Текст книги "Дом геологов. Произведения 1992 года"

– Нет! – усмехнулся Кирилл – Мы добрались до дома, разошлись по квартирам и уснули. Утром Креш пришел ко мне за своим любимым огуречным рассолом, а уже вечером все газеты города были наполнены статьями о зверском убийстве и расчленении трех рабочих на старом кладбище…

Незримые во тьме плыли тучи за окном. Ночь уходила, истекала, таяла…

IV

А утром плохо выспавшиеся Румелин и Креш отправились на экзамен. Они опоздали на полчаса, но, невзирая на это, битый час поджидали учителей. Те, наконец, пришли – флегматичная Янаева и бородатый интеллигентный педагог, прозванный Беримором. Они впустили группу экзаменующихся в кабинет географии и, рассадив их, принялись копошиться на учительском столе. Изредка они поднимали глаза, взгляды учителей и учеников встречались, выражая взаимный страх. Румелин, потирая небритую щетину, оглядывал родные стены кабинета и мысленно прощался со всем: и с географическими рефератами старательных школьников, развешанным по стенам, с потрескавшейся штукатуркой, с батареей, о которую его однажды в шутку ударили головой. Он прощался и с застекленными шкафами, расставленным у задней стены. Шкафы стояли пустые: выбиваемые стекла в них регулярно заменяли, но с растаскиваемой физической и метеорологической аппаратурой было сложнее… А ведь Румелин помнил времена, когда она наполняла чрево шкафов. За окном, брызгавшим солнечными бликами, благоухали мальва и жасмин, ежегодно вытаптываемые, но не вытоптанные, и странно было Румелину страдать в ожидании билета. Учителя копошились неимоверно долго, и Румелин подумал, что их необходимо поторопить. Не долго думая, наметанным жестом он с треском вырвал листок из одного реферата. Креш, сидевший у застекленных шкафов, понимающе отворил их дверцу… Кирилл чиркнул спичкой – и вот уже пылающий бумажный ком подобно метеору, пронесся через класс и упал на полку. Креш невозмутимо закрыл шкаф… Когда едкий патлатый дым заполнил внутреннее пространство, Румелин вздохнул удовлетворенно. Дым бился о стекло, выползал из щелей, заставляя надсадно чихать задние ряды. Но географы так оживленно что-то обсуждали, что не заметили происшествие. Между тем кто-то из братьев по разуму Румелина и Креша вытащил бумажку из шкафа и выбросил ее на подоконник. Огонь полыхнул с новой силой, стал менее видим, но более осязаем. Краска на раме окна коричневела и корчилась, прибавила своего неповторимого аромата – такого, что даже страдавший насморком Беримор почуял неприятность. Он прищурил подслеповатые близорукие глаза и спросил подозрительно:

– А что это паленым пахнет?

– А это мусор на улице жгут! – одновременно ответили Румелин и Креш, глядя при этом на Беримора наивными лучистыми взглядами. Янаева пошла по запаху и обнаружила догорающий реферат.

– Воды! – устало попросила она и захлопала по подоконнику мокрой тряпкой.

– Прошу! – указал Беримор на свой стол – У нас все готово!

Зависла тяжелая тишина, нарушавшаяся тонким, сдерживаемым писком: кто-то кого-то тыкал в ногу иголкой. Среди такой атмосферы всеобщего страха, среди звенящего безмолвия поднялся Румелин. Он прошел между рядов в облаке суеверно-ободряющих возгласов и взял билет. Так же невозмутимо он вернулся и сел готовиться. За ним пошел Креш, за Крешем потянулись и другие. Румелин готовился полчаса, то и дело таская листки с учительского стола. Он деловито записывал все, что мог вспомнить по географии, и когда все познания иссякли, он отправился сдавать. Подсел он к Беримору, справился у него о здоровье жены и детей, о рыбалке, о плавании в закрытых помещениях. Беримор, встречая собачьи-преданный и умильный взгляд Кирилла, терялся, отвечая невпопад. Поняв, что беседа не клеится, Румелин стал отвечать билет.

– Мой вопрос об Урале – начал он уверенно, как будто Беримор собирался с ним спорить – Уральские горы расположены на Урале, который служит также местом локализации Уральских возвышенностей…

Учитель, внимая монотонной речи, задумался о предстоящем отпуске, о теплом, пенящемся у ног море… Точно уловив этот момент, Румелин ловко вставил:

– Невозможно понять Урал без рассказа о Китае… – и соскочил на пересказ энциклопедической статьи о Китайской республике.

– Покороче! – вяло и робко буркнул Беримор.

– Хорошо! – отреагировал Румелин – Я опущу 15 минут вступления!

И продолжил рассказ с того места, где его прервали. Он сыпал тяжелыми терминами, действовавшими на педагога словно снотворное. Беримор задремал. Румелин продолжал нести околесицу, а учитель сползал все ближе и ближе к краю стола. Румелин, не прерывая рассказа, слегка подтолкнул его, стул выскочил из-под Беримора – и оба они – стул и Беримор – рухнули на пол. Откуда-то сверху сорвался глобус и тяжело взорвался вблизи учителя. Ошеломленный Беримор вскочил, ползал на четвереньках и искал очки. Румелин же продолжал, не прерываясь:

– Растительность Урала зелена и, несмотря на скудность свою, обильна…

– Хватит, хватит! – замахал руками педагог – Я вижу, что ты знаешь… Сейчас посмотрю твои конспекты…

Беримор искал очки, не подозревая, что они под ногой Кирилла. Румелин же поднимал его с колен и тыкал ему в лицо бессмысленными конспектами. Беримор сделал вид, что рассматривает их, хотя понимал их не более, чем иероглифы. Потом, когда он объявил их хорошими и ставил в ведомости пять, Румелин проталкивал очки его под отошедший плинтус. Когда ему это удалось, он ушел с сознанием выполненного долга, закрыл за собой дверь и стал подслушивать. Он услышал речетативное бормотание Креша. Постепенно бормотание оживилось, сорвалось на крик. Румелин слышал, что кричали Креш и географы. Потом кто-то из них топнул ногой, хватил стулом об пол. Затем раздались торопливые шаги, и Кирилл едва успел отскочить от распахнутой пинком двери. Вышел Креш и хлопнул дверью так, что она чуть было не слетела с петель. После этого он сурово оправил галстук.

– Чего ты разбушевался? – испуганно спросил Румелин.

– Того… – злобно ответил Креш – Будут мен тут… четверку! Мне – четверку! Мне!

* * *

Проводив Креша и Румелина на экзамен, Смайк вышел на утреннее безделье. Он уселся на лавочке во дворе, достал из кармана баночку сметаны и ложку. Вслед за ним из подъезда выбрался Радик, отягощенный родителями – в обвислых трико, с недельной щетиной, взлохмаченный и опухший. Он закурил, не глядя на Смайка, уселся на лавочку.

– Родители даруют нам жизнь – философски заметил Смайк – И всю оставшуюся жизнь раскаиваются в содеянном!

Он доел сметану и огляделся по сторонам: двор был пуст, только в одном его углу царило оживление: там, возле девятиэтажного дома стоял грузовик с прицепным фургоном, вокруг него сновали грузчики. Руководил ими красноносый магазинный грузчик Дядя Веня.

– Шиповы съезжают! – сказал Радик Смайку – Они давно уже мечтали: двор им наш не нравился и вообще…

– Похоже, он им и теперь не нравится! – взволнованно сказал Смайк в ответ. Радик поднял глаза и перекрестился.

– Ох! – воскликнул он, схватив Смайка за плечо – Да это ведь нас бить бегут!

По просторам двора, огибая качели и песочницы, неслись мускулистые братья Шиповы: один размахивал шваброй, другой крутил над головой валиком от дивана. Они бежали так быстро, что с трудом остановились.

– Слушайте, мужики! – неровным голосом заговорил старший – Помогите погрузить! Просто приперло нас! Уж помогите, пожалуйста!

Младший дрожавшими руками всунул в руки Смайка и Радика какие-то деньги. Лениво поплевывая, геологи поплелись за Шиповыми. Оказалось, что Шиповых приперло в самом прямом смысле: они стаскивали пианино, на лестничной площадке оно застряло и придавило одного грузчика. Другие старались выручить собрата, но безуспешно. Припертый грузчик подавал слабые признаки жизни. Смайк и Радик налегли, и пианино пришло в движение.

– Держи! Держи, мужики! – заорал Дядя Веня, но было уже поздно: пианино сорвалось и с грохотом понеслось вниз по лестнице. Дядя Веня остался с ним один на один, попытки остановить его напоминали попытки остановить локомотив, и дядю Веню, издававшего нечленораздельные вопли, выбросило за перила. Там разбилась бутылка, которую дядя Веня всегда держал в кармане, и осколки ее вонзились в бедное тело грузчика. Между тем пианино продолжало неуправляемое движение, всей неимоверной тяжестью своей врезалось в стену, ударило в электрический щиток, выбило пробки, обесточило лестничную площадку и развалилось по частям. Летели искры замкнувшейся проводки, стенал дядя Веня. В квартирах замолкло урчание холодильников и рык кофемолок.

– Вот это по-нашему! – шепнул Смайк Радику. Радостно было видеть, как открываются двери и из них выглядывают головы встревоженных обывателей! Какая-то старушка в рваном халате выскочила из квартиры.

– Что же вы, ироды, делаете? – заголосила она протяжно – У меня же в холодильнике мясо!

– Ты, подруга, вали отсюдова! – взвыл дядя Веня, сжимавший в руке окровавленное горлышко бутылки.

Грузчики стали обкладывать подругу матом, она испугалась и убежала. Дядя Веня поднялся наверх и помог грузить пианино по частям. Потом пришлось тащить диван. Смайк предложил поставить его в лифт, куда диван в вертикальном положении входил. В этот момент один из грузчиков почувствовал определенный зов природы, и решил исполнить его за хорошо скрывавшем все диваном. Другие грузчики забили лифт чайниками и какой-то посудой, и Смайк при всеобщем одобрении окружающих нажал на кнопку первого этажа. Грузчик за диваном закричал, двери, смыкаясь, загудели, и все это слилось в единую безобразную какофонию. Лифт и до того был испорчен, а тут его к тому же перегрузили. Он взвился, словно конь, на которого взвалили верблюжью ношу, понесся на девятый этаж и, выплеснув тем самым последнюю энергию, застрял. Грузчика, конвульсивно старавшегося натянуть штаны, придавило диваном и обсыпало тарелками. Он кричал, толпа грузчиков поспешила ему на помощь, но открыть лифт не смогла.

– Выпустите меня! – кричал придавленный – Мне тут дышать нечем! Я задыхаюсь!

Полтора часа он задыхался, но, несмотря на это, подоспевшие ремонтники вытащили его живым. Он испустил длинный матюг, и дядя Веня облегченно сказал:

– Ну, жить будет!

Пока грузили оставшиеся вещи, Смайк кивнул Радику, и они спустились вниз. Осторожно и неторопливо они разблокировали прицеп и еще успели помочь догрузить фургон доверху. Когда погрузка закончилась, многочисленное семейство Шиповых заспорило, куда они собрались переезжать, поскольку никто из них не записал точного адреса.

– Может, не уезжали бы? – робко вставил Смайк – Чует мое сердце недоброе!

Шипов-старший крепко послал его и оттолкнул с дороги. Он усадил жену в прицепной фургон, сам сел в кабину водителя.

– Пожалуйста! – попросил он – Езжайте помедленнее! У нас в прицепе дорогие сервизы, хрупкие вещи!

Шофер тронулся осторожно – и так же осторожно отделился прицепной фургон. Он покатился под гору, развивая все большую и большую скорость, все более и более накреняясь. Наконец он врезался в грибок на песочнице, дверцы его распахнулись, и из них с перекошенным лицом вывалилась Шипова. Всей могучей массой своей она врылась в песок, на нее посыпались какие-то коробки; послышался звон битой посуды – это падали ящики с сервизами… А между тем во двор уже въезжали люди, поменявшиеся с Шиповыми. Ни Смайк, ни Радик не знали, что на отвратительное их рук дело взирают очаровательные глаза белокурой красавицы. Она же, к счастью своему, не подозревала о существовании Смайка и Радика…

V

Вечером все по привычке собрались на кухне у Смайка. Смайк усадил гостей, выключил свет, оставив гореть лишь газ на плите, и уселся сам. Таинственные голубые блики делали лицо Смайка неземным и загадочным.

– Известно ли вам – начал Смайк – Что род наш очень древний и происходит от рыцарского рода Броков. Имя Смайковы предки мои приняли при государыне Елизавете, когда по известной причине хотели казаться русскими. Дело тогда не обошлось без нечисти, без хорезмского демона – это, впрочем, повод для другого рассказа. Я же вспомню о первом Броке…

Смайк оглядел присутствующих строгим взором и заговорил от первого лица; он, как воспреемник рода Броков, имел на это право…

* * *

После второго крестового похода удача, наконец, улыбнулась мне. Хотя мы не взяли Дамаска, но я сумел захватить себе вороного сарацинского коня, сменившего мою клячу. Я назвал коня Бесом. На его лоснящейся атласной шкуре красиво смотрелся тяжелый кошель с византийским золотом. Несколько лет я плутал по пыльным дорогам Балкан, после же потянуло в Германию. Недоброе время я выбрал: по селениям эрцгерцогства австрийского я плутал уже по отечеству, не находя ни людей, ни пищи. Из придорожных зарослей на меня смотрели доведенные до отчаянья и сумасшествия крестьяне, превратившиеся в грабителей и людоедов. Но, глядя на крестообразную секиру, прикованную к моей руке, мой вытекший глаз и глубокие шрамы на лице, на покрытый шипами сарацинский панцирь, они не связывались со мной. В селении недалеко от Вены я встретил только дряхлого старика. Я ничего не получил от него – более того – дал ему монету на бедность.

– Да хранит вас Господь, благородный рыцарь! – поклонился старик.

– Не знаешь ли ты богатых хозяев? – спросил я его.

В ответ старик поведал мне вот что:

– Недавно наш хозяин Альберт фон Шнайдер вернулся в родовой замок. Замок этот – место проклятое, мы боимся ходить туда; а герр Шнайдер вот уже несколько дней не показывается, и я не знаю, жив ли он вообще!

Я усмехнулся страху крестьянина и попросил указать мне дорогу. Отправившись в замок, я увидел, что путь почти зарос колючим терновником, по обочинам сплетался кронами густой и темный лес, пахло прелой гнилью и в опускавшихся сумерках горели демоническим светом гнилушки. Это могло бы напугать суеверных земледельцев, но я хорошо помнил леса Ливана, и лес Шнайдеров показался мне парком. Наконец, дорога сделала крутой поворот, и я увидел сам замок; он был невелик, но высок и мрачен. Сложили его из черного камня. Перед окованными воротами его был разложен костер, вокруг огня сидели оборванные и обросшие люди, вооруженные чем попало. На вертеле они крутили человеческое тело, постепенно румянящееся от жара. Я запомнил терпкий запах паленого волоса.

– Господь простит вам ваши прегрешения! – сказал я им сквозь мерное клацание копыт Беса – Не найдется ли места у костра бедному рыцарю Конрада III достославного?

Самый могучий и мускулистый из людоедов – настоящий король дикарей недобро блеснул глазами и пригласил меня садиться.

– Храбрый рыцарь устал с дороги – сказал он – Пусть отдохнет и согреется.

Я спешился и подошел к костру. Король людоедов вынул запекшийся человеческий глаз и, чавкая, съел его.

– Я люблю глаза! – медленно сказал он и пристально взглянул на меня. Я не отвел глаз, усмехнулся и ответил:

– Вкусы сарацинской палицы совпадают с твоими, добрый человек!

Он посмотрел на мою пустую глазницу и расхохотался.

– Ты мне нравишься, рыцарь! – произнес он – Не желаешь ли отведать нашей индейки? Клянусь, даже папе римскому не подавали более нежного мяса!

– Благодарю за гостеприимство – сказал я – Но на дворе пост и правоверный католик не ест мясо!

Король подсел ко мне поближе, и в бликах костра я увидел его мощные клыки.

– Держу слово – заметил он, облизываясь – Ты так смел оттого, что за кустами сидят десять твоих оруженосцев! Ставлю золотой, что сидят!

Я протянул руку.

– Давай золотой! – ухмыльнулся я – Ты проспорил!

Король совсем приблизился ко мне, и я почувствовал его зловонное дыхание. Мощной рукой он взял меня за плечо и сдавил стальной наплечник так, что помял его.

– Сумасшедший ты или Всевышний? – взволнованно спросил он – Только они двое могут быть так смелы со мной!

Я добился своего, сбив его с толку своим поведением.

– Прикажи своим людям обыскать кусты и отдай мне мой золотой! – сказал я ему. Он отдал такой приказ, и людоеды разбрелись.

– Никого нет! – закричали они вскоре с разных концов лужайки. Король довольно засмеялся.

– Ты озяб, рыцарь! – сказал он мне – У костра тепло, но в костре еще теплее!

С этими словами он с неимоверной силой толкнул меня в огонь. Он не знал, что я расстегнул наплечные ремни, и наплечник, который он держал, попросту соскользнул в пламя. Не удержав равновесия, король людоедов рухнул вслед за ним и вскочил уже объятый пламенем. Я же рассек пополам слугу, оставшегося рядом с ним, и скрылся в темноте. Людоеды, прибежавшие на крик Короля, бессмысленно сновали по поляне. Кое-как они затушили своего обожженного хозяина, но вместе с тем затушили в панике и костер. Тогда же луна закатилась за тучи, и наступила тишина и мрак. Я знал, что я один, и потому бил секирой каждого, приближавшегося ко мне. Но людоедов-то было много, и в каждом своем собрате они видели меня. Беспроглядная ночь и густая тень от замка делали глаза их совершенно бессильными. Я поджидал их и рубил без промаха, а их предсмертные стоны увеличивали страх оставшихся. И вот среди людоедов началось массовое самоистребление. Почти все кричали, что они – свои, да что проку? Все также прекрасно понимали, что и я мог кричать то же самое… Когда я истребил большую часть врагов, то решил развести огонь: пять-шесть оставшихся разбойников не были мне страшны. Я стукнул огнивом о кремень и подпалил сухой хворост.

– Ага, вот он! – завопили оставшиеся людоеды и бросились на меня, перепрыгивая через трупы своих товарищей… Видит Господь, не стал бы я их догонять, если бы они побежали в другую сторону! Но коль они не оценили доброты моей, то очень скоро тела их, будто разрубленные свиные туши, лежали у моих ног. Последнего, слабого и тщедушного, я поднял за ворот.

– Пощадите, господин рыцарь! – завизжал он – Мы не вампиры, мы бедные хлебопашцы! Замок, проклятый замок насылает на округу мор и собирает гвардию мертвецов. Мы хотели разрушить замок сатаны!

Что мне было делать? Я отпустил его и дал, как полагается, монету на бедность. Бедолага убежал, я же увидел противника куда более опасного: тяжело, скрипя зубами от боли, поднялся с земли король людоедов. Сжимая меч в опаленной руке, он двинулся на меня. Кроме того, безжизненный замок ожил. В одном из узких стрельчатых окон-бойниц полыхнул огонь свечи. Я заметил, что оттуда высунулся арбалет, и поторопился отскочить к стене. Но стрелок целил не в меня: свистнула тетива, и король людоедов рухнул поверженным. Покончив с ним, арбалетчик высунулся из окна и позвал меня, недоуменно оглядываясь по сторонам.

– Господин рыцарь!

Я достал кинжал и подкинул его вверх, выбив арбалет из рук звавшего. Когда оружие это упало к моим ногам, я вышел из тени и поклонился.

– Кто вы? – дрожащим голосом спросил стрелок.

– Рыцарь воинства Иисусова – представился я, приложив руку к сердцу – Я пожелал в честь святой молитвы называться Амэном, но лживые языки моих собратьев нарекли меня Броком – что значит крушащий, разрушающий; но это, добрый человек, истинная ложь…

– Господин рыцарь – перебил меня не особенно учтивый собеседник – Умоляю, не уходите! Я сейчас спущусь!

Я свистнул Бесу и подошел к воротам. Вскоре отворилась небольшая дверка, проделанная в них, и я увидел своего знакомца.

– Я слуга герра Шнейдера, Вайц – сказал он мне – Матушка моя называла меня Вайцем проклятым, и она была права! Я всегда бедствую! Всю жизнь я скитался, и вот недавно стал слугой. Герр Шнейдер женился тогда на баронессе Розалин-фон-Ронбе, и на радостях взял меня! О, если бы я знал тогда, что меня ждет! Я попал в замок с привидениями, людоеды осаждали нас, а герр Шнейдер, прекрасный прежде человек, превратился в дьявольском замке в трупоеда! О, господин рыцарь, вас послал мне сам Господь, не покидайте меня!

Сказал он это так быстро, и зубы его дрожали так сильно, что я едва его понял.

– Веди меня к своему хозяину! – сказал я в ответ, и он благодарно захныкал. Заперев за нами дверцу, он отвел Беса в стойло, меня же повел наверх. Мы прошли по настоящему лабиринту с запутанными, узкими, сырыми и темными коридорами. Свеча дрожала в руке Вайца, и неровный свет ее выхватывал из мрака обшарпанные стены и висевших на потолочных банках нетопырей.

– Все слуги покинули бедного герра Шнейдера – говорил мне Вайц – Но ко мне он был добр, и я не смог сделать, как другие!

Плутая по запутанным переходам, я ожидал выхода к логовищу дракона, но слуга вывел меня в большой зал с высоким сводом, и зажег просмоленные факела.

– Подождите здесь – попросил меня Вайц – Я сообщу, что поганые людоеды разбиты

Он удалился, я же уселся за дубовый стол и положил перед собой секиру. Говоря по чести, я ожидал подвоха. Мне трудно было представить, что люди, которых осаждали людоеды, могли спать или заниматься какими-то делами. Но вместо какой-либо опасности выскочил Вайц с позолоченным жезлом и, ударив им об пол, огласил:

– Герр Альберт фон Шнейдер! – помолчав мгновение, он добавил – Супруга его Розалин фон Шнейдер и матушка супруги Грета фон Ронбе, баронесса…

Я невольно усмехнулся неумению Вайца представлять господ, и меня застали с усмешкой на лице. Те, кто видели мою улыбку, поймут, отчего лица вошедших подернулись неприязнью. Я же рассматривал вошедших: Розалин была удивительно грациозна, с прекрасным лицом и густыми волосами. Сказать, что она была прекрасна – значит ничего не сказать! Творец с такой любовью и тщательностью готовил ее образ, что я, человек бывалый, чуть было не лишился единственного глаза! Оттого-то я и не рассмотрел, как следует двух других; Шнейдер был, кажется, ранен – очевидно, людоедами, но вспомнить что-либо большее для меня трудно. Я привстал со стула, дамы присели в реверансе. Я попросил приюта, и мне не отказали в нем…