все время на шум, доносящийся из дома композитора. Постоянно звучащая музыка – возможно, и не самый лучший фон для отдыха, однако следует заметить, что дама эта была из породы тех легкомысленных созданий, что предпочитают зарабатывать на хлеб самым немудреным способом – и самым древнейшим. Возможно, у нее действительно болела голова, но скорее ей просто казалось, что беспрерывная музыка лишает ее части клиентуры.

Однажды, когда «фрейлейн» в очередной раз пришла жаловаться на «невыносимый шум», Бах не выдержал и рявкнул: «Да пошли вы на…!» Оскорбленная дама тотчас же побежала жаловаться на него Леопольду, кётенскому королю, при дворе которого служил Бах.

Леопольд, осведомленный о репутации своей собеседницы, спокойно выслушал ее жалобу, а затем сказал:

– Бах, конечно, не в меру горяч. Но советовать он умеет.

Тайна трех селедочных голов

Настоящие герои часто бывают неприметны. Если не считать вспыльчивости, то Бах, кроме выдающегося таланта и трудолюбия, не отличался какими-то необычными, из ряда вон выходящими качествами. Да и особо ярких драматических событий в его жизни, тех, о которых так любят рассказывать биографы, раз-два и обчелся. Всего лишь десяток-другой анекдотов, которым можно верить или не верить. И неудивительно: Бах был верным и примерным семьянином, хорошим отцом, скромным и совсем не публичным человеком.

«Скромность, – как сказал один польский сатирик, – украшает женщину. Но настоящий мужчина украшений не носит». Скромность, говоря словами Чарли Чаплина, есть прямая дорога к безвестности. Эта «дорога» едва не вычеркнула имя Баха из списка величайших творцов мира.

После себя Бах оставил более 1100 музыкальных произведений. При этом лишь семь его произведений были опубликованы при жизни и только две статьи появились в печати о его виртуозной исполнительской деятельности. Если бы не счастливое стечение обстоятельств, мы бы до сих пор знали лишь о сыновьях Баха, музыкантах, бесспорно, талантливых, но не идущих ни в какое сравнение с гением и творческой мощью отца.

Скромность и непритязательность Баха удивляла других известных композиторов – Букстехуде, Генделя, Телемана. И в еде, и в быту он был неприхотлив. Нужда и сиротство быстро отучают от капризности. В одной из биографий Баха рассказывается о том, как однажды молодой композитор отправился из Люненбурга в Гамбург – послушать игру знаменитого в ту пору органиста и композитора Райнкена. С тощим кошельком и хорошим аппетитом Бах кое-как добрался до половины пути, застряв в каком-то небольшом городишке без гроша в кармане и с громкой музыкой в голодном желудке. А тут еще трактир на дороге встретился. Голодный Бах стоял перед этим великолепным сооружением и безнадежно мечтал хоть о какой еде. И тут случилось то, чего молодой музыкант никак не ожидал и чего до сих пор не могут объяснить его биографы. Что же произошло?

Вдруг открылось одно из окон трактира и чья-то рука бросила в кучу мусора несколько селедочных голов. Будущий гений без всякого стеснения подобрал свалившуюся на него пищу и собрался было перекусить. Но, надкусив первую селедочную голову, он чуть не лишился зуба. В селедочной голове был спрятан золотой дукат! Очень даже приличная сумма в то время. Изумленный Бах быстро распотрошил вторую голову – еще один золотой! И третья голова содержала столь же превосходную начинку. Что тут скажешь – «дас ист фантастиш»!

Что же сделал дальше наш композитор? Уж конечно, первым делом плотно пообедал. В другом трактире… А после отправился в Гамбург – слушать Райнкена.

Откуда взялись деньги в селедочных головах? Этого до сих пор никто не знает.

В большой семье не без урода

Скромность и несуетливость Баха способствовали дополнительной концентрации творческих сил. Свобода от лишних обязательств и обычных домашних хлопот – все это существенное благо для любого творца. Баху повезло: он был дважды женат, и обе жены освобождали его от обычных хозяйских забот.

Есть такой анекдот. В одной польской семье было шестнадцать детей. Отец каждый день уходит на работу, а мать сидит дома и воспитывает своих чад. А чада шумят, кричат, носятся по дому, что-то ломают, что-то опрокидывают. Словом, не дом, а палата для сумасшедших. И вот приходит с работы уставший отец. Еще более уставшая мать начинает ему жаловаться на плохое поведение детей: Янек разбил вазу, Марек пролил чернила на ковер, Юзик засунул кошку в духовку. «Но больше всех сегодня хулиганничал Зигмусь…» – жалуется мать. «Как, – перебивает ее удивленный отец, – у нас есть еще и Зигмусь?»

У Баха было двадцать детей. Однако, в отличие от польского папаши, Иоганн Себастьян был очень счастлив этим фактом. Первая жена подарила ему семь детей, вторая – тринадцать. Будь на то воля композитора, он предпочел бы иметь куда больше детей. Вот если бы только жены его были чуть покрепче здоровьем и если бы все дети выживали (лишь девять из них переживут своего отца)…

Бахи – плодовитый род, а главное, удивительно музыкальный. И до, и после Иоганна Себастьяна Баха в их роду было множество знаменитых музыкантов. Предки Баха – непременные участники музицирования в церквях и при дворах. Известность этих музыкантов была столь велика, что в Эрфурте XVII века вообще всех музыкантов называли Бахами. Сохранился любопытный документ: в 1735 году Бах составил генеалогию своего рода по отцовской линии, вписав имена пятидесяти трех родственников. Все они, за редким исключением, целиком посвятили себя музыке.

Как видим, Бахи – славный род. Хотя и здесь не обошлось, что называется, без «урода». Один из сыновей Баха задолжал большую сумму денег у нескольких кредиторов и вынужден был бежать из города. Бах тяжело переживал неблаговидный поступок заблудшего сына и писал ему в письме: «Что я могу сделать или сказать еще, если мои предупреждения оказались отвергнутыми, а моя нежная забота и проявленная помощь оказались напрасными? Я могу лишь нести свой крест в терпении и поручить моего безответственного сына Божьей милости, никогда не сомневаясь в том, что Он услышит молитву скорбящего отца и в свое время приведет сына к пониманию того, что эта тропа через покаяние приведет к Нему».

Эммануил, сын Баха от первого брака, также повел себя не самым достойным образом. Самый успешный и богатый из всех сыновей великого композитора после смерти отца проявил непростительную черствость по отношению к своей мачехе, Анне Магдалене. Он не взял ее к себе, когда она впала в нужду, и допустил, чтобы через два года после смерти Баха она просила помощи у городских властей. Городские власти оказали ей своеобразную «помощь» – отправили ее в дом призрения, где обитали одинокие больные старики и нищие. Там спустя восемь лет и умерла Анна Магдалена, вторая жена великого композитора.

Если предположить, что Эммануил мог не питать к своей мачехе особой симпатии, то по крайней мере в память своего отца он должен был уберечь ее от нищеты. А если даже и не ее, то хотя бы ее младшую дочь, свою сводную сестру Регину – та тоже влачила нищенское существование (в последние годы ее тяжелой жизни ей помогал Бетховен). Но Эммануил не сделал ни того ни другого.

Почему подростки не любят Баха?

Американский журналист Патрик Герберт как-то заметил: «Умник – это человек, который смотрит на сосиску и думает о Пикассо». Бах, человек крепкой физической конституции и здоровых инстинктов, к числу умников не принадлежал. Однако умники и эстеты всех стран сегодня взахлеб говорят о музыке немецкого композитора. Вероятно, гений, который «парадоксов друг», – скорее детище светлого сердца, чем просвещенного ума.

У Льва Толстого можно отыскать оригинальное представление о красоте и понимании музыки. Всю музыку он уподобил горе: «Основание горы широко… Широк слой людей, способных понимать народную музыку, народную песню. Моцарт, Бетховен, Шопен стоят уже выше; их музыка сложнее, интереснее, ценителей ее тоже очень много, но все же не так много, как первых: количество их изобразится средней частью горы. Дальше идут Бах, Вагнер, круг их ценителей еще уже, как уже и верхняя часть горы…» На вершине горы никого нет, но вполне возможно, когда-нибудь появится и там некий композитор, «который только сам себя и будет понимать».

Как видим, Толстой поместил Баха едва ли не на самой вершине, решив, что Бах понятен не всем, а только избранным. Следует отметить, что сам Толстой, понося Вагнера и ворча на Бетховена, музыку Баха ценил и любил. Что ж, это лишнее подтверждение известной сентенции: красота музыки не в руках играющего, а в ушах слушающего.

Один из секретов популярности и, говоря прямо, истинного величия Баха – в его высокой духовности. Бах – человек, искренне верящий в Бога. А значит, в торжество добра и любви. Не случайно на многих его партитурах стоят в заголовках буквы: S. D. G. – Soll Deo Gloria («Одному Богу слава») – или J. J. – Jesu juva («Иисус, помоги!»). Музыка для Баха – это богослужение, а не способ преуспеть или выжить. Может быть, поэтому музыку Баха невозможно слушать просто так, налегке, походя, между делом. И потому она не всем понятна – кому же охота лишний раз трудиться, тем более если речь идет об усилиях духовных?

Любопытен в этом отношении следующий факт. Американские ученые обнаружили странный эффект музыки Баха: его почти не переносят подростки. В штате Пенсильвания (США), в нескольких крупных городах, во всех супермаркетах, вокзалах и кафе, в виде эксперимента стали транслировать музыку Баха. И подростки, до того докучавшие местным администрациям своим шумным и агрессивным поведением и громкой «лающей» музыкой, вдруг сменили место своих постоянных «тусовок». Их прогнал Бах.

Как предполагают ученые, мозг подростков не в состоянии усваивать серьезную музыку по причине неразвитости соответствующего отдела мозга. Мозг человека, в отличие от репродуктивных и прочих физических параметров, развивается не до шестнадцати – восемнадцати лет, как считалось ранее, а до двадцати пяти и даже тридцати лет. Отделы, отвечающие за чувство ответственности, нравственное поведение, логическое мышление, а также эстетическое восприятие музыки, формируются в самую последнюю очередь.

Вот почему подростки, люди с еще не полностью сформировавшимся мозгом, выбирают «низкочастотную» музыку, музыку «тела», и с трудом воспринимают звучащую классику, музыку «высоких частот». Это одна из причин, почему Бах – удел немногих, тех, у кого все в порядке с мозгами. Но главное – с душою.

«Вечной скорби в жизни нет…»

Немецкий композитор Георг Гендель в конце жизни так сказал о своих сочинениях: «Я очень сожалел бы, если бы моя музыка только развлекала бы моих слушателей: я стремился их сделать лучше». Иоганн Себастьян Бах сказал об этом еще более кратко: «Цель музыки – трогать сердца». Многие, слушая музыку Баха, отмечают ее необычное воздействие. Вот что рассказывает об этом современный русский писатель, автор одного из лучших биографических эссе о немецком композиторе Сергей Шустов:

«У Баха есть крохотная ария, которую исполняет обычно мягкий женский голос-сопрано… Я слышал ее в русском переводе. Там есть такие слова:

 
Снова снег закрыл поля,
Спит под снегом вся земля.
Как светла, безбрежна даль.
Но в душе царит печаль…
…Время, тучи ты развей,
Будет много светлых дней,
Вновь вернется счастья свет, —
Вечной скорби в жизни нет…
 

Мне было 10 лет, и я учился в маленькой музыкальной школе в маленьком провинциальном городке. Мы разучили эту арию детским хором на уроке сольфеджио, а учительница рискнула выставить хор на смотре перед публикой. Кажется, уже тогда я понимал, что означает многоголосие-полифония. И пел эту арию самозабвенно среди других пацанов. Это было маленькой первой искрой, которая зажгла во мне свечу любви к Баху. Но тогда я не знал, кто сочинил эту арию, а только запомнил на всю жизнь почему-то поразившие меня слова – «Вечной скорби в жизни нет!». Если бы мне их сказали просто так, я бы, пожалуй, вряд ли задумался над ними. Но мелодия, довольно простая и спокойная (сейчас я бы даже сказал – скромная и тактичная), ничем не украшенная, не обладающая никакими внешними эффектами, глубоко задела меня.

Помню, что учительница сказала нам: «Последний куплет необходимо спеть дважды!» И кто-то из ребят изумился: почему? А потому, ответила учительница, выждав, пока все замолчат, потому, сказала она в наступившей наконец полной тишине, что во второй раз необходимо заменить слово «счастье» на слово «солнце». Просто заменить одно слово. Только и всего. И мы спели так, как сказала нам учительница.

И когда наш хор закончил петь эту арию на холодной сцене районного Дома культуры, я, стоя посреди других юных хористов и стиснутый ими на самой верхней ступеньке специально сколоченной для нашего хора дощатой и длинной трибуны, внезапно понял с какой-то радостной дрожью в груди, что в предстоящей моей жизни никогда не хватит куплетов для того, чтобы спеть в них все слова, синонимичные словам «счастье» и «солнце»…»

«Благозвучная гармония, – говорил Бах, – должна служить славе Божьей и достойному утешению чувства; так что конечная и последняя цель всей музьжи, – служение славе Божьей и освежение духа. Там, где это не принимается во внимание, там нет настоящей музыки, а есть дьявольская болтовня и шум». Благозвучная гармония Баха есть душевное очищение и омовение верой. Верой не только в Бога, но и в собственные силы. Веры в людей и конечную справедливость. Веры в исполнение надежд и в то, что ничто не напрасно.

В какой-то мере можно оправдать подростков, предпочитающих Баху рок– или поп-музыку. Музыка Баха – не для отдыха, не для выражения протеста, не для танцев и не для секса. Она – для общения с Богом и самим собой. Поэтому ее не станешь слушать каждый день.

«Сила взламывания черствой корки, – пишет Шустов, – и пыльной паутины, так легко затягивающих душу людскую, у баховской музыки настолько велика, что обескураживает, повергает в слезы и заставляет переживать катарсис. Поэтому Баха невозможно слушать много и долго. Он неукротимо заставляет душу трепетать, – а та не может выдержать столько испытаний сразу! Скольких композиторов, сколько разнообразнейшей музыки – от высокой классики до поп-эстрады – можно и даже следует слушать вдвоем, втроем, большой компанией, с друзьями, вместе с незнакомыми людьми, на больших концертах, подмостках и площадках, посреди неистовствующих толп, в свете прожекторов, меж скоплений народа! Но Баха так слушать невозможно… Только в одиночестве, распознавая звездные бездны хоралов и фуг, человеку дано рассмотреть в их отражении бездны себя самого».

Все будет хорошо!

Последние годы жизни композитора были омрачены серьезной болезнью глаз – сказались десятилетия ночной работы. После неудачной операции Бах ослеп. Но и тогда он продолжал сочинять, диктуя свои произведения для записи.

Смерть Баха осталась почти не замеченной музыкальной общественностью. Он умер в скромной обстановке, его могила даже не была обозначена. О нем скоро забыли. И пять последующих десятилетий произведения Баха почти не исполнялись. Только с XIX века начинается медленное возрождение его творчества. В 1802 году немецкий историк Форкель опубликовал первую биографию Баха, привлекшую внимание к жизни и личности композитора: «Произведения Баха не только нам нравятся или восхищают, но они непреодолимо захватывают нас. И воздействуют тем сильнее, чем чаще мы их слышим и чем ближе познаем их. Сочинения Баха обладают такой силой, что даже неискушенный слушатель, овладевший лишь музыкальной грамотой, вряд ли может удержаться от восклицания».