Текст книги "Майк Науменко. Бегство из зоопарка"

Спустя годы многие критики уже и не пытаются оспаривать автобиографический характер этих композиций. Но сам Майк тщательно ретушировал свою музу, утверждая в интервью, что героиня этих антифеминистских гимнов – исключительно собирательный образ. Полумифическая фигура – как Sweet Jane у Лу Рида или «Прекрасная незнакомка» у Блока.

Тем не менее, близкий круг друзей отчетливо понимал, кто именно явился источником вдохновения его новых творений.

«Я прекрасно знал, кому посвящена та или иная песня, – поведал в интервью 1992 года Михаил „Фан“ Васильев. – Сладкая N – была такая девушка, которая сейчас, по-моему, в Москву переехала. С песней „Дрянь“ более сложная история. Она посвящена подружке моей жены. Это были две девушки, с которыми мы часто оттягивались в Апраксином переулке. Потом я женился на Зине Васильевой, а Майк вот песню написал».

Одним из первых слушателей «Дряни», гитарный рифф для которой был позаимствован у Марка Болана, а текст оказался похож на песню Лу Рида Dirt (You’re just dirt… That’s the only word that hurt) – оказался счастливчик Иша. Как гласит история, приблизительно в апреле 1980 года на его важном посту вневедомственной охраны раздался телефонный звонок.

«Гнусавым голосом Майк зачитал мне текст и спросил: „Ну как?“, видимо, не сомневаясь в успехе, – с улыбкой вспоминал Игорь Петровский. – „Заебись, – восторженно ответил я. – Так все мерзко и безыскусно, очень гадкие и некрасивые рифмы…“. „Вот и мне так кажется, – с какой-то детской радостью отозвался Майк. – Гадом буду, но это – хит!“. Затем я услышал, как на другом конце провода льется в стакан вино».

Безусловно, этот цикл песен стал переломным для Науменко. С этим были согласны его друзья, которые понимали, что их приятель создал композиции, созвучные духу времени – хлесткие, стебные, энергичные и злые. Заметим, что ни у «Машины времени», «Високосного лета» и «Воскресения» в Москве, ни у «Мифов», «Россиян» и «Аквариума» в Питере такого «градуса напряжения» тогда не наблюдалось и близко.

«Я вспоминаю вечер, когда мы сидим у Майка на кухне, и он поет „Дрянь“, только что написанную, – рассказывал Борис Гребенщиков. – И нет ощущения, что мы находимся в какой-то рок-н-рольной провинции. Что ТАМ они умеют, а мы не умеем – ни фига! Тот комплекс, которым страдало большинство наших рок-музыкантов – у них там „фузз“, „квак“, обработка звука – нам это было не нужно. Это были какие-то второстепенные детали, а только это ощущение и было правильным. Что если ты написал правильную песню, правильно ее спел один раз – все! Остальное уже должно прикладываться!»

Сотворив за несколько месяцев свои основные хиты, Майк создал костяк будущей концертной программы. Все подступы к ней уже были нащупаны – она получалась на редкость универсальной: ее можно было исполнять как в акустике, так и в электрическом варианте. Теперь «ленинградскому Марку Болану» оставалось все это по-человечески записать и создать наконец-то собственную рок-группу.

На стыке десятилетий «период неоформленной мифологии» в биографии Майка подошел к логическому завершению. Но надо признаться, что белых пятен в той эпохе для нынешних исследователей осталось еще предостаточно. Поиск любой новой информации сегодня крайне проблематичен: давно умерли родственники, ушли из жизни многие друзья, с кем-то навсегда потеряна связь… Но в последний момент работы над книгой кое-что неизвестное нам все-таки удалось раскопать, и вот очень красивый и характерный эпизод из жизни Майка.

Дело в том, что незадолго до описываемых событий Науменко короткое время «халтурил» на Северном Кавказе, в Домбае. Там он вместе с приятелями-музыкантами вел дискотеки на горнолыжном курорте. И в один из зимних дней 1980 года он неожиданно встретил у подножия олимпийских вершин одноклассника Диму Калашника – того самого, который подарил ему в школе выцветшие фотографии с аккордами The Beatles.

«Стояла изумительная солнечная погода, и вокруг было ослепительно-голубое небо, – вспоминает Калашник. – Мы, пораженные нашей встречей, сидели на лавочке и просто молчали… Чтобы не вспугнуть ощущение тишины ледников и ослепительных пейзажей молодых гор. И вдруг Миша негромко говорит: „Дима, а если бы сейчас прилетел ангел и спросил тебя: "Ты доволен жизнью, которую прожил?" Что бы ты ему ответил?“ Я подумал и честно признался: „Наверное, нет“. А мой школьный друг улыбнулся и уверенно заявил: „А я бы ответил, что жизнью доволен полностью“. Он сказал это, как жирную точку поставил».

Справо налево: Майк, Дюша, Сева и их друг Ливерпулец, 1980

Фото: Наташа Васильева-Халл

Часть II
Путешествие в рок-н-ролл (1979–1982)

Фото: Андрей «Вилли» Усов

Вкус магнитного хлеба

«Если некоторое время вы попытаетесь быть вымышленной личностью, вы поймете, что вымышленные люди зачастую более реальны, чем люди с телами и бьющимися сердцами…»

Ричард Бах, «Иллюзии», перевод Майка Науменко

Со звукорежиссерами Аллой Соловей и Игорем Свердловым Майк подружился во время прибалтийских гастролей Театра кукол в августе 1979 года. В те дни Науменко был увлечен переводом новой философской притчи Ричарда Баха «Иллюзии». Саму книгу в оригинальном варианте ему подарила Таня Науменко, и по дороге в Вильнюс Майк прочитал ее в автобусе – от начала и до конца. После чего, сильно впечатленный, решил перевести на русский язык – как минимум, для себя и своих приятелей.

«Это была бескорыстная внутренняя потребность, – признавался он впоследствии в одном из интервью. – Мне хотелось, чтобы эту книгу прочитали мои друзья, да и просто какие-то люди».

Толстую пачку машинописных листов, напечатанных с помощью Тани, Майк первоначально даже побаивался брать в руки. Надо сказать, что выглядела эта бумажная конструкция крайне громоздко. К тому же в условиях отсутствия копировальной техники изобретательный переводчик придумал для книги так называемый «цветной дизайн».

Андрей «Вилли» Усов

Фото: Михаил Науменко

«Дело в том, что в оригинальном варианте текст „Иллюзий“ был напечатан двумя шрифтами – прямым и курсивным, – вспоминали приятели Майка. – Науменко, чтобы отразить эту историю, всякий раз менял копировальную бумагу – с черной на фиолетовую – чтобы показать эту разницу. Когда в оригинальном варианте шел курсив, он закладывал в печатную машинку фиолетовую копирку и набивал этот фрагмент. Затем опять переходил на черную. В общем, трудоемкая была у него затея».

Фотограф Андрей «Вилли» Усов стал одним из первых, кто получил тоненькие машинописные листки с русским текстом Ричарда Баха. Он долго листал разноцветные страницы и не мог осознать, что его приятель перевел это сам – от начала и до конца.

Звукорежиссер Алла Соловей

Фото из архива Олега Ковриги

«Помню, как держал я эту книжечку в руках, и какое-то недоверие все-таки оставалось, – поведал мне спустя много лет Усов. – Меня буквально раздирали вопросы: как человек смог это сделать? Да нам жить-то некогда было! А Майк еще успевал это переводить. Да слава его учителям, которые настолько глубоко дали ему этот язык!»

Помимо «Иллюзий» Науменко с большим интересом переводил музыкальную литературу – вроде The Rolling Stone Illustrated Record Book, взятую напрокат у хиппанов из Вильнюса. И когда Алла Соловей застала Майка за этим упоительным занятием, он простодушно ей пояснил: «Естественно, после перевода у меня получится вовсе и не illustrated, зато тут есть полная дискография и множество интересных фактов».

Заметив такой энциклопедический подход к рок-музыке, Игорь Свердлов по прозвищу «Птеро Д’Актиль» пригласил Науменко в гости – посидеть за чашкой портвейна и оценить коллекцию «фирменного» винила.

«Майк очень любил классический рок-н-ролл, – говорила Алла Соловей. – Обнаружив его в моей домашней фонотеке, он просто завис, прослушивая пластинки два дня подряд и попросту не выходя из квартиры».

Затем у них случилось несколько вылазок в кино (довольно удачных) и поездок на рыбалку (неудачных). Однажды, блуждая по лесам, они обнаружили озеро, которое на поверку оказалось болотом, а заодно – военной базой комаров истинно мексиканских размеров. Тогда-то Майк и осознал, что Птеро Д’Актиль, возможно, и был ленинградским Филом Спектором, но уж точно – не Дерсу Узалой.

В итоге «городской ребенок» Миша Науменко вернулся домой искусанным с головы до пят, так и не отведав обещанной ухи. Позднее этот опыт экстремального туризма был увековечен в словах его лирического героя из песни «Сидя на белой полосе»: «мне больше по нраву урбанистический вид». Это заявление стало относиться и к самому музыканту – Майк часто цитировал друзьям фрагмент из «Иллюзий»: «Вспомните, откуда вы идете и почему вы создали эту ситуацию, в которую поместили самого себя в первом лице?»

Большой театр кукол на ул. Некрасова

Фото из архива Олега Ковриги

Как-то вечером, в процессе плавного перехода с болгарского красного вина на кубинский ром, Науменко напел под гитару несколько новых песен.

После чего возбудившийся Игорь Свердлов с энтузиазмом воскликнул: «Это надо писать! Это надо писать! Прямо сегодня, прямо у нас в студии!»

Количество выпитого в ту ночь было столь велико, что осталось непонятным, как на следующее утро приятели не позабыли об этой идее. Время летело центробежно, и впервые Майк не пожалел, что оформился «радистом». Даже в самых дерзких мечтах он не мог предположить, что у себя на службе он вскоре сможет записать настоящий альбом. Не на лужайке возле Невы, не в подпольной студии где-то в Прибалтике, а в государственном учреждении, находившемся в самом центре Ленинграда.

К началу лета в активе у Науменко было уже три десятка композиций. С нетипичной для себя тщательностью он продумал четкий график действий. Еще за год до этого Майк разместил роскошное в своей дерзости объявление в журнале «Рокси». Там, в частности, говорилось:

«Молодой, нищий, безработный музыкант задался намерением собрать новую группу, которая по предварительным проектам будет играть рок-н-ролльные стандарты и свои композиции (в стиле, возможно, близком Лу Риду, Боуи и т. п.). Требуются: барабанщик, лидер-гитарист, басист, аппарат, инструменты, помещение, безумные идеи, невероятная энергия».

Как говорится, конец цитаты.

В ожидании достойных предложений Майк решил не тянуть время и перенести весь музыкальный материал на пленку. Это было необходимо для репетиций будущей рок-группы. И только тогда он принял предложение от Игоря Свердлова – в первую очередь, для фиксации концертной программы. Дело было в июне 1980 года.

Главный режиссер В. Б. Сударушкин

Фото из архива Олега Ковриги

«Сама запись в студии театра кукол состоялась только благодаря главному режиссеру, подлинному мастеру Виктору Борисовичу Сударушкину, рано ушедшему из жизни, – вспоминала Алла Соловей. – Сударушкин способен был понять, почувствовать, что в стенах его театра происходит некое священнодействие… Может быть, не совсем ему близкое и понятное, но необходимое и для музыкантов, и для нас, звукорежиссеров. Каждый раз Сударушкин давал мне письменное разрешение на экспериментальную запись».

«Сударушкин был демократом, – утверждал Игорь Свердлов, осуществлявший запись вместе с Аллой Соловей. – Как-то во время сессии Виктор Борисович внезапно вошел к нам в студию. На пульте стояли стаканы с портвейном. И он запросто опрокинул один вместе с нами, как ни в чем не бывало».

В профессиональной студии Театра кукол Майк работал не один. Он не хотел повторять упрощенную формулу альбома «Все братья-сестры», спонтанно записывая песни в акустике. Чтобы создать некое подобие рок-звука, Науменко пригласил гитариста Вячеслава Зорина из группы «Капитальный ремонт», с которым играл на танцах в Вологодской области прошлым летом.

«Майк начинал запись немного робко, но затем, увидев реакцию операторов и первых слушателей, успокоился и разошелся вовсю, – рассказывал Зорин. – Альбом „Сладкая N и другие“ был записан буквально за несколько суток. После первой сессии, когда мы вышли на улицу, Майк произнес торжественным голосом: „Сегодняшний день прожит не зря“».

На следующую пробу Науменко позвал Гребенщикова, который, в свою очередь, привлек в студию друзей: Фана с перкуссией, а также новичка «Аквариума» – «мистического авангардиста» Александра «Фагота» Александрова.

«Репертуар был нам более-менее понятен, поскольку в квартире на Каменном острове Майк исполнял многие из этих песен, – философствовал Фагот спустя сорок лет. – Со стороны запись в Театре кукол выглядела почти как семейная история».

После завершения сессии в альбом вошли шестнадцать электрических ритм-энд-блюзов и баллад – в том числе «Сладкая N», «Пригородный блюз», Blues de Moscou, а также новая композиция «Седьмое небо», по поводу которой Майк признался, что это была одна из самых мрачных его песен: «Седьмое небо – это так высоко, колени дрожат, и кружится голова / И если ты первой не столкнешь меня вниз, рано или поздно я столкну тебя».

«После первых сессий стало очевидно, что передо мной не просто талантливый музыкант, – рассуждала позднее Алла Соловей. – Это было как порыв ветра в душную ночь. Нечто такое, чего все уже давно ждали… Никогда больше в жизни я не испытывала подобного наслаждения от творчества, сидя за пультом звукозаписи, как тогда. В стенах Театра кукол собрался весь, как выяснилось впоследствии, цвет русского рока и выделывал на своих инструментах такое, что кружилась голова. У наших музыкантов были разные вкусы, но это не мешало им находить общий язык. В студии царила Любовь, и еще не было места корыстолюбию и ненависти».

Отдадим должное стальным нервам Аллы, ухитрявшейся работать в недолгих паузах между движением транспорта по улице Некрасова. Дело в том, что поблизости проезжали трамваи, и студийное оборудование в эти моменты сильно резонировало. Но боги внимательно следили за процессом сверху, и огромное желание музыкантов добиться результата оказалось сильнее стихийных бедствий.

Кроме основной программы, в студии оказались зафиксированы еще шестнадцать композиций, которые были опубликованы лишь спустя полтора десятка лет на компакт-диске «Сладкая N и другие». Среди этих треков есть немало раритетов, начиная от песен «Капитального ремонта» и заканчивая нетленками Майка времен альбома «Все братья-сестры» («Ода ванной комнате», «Женщина» и «Седьмая глава»), который ему казался теперь «сборником подготовительных упражнений».

«Запись получилась хотя и сносной по качеству, но на удивление занудной, – скромничал Майк в интервью московскому журналу „Зеркало“. – Но при этом многим она нравится. Впрочем, там есть, как мне кажется, хорошие песни».

Так, например, новую композицию «Утро вдвоем» он анонсировал следующим образом: «Эта песня посвящается всем мужчинам, присутствующим здесь. Я думаю, что у каждого из нас случалась ситуация, когда мы утром просыпались с бодуна, неизвестно где, неизвестно с кем… Песня как раз об этом».

Следствием душевных пожаров Майка стало драйвовое и честное музицирование. Обратите внимание: напряжение на альбоме достигается «не по правилам» – без вибраций вожделенной рок-группы и раскатов барабанов, которых там не было физически – как, впрочем, и барабанщика. Зато рядом были его верные друзья – как за пультом, так и «с той стороны зеркального стекла».

«Я очень люблю Славу Зорина – как музыканта, – откровенничал позднее Майк в интервью „Рокси“. – И на этом альбоме он сделал то, что нам хотелось. Еще в записи принимал участие Гребенщиков, которого я тоже очень люблю. Он играет на губной гармошке, правда, очень мало, но то, что надо. Во многих вещах он мне сделал звук и помог советом и делом».

«Это был большой зал и довольно просторная комната, – припоминал детали этой сессии Борис Гребенщиков. – За стеклом – магнитофон и спокойная, совершенно не нервная обстановка. Поскольку мы не знали, что с этим может быть связано что-то плохое, то и никаких нервов тогда не было. Наоборот, ощущение полного счастья от того, что все-таки можно записываться».

Внимательно переслушав в августе 1980 года всю запись, Майк неожиданно понял, что из этих треков может получиться симпатичный альбом. А для его выпуска первым делом нужна новая фотосессия. Не теряя времени, Науменко направился на Васильевский остров, домой к Андрею «Вилли» Усову.

Объявление Майка в журнале «Рокси», 1979

«Для альбома „Сладкая N и другие“ Миша позировал на фоне разных стен на улице Репина, – рассказывал Усов. – Мне по случаю достался американский клетчатый пиджак, в котором можно было появляться только на сцене. Его-то мы и использовали. На альбом пошла только одна фотография, снятая в колодце под моим окном. А кирпичная стена, на фоне которой проходила съемка, жива до сих пор».

Вскоре Майк сделал несколько копий с оригинальной катушки и начал раздаривать пленки своим друзьям – Родиону, Васину, Гребенщикову, Ильченко, Марату, Фану, Ише и Тане Апраксиной.

«Когда мы столкнулись в квартире, которую снимали Файнштейн с Зиной Васильевой, Майк повлек меня в ванную, – вспоминала позднее Апраксина. – Это оказалось единственное место, где можно было спокойно разговаривать. И он не выпускал меня оттуда, пока обеспокоенный Фагот не поднял тревогу, заботясь о моей безопасности. В ванной я получила свою катушку „Сладкой N“ – вместе с массой деталей того, как проходила запись, и с клятвами, которым я в тот момент предпочитала не верить».

После столь эксцентричной презентации стало очевидно, что первый поход Майка Науменко в волшебную страну студийной звукозаписи можно было считать успешно состоявшимся.

Первый концерт Майка в Москве, 1980

Фото из архива Константина Моисеева

Новые горизонты свободы

«Живопись еще нужно изобрести»

Пабло Пикассо

Как-то раз Слава Зорин познакомил Майка со своей двоюродной сестрой Наташей Кораблёвой. Эта невысокая симпатичная девушка жила в скромной коммуналке на Васильевском острове и сразу понравилась Науменко. Через месяц они вновь пересеклись на свадьбе у гитариста «Капитального ремонта».

«В тот день Майк не замечал никого, – вспоминал позднее Слава Зорин. – Кроме моей сестры Натальи и бутылки джина».

Поскольку это знакомство во многом определило дальнейшую судьбу Майка, для написания книги мне было крайне важно встретиться с Наташей. Беседа наша происходила в небольшом кафе на Таганке, и в первые минуты я не мог поверить в реальность происходящего.

Скажу честно – долгие месяцы я метался в поисках аргументов, направленных на то, чтобы это интервью все-таки состоялось. Но всякий раз Наташа шла в отказ – мне казалось, что предложение о встрече виделось ей частью хитроумного плана, имевшего отношение к рекламной шумихе вокруг фильма «Лето». И только настойчивое участие друзей – Олега Ковриги, Иши и Люды Петровских – сделало эту беседу возможной. Сейчас мне неловко за недоверие, но тогда оно казалось вполне оправданным…

Но вот все страхи позади, я дарю Наташе «Безумную механику русского рока», одновременно включая остатки обаяния и старенький диктофон Sony. Интервью начинается с вопросов о знакомстве с Майком и, безусловно, здесь моей собеседнице было, чем поделиться.

«Я с ним впервые встретилась, как с парнем из „Аквариума“, который сам пишет песни, – начала рассказ Наташа. – Он там был вторым номером, а первым – естественно, Борис. А Майку, конечно же, хотелось исполнять свои песни собственным составом».

Наташа Кораблёва (публикуется впервые)

Фото из архива Натальи Науменко

Дальнейшие события в их жизни развивались стихийно, но с явным оттенком романтики. Вначале Майк пригласил Наташу на репетицию с «Капитальным ремонтом», а затем – в Театр кукол, на модный в ту пору мюзикл «Ловите миг удачи». Не без труда достав контрамарку, он скромно усадил девушку на приставной стульчик, а после спектакля пригласил погулять по городу, развлекая театральными байками.

В ответ Наташа немного рассказала о своей жизни. Дочь школьной учительницы, она приехала в Ленинград из Вологодской области и работала оператором счетных машин на производственном объединении «Алмаз». Благодаря брату периодически посещала концерты подпольных рок-групп, но сам город и его историю знала преимущественно из книг и походов в музеи. И так сложилось, что в вопросах «расширения кругозора» Майк оказался незаменимым гидом.

«До 1973 года семья Науменко жила в коммуналке на улице Жуковского, – вспоминала Наташа. – Потом там осталась сестра Таня, а Миша переехал с родителями на Варшавскую, в трехкомнатную квартиру. У Майка была отдельная комната, казалось бы, живи и радуйся… Но он не хотел там ни жить, ни радоваться. И как только Таня уезжала на дачу, он возвращался на улицу Жуковского, откуда до Невского было рукой подать. Мы с ним много ходили и смотрели его любимые места. Это был тот самый город Достоевского, который Майк любил, и ему не надоедало все это показывать. А я вечно ходила на каблуках, поэтому, возвращаясь домой, просто падала в тапочки… Мы никогда не посещали кафе, поскольку не было такой культуры, не было столько кофеен и не было столько денег. Поэтому я умоляла Майка зайти в сквер, чтобы я могла немного посидеть. Он легко соглашался и вообще был трепетным парнем».

Принято считать, что первое впечатление от человека – самое сильное. Поэтому для меня был важен вопрос о ключевых эмоциях, полученных от общения с Майком в начале знакомства.

Обложка «Сладкая N и другие»

«Порой у него бывали странные закидоны, что-то про независимость и хождение в народ, – с улыбкой говорила Наташа. – Казалось бы, чего особенного в „радисте“ театра? Майк ведь был из хорошей профессорской семьи. И он по-настоящему был таким, действительно правильным мальчиком. И всю жизнь он из себя это выдавливал, чтобы быть поближе к своим любимым рок-н-ролльщикам».

Со временем их отношения стали более доверительными. Майк пригласил девушку в гости к сестре Тане, где они, затаив дыхание, слушали новый альбом Дэвида Боуи. Потом читал барышне стихи Гинзберга, самиздатовскую прозу Венички Ерофеева, а однажды набрался смелости и сделал Наташе неожиданное предложение.

«Мечтал бы поселиться с тобой в старинном замке, – слегка смущаясь, сказал „звезда рок-н-ролла“ своей избраннице. – Но могу предложить тебе только квартиру с родителями и зарплату „радиста“ в театре».

Как-то раз Майк попросил Наташу нарисовать обложку к только что записанному в Театре кукол магнитофонному альбому. Так получилось, что ни один из вариантов оформления «Сладкой N» его не устраивал. Фотосессия Вилли Усова подходила лишь для обратной стороны катушки, а нарисованная Апраксиной женская нога сорок третьего размера совершенно не соответствовала лирическим настроениям Майка.

Науменко явно хотелось чего-то другого. И тогда он предложил сделать набросок обложки своей возлюбленной.

«Песни из альбома я уже слышала, – рассказывала Наташа. – В каком-то журнале Майк нашел небольшую картинку, на которой были нарисованы две дамы. И он говорит: „Мне нужна вот такая барышня, и чтобы я на нее смотрел“. И я по памяти все ему нарисовала. Притом, что я – не художник и нигде этому не училась. Откуда он узнал, что я люблю живопись, даже не знаю… Наверное, видел, как я „битлов“ рисовала».

Музыкальный критик Артемий Троицкий

Фото из архива Константина Моисеева

Как только альбом «Сладкая N и другие» получил каноническое оформление, события вокруг Майка завертелись с неожиданной быстротой. Теперь у него был музыкальный продукт, который можно было показывать не только друзьям, но и организаторам всевозможных концертов.

Дело в том, что после выступления «Аквариума» на рок-фестивале в Тбилиси в марте 1980 года у Гребенщикова появилось изрядное количество новых приятелей. Одним из них оказался влиятельный музыкальный критик Артемий Троицкий, который писал многочисленные статьи – как в официальную прессу, так и в машинописный рок-самиздат.

Вскоре лидер «Аквариума» начал ездить с концертами в Москву и как-то раз показал Троицкому кассету с «Дрянью» и «Пригородным блюзом». Как гласит история, Артемий Кивович явно впечатлился услышанным.

«Мне эти записи страшно понравились, – резюмировал Троицкий. – И, хотя я в то время был увлечен Гребенщиковым, они мне понравились больше. О чем я прямодушно сказал Борису, чем, по-моему, его слегка смутил. Гребенщиков туманно говорил, что это его приятель из Ленинграда, песенки пописывает. Фамилию его он не называл, сказал только, что его кличка – Майк. Мне же настолько полюбились эти песни, что я просто Борю замучил, чтобы он меня с Майком познакомил, приехал с ним в Москву и так далее».

Вскоре Артем пригласил Гребенщикова на акустический фестиваль, который делал его приятель Костя Моисеев где-то в Северном Чертаново – «мутном местечке без опознавательных знаков, среди каких-то гаражей и новостроек». Из Останкино удалось подогнать чешскую передвижную тон-студию радиостанции «Юность», которая зафиксировала это событие на профессиональной аппаратуре.

Состав музыкантов, который должен был выступить 25 октября 1980 года, обещал море удовольствия: Андрей Макаревич, Константин Никольский, «Последний шанс», «Аквариум», а также бородатый литовский бард Виргис Стакенас, невозмутимо певший песни на родном языке.

Группу Гребенщикова, которую на рок-фестивале в Тбилиси снимало финское телевидение, в Москве уже немного знали, но – преимущественно на уровне слухов. Ни «Синего альбома», ни «Треугольника» еще не существовало в природе, поэтому андеграундная молва воспевала их подвиги на уровне стихийной мифологии.

Любопытно, что в Питере «Аквариум» в те годы воспринимали как «ансамбль, сыгравший несколько концертов вместе с „Машиной времени“». По словам прекрасного Коли Васина, во время выступлений Гребенщикова «публика страшно томилась, ожидая, когда это занудство наконец-то закончится».

Поколение дворников и сторожей

Фото: Андрей «Вилли» Усов

В Москве же все было совершенно по-другому. Типа – это та самая банда, которая чуть ли не трахалась на сцене в Грузии. Помню, как друзья-однокурсники рассказывали мне, что «Аквариум» – это группа, у которой есть одна кайфовая песня, что-то вроде: «Иди ко мне, я мэн крутой! Отдай мой шуз, дави на фузз! Мочалка, эй, беги ко мне скорей…»

Естественно, что на этом сказочном фоне о Майке, который в то время находился «между небом и землей», никто в столице не слышал. Но хитрый Троицкий выстроил программу таким образом, чтобы Науменко играл последним, причем – в сопровождении музыкантов «Аквариума»: Гребенщикова, Гаккеля, Фана, Дюши, Фагота и нового гитариста Саши Кожевникова.

Смутно предчувствуя скандал, Артем пригласил в Северное Чертаново всю прогрессивную интеллигенцию Москвы: начиная от своего друга Саши Липницкого, драматурга Виктора Славкина и поэта Алексея Дидурова до писательницы Людмилы Петрушевской, застенчивого мультипликатора Юрия Норштейна и джазмена Алексея Козлова, пришедшего на мероприятие в кожаном пиджаке и с женой в вечернем платье.

В конце пути от станции метро «Калужская» гостей ждал настоящий футуристический рай: новенькое здание музыкальной школы с актовым залом на 300 мест, в котором стоял первоклассный аппарат группы «Автограф». Окна были затянуты тяжелыми шторами, дневной свет в помещение не проникал – зрители были отрезаны от социалистического рая полумраком и толстыми кирпичными стенами.

Сарафанное радио честно сделало свое дело, и к началу фестиваля в школе яблоку негде было упасть. По оценке Кости Моисеева, в зале собралось человек триста пятьдесят: даже все проходы были забиты взволнованными поклонниками московского и ленинградского рока.

Выставляя Науменко хедлайнером, Троицкий с Моисеевым шли на определенный риск – но он оправдался.

«Это было не только первое публичное выступление Науменко в Москве, но, как Майк меня уверял, вообще первое выступление с собственной программой, – вспоминал впоследствии Троицкий. – До этого он играл только в квартирной обстановке. Впервые Майк выступал в таком большом зале, и впервые это было „электричество“».

Появлению Науменко предшествовал акустический сет «Аквариума», включавший все боевики того времени: «Мой друг музыкант», «Держаться корней», «Дорога 21» и «Глядя в телевизор». Казалось, что превзойти команду Гребенщикова невозможно: зал буквально стонал после каждой композиции. А в это время Майк, сильно волнуясь, глушил в туалете кубинский ром. В тот исторический момент он должен был выйти на сцену, чтобы совершить подвиг. И он его совершил.

«Мальчик Майк», как его фамильярно анонсировал Троицкий, появился на сцене с недопитой бутылкой Havana Club и дымящимся «Беломором». В темных очках, с элегантным платочком вокруг шеи, он натурально выглядел как западный рок-артист. Держался уверенно, пел гнусаво и комментировал песни, словно Боб Дилан на пьяном джеме в Гринвич Виллидж. Без всякого саундчека Науменко проанонсировал цикл песен «Сладкая N и другие», сразу обозначив, что «это не дама из англоязычный страны, а такой персонаж с латинским N… Я не знаю, есть она или нет, но мне очень мила эта женщина». Затем призвал зрителей бухать прекрасный напиток – кубинский ром, а также курить «Беломор», желательно – ленинградский.

Гробовая тишина была ему ответом.

Константин Никольский

Фото из архива Константина Моисеева

Программа была короткой и состояла из восьми композиций, которые Науменко исполнил в более агрессивной манере, чем на альбоме. Вокал звучал чуть ниже, темп – быстрее, а аранжировки оказались по-настоящему «грязными». Между музыкантами «Аквариума» и Майком возникла настоящая химия. Причем – в обе стороны. Впервые со столичной сцены были исполнены не песни о воздушных замках и «дорогах разочарований», а провокационный панк-рок с дерзкими текстами. А после строчки про «пятьсот второй аборт» воздух в зале застыл, и стало слышно, как мухи целуются.

«Майк встал очень прямо, даже надменно, музыканты напряглись и ударили кто во что горазд, – вспоминала в одном эссе Людмила Петрушевская. – Поехала какая-то простенькая игра, и Майк закричал ровно, чеканно, нахальным тоном под этот звенящий бубнеж. Это было, конечно, пение, прослеживалась даже какая-то весьма древняя мелодия, как у дьячка в храме. Но Майк сделал нечто с нашими душами, вроде бы спас их, увел в свой цветущий мир, где царила в разных формах его великая любовь, в том числе и в таком виде, как заунывный повтор: „Ты – дрянь“, – бессильное заклятие против сводящей с ума милой женщины.…»

Подпольные московские менеджеры, Костя Моисеев – в центре (событий)

Фото из архива Константина Моисеева

До этого момента все на концерте выглядело мирно, и ничто не предвещало резких метаморфоз. Но после оглушительного исполнения «Дряни» и «Пригородного блюза» публика прекратила сублимировать и разделилась на два лагеря. Доподлинно известно, что в первом оказались Липницкий, Дидуров и Петрушевская, а во втором – Андрей Макаревич и несколько музыкантов московских групп. Первые с восторгом смотрели Науменко в рот, вторые – ругали последними словами.