Текст книги "Черная вдова"

Ох, и почесали сельские бабы языки!

Предположений было немало и даже в ведьмины любовники его записали, но потом все – таки сошлись на мнении, что слишком молод он для этого. Признали какой-то дальней родней.

Сама старуха, вот как почти месяц, не показывалась из дому. Даже в магазин за неё ходил этот «чурбан», такую на уличную кличку дали ему деревенские кумушки.

В то майское утро и у меня жизнь не заладилась. Хотя было воскресение и домашних поручений у меня почти совсем не было. Вовку, дружка моего, не отпустили гулять – нажаловалась, таки, училка! Вот он и пыхтел над учебником, решая задачки. И это за две недели до конца учебного года!

Витьку, отец оставил дома по причине ремонта курятника, и пришлось мне одному тащиться на край села. Там, в берёзовой роще, сорока наладилась делать гнездо.

Проверить надо было. Людская молва упорно предписывала белобоким трещоткам, воровские замашки. Мол, тащат они все самое ценное к себе в гнездо, так может и мне что перепадёт? Вот с такими мыслями плёлся я по дорожной колее, прутиком отчерчивая замысловатые зигзаги в пыльных проплешинах и дорожных выбоинах. До ведьминого дома оставалось-то шагов сто, как из перекосившейся калитки выскочил «чурбан», размахивая руками и что-то бормоча, устремился ко мне. Все мои планы разом рухнули, и я уже было собрался задать стрекача, но тут он остановился. Видно сообразил, что я могу убежать. Сложив руки, словно собираясь помолиться, он, заискивающе приглашал меня подойти. Пятясь к калитке, знаками звал за собой и плакал, размазывая слезы по небритым щекам. Даже без расшифровки его бормотания, понятно было, что ему нужна помощь. Во мне боролись два чувства – откровенная робость перед ведьминым домом и любопытство, смешанное с долгом. Человек о помощи просит ….

Победило последнее. А чего бояться?! Вон, позавчера, мы с Витькой подрались, держался я, признаться, уже хорошо: классно пару раз ему по скуле врезал! А то, что пропустил удар в лоб и нехилый в печень, так на то она и драка! Тут – либо ты, либо тебе!

Если надо, так и «чурбану» врежу.

А этот, нескладно-лохматый мужичок, открыв низенькую дверь, ведущую в сени дома, грёб своими длинными, почти до колен, руками зазывая меня войти. Набрав в легкие побольше воздуха, словно собираясь прыгнуть в воду, я зашел в сени и, открыв дверь, ведущую в дом, очутился в первой комнате. Пахнуло чем-то затхлым и кисло-противным. Свет пробиваясь через грязные занавески, освещал стол заваленный посудой, какими-то объедками. Жужжали мухи, пируя в этих отбросах, стало как-то не по себе и захотелось на воздух. Из второй комнаты послышался слабый голос, «чурбан» легонько подтолкнул меня туда. Всклокоченная постель, с подушки на меня глянули глаза ведьмы. Но не было в них ни презрения к роду человеческому, ни желания навредить, это были глаза больного человека и они молили о помощи. Я подошел ближе.

– Там, там, в бутылке, дай…. – слабым голосом попросила она, указав в угол, где стояла тумбочка. Открыв скрипнувшую дверцу, я взял бутылку, где плескалась светло коричневая жидкость, в которой плавали какие-то корешки, и протянул старухе.

– Налей, мне так не выпить – она слегка поднялась на локте.

Её сожитель схватил со стола чашку, протер её краем рубахи и протянул мне.

Я налил почти половину чашки, пахнуло водкой. Старуха протянула руку и, стуча зубами о край чашки, выпила. Откинулась на подушку, и вдруг схватив меня за руку, попросила:

– Не уходи, знаешь как мне страшно!

И тут во мне что-то произошло – ведьма, которую опасается половина села, сама боится!

Да и не ведьма это вовсе, а старая и, наверное, больная женщина. И не такая уж она старая, вон как цепко меня за руку схватила.

– Не осуждай меня! Да, я пью! А ты что бы делал? Она все время приходит и приходит… – ведьма бросила мою руку и рывком села на кровати.

– Придет и смотрит…, смотрит, так своими синими глазищами и сверкает! Ни днем, ни ночью от неё покоя нет! Ходит и ходит! Смерти моей хочет! А вот и фиг ей! – старуха, так я продолжал называть её, сложила кукиш и ткнула им в пустоту угла.

– А ты не бойся, тебя она не тронет, ты-то ей ничего не сделал. Побудь со мной, я тебе денег дам, ты только немного посиди подле меня, я чуток, совсем маненько посплю…. Вот как выпью, так и лучше сдется, а так житья от них нет! Ни поспать, ни забыться…. Вон и огород забросила, поесть: чего изготовить – не могу! Боренька, ходит голодный, а ему нельзя – больной он…. Ты послушай, меня, послушай, может и легче мне станет! Это вроде как на исповеди – тебя священник выслушат.… А ты в церкву ходишь?

Я отрицательно помотал головой.

– А-а-а, комсомолец значит? Это хорошо, это правильно – зачастила старуха. – А я вот в бога верю! Хоть и нельзя мне…

В её разговоре было что-то странное. Не говорят так наши сельские женщины. Проще и короче говорят, по-деревенски. У ведьмы и слова были какие-то правильные, короткие и отрывистые, словно она подавала команды.

– Ты не смотри, что я такая лохматая, да не прибранная! Я, раньше знаешь, как за собой следила! Даже сам Якубов, начальник отдела, меня хвалил! Ты, говорит, ты Анна, фигуристая женщина, всё при тебе! А ты думаешь, нас, сотрудников ликвидационного отдела НКВД, любили? Да ни в жизьть!

Он поправила подушку и села на кровать, свесив босые и слегка синюшные ноги.

– Вишь, даже отекать мои ноженьки от этой проклятущей пьянки стали! А какие были! Начальник нашего отдела, майор Никишкин, так мне и говорил, а…, – ты ещё маленький, не поймешь… – частила она и тянулась к бутылке.

Я подал бутылку ей. Она сделала глоток прямо из горлышка, вытерла губы рукавом застиранного халата и резким движением поставила бутылку на пол, рядом с кроватью.

– Вот с этого, Никишкина, майора и началось всё! Ты знаешь, – она снова схватил меня за руку, – Замуж – то я вышла по любви! Да, по любви…, муж мой Коленька, военным был, я в то время девчонка сопливая, разве разбиралась в этих военных? Шинель, погоны как у всех, а он статный был, да красивый! Сапоги как начистит, да как пройдется по улице, все девки вслед обертаются! А служил он знаешь, где? – она заговорщицки придвинулась ко мне, – В ведомстве Берии!!!

Имя комиссара внутренних дел, помнили хорошо, да и произносили ещё с оглядкой!

– Вот после свадьбы и устроил он меня в областное НКВДе, сначала в машбюро, ну, это разные бумажки выписывать, хотя секретность там была – будь здоров….

Полупьяная старуха слегка раскраснелась, поерзала на кровати, устраиваясь удобней, и видимо, решив, что я, подходящий собеседник, продолжила листать странички своей прошлой жизни.

– Вот там то и заметил меня Никишкин, да он тогда ещё в капитанах хаживал, не то, что мой Коленька – майором был! Ой, и влюбился он в меня! Втюрился по самые уши! – ведьма даже зажмурилась от удовольствия, но тут же распахнула свои глаза и в них блеснула злоба.

– Сволочь, он! Первая сволочь и паскудь, этот Никишкин! – она придвинулась ко мне и свистящим шепотом произнесла: – Это он на моего Коленьку донос настрочил! – откинулась к стенке и спокойным и даже громким голосом продолжила:

– И бумаги какие-то с его стола украл, украл и спрятал! Вот муженька моего, Николая, и взяли… Ночью, пришли и взяли…. – на глазах у неё блеснули слёзы.

– Н – не, опосля выпустили, а как не выпустить? Никишкин, гадина, пришел ко мне и прямо говорит: «Ты Анька, либо в постель со мной, либо твой муженёк в тюрьме сгниёт!» и бумаги показывает, те, что пропали…. Вот тогда я и согрешила…, а второй раз совсем загубила свою душу, это когда согласилась перейти в ликвидационный отдел…. – она замолчала и пристально посмотрела на меня. Стало немного неуютно под её взглядом.

– Ты знаешь, чем занимаются в этом отделе? – она помолчала, словно что-то вспоминая, – Врагов советской власти всегда хватало…. Расстрельные списки утверждала тройка или трибунал, а приговор исполняли мы. Всё было просто, никто ничего и никому не объявлял, просто тебе вручали список этих врагов, ну тех, кого надо было шлёпнуть, вот ты и за день должен был это сделать. А как иначе – приказ! Да и платили за каждого не мало, сначала двадцать пять рублей, а потом – пятнадцать. Ты представляешь, – оживилась она, – Генерал Якубов, сказал, что и пятнадцати с нас хватит! Попробовал бы он сам убить человека! Это только, кажется, что легко… Ты его ведешь по коридору, курок заранее взведешь, они от щелчка пугаются, ведешь и там, где поворот, раз – и в затылок! Пуля у нагана тяжёлая, рану спереди разворотит огромную, смотреть тошно! Да я и не смотрела, чего глазеть? Сделала дело и дальше. Потом заключенные, не, не из расстрельных, эти делать ничего не станут, уголовники были, потом все уберут, известкою польют пол, крови как не бывало и ты нового ведешь…..

Так на два коридора и работали …. До восьми выстрелов в день, порой приходилось делать…

– Ты меня осуждаешь? Вижу, вижу…. А как бы ты поступил?! Когда выпустили моего Коленьку, пришел он весь побитый да разуверившийся в людях. На работу его обратно не взяли, вот он грузчиком и пробовал на рынке работать. Да где там! Все нутро у него было отбито. А я на шестом месяце, пузо вон уже и на нос лезет…. Денег в доме нет, что там я зарабатывала в машбюро? Конечно, Коленька догадался, что не его ребёнок, да и как не догадаться, он почти год провел в тюрьме, а я вот…

А тут пришел как-то, рано, а у меня этот гад – Никишин, штоб ему! Помрачнел только, вижу желваки на скулах так и ходют, так и ходют! Ничего ни сказал. Только, когда мы были на дне рождения у его сослуживца, ты видишь, не все сволочами были! Так там он так веселился, так веселился! «За тебя, говорит моя любимая Аннушка!» – поднял стакан водки, выпил и вышел в коридор. И выстрел, хлопок такой, а у меня прямо сердце оборвалось и в глазах темно стало. Очнулась, врачи возле суетятся, а Коленьку уже унесли…. Это он пистолет своего сослуживца углядел да и … – она потерла сухие глаза кулаками и всхлипнула. – Родилось дитя, да видно и впрямь бог есть, за мои грехи, и разум у моего Бореньки отнял! Хотела я сына назвать Николаем, так нет! Никишин прямо зверем кинулся – назови Борисом, в честь деда, известный революционер был! Вот он то и перевел меня в расстрельную команду. И оклад почти вдвое и за каждого по пятнадцать рублей…. Тогда-то и стала я пить водку. А сорвалась, знаешь как? – она коротко хохотнула, хотя мне вдруг стало холодно в этот теплый майский день.

– Повела я по коридору священника, много их тогда расстреливали. Поп как поп, и ряса и крест, не отнимали у них их тогда, что толку, они все равно их себе из дерева мастерили. Веду, значит, только наизготовку взяла, а он возьми и обернись!

«Ты, говорит, мне в лицо стреляй, хочу видеть глаза того кто меня жизни лишает! Только знай: «какой мерой меряете, такой и вам отмеряно будет!»» – старуха снова вцепилась мне в руку, – Это значит, что он мне смерть от пули пророчил! – отшвырнула мою руку и откинулась к стене.

– Приходил он ко мне, вот недавно и приходил – буднично поведала она мне, – Ничего не сказал, только улыбнулся и пальцем так легонько вроде как пригрозил.… А может перекрестить хотел? – в её голосе появилась надежда. – Ушел, ушел поп и больше не появлялся, не то, что эта, ходит и ходит! Нет от неё покоя! – «Ведьма» вжалась в стену, посмотрела в угол.

– Вишь, нет её! Это тебя она боится! Ты знаешь, мне год как оставалось да пенсиона, он у нас ранний, военный, так повела я по коридору девушку, да что там, почти девчонку. Наши чекисты расстарались и выманили из-за границы эту княжну. Там она популярная была, все против советской власти зубки свои точила. Вот ей наши чекисты и вырвали их! – старуха захохотала злобным смехом.

– А княжна эта такая вся стройненькая, будто фарфоровая статуэтка, и в белом вся. Наши не били её и вообще, никак не трогали. Надеялись, что она примет нашу сторону и можно её будет показать журналистом. Ан, нет – с характером княжна попалась! Так и приговорили к расстрелу…. Веду я её «за угол», а она возьми да обернись, да как раз на полпути. Я только к кобуре потянулась. Тут она как глянула на меня своими глазищами! А они у неё синие – синие! И говорит мне: «Стреляй, стреляй здесь! Я умру, но меня будут помнить! А тебя кто вспомнит? Да и жить ты как будешь? Совесть она ведь проснется!» И такая вдруг меня злоба взяла! Понимаешь, и злюсь на свою испоганенную жизнь и на эту княжонку, беленькую да чистенькую…. Не помню, как наган выхватила и выстрелила в неё, попала прямо в её синий глаз…. Упала она и смотрит, смотрит на меня, своим целым глазом.… В злобе, я ещё четыре раза в неё стрельнула. Зря только пули извела!

Ведьма, задохнулась, словно снова её накрыл приступ дикой злобы, поднесла ладони к лицу и закрыла ими глаза. Когда она опустила их, в её выцветших, словно ситец изношенного фартука, глазах, было столько боли и отчаяния, что я вскочил с табуретки.

– Постой, постой не уходи! Прошу тебя, умоляю, сходи в аптеку, принеси лекарство для Бореньки, хворый он. Я позвонила туда, – она ткнула пальцем вверх, – они его ко мне и отпустили, все какой, никакой догляд будет. Лекарство только вот как вчера кончилось, а без него ему худо.

– Вот, тут на бумажке, и написано, какой порошок надобно купить – она совала мне в руки потрепанную бумажку – рецепт и десять рублей.

Таких денег я ещё не держал в руках. До сих пор не знаю, зачем я взял все это и, пятясь, задом, выскользнул на улицу.

Аптека у нас располагалась в здании больницы. Суровая тётка, в белом халате, повертев в руках рецепт, строго взглянула на меня:

– В городе выписывали? Для тебя что – ли?

– Нет, для гостя, у нас гостит, дальний родственник – соврал я.

– Смотри, чтоб по одному порошку в день и подальше от детей уберите – она протянула мне бумажный кулек и стала отсчитывать сдачу.

Обратная дорога показалась мне короче. Ещё бы – я на законных основаниях мог рассчитывать на целый рубль. Честно заработал! Войдя в комнату, где лежала, эта спившееся старуха, я оцепенел. И было отчего! Посредине комнаты, сидел на табурете «Чурбан» и целился в меня из нагана.

Щёлк! Звук спущенного курка, показался мне громом. Но выстрела не было, кончились патроны. Это я понял сразу, как только взглянул на кровать. Там, вжавшись в угол, полулежала старуха. Вместо правого глаза, у неё, было кровавое месиво. По стене, завешанной картинкой с плывущими лебедями, тянулась алая полоса, с какими-то сгустками желтого жира.

Ужас от увиденного погнал меня прочь, очнулся я только в огороде. Прислонившись спиной к теплым, шершавым брёвнам сарая, я заплакал. Стыдно признаться в этом, ведь мужчины не плачут, да что там, я просто зарыдал! Тяжко, надрывно, словно у меня умер кто-то близкий. Слёзы катились из моих глаз, и не мог я их сдерживать, как не старался.

Вдруг сквозь эти безудержные слёзы я увидел, как ко мне приближается женщина. В изумлении, я протер свои глаза кулаками…

Хрупкая, в белом платье, с какими-то воланчиками на плечах, она спокойно шла ко мне.

Я, вжался в брёвна сарая. И было от чего – такие, в селе, у нас не ходят! Подойдя ко мне, она взглянула на меня и легонько коснулась моей щеки. Стерев с неё слезинку, улыбнулась, распахнув свои синие, как весеннее небо, глаза и произнесла певучим голосом:

– Не скорби по невинно убитым, не скорби! Живи долго и за нас живи! – приложила свою ладонь к моему лбу, и я, словно провалился в глубокий колодец.

Следователь допрашивал меня не долго. Суровая тетка-аптекарь, подтвердила, что я был у неё. Да и наградной наган этой ведьмы – палача, отобрали у буйствовавшего сожителя.

Сколько же лет прошло? Приехал я в родное село и пошел на кладбище. Родни там у меня немало. В сторонке, под невысокой берёзкой, виднелись две могилы.

«Кого это на отшибе похоронили?» – подумал я, направляясь к холмикам, заросшим травой. Невысокий овальный гранитный памятник. Фотография покоробилась и размылась от дождей. «Борис Егорович Никишкин» эта фамилия мне ничего не говорила. А вот второй памятник – невысокая металлическая пирамидка, с красной звездой наверху и чёткой фотографией молодой, улыбающейся женщиной, заставил меня вздрогнуть. На меня смотрела старуха – ведьма, из моего детства. «Анна Васильевна Бертис», почёл я, и даты. Две далёкие даты, в них, навсегда осталось моё далёкое детство.

Сорвав какой-то прутик, шел я по просёлочной дороге, помахивая им, чертил, зигзаги в пыли и думал: «Тяжелой мерой ей отмеряно было, ох, тяжелой!»

Кто не скачет – тот москаль.

Часть первая.

Северная Америка. Штат Вашингтон. Пентагон. Сентябрь 2013 года.

– Входите, Николас, входите! – шеф разведки восточных стран Эндрю Тайгерман, встал из-за стола навстречу стройному человеку в штатском.

«Наверное важная птица, раз сам полковник подскочил его приветствовать» – отметил дежурный адъютант, открывая дверь перед очередным приглашенным в кабинет шефа.

– Принесите нам два кофе, – попросил хозяин кабинета, – Или что покрепче? Виски, джин, коньяк? Извини дружище, водки здесь не держим, понимаем, что нашим агентам этот напиток поперек горла стоит, с русскими «друзьями» вам его привычнее пить!

– Это так, только в последнее время мои русские друзья совсем испортились, предпочитают больше обходиться соком или легкими винами, да и то в малых дозах…

– Вот как? Вот об этом мы и поговорим, но не о дозах их выпивки, а о том, насколько они испортились, – проследив, как дежурный офицер затворил за собой дверь, шеф отдела разведки указал вошедшему посетителю по имени Николас, на кресло возле небольшого столика с прозрачной стеклянной столешницей.

– Для этого вам и предстоит выехать в район пограничный с Россией и там координировать действия наших друзей, – полковник поморщился при слове «друзей», что не ускользнуло от внимания Николаса.

– Насколько я понимаю, наши «друзья», – это слово Николас произнес с явной иронией, подыгрывая полковнику, – ценят больше деньги, чем нашу дружбу!

– Не могу лишний раз отметить – ты как всегда проницателен! – полковник отхлебнул кофе, – Люблю вот эту горчинку, настраивает на восприятие всей глубины и аромата…. Чего же ты не оценишь, этот аромат? «Арабика», между прочим! Перейдем к делу, как там говорят твои русские в таком случае: «Время стоит денег»?

– Немного по-другому: «Время – деньги!», – поправил полковника Николас.

– Думаю, мы немного изменим эту поговорку, пусть будет вот так: «Делаем нужное нам время за деньги!» – и делать его будешь ты, Николас! Ты отправишься на Украину. Там сейчас назревают события, которые мы, затратив немалые деньги, почти подготовили. Тебе остается только направлять эти события в нужное русло и смотреть, что бы наших друзей русские не переманили на свою сторону. Если все пойдет, так как мы задумали, то всем странам будет не до проблем с внедрением новой международной валюты. Отказ от доллара им покажется слишком мелкими заботами, когда запахнет порохом новой войны. Войны, да ещё в центре этой дряхлеющей пересыщенной собственным величием Европы.

– Но, позвольте, Эндрю, причем тут русские? Если я еду на Украину, согласен – слово, которым названо это государство, на русском языке означает – «окраина», периферия, их славянской империи.… Бить надо в самое сердце России….

– Верно, ты подметил, верно – окраина! А лодку лучше раскачать, взявшись за края! Как ты думаешь, стерпят русские гражданскую войну в одном из бывших владений своей империи? Как они среагируют, когда одни русские будут убивать других русских?

– Как тебе известно, Украина не однородна по своему составу, запад заметно отличается от восточного края и по религии и по культуре. Вот это отличие мы всячески культивировали в последние десятилетия. Нам удалось, подменив их исторические ценности привить всей западной части Украины понятие своей исключительности, понятие своей исторической ценности…. Да что там! Нам удалось даже подменить итоги второй мировой войны! Все подвиги, которыми они так гордились ранее, мы заменили подвигами карателей, полицаев и предателей их же народа.

Шеф восточного отдела разведки, поставил чашку на столик и прошелся по кабинету.

– Экономика этого государства завязана на рынки России и стран активно её поддерживающих. Стоит немного переориентировать товарное производство этой окраины в сторону Европы, и нужный нам хаос и беспорядки обеспеченны. Насколько я помню, большинство богатых людей этого государства пересыщены властью и деньгами и как удав, заглотавший большую добычу, ленивы и малоподвижны. С их стороны не будет препятствий нашим планам!

Эндрю Тайгерман рубанул ладонью воздух, как бы утверждая эту истину.

– Да что там! Препятствий не только не будет, наоборот, мы уже добились значительных уступок со стороны местных олигархов. После того как на Кипре наши европейские друзья по НАТО основательно потрясли счета заворовавшихся российских толстосумов и богатеев некоторых прилегающих к ней стран, украинские нувориши стали просто ручными. Не стоит беспокоиться, Николас, они все у нас на крючке, прочной хваткой держатся за долларовую наживку, нам останется только помочь выбрать им правильного президента. За десяток, другой миллионов долларов, они сделают все, что мы им посоветуем.

– И что мы будем им советовать? Как всегда демократию? – Николас наконец-то соизволил пригубить свой кофе.

– И демократию, и процветание и независимость – всю словесную шелуху которую для тебя подготовят психоаналитики! Громкие лозунги – горлопанам, высокие должности карьеристам, оружие – боевикам и тем и этим, деньги, деньги! Нам нужна революция! Трезвомыслящих – убрать! Не получится обычными путями, физическое устранение! Для этого вам будет придана специальная группа. Нет, не как в прошлый раз, проколов мы больше не допустим! На этот раз группу готовят наши грузинские друзья. Саакашвили после отстранения от президентского кресла Грузии, остался не у дел, боится мести как со стороны своих, так со стороны спецслужб России. Мы регулярно подкидываем ему дезу о готовящихся на него покушениях, вот он и услуживает.

– Наемники, хотя бы профессионалы? – Николас отодвинул от себя полупустую чашечку кофе.

Полковник Эндрю Тайгерман подошел к письменному столу и нажал кнопку вызова.

– Пригласите в кабинет господина Петрова, – приказал он вошедшему офицеру.

– Петров, он что, русский? – Николас слегка развернулся к двери.

– Нет, он с Украины, но владеет и русским языком, фамилия – ненастоящая. Это наш агент-инструктор и ты будешь общаться с ним так же не под своей фамилией. Вот, это твои новые документы, – полковник раскрыл папку, лежащую перед ним на столе.

Взял паспорт и протянул Николасу.

– Роберт Греймвуд, тридцати лет, уроженец штата Каролина, а это что? – он взял в руки пластиковую карточку, – Так, аккредитация журналиста. Ого! – «Вашингтон пост», так высоко я еще не служил, – легкая тень улыбки скользнула по лицу Николаса, или теперь уже Роберта.

Просмотрев еще ряд документов, новоиспеченный журналист восточного отдела газеты «Вашингтон пост» Роберт Греймвуд, отложил в сторону конверт с несколькими пластиковыми карточками и встал навстречу вошедшему мужчине.

– Знакомьтесь, это ваш непосредственный начальник Роберт, отныне ничьи приказы кроме него для вас недействительны, – жестом руки полковник указал на «журналиста».

Роберт с интересом разглядывал вошедшего человека. Коренастый крепыш, неопределенного возраста, с короткой стрижкой, во взгляде чувствовалась властность и хватка сильного и уверенного в себе лидера. «Такие недолго будут ходить в подчинении, дай ему волю, убьет не моргнув» – подумал он, протягивая руку для приветствия. Мужчины обменялись рукопожатием.

– Владимир Петров, слушаю ваши дальнейшие указания! – интонация доклада и военная выправка сразу говорили присутствующим о военном прошлом и немалом послужном списке господина Петрова, впрочем, какая разница, как его теперь называть: главное его опыт и исполнительность.

– Где воевали? – осведомился Роберт.

– Афганистан, 356 полк, под Баграмом, начальник разведки, срок – десять лет, комиссован по ранению в звании майора ВДВ, – четко доложил русский Петров.

– Ого, – изумился Роберт, – как оказались в Штатах?

– Вернулся на родину – Украину, под Житомир, пенсия маленькая, жилья нет, идет перестройка, разруха и дележ всего и вся. Организовал военно-спортивный клуб, тренировал телохранителей для богатых. Попал в поле зрения вашей разведки, согласился сотрудничать, деньги были нужны. Успешно выполнил ряд спецзаданий и готов снова к выполнению любого поручения.

– Отлично, – прервал доклад Эндрю, – к вам в гостиницу сегодня зайдет Роберт, вручит документы и поставит перед вами новую задачу. Скажу лишь одно – работать будете на родине, Украине, это все, пока свободны.

Выражение лица этого русского Петрова, не изменилось, только что-то промелькнуло в глазах, он взглянул на Роберта – Николаса. Тот кивнул в знак согласия

Когда за бывшим разведчиком ВДВ закрылась дверь, полковник сел за свой стол.

– Как тебе помощник? – шеф разведки явно гордился своим подопечным.

– Не доверяю я его преданности, такой за деньги, где угодно, да и кому угодно, служить будет!

Николас – Роберт, вытряхнул из конверта на ладонь несколько платежных карточек и вопросительно взглянул на Эндрю.

– Суммы не большие, это что бы не вызывать подозрений, однако будут пополняться незамедлительно. Вот дополнительный пакет: инструкции и другие документы, ознакомьтесь и под расписку сдайте дежурному офицеру. Ваш вылет в Киев послезавтра. Сегодня проинспектируйте группу Петрова, её мы забрасываем завтра.

Гостиница, принадлежавшая разведке восточных стран, располагалась в сорока километрах южнее Вашингтона и напоминала кемпинг и легкое бунгало одновременно.

Роберт Греймвуд, а Николас сразу настраивался на новую легенду, появился там в 16-30.

И хотя охраны не было нигде заметно, к его машине сразу же подошли два человека. Очевидно, они были предупреждены о статусе и цели гостя, поэтому без слов проводили его в небольшой холл, где находились человек двадцать.

– Добрый день! Меня зовут Роберт, и так как нам предстоит совместная акция на Украине, хотелось бы познакомиться с вами и выслушать ваши вопросы по поводу предстоящей акции.

Присутствующие, один за другим, вставали с места и кратко докладывали о себе. Подбором людей в группу занимались явно профессионалы. Насторожило присутствие двух пар. Хотя – одной пары, другие, похоже, не были близко знакомы друг с другом.

– Хорошо, – подвел итог Роберт, – вы все осведомлены о характере вашего задания и виде вашей деятельности. Связь со мной будите держать через корреспондентский пункт газеты «Вашингтон пост». По необходимости, найдете вот по этой карточке.

Он вынул из папки аккредитационную карточку корреспондента и, медленно продемонстрировал её присутствующим сидевшим полукругом в первом ряду.

– Что-то не так? – осведомился провожающий его сотрудник тренировочного лагеря, когда они вышли из здания.

– Смущает присутствие двух пар, слишком большой возраст.

– Ах, это! Одна пара – супруги, обеим за шестьдесят лет. Двое других, познакомились здесь, в лагере. Эти люди будут необходимы вам, когда нужно разогреть толпу, или пройти через кордоны полиции. Стариков там все ещё уважают.

Роберт согласно кивнул, продолжая анализировать состав группы. Немного подумав, он согласился – работа по подбору агентуры проведена на должном уровне. Там, на месте, можно будет внести отдельные коррективы и найти новых агентов.

Кто не скачет – тот москаль.

Часть вторая.

Западная Украина. Ивано – Франковская область. Местечко Яры. Пятнадцать лет назад.

– Оксанка! Ты где?! Мать умирает, а тебя не дозваться! Ходи до дому, воды принеси, да хоть какой супишко свари. Поспрошай у тетки Ганны макарон иль картохи, горяченького похлебать страсть, как хочется! Ой, ой, мамочки! Как голова болит! Ой, моя бедная головушка! Зачем только я на свет появилась! Похмелится кабы …. Где-то одеколон был…. – Девки! Ужо вот я вас, веником, да по заднице! Мать при смерти, могли бы и на стадион сходить, может бутылки какие нашли, пива принесли бы родненькой мамке!

– Ксанка, мамка снова болеет, вона опять ругаитси! Давай убежим за сарай, и там подождем пока она престанет…. – А то я страсть как боюсь, отыскает нас и будет веником возюкать, или за волосы драть станет…. Больно же! – шестилетняя Галина теребила старшую сестру за рукав.

– Отстань! – слегка прикрикнула на неё Оксана, – Вон, вишь, она с похмелья болеет, щас воды из криницы напьется и полегчает ей.

– Все равно, надо домой идтить, лопать хочется, ты же сама говорила, что суп с хлебом будем исть…. – ныла младшая.

– Исть, да исть! Тебе бы только пожрать чего! Вон мамка сейчас уйдет, и мы с тобой в хату проберемся. Если эти мамкины пьяньчуги не сожрали все, то поедим. Я видела вчера, они консерву принесли и два батона хлеба.

– Белого?

– Белого, белого…. – вздохнула Оксана. – Только бы мамка скорее из дому ушла….

Варвара Степановна Грицунова, двадцати восьмилетняя вдова, уже почти три года нигде не работала. А вот пять лет назад, её воспитательницу детского сада, любили как детишки, так и остальные работники садика, уважало начальство. Вон, даже грамота, с красной каемочкой есть. Дадена эта красивая бумага, ей за хороший труд, ко дню учителя. Только этот обалдуй, Митяй, исхитрился резать на ней селедку. Ну, ничего, она успела отобрать и всего-то на ней один порез и жирное пятно, как раз на её фамилии, да печать профкома немного подпортило.

Расплылась печать.

С той поры и жизнь её расплылась, стала одним размытым пятном, не разобрать ни смысла, ни места. А ведь было все: и счастье и смысл. Её муж – Василий, любил и баловал свою Вареньку, на руках почти носил.

– Девки! Где вы шляетись?! Идите, мамка ругаться не будет, идите, суп будем варить, мне картошки не почистить, вон, как руки трясутся. Черт, хоть бы кто похмелится, принес! Идите, зеленый суп варить будем, вон крапивы под забором наросло, да и хлеб в доме остался…. Правда полбатона всего. Но я есть его не буду, этого вам на двоих хватит. Черт, как же головушка раскалывается!

– Идем, Ксанка, идем! Вишь, мамка завет, добрее стала, ужо точно не будет драться! – Галина настойчивее тянула сестру за руку.

– Погоди ты! Вот она как очухается, так и турнет нас искать ей на похмелку, чего ни будь! Еще погодим, тогда и выйдем.

Варвара смочила ладони холодной водой, приложила их к пылающим пульсирующей болью вискам. Боль чуть отпустила.

Не пила она, да и запаха спиртного не переносила. Вот только тогда в тот злой день, когда пьяный сынок местного богатея, на своей иномарке, изломал её Василия, словно тряпичную куклу, ударил передом машины и, перебросив через палисад, врезался и сам в угол дома. Ему-то ничего, сработали подушки безопасности, а её Васенька погиб. А ведь шёл навестить её в роддом, где она родила ему вторую дочку – Галинку, Галочку. …