Текст книги "Владение и владельческая защита в гражданском праве"

§ 5. Обоснование защиты владения

В заключение гл. 1 необходимо ответить на вопрос, каким образом свойства владения, исследованные выше, обусловили появление в частном праве особого механизма владельческой защиты; почему именно правомочие владения получило охрану в упрощенном порядке в рамках посессорного процесса, где истец освобожден от доказывания правового титула в отношении спорной вещи, и для восстановления нарушенного владения ему достаточно представить бесспорные подтверждения одного лишь факта самоуправного нарушения.

У исследователей римского права не вызывает сомнения, что владельческая защита в римском государстве имела публично-правовую природу. Римские юристы полагали незыблемым принцип «Qualis cumque enim possessor hoc ipso, quod possessor est, plus juris habet quam ille qui non possidet»[108]108
  Paul. D. 43, 17, 2.


[Закрыть] – «любой владелец уже тем, что он является владельцем, имеет больше прав, чем тот, кто не владеет». Всякое произвольное нарушение этого правила рассматривалось как угроза существовавшему публичному строю.

Идее сохранения гражданского мира и порядка, воплощенной в интердиктной защите владения в римском праве, вполне соответствовало общее предназначение преторских интердиктов, которое состояло в необходимости вмешательства публичной власти в сферу частно-правовых вещных отношений в целях пресечения самоуправства, хотя бы и исходившего от лиц, имеющих право на вещь[109]109
  См.: Покровский И. А. Основные проблемы гражданского права. С. 346–347.


[Закрыть].

Административно-правовой характер интердиктов, т. е. приказов, предписаний претора об устранении конкретных нарушений правопорядка, также свидетельствует о публично-правовой сущности защиты владения в римском праве. Все это давало основания исследователям института владельческой защиты полагать, что важнейшим, если не единственным мотивом его возникновения и существования в римском праве служила необходимость охраны общественного порядка и гражданского мира.

Сохранение посессорной защиты владения в условиях усложнения и интенсификации экономического оборота потребовало поиска дополнительных обоснований этого правового явления, в особенности с учетом того, что в науке гражданского права владение традиционно понималось исключительно как фактическое отношение, и предоставление юридической защиты простому факту требовало гораздо более глубокого теоретического осмысления. В философии права и цивилистической доктрине нового времени эти дополнительные обоснования были найдены в области духовных интересов человеческой личности.[110]110
  Теории, в которых основание для защиты владения отыскивалось в самом понятии владения (владение как проявление личности; владение как способ удовлетворения потребностей человека; владение как реальность собственности), Р. фон Иеринг называл «абсолютными» в отличие от «относительных» теорий, где принимались во внимание основания, лежащие за пределами понятия.


[Закрыть]

Философские предпосылки для признания интересов личности человека основаниями защиты владения содержатся, в частности, в трудах И. Бентама. Усматривая идею собственности в ожидании, в уверенности в возможности извлечения известных выгод из предмета и признавая тесную взаимосвязь права и собственности («собственность и закон вместе родятся, вместе и умирают. Пока не было законов, не было и собственности. Уничтожьте законы, исчезнет и собственность»), И. Бентам делал вывод, что по отношению к собственности безопасность состоит в том, чтобы возбужденные законом ожидания пользоваться известной частью благ не подвергались никаким нарушениям, никакому посягательству: «Каждый предмет, которым я обладаю или должен обладать, представляется моему воображению принадлежащим мне навсегда, становится основой моих ожиданий, а также ожиданий тех людей, которые от меня зависят, и основой моего плана жизни. Каждая часть моей собственности, кроме присущей ей внутренней ценности, может иметь для меня еще особую ценность, придаваемую ей моими чувствами к ней… Таким образом, наша собственность может сделаться и на самом деле делается частью нас самих, и поэтому отнятие ее причиняет нам страшное страдание». «Когда отсутствие безопасности достигает известной степени, то страх утраты препятствует пользоваться обладаемым». «Государство не может богатеть, если в нем не существует уважения к собственности».[111]111
  Бентам И. Избр. соч. СПб., 1867. Т. 1. С. 338–344.


[Закрыть]

Значительное влияние на формирование взглядов цивилистов на проблему защиты владения имела немецкая классическая философия, в первую очередь, философия Г. В. Ф. Гегеля. Признание частной собственности продолжением личности человека, его духовной сущности позволило теоретикам гражданского права говорить о нарушении прав личности в случаях нарушения владения участника гражданского оборота. Именно эта идея стала определяющей в теориях обоснования защиты владения, существовавших вплоть до появления «новой теории владения» Р. фон Иеринга.

Так, Ф. К. фон Савиньи для обоснования защиты владения выработал «деликтную» теорию, где нарушение владения рассматривалось как деликт, непосредственное насилие над владельцем (Gewalt gegen die Person). С точки зрения Ф. К. фон Савиньи, владельческая защита имеет корни в деликтном праве, поскольку пресекает вторжения в существующие фактические отношения. Волевая теория, представителем которой был Г. Э. Брунс, рассматривала в качестве основания для защиты владения проявление во владении воли владельца, которая, будучи таким образом уже реализованной, имеет преимущество перед только еще стремящейся к реализации волей другого лица, претендующего на владение. Х. Ганс рассматривал два волевых аспекта владения: субъективную волю владельца и объективную общественную волю, признающую владение. При несовпадении их, т. е. при наличии только субъективной воли владение подлежит защите, поскольку индивидуальная воля также значима, как субстанциональное явление, и не подлежит защите только при явном противоречии общественной воле (с точки зрения Х. Ганса, во владении реализуется единичная воля, в праве собственности – общая; владение понималось им как право).

Г. Пухта, рассматривавший волю личности как объект права, понимал владение как непосредственное выражение личности; поскольку воля в нем выступает как объект, то она подлежит защите. Двойственную природу владения Г. Пухта раскрывал следующим образом: владение как осуществление права собственности, т. е. фактическое состояние, соответствующее праву собственности как юридическому отношению, является одновременно и правом, которое заключается в «естественном подчинении вещи» субъекту и занимает место между правом личности и правом собственности. Объяснение этого феномена выводится из понятий воли и личности. По выражению Г. Пухты, владение есть «право личности в его применении к естественному подчинению вещей; во владении охраняется субъективная возможность права». И поскольку во владении выражается требование признания воли субъекта, которая имеет своим предметом самое себя, владение в конечном счете определяется как «право на собственную личность». Если реализуемое во владении подчинение вещи находится под охраной права личности, то право собственности является самостоятельным, не нуждающимся в такой «опеке» правом. Таким образом, «владение есть полнейшее естественное подчинение, право собственности – полнейшее юридическое подчинение вещи лицу». Посредством владельческого иска, считал Пухта, охраняется владение ради него самого, охраняется чистый факт юридического владения и благодаря именно этому владение делается правом.[112]112
  Пухта Г. Курс римского гражданского права. М., 1874. С. 319–347.


[Закрыть]

В то же время в науке гражданского права сохранялись взгляды на защиту владения как реализацию идеи гражданского мира и общественного порядка. Так, А. Ранда и Б. Виндшейд, рассматривая владение как факт, условие права, природу владельческой защиты искали в публично-правовых отношениях. С точки зрения Б. Виндшейда, «самозащита противоречит сущности государственного порядка; она подвергает слабейшего действию заблуждения и злой воли сильнейшего».[113]113
  Виндшейд. Учебник пандектного права. СПб., 1874. С. 312.


[Закрыть] Г. Дернбург отмечал экономический аспект защиты владения как существующего фактического порядка общественных отношений, сохранение которого является одним из условий нормального существования общества в целом и гражданского оборота в частности. Сходные взгляды были высказаны Тибо (защита владения как фактического отношения) и Редером (защита владения как воплощения в нем существующих норм позитивного права).[114]114
  Обзор теорий обоснования защиты владения см.: Иеринг. Об основании защиты владения. С. 18–37; Гамбаров Ю. С. Вещное право. С. 386–390; Покровский И. А. Основные проблемы гражданского права. С. 224–229.


[Закрыть]

Трудно преувеличить то значение, которое имели для развития как науки гражданского права, так и законодательства идеи Р. фон Иеринга о природе владения и основаниях владельческой защиты. Став достоянием мировой цивилистической мысли, «новая теория владения» является в то же время одним из редких примеров интеграции научных воззрений ученого в действующее позитивное право, поскольку большинство ее положений были восприняты и воспроизведены немецким Гражданским уложением Burgerliches Gesetzbuch 1896 г. В связи с широкой известностью концепции Р. фон Иеринга нет нужды в подробном ее изложении, необходимо отметить лишь основные ее положения. Теория Иеринга предполагает защиту владения как видимости собственности (Sichtbarkeit des Eigentums); владение здесь выступает как «форпост собственности» (Vorwerc des Eigentums). Отмечая, что в огромном большинстве случаев владение и право собственности совпадают в одном лице хозяйствующего субъекта, Р. фон Иеринг предположил о наличии во владении правового титула собственника. В то же время с учетом интенсивности гражданского оборота, в условиях которого процесс доказывания правового титула часто усложнен и громоздок, собственники заинтересованы в упрощенной защите их правомочий, что и достигается посредством предоставления им посессорной защиты, когда «доказывание юридического бытия собственности… заменено доказыванием фактического ее бытия».[115]115
  Иеринг. Об основании защиты владения. С. 178.


[Закрыть] Те случаи, когда правопорядок предоставляет защиту владению, фактически не совпадающему с правом собственности и даже не имеющему правового титула вовсе (незаконному владению), Р. фон Иеринг предлагал рассматривать как «неизбежное зло», которое оправдывается несравненно более значимым положительным эффектом от облегченной защиты владения как внешней видимости права собственности (защита незаконного владения – не цель владельческого института, а его неизбежное следствие).

Анализ взглядов Р. фон Иеринга на обоснование защиты владения позволяет сделать вывод, что он впервые центр тяжести проблемы перенес исключительно в частно-правовую сферу, благодаря чему посессорная защита владения получила возможность выступать как подлинно цивилистический институт. Этим обусловлены притягательность данной концепции, популярность, которой она пользовалась в свое время, и сохранившаяся по сей день актуальность.

Российская наука гражданского права в целом восприняла все приведенные выше положения европейской цивилистической мысли об основаниях защиты владения. Так, В. Г. Кукольник обоснование защиты владения усматривал в необходимости пресечения самоуправства: «Никто не властен своевольно отнимать свое имение у незаконного владельца, хотя бы и имел на то явное право, а должен отыскивать оное посредством суда».[116]116
  Кукольник В. Г. Российское гражданское частное право. Ч. 2. С. 142.


[Закрыть] Ф. Морошкин находил его, с одной стороны, в интересах общественного порядка, пресечении отрицания властей посредством нарушения установленного порядка вещей, пребывания их в чьем-то владении («государство, защищая владение, защищает самое себя»). С другой стороны, он рассматривал владение как «выражение духа во внешнем мире… падшего в пределы пространства и времени, и первая глубина его падения есть органическое тело, первородная форма духа и первоначальный предмет освоения»[117]117
  Морошкин Ф. Л. Рассуждение о владении по началам российского законодательства. М., 1837. С. 35–48.


[Закрыть]. Здесь, таким образом, имеет место соединение идеи охраны публичного порядка с теориями защиты владения как естественно-правовой категории, в которой реализуются сознание и воля личности, в конечном счете и выступающие в качестве объектов защиты.

Широкий круг последователей (среди наиболее ревностных можно назвать С. А. Муромцева и Ю. С. Гамбарова) в российской цивилистической науке нашли и взгляды Р. фон Иеринга. Особенно следует отметить влияние немецкой школы права на составителей проекта российского Гражданского уложения (как сказано выше, проект уложения воспроизводил закрепленную в BGB модель двойного владения). Так, составители проекта высказали сомнения в возможности обоснования владельческой защиты исключительно интересами общественного порядка, поскольку забота государства об устранении насилия, самоуправства и преступлений имеет публично-правовую природу. Практическую цель защиты владения под влиянием взглядов Р. фон Иеринга они видели в обеспечении праву собственности надлежащей охраны и безопасности.[118]118
  Книрим А. А., Карницкий И. И., Лукьянов С. И., Малышев К. И. и др. Проект Высочайше учрежденной редакционной комиссии по составлению Гражданского уложения с объяснениями. Т. 1. С. 435.


[Закрыть] В «предположении права собственности на стороне владельца» и облегчении защиты права собственности, вслед за Р. фон Иерингом, обоснование защиты владения видел Г. Ф. Шершеневич.[119]119
  Шершеневич Г. Ф. Учебник русского гражданского права. С. 153.


[Закрыть]

В то же время в цивилистической литературе существовали и иные воззрения на обоснование владельческой защиты. Обширной критике взгляды Р. фон Иеринга и его последователя в русской науке гражданского права С. А. Муромцева подверг, в частности, К. А. Митюков. С точки зрения К. А. Митюкова, обоснование защиты владения следует искать исключительно в нем самом.[120]120
  Митюков К. А. По поводу статьи г. Муромцева о владении по русскому праву. Киев, 1877. С. 15, 22–27.


[Закрыть]

В сфере интересов и свойств личности обоснование защиты владения находил В. А. Юшкевич. Центральную точку института владения, по его мнению, составляет человеческая личность, проявляющая свою волю во внешнем материальном мире. «Идея защиты владения, – считал В. Юшкевич, – …относится к первоначальным и непосредственным, глубоко коренящимся в человеческой природе представлениям, она является настоящим jus naturale… Благо, защищаемое через институт владения, это господство свободной человеческой воли в мире телесных вещей, проявление субъективной воли, направленной на присвоение». Действие человека, направленное на вещь, объединяет их в такой степени, что посягательство на вещь является одновременно и посягательством на личность субъекта владения. Обоснование защиты владения преступника видится В. А. Юшкевичу также в интересах гражданского мира: «То обстоятельство, что А по отношению к В сделался fur или praedo, не может стать основанием к вмешательству X, Y, Z в совершенно чуждое им отношение».[121]121
  Юшкевич В. А. Исследования из области учения о владении. О приобретении владения по римскому праву. С. 42–46.


[Закрыть]

И. А. Покровский также подверг критике теорию Р. фон Иеринга об обосновании защиты владения как видимости собственности, где защита незаконного владения рассматривается как «неизбежное зло», несопоставимое с несравненно большим положительным эффектом. Неправильность данной теории виделась И. А. Покровскому в том, что необъяснимым осталось предоставление владельческой защиты фактическому владельцу против собственника. Против квалификации предоставления защиты незаконному владению как неизбежного зла говорят и положения законодательства, не признающие владения, установленного незаконным путем. Кроме того, существуют ситуации, когда защите подлежит владение, заведомо для правопорядка не совпадающее с собственностью и не имеющее шансов преобразоваться в право собственности. Более правильной считал И. А. Покровский теорию гражданского мира, предложенную Эндеманном, в основе которой лежит идея о необходимости сохранять общественное спокойствие в виде сложившегося порядка отношения лиц к вещам. Вместе с тем И. А. Покровский полагал, что для обоснования идеи владельческой защиты недостаточно раскрытия одной лишь полицейской ее стороны, как это имеет место в теории Эндеманна. «В институте защиты владения, – считал И. А. Покровский, – дело идет не о собственности и вообще не о таком или ином имущественном праве, а о начале гораздо более высоком и идеальном – о насаждении уважения к человеческой личности как таковой». С этой точки зрения защита незаконного владения, понимаемую Р. фон Иерингом как зло, И. А. Покровский рассматривал как «кульминационный пункт основной идеи», как наивысшее торжество принципа уважения к человеческой личности[122]122
  Покровский И. А. Основные проблемы гражданского права. М., 1998. С. 228–229.


[Закрыть].

Равным образом можно сказать, что идеи самого И. А. Покровского стали кульминационным и последним пунктом в разработке российской наукой гражданского права теории владельческой защиты. В связи с неприятием данного института, свойственным в целом советской цивилистике, проблема обоснования защиты владения если и рассматривалась в дальнейшем российскими учеными, то исключительно в историко-правовом и сравнительно-правовом аспектах[123]123
  Е. С. Компанеец основания защиты фактического владения считала обусловленными особенностями каждой общественно-экономической формации и строго зависимыми от характера классовых отношений в социуме, в связи с чем каждому отдельному общественному строю соответствует определенная система построения института защиты владения. Так, в Древнем Риме в качестве таких оснований выступали полицейского характера соображения сохранения гражданского порядка; в капиталистическом обществе – интересы наиболее полной и наиболее облегченной защиты частной собственности. После закрепления в германском Гражданском уложении 1896 г. новой концепции владения и расширенной модели владельческой защиты есть основания находить обоснование защиты фактического владения в необходимости охраны интересов и прав личности (см.: Компанеец Е. С. К вопросу о проблеме владения в советском праве // Сб. статей памяти академика В. М. Гордона. Харьков, 1927. С. 144–148). По мнению А. В. Венедиктова, обоснование защиты владения следует усматривать не в интересах общественного мира, поскольку этой цели служат и многие другие меры, а в необходимости особого средства защиты прав (не только права собственности, как у Р. фон Иеринга), презюмируемых в лице владельца (см.: Венедиктов А. В. Защита фактического владения в условиях мирного и военного времени. Ученые труды ВИЮН. 1947. Вып. IX. С. 68–71).


[Закрыть].

В современной юридической литературе наиболее подробное исследование понятия владения и института владельческой защиты можно найти у Д. В. Дождева, который на основании исторического анализа приходит к убеждению, что всякое владение, хотя бы и без animus domini, должно обеспечиваться юридической защитой, в том числе и посессорной, с охранительной полицейской целью, поскольку «защищая владельца, право исходит из презумпции наличия правового основания непосредственной связи лица с вещью, пока не доказано обратное, и тем самым защищает саму возможность наличия вещного права, т. е. правоспособность лица».[124]124
  Дождев Д. В. Основание защиты владения в римском праве. М., 1996.
  С. 5.


[Закрыть] С точки зрения Д. В. Дождева, генеральным запретом нарушения владения выявляется не столько полицейская сущность владельческой защиты, сколько объективная природа владения, для которого существенной является материальная связь с вещью. Вещный характер этого права автор видит именно в возможности устранения владельцем нарушений своего права со стороны всех третьих лиц, включая собственника вещи, на определенном основании, в качестве которого и выступает «фактическая принадлежность вещи индивиду – держание, беспрепятственное осуществление которого и гарантия восстановления нарушенной материальной связи с вещью и составляют право владения».[125]125
  Там же. С. 30.


[Закрыть] Таким образом, Д. В. Дождев обращает внимание как на основания владельческой защиты и на полицейские интересы общества, и на связь владения с правом собственности или иным вещно-правовым титулом, и на реализацию во владении сущностных черт личности (правоспособности субъектов гражданского права).

Обзор литературы об основаниях защиты фактического владения имел целью выявить основные подходы к данному вопросу и определить оптимальное их соотношение. Философией права и цивилистической наукой разработаны три типа решения проблемы, которые можно с известной долей условности определить как естественно-правовой (признание владельческой защиты охраной проявляемых во владении сущностных свойств человеческой личности); публично-правовой (обоснование защиты владения интересами общественного мира и правопорядка) и частно-правовой (установление взаимосвязи защищаемого в посессорном порядке фактического владения с владением на праве собственности и иными видами законного владения – титульным, давностным – в целях облегчения их правовой охраны и усовершенствования гражданского оборота). В приведенных выше воззрениях ученых-цивилистов можно увидеть как приверженность одному из этих подходов, так и варианты их сочетания. Правильным может быть только комплексный подход, отмечающий объединение в институте защиты фактического владения всех трех начал – естественного, публичного и частного права. Признание приоритета какого-либо из них в ущерб остальным явилось бы обеднением и односторонним рассмотрением института. Таким образом, обоснование защиты владения имеет комплексную, триединую природу, и споры о преобладании любого из подходов лишены практического смысла.

Несомненной важностью наделено частно-правовое начало обоснования защиты владения, которое, не будем забывать, является по своей природе институтом гражданского права. К ставшими классическими положениями теории Р. фон Иеринга о владении как видимости и форпосте права собственности и о необходимости его упрощенной защиты с целью облегчения реализации субъективных гражданских прав (в их число следует включать не только право собственности, но и права титульных и давностных владельцев, которые также должны быть освобождены от доказывания превосходства своих прав в споре о нарушенном владении при наличии бесспорного подтверждения противоправности нарушения) следует добавить высказанные выше соображения о центральной роли правомочия владения в триаде правомочий собственника, о зависимости и производности реализации остальных правомочий именно от правомочия владения. Нельзя обойти вниманием и практический интерес правопорядка в институте владельческой защиты, выражающийся в обеспечении оперативного восстановления нарушенных прав, сокращении числа петиторных процессов.

С другой стороны, защита владения должна быть установлена ради интересов общественного порядка, и в этом смысле она обеспечивает достижение двух важнейших взаимосвязанных целей публично-правовой природы: сохранение гражданского мира в обществе и соблюдение государством своей прерогативы разрешать имущественные споры, пресечение всякого рода самоуправства. Для государства и правопорядка подобна смерти передача отдельным личностям или их группам разной направленности социальной активности, инициативы в авторитетном и подлежащем безоговорочному признанию урегулировании частно-правовых споров. Уместно вспомнить высказывание Г. Ф. Шершеневича: «Чем меньшею определенностью отличается правововой порядок в данное время в данной стране, тем более основания к организации подобной облегченной защиты».[126]126
  Шершеневич Г. Ф. Учебник русского гражданского права. С. 153.


[Закрыть]

На примере формирования института защиты владения мы наблюдаем взаимное влияние публичного и частного начал в праве (более подробно о двойственной природе владельческого иска см. § 3 гл. 2).

Можно заметить, что абсолютная идея права проявляется в аспектах свободы и самоценности личности и необходимости организации общежития в социуме. Необходимость существования комплекса норм, регулирующих отношения индивидуумов как членов социума, обусловлена 1) неспособностью существовать вне общества, свойственной человеку; 2) возможностью патологического, ненормального и вредного для окружающих проявления сущностных черт человека; 3) необходимостью сочетания интересов индивидуумов как членов общества посредством подавления этих патологических проявлений и, следовательно, 4) необходимостью установления разумного и эффективного баланса между интересами индивидуума и интересами общества как целого. Самым общим образом частное право может быть определено как регулирующее отношения, возникающие в связи с естественными проявлениями сущностных свойств субъектов как самоценных величин, вне их субординационной связи с обществом, а публичное – как регулирующее отношения, возникающие в связи с необходимостью установления разумного баланса частных и общественных интересов посредством подавления некоторых патологических проявлений сущностных свойств субъектов императивной властью общества. С учетом сказанного взаимосвязь и взаимопроникновение институтов публичного и частного права являются не только возможными и допустимыми, но и объективно предопределенными.

Соприкосновение публичного и частного права в вопросах собственности проявляется в постановке перед публичным правом задачи обеспечения «гуманизации» социального аспекта формирующихся гражданско-правовых отношений. В государственно-правовом аспекте право собственности характеризуется необходимостью ограничения власти собственников законом в интересах общества в целом и конкретного индивида в частности.

Наконец, особо важным является естественно-правовое начало обоснования защиты владения.

Истоки теорий, рассматривающих в качестве обоснования владельческой защиты интересы человека, кроются в пантеистической философии Г. В. Ф. Гегеля, основной идеей которой является трансформация сообщаемого личности Абсолютного духа на разных ступенях абстракции. В соответствии с этой идеей, смысл категории собственности заключается не в удовлетворении потребностей человека, как может показаться на первый взгляд, а в придании голой субъективности личности очередной степени конкретности: благодаря тому, что лицо помещает свою волю в вещь, непосредственно отличную от свободного духа и поэтому противопоставленную ему, с одной стороны, вещь получает волю как «свою субстанциональную цель», провозглашается господство воли над вещью, которая перестает быть «вещью в себе» и самоцелью; с другой стороны, воле субъекта дается наличное бытие через собственность. То, что лицо обладает чем-то во внешней власти, и составляет владение; то, что лицо, побуждаемое естественною потребностью, делает нечто своим – есть особенный интерес владения.[127]127
  Гегель. Философия права. М., 1990. С. 101–106.


[Закрыть] Вещь принадлежит тому, кто первым по времени вступил во владение ею; наличное бытие воли включает в себя и признание ее: «Внутренний акт моей воли, который говорит, что нечто есть мое, должен быть признан и другими. Если я делаю вещь моей, я сообщаю ей этот предикат, который должен проявляться в ней во внешней форме, а не оставаться только в моей внутренней воле».[128]128
  Там же. С. 109.


[Закрыть] При этом физический захват вещи, хотя и является наиболее совершенным с чувственной стороны способом проявления воли, коль скоро в этом акте владения субъект непосредственно присутствует, однако носит при этом субъективный, временный и чрезвычайно ограниченный характер. Универсальным же способом является вступление во владение посредством обозначения вложения своей воли в вещь с целью исключения претензий на нее окружающих.

Непосредственное вступление во владение представляет собой первый момент собственности; вторым ее моментом является потребление, в процессе которого окружающим демонстрируется, что вещь продолжает представлять интерес для собственника – «для того, чтобы нечто оставалось моим, требуется продолжение выражения моей воли, а это выражается в потреблении или хранении»[129]129
  Там же. С. 121.


[Закрыть](см. выше о понятии «custodia». – А. К.). Наконец, третий момент собственности, объединяющий два предыдущих, есть произвольное отчуждение вещи.

Эти философские идеи, приведенные в самом сжатом виде, составляют теоретическую базу для двух выводов. Первый, уже сделанный ранее, состоит в том, что центр тяжести в идее владения находится не в отношении лица к вещи, а именно в восприятии и признании этого отношения окружающими. Второй вывод заключается в том, что это единственно возможный и поэтому бесспорно необходимый механизм обеспечения участия личности в бытии общества.

Особо следует подчеркнуть ту мысль, что приобретение владения вещами и, главное, его последующая постоянная реализация есть способ осуществления перехода сообщенного личности человека Абсолютного духа на следующую ступень конкретности. Не собственность, а именно владение следует признавать тем мостиком, через который абсолютное переходит, реализуется в относительное. Собственность представляет собой «абсолютную юридическую категорию, непосредственно вытекающую из естественного права»,[130]130
  Михайловский И. В. Очерки философии права. С. 541.


[Закрыть] но это категория именно юридическая, т. е. созданная развитием социума, общественной мысли. Первоначальным же, в подлинном смысле естественно-правовым институтом, в котором абсолютный дух реализуется в конкретное посредством очевидного для окружающих обращения воли на конечные внешние объекты (вещи), является институт владения. На основании созданного таким образом статического порядка конструируются новые юридические категории и институты (появляются собственность, ограниченные вещные права, права на чужие вещи, оборот имущественных прав, торговля обязательствами, бездокументарными объектами прав и т. д.), но базой всего этого колосса является институт владения вещами.

На протяжении истории развития человечества гражданско-правовое понятие собственности претерпевало изменения, что вполне естественно для юридической, «надстроечной» категории. В то же время институт владения оставался незыблемым и сохранял неизменным свое основное содержание – обеспечение субъекту владения стабильного и воспринимаемого окружающими как должное отношения к вещам и воздействия на них.[131]131
  Не секрет, что во все времена лишь ограниченная часть общества была в состоянии обеспечивать свои жизненные потребности исключительно на основании отношений собственности. И в наше время подавляющее большинство населения земли имеет средства производства и жилище, т. е. две основные долгосрочные составляющие существования человека в социуме, не в собственности, а во владении и производном от него пользовании.


[Закрыть] Сказанное позволяет определить владение как один из важнейших естественно-правовых институтов, имеющий фундаментальное значение, как единственно возможный для обеспечения существования личности в обществе и гражданского оборота в целом. Именно в силу этой насущной необходимости, а не ради декларативного уважения и любви к человеку, владение должно быть обеспечено особым режимом защиты.

Признание владения естественным правом человека – тезис, особенно важный для настоящего исследования с методологической точки зрения и оправдывающий как предыдущий обстоятельный анализ понятия, так и последующую характеристику института посессорной защиты. Идея естественных прав личности известна человечеству с глубокой древности; ей характерны неизменные притягательность и актуальность, несмотря на чередовавшиеся периоды ослабления и усиления интереса к ней. В России естественно-правовая доктрина наивысшей точки своего развития достигла в начале ХХ столетия в трудах отечественных юристов и философов. Так, И. В. Михайловский признавал существование субъективных прав, не зависящих от какого бы то ни было правопорядка, предшествующих всякому правопорядку, непосредственно вытекающих из абсолютной идеи права и ее определений, т. е. из норм естественного права. «Реальное бытие и полную обеспеченность начала естественного права получают только путем реализации в положительном праве… Сообразно с этим и естественные субъективные права только в положительном праве получают реальное бытие и надлежащие гарантии».[132]132
  Михайловский И. В. Очерки философии права. С. 470. Представляется, впрочем, не вполне корректным признавать существование субъективных прав до возникновения правопорядка. Правильнее было бы проследить следующий путь развития идеи: от Абсолютного Закона – к естественным правам – к естественным правам, воплощенным в нормах морали и обычаях (до возникновения правопорядка), – к естественным субъективным правам и иным, производным от них, закрепленным в нормах позитивного права.


[Закрыть]

В послереволюционный период естественно-правовая теория по вполне понятным причинам оказалась отвергнутой юридической мыслью, уступив место догматам марксистско-ленинской философии права. Лишь в конце ХХ в. в отечественной юридической литературе появляются попытки восполнить упущенное и определить соотношение естественного и позитивного права. Так, С. С. Алексеев признает существование «непосредственно социальных» прав, которые «являются выражением натуральной жизни общества, напрямую даны естественным ходом вещей, а не выдуманы, не изобретены людьми». [133]133
  Алексеев С. С. Теория права. М. 1995. С. 117.


[Закрыть] В. И. Иванов отмечает, что «в отличие от писаных законов, из которых следуют права и обязанности, право естественное, обычное, традиционное, прецедентное, каноническое, общинное и т. д. возникает в глубине человеческого правосознания, коренится в душе человека в качестве основы всех его деяний»[134]134
  Иванов В. И. Закон и право // Право и жизнь. 2000. № 25.


[Закрыть].

Не претендуя на полноту раскрытия темы в связи с колоссальной ее значимостью и серьезностью, отметим лишь следующее.

Во-первых, следует более четко и ясно сформулировать саму идею естественного права, обусловливающую притягательность данной теории, как идею о божественном происхождении изначального и самодостаточного комплекса нравственных норм, строгое соблюдение которого обеспечивает оправданное и полноценное существование человеческой личности в социуме, нашедшего в связи с усложнением экономического оборота и социальных условий жизни свою проекцию в многоуровневом позитивном законодательстве. Необходимо отдавать себе отчет в том, что жизнеспособны только те нормы позитивного права, которые имеют свои корни в этом комплексе. Как отмечается в святоотеческой литературе, «нравственные законы приобретают для человека безусловную обязательность и неизменность лишь тогда, когда он осознает их надмирное происхождение и слышит в них голос Бога. Только в этом случае они имеют абсолютную прочность и непререкаемый авторитет». [135]135
  Святитель Василий, епископ Кинешемский. Беседы на Евангелие от Марка. М., 1996. С. 187.


[Закрыть]Позитивное право лишь тогда представляет собой эффективно функционирующую систему, когда оно зиждется на фундаменте из основополагающих норм, являющихся «выжимкой» из таких нравственных законов и получивших квалифицированную юридико-техническую обработку с учетом велений времени. Такой взаимосвязью юридических норм и норм нравственных опосредуется взаимосвязь животной природы человека и сохранившегося в нем Абсолютного начала, развитие которого и является одновременно целью и оправданием бытия как каждого индивида в отдельности, так и всего социума в целом.