Текст книги "Хевисбери Гоча"

27

Кончился бой.

Народ утих. Погибших похоронили. Но люди не расходились, хотя Нугзар Эристави был уже далеко.

У подножия холма, на краю поляны, полукругом огороженной булыжниками, собрались старшины хевских сел со своими знаменами. Был среди них и хевисбери Гоча. Все молчали, низко опустив головы. За каменным полукругом волновался народ. Не одна лишь печаль о погибших товарищах была начертана на лицах. Какая-то новая беда сторожила Хеви.

Гоча поднял голову и вгляделся в толпу. Взгляд его встретился со взглядом Онисе, который быстро опустил глаза. Опустил глаза и Гоча. Тихим, но твердым голосом он произнес:

– Приведите виновных!

Народ расступился, и перед судьями, избранниками Хеви, предстали два осетина и Гугуа.

– Развяжите руки, – приказал хевисбери.

Гоча сел на камень, сжал голову ладонями, локтями уперся в колени и весь обратился в слух.

Вышел вперед старейший из старшин общины – теми и, опустившись на колени, обратился к народу:

– Люди общин! К вам мое слово, слушайте меня!.. Вот стоят перед вами два осетина. Шесть лет тому назад пришли они в нашу общину. Вызвав сочувствие наше к своей беде, они рассказали нам, что убили человека, что их преследуют и нельзя им оставаться на родине. Поистине, дурное дело – убить человека, но бывает и так, что в беде человек даже на самого себя накладывает руки. Они, несчастные, просили пристанища и куска хлеба у Хеви… В Хеви не принято скрываться от гостя, принято у нас призреть, приютить просящего. И Хеви приютил их, выстроил им дома, отвел им поля, назвал их братьями своими и дал им спокойную жизнь. Чем же отплатили они нам?… Нашим врагам они указали дорогу к нам, они помогли им нежданно напасть на нас, чтобы предательски погубить тех, кто протянул им руки в беде! Что вы скажете на это, люди?… Я рассказал вам обо всем, потому что нелегко убить человека…

Старик замолк, поклонился на четыре стороны и снова занял свое место.

– Говорите, оправдывайтесь, если можете! – сказал осетинам Гоча.

Народ смотрел, затаив дыхание. Осетинам нечем было оправдаться. Оба бросились на колени и, рыдая, просили прощения. Но судьи были глухи к их мольбам. Они подошли к Гоча и, посовещавшись с ним, возвратились на свои места. И в наступившей тишине раздался суровый голос Гоча:

– Оба должны быть побиты камнями!

Народ зашумел. Лица осужденных мертвенно побледнели. Один из преступников подполз на коленях к Гоча, продолжавшему неподвижно сидеть в глубокой задумчивости.

– Гоча, смилуйся! – воскликнул он. – Спаси – и я стану рабом твоим!

– Ты будешь побит камнями! – все так же сурово повторил хевисбери.

– Так, значит, меня побьют камнями, я умру! – Осужденный вскочил на ноги. – Пусть я умру, но и ты жить не будешь!

В руках его блеснул кинжал, который он прятал под чохой. Мгновенно сомкнулась толпа, завертелся людской клубок. И когда клубок разомкнулся, Гоча все так же неподвижно сидел на камне и только глядел с отвращением на то место, где валялись трупы побитых камнями предателей.

28

Убрали трупы казненных.

– Приведите Гугуа! – все тем же тихим голосом произнес Гоча.

Люди подтолкнули Гугуа поближе к хевисбери. Покачнулся Гугуа, чуть было не упал, но удержался на ногах. Молча стоял он с застывшим, затуманенным взглядом.

Народ волновался, угрожая изменнику.

И снова выступил вперед один из старейших теми и произнес обвинение. Многие видели, как бежал Гугуа впереди наступающего вражеского отряда. Ясно, что он был проводником у Нугзара.

– Оправдывайся, если можешь, – сказал Гоча.

Гугуа глубоко вздохнул. Он обвел глазами затихшую толпу. Взгляд его упал на Онисе, – тот стоял, словно окаменевший. У Гугуа сверкнули глаза, лицо побагровело, он метнулся к Онисе, но остановился и, потеряв равновесие, чуть не упал. И снова безжизненно повернулся к судьям. И вдруг сорвал с головы, шапку, которая словно жгла его, с силой швырнул ее на землю.

– Говори, если есть, о чем говорить! – повторил Гоча дрожащим, словно надорванным голосом.

– Что мне говорить? О чем рассказать вам?… – с горечью воскликнул Гугуа. – Богу ведомо, что не виновен я, но вы видели, как я бежал впереди врага, и кто мне может поверить?… К чему меня мучить, зачем заставлять говорить?… Убейте меня! И вам будет спокойней, и мне!

– Юноша, не трудно умирать мохевцу, – после короткого молчания произнес Гоча, и в голосе его зазвучала ласка. – Но сердце не хочет мириться с тем, что сын нашей родины, вскормленный грудью Хеви, мог изменить своим братьям, мог продать товарищей своих, мог сотрясти нашу землю и низвергнуть на нее небеса!.. Сердце будет стонать вечно, печаль наша станет неизбывной, туман навсегда закроет нас, если мы в тебе признаем изменника братьям своим! – скорбно закончил хевисбери.

Сердце Гугуа смягчилось от этих слов, – отеческая тревога слышалась в них, – и Гугуа от всего сердца захотелось убедить этого правдивого человека в своей правоте, в том, что он не предатель.

– Богом клянусь, Гоча, клянусь юношеской честью моей, твоим именем клянусь, что я не виновен, но оправдаться мне нечем, и потому я должен быть казнен, должен умереть.

– Как очутился ты в стане врагов?

– Как?… Ты хочешь, чтобы я рассказал обо всем?… Не надо, Гоча, оставь меня в покое. Ты видишь, трудно мне говорить… Ты всегда был добр ко всем, зачем же нынче ты терзаешь меня?…

– И моя душа не спокойна, Гугуа! Ты сам видишь… Каждое слово, каждый вопрос и меня ранят, как стрела, но долг перед теми велик и одинаков и для тебя, и для меня… Говори правдиво обо всем.

– Хорошо, я буду говорить! – воскликнул Гугуа и обернулся в ту сторону, где стоял Онисе.

От непомерного напряжения лицо несчастного Онисе исказилось страшной гримасой, он весь согнулся, как под непосильной ношей. Снова замолчал Гугуа, сдержав себя, и обратился к судьям:

– Выслушайте меня!.. Я не боюсь смерти… Если вы не казните меня, все равно я не останусь жить. Для чего мне жизнь, опозоренная однажды!.. Так выслушайте же меня… Я буду говорить только правду… Я шел с гор и, когда спустился вниз, столкнулся лицом к лицу с наступающим врагом… Тут я повернулся и пустился бежать к нашим траншеям, чтобы предупредить своих, но враги гнались за мною по пятам, я не успел добежать… Они не стреляли в меня, чтобы выстрелом не всполошить нашей охраны и не выдать себя, а у моего проклятого ружья сломался курок… И вот – наши видели меня, как бежал я впереди врага, и назвали меня предателем… Пусть расступится земля и поглотит меня, если я говорю неправду!

– Зачем ты ходил в горы? – спросил один из судей.

– По делу ходил.

– Ты был один? Гугуа молчал.

– Один был? – переспросил судья.

Гугуа боролся с собою. Не хотел он произносить имени той, которую продолжал любить больше всех на свете, не хотел делать ее мишенью пересудов и сплетен.

– Что в том, один я был или нет? – заговорил наконец Гугуа. – Вы хотели узнать, не предал ли я вас… Я говорю вам: нет, не предавал, – бог тому свидетель! Никогда в моем сердце не рождалось ничего похожего, нет в нем ничего враждебного вам!.. А больше не спрашивайте меня ни о чем, ответы мои не спасут меня, а только отравят мне последние минуты!

Гугуа замолк. Он скрестил руки на груди и не отвечал больше ни на один вопрос. Тяжелым камнем ложилось на плечи Онисе его молчание.

В глубокой тишине ждал народ решения старейшин.

Долго совещались судьи, окружив Гоча тесным кольцом. Наконец расступился их круг. Все вернулись на свои места. Народ взволнованно ждал приговора. И среди общей настороженной тишины снова зазвучал голос Гоча.

– Господи, прости нас, если мы совершаем ошибку! Мы стараемся судить по вразумлению твоему. Спокойствие Хеви требует, чтобы Гугуа был отвержен от теми, отрешен от родни своей… Только жена может сопровождать его. Отныне никто не посмеет предложить ему огня, если увидит, что он нуждается в огне, дать ему воды, если встретит его жаждущим, подать хлеба, если он будет голоден… Все двери будут закрыты перед ним, все будут немы для него и глухи к его мольбам… О, ангелы хевского Джвари, пошлите проклятие свое на голову изменника, предателя теми!..

– Остановись! – кто-то вдруг прикоснулся к Гоча и прервал его.

Народ глухо зашумел: кто смеет прикасаться к хевисбери, когда тот стоит под сенью верховного знамени? Это был Онисе.

– Остановись, хевисбери! Гугуа прав!.. – крикнул Онисе. Его спутанные волосы взметались, глаза выступали из орбит.

Негодующий ропот усилился. Гоча шевельнул знаменем, колокольчики зазвенели – и тишина водворилась.

– Говори! – приказал он сыну.

– Гугуа прав, – нельзя наказывать невинного! У нас с ним есть причины для кровной вражды. Верно, он шел с гор и свернул вниз на тропинку только затем, чтобы убить меня… Но он натолкнулся на неприятеля… И вы напрасно обвинили его в измене!..

– Кто тебе рассказал все это? – воскликнул Гугуа, и глаза его загорелись подозрением.

– Я слышал все сам, своими ушами… Когда ты говорил, я сидел у дороги в засаде… К чему скрывать?… В гибели моих братьев повинен я, на моей душе грех… Я потерял рассудок, я пропустил врага!.. Гугуа не виновен ни в чем… – торопился досказать Онисе. Он дрожал всем телом.

Слова Онисе упали на толпу, как гром…

Ошеломленный отец дрожал от ужаса, слушая сына. Долго молчал он, потом раздался его слабый голос.

– Вот как понял ты мое наставление! – проговорил он наконец с глубоким укором. – Будь проклят! – вдруг крикну он. – Ты станешь ненавистен для всех, ты осквернил кости предков своих! Нет наказания, достойного тебя!.. Кровь братьев наших вопиет к небу, – обернулся он к судьям, – кровь братьев требует возмездия! Решайте же!

Старейшины посовещались, потом один из них приблизился к Гоча.

– Гоча! Твой сын не предавал Хеви… Юношеская страсть заставила его забыть свой долг…

– Тем суровей должна быть кара! Усы – знак чести мужской, он опозорил их. Мертв для нас Онисе… Он должен быть казнен на костре!..

– Гоча! – обступили хевисбери старейшины. Все напрасно

– Он должен, должен умереть!.. И если у вас не хватает отваги для справедливого приговора, – я, я сам…

Старец выхватил кинжал и с криком: «Изменник должен умереть!» – кинулся к сыну.

Сверкнул клинок, и Онисе рухнул на землю. Кинжал пронзил ему сердце насквозь.

Все это совершилось так стремительно, что никто не успел предотвратить беды.

Страшен был старец в своем исступлении, все испуганно сторонились его.

– Гоча! – подошел к нему наконец Гугуа.

– Ну? – безотчетно, словно откуда-то издали, спросил старик.

– Я говорил тебе, что не виновен я, но все равно мне не жить после такого позора… Не может мужчина слизнуть с себя плевок… Прощай, Гоча! Прощай, мой народ!.. – Гугуа выхватил из-за пояса пистолет, наставил себе в рот дуло, и мозг его взлетел в воздух…

Старик глубоко вздохнул, испуганно огляделся и вздрогнул. Он отшвырнул от себя окровавленный кинжал… Постоял молча. Потом вдруг рухнул на землю и прильнул к холодеющему трупу сына.

– Сын мой, сын!.. – часто зашептал он.

Долго сидел он, склонившись над трупом. И вдруг поднял голову, вскочил на ноги, безумие загорелось в его глазах.

– Прочь, прочь!.. – закричал он, отталкивая что-то невидимое протянутыми вперед руками. – Кровь, кинжал… Сын, сын мой! Где мой сын? – рыдал он исступленно…

* * *

Прошли дни. Успокоился Хеви. Жизнь вошла в свою привычную колею.

Только с тех пор никто не ходил мимо леса Самтверо. Там жил умалишенный Гоча и донимал прохожих расспросами о сыне своем. Всех зазывал он к себе в гости и каждому рассказывал, что ждет, ждет своего сына с дальней дороги. Потом начинались угрозы и мольбы… Где его Онисе, почему не идет так долго, что с ним случилось?

Долго томился так несчастный безумец, пока однажды в снежную зиму не унес его в глубокую пропасть обвал.

А Дзидзии никто больше не видел с того дня, как рассталась она с Онисе.