Текст книги "Элеонора"

6

Не успел Кречиашвили отъехать от своего дома, как с другого конца деревни подскакали три вооруженных всадника и направились прямо к дому Хелтубнели. У ворот их встретили слуги, помогли спешиться, приняли коней, потом один из слуг проводил их в зал, а другой побежал доложить господину.

Вскоре хозяин и трое гостей сидели за низким треногим столом. Один из гостей был старик с частой проседью в усах и бороде, а двум другим было лет под сорок каждому. Все трое были одеты нарядно и богато, вооружены с головы до ног, и в осанке их было достоинство, присущее всем горцам. Окончили трапезу, стол был убран, и все закурили трубки. Тогда только старший из гостей нарушил молчание.

– Вахтанг!.. Ты хорошо знаешь, что наши люди, и особенно моего возраста, без важного дела не склонны пересекать столь высокие горы… Зачем долго молчать и томиться в неизвестности, причиняя беспокойство и тебе и самим себе? Клянусь божьей благодатью, что пребывание в твоем доме не может наскучить человеку и год, и более, но дело надо привести к концу…

– Такая речь не означает ли, что я не сумел принять вас должным образом и вам наскучило гостить у меня? – спросил Вахтанг.

– Слава о твоем хлебосольстве разносится далеко… Твое гостеприимство заставляет человека забыть о беге времени, но спешное дело требует спешного разрешения.

– Я должен покориться и выслушать вас, – ответил хозяин.

– Дело трудное, Вахтанг, но выхода нет! Говорить тяжело, но и молчать невозможно.

– Говорите, слух мой обращен к вам.

– Ты знаешь Аслан-Гирея?

– Аслан-Гирей – прославленный герой, имя его гремит далеко в горах, – кто не знает Аслан-Гирея?

– Помимо славы, он и богат безмерно, и знатен родом…

– И об этом знаю.

– Юноша он красивый, статный.

– Подобен соколу!

– Ничем не заслужил он упрека.

– Правду говоришь.

– Тогда отдай за него замуж свою дочь! – воскликнул старец.

– Что? – Вахтанг даже привстал от изумления. – Аслан-Гирей просит у меня руки дочери моей?

– Что удивляет тебя? – спросил старец.

– То, что у нас с ним разная вера. Наша вера не разрешает нам измены… Но если бы и не это, – разве могу я свою дочь отдать замуж так далеко?… У меня никого нет, кроме нее!

– Любовь не считается ни с верой, ни с дальностью… Аслан-Гирей любит твою дочь, и ты должен отдать ее за него, если она расположена к нему.

– Нет, гости мои, не могу я отдать свою дочь за Аслан-Гирея!.. Я рад, что вы пожаловали ко мне… Гость от бога!.. Веселитесь, утешайтесь!.. Чума пусть заберет скотину, которую я пожалею зарезать для вас… Пусть в уксус превратится в непочатых чанах вино, которое я пожалею вскрыть для гостей! Оставайтесь здесь у нас, гостите до тех пор, пока не наскучит вам жить под нашим закопченным кровом. Но только не просите руки моей дочери… Этого никогда не будет, это невозможно, и мы только понапрасну докучаем друг другу.

– А что ты скажешь, если и дочь твоя любит его? – помолчав, спросил гость.

– Если дочь моя любит его, пусть она изведется от любви, пусть погибнет, – все равно за лезгина ее не отдам!

– За лезгина! – с болью произнес старец. – Почему же?

– Потому что лезгин иной веры, иной общины и иная отчизна у него…

– Не торопись, Вахтанг!.. Аслан-Гирей – прославленный герой, отважный человек, а любовь лишила его рассудка…

– Вы стращаете меня? – Вахтанг подобрал широкие рукава своей куладжи и нахмурился.

– Нет. Мы только не хотим обоюдных обид, нехорошо это будет. Слишком сильно полюбил Аслан-Гирей твою дочь, чтобы так легко отказаться от нее.

– Если сам не откажется, – заставят отказаться! – рассердился Хелтубнели.

– А если он похитит ее? – спросил посланный.

– Посмотрим!.. – с усмешкой воскликнул Вахтанг, заломив шапку и невольно потянувшись к рукоятке кинжала.

– Вахтанг, ты умный человек, подумай, хорошенько подумай! – почти умолял лезгин.

– Э-ге, гость дорогой! Не думаешь ли ты, что опозорится Чагмети, что позволит он лезгину похитить мою дочь?

– Значит, будет пролита кровь! – воскликнул старец и горестно махнул рукой.

– Ну, что ж, мне не жалко… Если есть у кого лишняя кровь, – мы ее выпустим!

Разговор оборвался. Наступило напряженное молчание.

Старец впервые видел Вахтанга, ему понравилась его мужественная речь. Умудренный опытом горец понял, что Хелтубнели и Аслан-Гирей не уступят друг другу без кровопролития, и решил еще раз попытаться предотвратить бедствие. Но первые же его слова Вахтанг прервал вопросом:

– Где же он был до сих пор, если собирался похитить мою дочь?

– До сих пор горы были непроходимы… Аслан-Гирей был заперт за перевалом, как медведь в берлоге. Теперь наступила весна, дороги открылись, и Аслан-Гирей может собрать большое войско.

– Довольно, гость, довольно… Когда вернешься, передай Аслан-Гирею, – пусть в этом году не смеет спускаться по эту сторону перевала, не то, клянусь творцом нашим, не уйти ему отсюда живым!

На этом переговоры закончились, и ни красноречие, ни опыт не помогли старцу возобновить их. Посланные отбыли. А Вахтанг понял, что с Аслан-Гиреем не разойтись миром, ибо для владетеля гор кровопролитие было отрадней меджлиса.

7

Элеонора полюбила Аслан-Гирея с первого взгляда. При встрече с ним она едва не забылась, едва не принесла в жертву страсти свою честь, и теперь безмерно в этом раскаивалась. Самолюбие помогло тогда девушке, и она, опомнившись, указала лезгину на дверь, карая его за нанесенное ей дерзкое оскорбление. Зимой же, когда запертый снегами Аслан-Гирей безумствовал из-за того, что не мог подать о себе вести, гордость вспыхнула в ней с небывалой силой. Его молчание она приписала равнодушию и решила, что он ее не любит. Смелое вторжение лезгина в спальню она объяснила его развращенным нравом и поклялась отомстить ему. Но время шло, девушка теряла покой. Она терзалась мыслью, что кого-то не сумела поработить, не сумела покорить чьего-то сердца; к тому же ее мучило воспоминание о том коротком мгновении, когда она потеряла самообладание, забылась и позволила чувству победить себя.

Вот почему так изменилась Элеонора, утратив веселость и жизнерадостность, сделавшись болезненной и раздражительной. И в те самые дни, когда она, измученная своими горькими мыслями, теряла покой и здоровье, по ту сторону перевала запертый снегами Аслан-Гирей сходил с ума от тоски по возлюбленной. Он рыскал по горам, как раненый лев, безудержно рвался к той, которая ранила его сердце, но безжалостная природа преграждала ему путь.

Когда выглянуло солнце и вернуло радость тем местам, слепяще-белый снежный покров на необозримых горных грядах сперва зарябил, запестрел, а потом потоками ринулся вниз. Снова открылись дороги, оживились пути. Природа воскресла, птицы защебетали, запели. Раскрылись цветы, все пришло в движение. И сердце Аслан-Гирея забилось с небывалой силой, затрепетало от радости, неудержимо потянулось к возлюбленной. Аслан-Гирей поспешно собрал людей, взял с собой сватов и перевалил горы.

Аслан-Гирей шел просить руки дочери Хелтубнели, а если откажут ему, тогда похитить девушку, взять ее силой, хотя бы ценою жизни половины войска.

Вот почему Аслан-Гирей стал лагерем в густом лесу неподалеку от селения Чагмети и оттуда отправил своих послов к Хелтубнели. С замиранием сердца ждал он возвращения послов, которые должны были принести ему отрадный или горестный ответ.

8

Умудренный опытом Хелтубнели был скор в делах, когда этого требовала жизнь. Проводив послов, он тотчас же отправил приказ во все ближние и дальние села – быть готовыми к нападению лезгин, ожидаемому со дня на день. И сам он привел в боевую готовность свою дворцовую крепость, сложил в ней большой запас провианта, хорошо понимая, что Аслан-Гирей, – если он отважится на нападение, – пойдет на Чагмети с многочисленным войском. Хелтубнели знал, что борьба будет нелегкая, Аслан-Гирей не любил шутить, и в боях с ним не один богатырь испустит последний стон, не у одного застынет улыбка на устах.

Когда все приготовления были закончены, Хелтубнели, воскликнув: «Теперь пусть хоть весь Дагестан идет походом на нас!» – направился в спальню к дочери.

Элеонора сидела на тахте, печальная, задумчивая. Ее щеки увяли, желтизна вкралась в их нежность, завидную даже для розы. Кожа истончилась, стала прозрачной, как янтарь. Хмурые дуги бровей сошлись у переносицы, словно чрезмерно туго натянутый лук.

Она угрюмо взглянула на отца и снова опустила глаза.

Вахтанг подошел к дочери, безмолвно поцеловал ее в лоб и присел рядом с ней на тахту.

– Элеонора, жизнь и надежда моя, как ты чувствуешь себя? – спросил Вахтанг, помолчав.

– Не могу спать! – с досадой в голосе сказала девушка.

– Что с тобой, что смущает твой сон? Девушка повела плечами, вскинула бровь.

– Как будто это не все равно?

– Хорошо, хорошо, дочка, не сердись! – поспешил успокоить ее отец. Он пристально и заботливо глядел на нее.

– Знаешь, дочка, что я хочу сказать тебе? – осторожно обратился он к ней после короткого молчания.

– Не знаю! – резко ответила дочь.

– Ко мне лезгины приезжали в гости.

Элеонора насторожилась и кашлянула от волнения.

– Лезгины?

– Да, дочка.

Наступило молчание. Элеонора тяжело дышала.

– Ну и что из того? – раздраженно воскликнула она. – К тебе постоянно ездят лезгины.

– Нет, ты сперва спроси, зачем они приезжали.

– Наверно, купить хотели что-нибудь.

– Нет.

– Эх… Какое мне дело, отец дорогой мой, кто и зачем к нам ездит.

– Нет, ты выслушай сначала.

– Чего же они хотели?

– Они сватались за тебя! – сказал отец.

У Элеоноры вспыхнули щеки, глаза засверкали, по губам пробежала улыбка. Не изменяет ли ей слух?

– Что ты сказал, отец?

– Я сказал, что просили твоей руки!

Девушка приподнялась на тахте, у нее дыхание перехватило в груди.

– Для кого? – почти беззвучно спросила она.

– То-то и есть, что для кого? – смелее заговорил Вахтанг, увидев, что дочь заинтересовалась беседой. – Для Аслан-Гирея!

Девушка вспыхнула, прикрыла глаза рукой, и плечи ее затряслись от сдерживаемых рыданий.

Бедный отец растерялся, не мог понять, что так взволновало Элеонору.

– Что с тобой, дорогая моя доченька, отчего ты плачешь? Разве могу я отдать тебя за лезгина!.. – встревоженно говорил он.

Элеонора вдруг подняла голову, вытерла слезы.

– Ничего, отец, не беспокойся! Какой же ответ ты дал? – спросила она.

– Какой ответ?… Послал отказ.

– Отказ! – воскликнула она с облегчением, но тотчас же взяла себя в руки. – Хорошо ты поступил, отец!

– А как же ты думала, дочь? Разве я мог отдать тебя какому-то лезгину, человеку иной веры, погубить твою душу и тело твое?

– Хорошо, очень хорошо ты сделал!..

– Нет, если б ты только знала, чем они хотели меня запугать!

– Чем же?

– Похитим, мол, ее!

– Ого!.. Это мы еще посмотрим!.. – с угрозой, непонятной для отца, сказала девушка.

– Что ж тут смотреть, дочка? Если посмеют притти, – проклянут свою судьбу.

– Встретим войной?

– Не только войной, – мы небо обрушим на их головы! Они помолчали. Потом Элеонора сказала, что хочет спать и попросила отца оставить ее одну.

Как только отец вышел за дверь, она вскочила с тахты и воскликнула с грозным злорадством:

– Так, значит, и в тебя попала стрела?!.. Теперь я знаю как отплатить тебе за оскорбление!..

Этот разговор с отцом исцелил Элеонору, и спустя несколько дней влюбленные юноши вздыхали и сгорали вокруг своей цветущей по-прежнему властительницы.

9

Как-то вечером в доме Хелтубнели был обычный пир, на который собралась молодежь. Многие юноши узнали, что Аслан-Гирей вознамерился похитить дочь Вахтанга, и они явились ко двору Элеоноры, надеясь, в случае надобности, встать на ее защиту и самоотверженностью своей растопить ее каменное сердце.

Элеонора, полная силы, воскресшая в предвкушении борьбы, знала, зачем съехались сюда все эти юноши, и высокомерно-повелительно, сверху вниз, взирала на них, смиренно жаждавших ее одной улыбки.

Никогда не была Элеонора так пленительна, так прекрасна и весела, как в тот вечер, никогда сама так полно не осознавала колдовской власти своей над людьми. Щеки и глаза ее разгорелись, лицо сверкало улыбкой, помрачающей умы и сердца. Каждый почел бы за счастье пасть в бою за нее. Хелтубнели любовался гордыми юношами в разноцветных куладжах, их благородным богатым оружием и втайне желал, чтобы дерзкий Аслан-Гирей появился скорее.

– Пусть пожалует обезумевший лезгинский владетель, – он получит достойный ответ!

Сели за ужин. Густым, как смола, алым, как рубин, кахетинским наполнялись до краев турьи роги. Вино окрыляло опаленные любовью сердца, и онемевший язык обретал красноречивость. От вареных горячих лопаток нетелей шел дразнящий запах. К столу подавались зажаренные целиком на трезубых вертелах, докрасна зарумяненные бараны. Провозглашались тосты, сопровождаемые застольными песнями, воинственно и мужественно гремели басы, переливались и звенели голоса, – казалось, не только люди, но и самый воздух пьянел, замирая в нежной тревоге, и трепетал, и переливался сладостно-ласковым шорохом. Обрывалась застольная песня, и слуху, привыкшему к песенному гулу, обычная речь казалась шепотом, и сердца, переполненные радостью песни, замирали в напряженной немоте. И в наступившей тишине звенели только тихие струны чонгури и стонал пронизанный страстью напев: «Стрела печали вонзилась в сердце».

Пиршество длилось до утренней зари, веселье не прекращалось; Элеонора позабыла про сон, неустанно разжигая страсти юношей, заставляла их все упорней соревноваться друг с другом.

Вдруг дверь распахнулась, и появился Кречиашвили в дорожном платье, вооруженный с головы до ног. Тамада воскликнул:

– Да здравствует пришедший!

– Да здравствует, да здравствует! – закричали кругом.

Кречиашвили переступил порог и вдруг остановился, прикрыв глаза ладонью, как человек, неожиданно попавший на яркий свет из темноты. Он пошатнулся, сделал усилие удержаться на ногах и прислонился к стене.

Все удивленно смотрели на него, не понимая, что с ним происходит.

Кречиашвили отнял руку от глаз. Лицо его было бледно смертельной бледностью, дрожащие губы что-то шептали. Стоящие с ним рядом разобрали бы слова: «Как я люблю ее, боже мой, как я люблю ее, боже мой, как я люблю!»

Он поднял голову и взглянул прямо в лицо Элеоноре. Ее ослепительная улыбка озарила его. Впервые ему почудилось, что и для него возможно счастье, так как улыбку девушки он принял за знак сочувствия. Он вытер пот со лба, выпрямился и вздохнул.

– Господа, лезгины подходят к дому! – сказал он. – С минуты на минуту они нападут на нас.

Веселое пиршество мгновенно прервалось, все вскочили из-за стола и устремились к дверям.

– Стойте! – раздался властный голос Элеоноры. Какая-то грозная сила звучала в нем.

Все остановились и замерли.

– Юноши! – начала Элеонора. – Каждый из вас поклоняется мне и клянется в любви. Я не знаю, кому верить… Аслан-Гирей оскорбил меня, и тот, кто поднесет мне его голову, будет достоин назваться моим супругом!.. Кто хочет завоевать сердце Элеоноры, кто готов пойти за нее в бой?… Отважьтесь!

Раздался выстрел – знак появления лезгин и начала битвы. Все выбежали во двор.

10

При первом же выстреле замкнулись ворота крепости Хелтубнели, и стрелки вышли на террасы башен. Все думали, что о своем выступлении лезгины возвестят поджогами нив и домов, ожидали, что пламя и дым взметнутся к небесам.

Поэтому крайне удивились, увидев, что это отнюдь не беспорядочный набег: стройно и уверенно движущееся войско спустилось в ближайшую ложбину и укрылось в засаде.

Спустя некоторое время от лезгинской дружины отделилось несколько человек, люди направились к крепости. На полпути они остановились, подняли белые башлыки и замахали ими в знак того, что хотят вести переговоры.

Из крепости вышел сам Хелтубнели в сопровождении нескольких человек и подошел к лезгинским послам. Все приветствовали друг друга не обычным приветствием, но лишь коротким взмахом руки.

– Хелтубнели! Не надо проливать крови, – начал один из послов, – Аслан-Гирей прислал сказать тебе: «Никогда в жизни, придя вражески, с оружием в руках, не начинал я мирных переговоров, а теперь любовь к дочери твоей заставляет меня изменить этому обычаю».

– Если не хотите борьбы, возвращайтесь к себе с миром! – ответил Хелтубнели.

– Хорошо, но только с одним условием.

– Если угодно, дружину отошлите обратно, а вы и Аслан-Гирей будьте моими гостями… Двери моего дома открыты для вас.

– Хелтубнели, ваше гостеприимство нам известно, но сегодня не следует говорить об этом.

– Тогда чего же вам надо?

– Аслан-Гирей повернет обратно только с одним условием.

– С каким?

– Если ваша дочь сама, по доброй воле, откажется быть его супругой.

– Моя дочь отказывается! – с облегчением воскликнул Хелтубнели – он рад был избежать пролития крови.

– Хорошо, но мы должны убедиться в этом сами! – ответил лезгин.

Хелтубнели вспыхнул.

– У меня мысль и речь – одно! – сказал он, с трудом сдерживая гнев.

– Еще одно слово!

– Говорите.

– Аслан-Гирей оставит твой дом с миром, но того, кто станет мужем Элеоноры, он будет преследовать без пощады.

– Это его дело! – сказал Хелтубнели и знаком пригласил послов следовать за ним. – Пожалуйте, взгляните собственными глазами и выслушайте собственными ушами.

Хозяин и послы направились в крепость, где, в присутствии всей знати, девушка должна была решить – быть или не быть войне.

11

Внутри крепости находилась площадь, на которой обычно собирались для принятия решений по важным общим делам. Так же и на этот раз все дворяне, пребывающие в крепости Хелтубнели, и послы от лезгин собрались на этой площади, где своенравная Элеонора должна была объявить им свою волю. Все взволнованно ждали ее.

Вдруг народ расступился, и появилась Элеонора. На ее побледневшем лице сияла улыбка, губы чуть заметно дрожали. Все замерли, затихли, как перед бурей. Хелтубнели выступил вперед и взял свою дочь за руку.

– Дочь моя! – сказал он ей. – Лезгин Аслан-Гирей явился просить твоей руки. Здесь находятся его послы н ждут твоего ответа… Скажи, любишь ли ты этого лезгина?

Все затаили дыхание.

– Да! – сама удивляясь звуку своего голоса, произнесла Элеонора.

Народ ахнул и зашумел.

– Элеонора! – воскликнул изумленный отец, – что ты сказала? Может быть, это слово случайно сорвалось с твоих губ?

– Нет! – ясно и твердо ответила девушка. – Я люблю Аслан-Гирея, люблю всей душой и не считаю нужным это скрывать… Но знайте, – как бы я его ни любила, я никогда не стану его женой, не сделаю его своим господином.

– Вы слышали, господа? – обернулся к послам обрадованный отец.

– Постой, отец! – остановила его Элеонора, – я не кончила говорить.

– Что ты хочешь еще сказать? – с испугом спросил отец

– Я не пойду замуж ни за Аслан-Гирея, ни за кого другого, если он не докажет мне своей храбростью, что люби; меня… Мне поклоняются многие, помимо Аслан-Гирея, многие ищут моей любви, и среди них, – тут девушка с победоносной улыбкой обвела собравшихся своим завораживающим взглядом, – многие нравятся мне, очень нравятся… Я не хочу оскорблять никого. Кто жаждет моей любви, пусть сразится в единоборстве с Аслан-Гиреем, и тот, кто победит, станет моим господином и повелителем…

– Что ты сказала? – кинулся к ней отец.

– Не мешай мне, отец!.. Нет в мире силы, которая могла бы поколебать мое решение. Вы согласны с моим условием, послы?

– Да, прекрасная!.. Ради тебя Аслан-Гирей сразится с целым миром.

Элеонора обратилась к юношам:

– Кто хочет стать моим супругом, кто дерзнет испытать свою судьбу? Пусть выступит вперед!..

Из толпы вышли двенадцать юношей, таких статных, что даже врагов ослепила бы их мужественная красота. Кречиашвили стоял в толпе. Он вздрогнул, глаза его засверкали, он шагнул было вслед за юношами, но споткнулся и остался на месте.

Послы поклонились и удалились сообщить Аслан-Гирею об ожидающей его судьбе.

12

Светало. Небесная синева просветлела, и первые солнечные лучи затрепетали на ней. Взмахнула крыльями ласточка, взвилась в воздух, ликующим щебетом приветствуя зарю. Ей откликнулись другие певчие птицы, славословя восходящее солнце. Природа встрепенулась, проснулась вся тварь живая. Все сияло счастьем. Все пело: «Мир прекрасен, ликуйте, живые!» Зазвенели струны жизни и тронули сердце Аслан-Гирея.

Вдруг в лезгинском лагере заиграли на ствири, – далеко разнеслась печальная весть. Аслан-Гирей вспомнил, что счастье еще далеко от него, и надо преодолеть еще долгий, трудный путь, пока коснется губами губ своей возлюбленной, пока наступит для него час блаженства.

Еще раз затрепетали в воздухе звуки ствири, и снова вздрогнул Аслан-Гирей. Привычные звуки, не однажды утешавшие его опечаленное сердце, рассеивавшие его тоску, на этот раз прозвучали для него похоронным звоном, – они словно разлучали его с прекрасным миром.

Им овладело непонятное, доселе неведомое ему чувство жалости к самому себе. Он опустился на колени и воздел руки к небу. Скупые слезы упали из его глаз, – только две капли, две слезы! Но, боже мой, какие это были слезы! Человек, никогда раньше ни о чем не просивший, человек с испепеленным сердцем, молил, поддавшись минутной слабости:

– О аллах! Дай мне единственный миг счастья, один лишь единственный! – шептал он.

Из крепости донесся звук воинственного рога. Аслан-Гирей вскочил на ноги.

Он выпрямился, потянулся и, охваченный жаждой борьбы, резким движением засучил рукава.

Поступь его была похожа на гордую поступь льва, но ненасытность тигра сверкала в его глазах.

– Пришел час, – посмотрим, кому достанется Элеонора! Он направился к своему войску.

Ворота крепости открылись, и оттуда стройно выступила дружина Хелтубнели. Впереди шли двенадцать богатырей, подобных соколам, вооруженные с головы до ног. У иных едва пробивался пушок над верхней губой, у иных в сверкающих глазах трепетала радость, – все они отважно ждали своей очереди в бою. Это были самоотверженные служители Элеоноры, те, которые поклялись или завоевать любовь девушки или погибнуть. Выступила дружина лезгина. Оба войска стали поодаль друг от друга. Между ними образовалось подобие арены, и вскоре с двух сторон вылетели на эту арену два сокола, двое юношей с львиной осанкой. Они обежали вокруг арены, измерили друг друга грозным взглядом. Понеслись навстречу друг другу, столкнулись и отпрянули, как бы отброшенные встречным огнем своих глаз, сошлись и, занеся кинжалы, замерли в тигровом прыжке.

Элеонора смотрела с башни на это зрелище. Ее глаза горели, на губах блуждала улыбка. В каком-то исступлении ждала она исхода борьбы. В это мгновение она была похожа на тигрицу, ликующую в предвкушении крови.

Вот сверкнули кинжалами, двинулись, пошли, – кто знает, чью жизнь оборвет смертоносное острие! Лезгин вскинул левую руку, схватил грузина за руку, державшую кинжал, и стремительным движением вонзил в сердце юноши свой кинжал по рукоять.

Грузин пошатнулся и, захрипев, рухнул на землю… Девушка вздохнула с облегчением…

Не успел упасть первый грузин, как его место занял другой и грозно надвинулся на лезгина. Но непобедимый Аслан-Гирей сразил его еще стремительней, чем первого.

Борьба продолжалась, и вот наконец погиб последний из двенадцати юношей, давших клятву Элеоноре… Лезгины заликовали, возгордились. Они громко славили своего предводителя.

Хелтубнели стоял убитый горем, – он видел божий гнев в неслыханном бедствии, постигшем его.

Вся краска сошла с лица Элеоноры – сердце девушки было покорено отвагой Аслан-Гирея, но гордость ее не сдавалась, не могла уступить победы лезгину.

Но как же быть?… Людей знатного рода больше нет, и значит, Аслан-Гирей – победитель.

Она огляделась по сторонам и вдруг заметила Кречиашвили, который, схватившись за кинжал и сжав зубы, с ненавистью глядел на победителя-лезгина.

– Кречиашвили! – обратилась к нему Элеонора, – я стану женой того, кто поднесет мне голову Аслан-Гирея.

Кречиашвили взглянул на нее, дрожь прошла по его лицу, – бледный и безмолвный, выбежал он на арену.

Аслан-Гирей ждал новых противников. Он приблизился к Кречиашвили и спросил его:

– А тебе что нужно?

– Хочу отомстить за кровь братьев моих.

– Может быть, ты хочешь завладеть Элеонорой? – с насмешкой посмотрел на него лезгин.

– И то, и другое! – злобно сказал Кречиашвили.

– Мстить за кровь братьев ты вправе, но Элеонору я тебе не уступлю!

– Посмотрим! – воскликнул Кречиашвили и кинулся к Аслан-Гирею.

Сойдясь, оба схватили друг друга за правые руки, и оба кинжала застыли в воздухе. Долго стояли они так, меряясь силой. У обоих от напряжения исказились лица, вздулись жилы на кистях рук. Смерть сверкала в их гневных взглядах. Нельзя было предрешить, кто останется победителем. Все затаили дыхание, не сводя с них глаз.

Вдруг они сдвинулись с места. Кречиашвили дал подножку лезгину. Тот упал грудью на собственный кинжал и распростерся на земле бездыханный.

Раздались гневные возгласы лезгин, и радостно-облегченно вздохнули грузины.

Лезгины в неистовстве обнажили кинжалы, но были встречены, как подобает. Обратившись в бегство, они скрылись в лесу.

Победоносные грузины с радостными песнями проводили Кречиашвили в крепость.

Все приветствовали его, все восхваляли его победу. Даже скорбь о погибших была забыта в этот час ликования.

Но сам Кречиашвили шел с низко опущенной головой и лицо его было скорбно. Странное чувство владело им. Его единственной мечтой была Элеонора, он сегодня достиг недостижимого, и все же на сердце его не было радости.

Когда вступили в ворота крепости, навстречу вышла Элеонора, бледная, но неизменно прекрасная. Она остановилась перед Кречиашвили и подняла руку.

– Я дала обет богу стать женой того человека, который убьет Аслан-Гирея… Возьми меня!

Кречиашвили взглянул на нее с тоской и снова молча опустил глаза.

Все глядели на него с изумлением. Элеонора вспыхнула.

– Кречиашвили! – воскликнула она. – Ты, должно быть, не расслышал моих слов!..

Он снял шапку, вытер пот со лба и тяжело вздохнул.

– Я все расслышал, но отказываюсь от тебя! – твердо сказал он, выпрямившись и подняв голову.

Наступила напряженная тишина. Кречиашвили обвел всех суровым взглядом, и раздались слова судьи:

– Элеонора! – сказал он, – женщина, которая принесла в жертву своей гордости столько жизней, не достойна стать женой грузина!.. Я несчастен тем, что люблю тебя, знаю, что сам выношу себе приговор, но стать твоим мужем я не могу!

Он спокойно повернулся, народ расступился перед ним. Элеонора устремилась за ним и упала перед ним на колени.

– Прочь!.. Не прикасайся! – с ужасом вскрикнул он и быстро пошел к воротам. Но вдруг остановился, повернулся, взглянул на Элеонору и воскликнул с невыразимой болью:

– Ты отвратительна, но я все-таки люблю тебя!.. Люблю и не могу жить без тебя!..

Сверкнуло лезвие кинжала и рассекло сердце Кречиашвили.