Текст книги "Монополия"

2

Фонарёв выбрался из окрестностей сна в начале седьмого. Огляделся.

Клетчатый плед, принесённый Марусей, лежал подле кухонного дивана. Мужчина поднял плед и прибавил звук в радио.

– Вы слушали, – щебетала ведущая, – романс Сергея Рахманинова «Крысолов» на слова Валерия Брюсова, для голоса и фортепиано.

Воспоминание о нехорошем сне полоснуло Митю. Он крутил его так и эдак, пока умывался, брился, варил овсянку, завтракал, а потом и когда прогревал двигатель в «Газели». Всё бурчал: «Ерундейшая чепуха».

И вдруг вызлился:

«Сегодня День народного единства… Будь он неладен… До чего ж не люблю работать в праздники! Клиентов столько, что в голую горсть не сгребёшь…»

– Эх, уже и Бессону отстёгивать за ноябрь! Нет, не натаксую…

Воспоминание о крутоголовом негодяе, прозывавшемся Бессоном из-за пристрастия к фильмам французского режиссёра, страшно раздражило Митю. Чертыхаясь, он резко выжал сцепление, включил первую передачу и поехал со двора наматывать километры. «Может, работа всё-таки вынесет? – сам себя приободрял Фонарёв. – Выносила же раньше…»

Виднелся красный рассветный глаз солнца.

В витринах магазинов уже вздрагивали огни. А возле Казанского собора – суетня. Джипы-бегемоты, заполонившие прихрамовую площадь, и нищий кагал, поджидающий состоятельных автовладельцев.

– Да будет известно вам, – неожиданно обратился к Мите какой-то красноносый пассажир, – что маленькая гадость, умноженная на единицу с нолями… равна… э-э, большой доблести… Такова наука капитализма… И пусть это не я открыл, но ведь уместно же… О нашей, так сказать, действительности. Вы не находите?

– Нахожу, – живо всколыхнулся интерес в Фонарёве, – полная закупорка!

– Эти… Ну, которые на джипах… Казанскую праздновать слетелись…

– Тогда уж съехались.

– Ага, так точнее… Вы это… Возле аптеки тормозните. Вот добре!

Фонарёв высадил своего единственного пассажира и прислушался – благовестили церковные колокола.

«Вырвать, выскрести эти звуки… – вскинулся Митя. – Надо думать, как заработать… Как сдвинуться с косной точки? Да что думать-то! Из спины ремня не вырежешь… День такой».

…Торжествовал свет.

Солнце подъедало ветхие тучи.

На конечной остановке десятого маршрута всплескивался хохот – водители коротали свой недолгий обед. И только Фонарёв сторонился «общего собрания».

– А вот и мой последыш! – крякнул подошедший к Митиной «Газели» Нилыч.

– Привет, старик… – очень неприветливо ответил Фонарёв.

– Какие очеловеченные, совершенные люди!

– Кто?

– Как кто? Водилы. Вон как разливаются, вседушные…

– Да ну тебя, старик!

– Заладил: старик, старик. Может, я бороду для солидности отпустил…

– Чего?

– Ну, для баб… Понимаешь?

– Ерундейшая чепуха!

– О! Кажется, у Димитрия радость стлела…

– Было бы чему тлеть… Порожняком гоняю.

– Не ты один.

– Старик, вот что тебе надо?

– Мне-то? А ты ответь: когда дурак умён бывает?

– Когда молчит.

– Правильно… Как это там говорится? А, вспомнил… Я, может, по вторникам да по средам только дурак, а в четверг и умнее его…

– Не сходится.

– Что же, Димитрий, не сходится?

– А то, что по календарю у нас пятница… Понял?

– Ну, ещё бы!.. Аргументированно объяснил.

– Нилыч, слушай… А Бессон был сегодня?

– Да подтягивался уже… Про тебя, кстати, спрашивал… А что? Пора платить?

Митя отменил взгляд и тяжело вздохнул.

– Я не натаксую.

– Сколько тебе не хватает?

– Полторы.

– Всего-то! Эй, Поплавский! – крикнул старик.

От гомонящих водителей тотчас отделился долговязый человек и направился к Нилычу с Митей.

– Чё надо? – Бесцветные блестящие глаза Поплавского посмеивались.

– Займи Димитрию!

– Скока надо?

– Полторы тыщи займи… – кашлянул Нилыч.

– Держи, Фонарёв! – с ловкостью фокусника вынул из портмоне деньги Поплавский.

– Даже не представляешь, Поплавский, как ты выручил…

– Ещё чё надо?

– Ничё не надо, – ответил тем же Нилыч. – Молодец мужик… Иди…

Старик посмотрел на удалявшегося Поплавского и добавил:

– Вот так! Добро не лихо – бродит тихо.

Какой-то неприятный звук бухал в самое темя, Митя повременил и сказал:

– Ты мне сегодня приснился, Нилыч.

– Свят-свят… Я ж ещё живой…

– Дурак ты старый!

– Да, но не по четвергам… А коли без шуток, то думаю я, что настоящая охота жить только и приходит в старости… Вот вы, молодые, как живёте? Вы же без причины живёте… Вы себя не помните…

– Конечно, куда нам до вас.

– Не упорствуй, Димитрий! И молодым надо блюстись…

– В твоей терминологии блюстись – значит беречься. Не так ли?

– Усвоил…

– А тут и усваивать нечего – одно пустозвонство…

– Нет, я такую хулу не могу принять.

– Не принимай… Я так скажу: молодые не помнят себя, потому что перекоряются из-за грошей… А без причины мы не живём… Я чудесю как могу… У Поплавского вон ипотека… Даже негодяй Бессон и тот крутится…

– Думаешь, мы в молодых годах жили легче?

– Ничего я не думаю… Я трёпа не люблю.

– Ладно, извинения принимаются, – голос Нилыча помягчел.

– Ты прав, старик… Извини!

– Э-э, пока не забыл… Сообщу пренеприятное известие…

– Что: к нам едет ревизор?

– Хуже… К нам едут питерские…

– Опять ты, Нилыч, за старое…

– Да послушай… Бессон по большому секрету брякнул, что с первого января поубирают к чертям все маршрутки.

– Возможно ли такое? Что-то я сомневаюсь…

– А ты не сомневайся… Заготавливается особенное постановление… Бургомистр с питерскими уже вовсю взасос целуется… Теперь их автобусы будут гонять вместо наших «Газелей»…

– Старик, ты знаешь это наверное?

– Я же говорю… Бессон по большому секрету…

– Спиногрызы! Постановлениями прикрываются, законами…

– Эх, Димитрий!.. Где закон, там и обида.

…Проходили истощённые мятые тучи.

За стёклами, которые слезились дождевыми каплями, серело лицо Фонарёва. Всё вокруг было каким-то гадательным, неопределённым. Лишь изредка дробились негустые огни проезжавших мимо автомобилей.

«Домой? – терзался Митя. – Или на последний круг? Пожалуй, всё-таки на последний… Итак, что имею? С Бессоном за ноябрь рассчитался… А впрочем, лучше бы и не брал у него «Газель» в рассрочку. Хотя кто же знал, что с маршрута в новом году решат выкинуть… Вот куда теперь «Газель» девать? Маруся расстроится. Не послушал её совета – купил. Вечно я с чем-нибудь да вылеплюсь…»

По улицам метались огни машин.

Фонарёв заметил подживление ещё на Елецкой, а когда свернул на Рабоче-Крестьянскую, то и встал в «пробку».

«Что бы это значило?» – спрашивал сам себя Митя, пока проезжал «Чекистов», мост и «Современник».

На Аллее Героев в маршрутку сели две вострухи – так он называл бойких девиц.

– Апокалипсис там, что ли? – удивился Фонарёв.

Вострухи прыснули смехом.

– Ну, типа того, – отозвалась молочнолицая.

– Концерт, – добавила яркогубая.

– А что, не понравился?

– Прикалываешься, да?.. Какой-то пацан пиликал на флейте… Мы сразу свалили…

– Пацан? – перебила одна воструха другую. – Да это сын Зверькова, Кира Зверькова… Ну, самого богатого депутата гордумы. Поняла?

– И чё?

– И то… Такой пацан далеко пойдёт.

– Знаешь, и мы бы с деньгами пошли…

– Знаю, Солнце, знаю!.. Остановите нам на Гагарина… Мы пойдём…

Митя высадил галдевших вострух и почувствовал, что всё, чем он занимался два последних года, стало вдруг не его. Всё опало, отчудилось. Ни о чём он теперь не мог думать – просто ехал, полосуя тьму фарами.

3

Там и сям виднелись лужи, в них мрачно отражались серые дома, и поэтому Мите никак не верилось, что они покроются льдом в этот ноябрьский вечер. Мужчина закрыл «Газель» и оглянулся. Рябину возле подъезда обыскивал выскочивший вдруг из темноты ветер. Лужи морщились.

«Минус три обещают… Рябине солоно придётся… А впрочем, она же привычная к морозам…»

Фонарёв ёжась влетел в подъезд и чуть не натолкнулся на Марусину заведующую. Она глядела змеёй, выюркнувшей из-под ног змеелова.

– Здравствуйте, Олеся Анатольевна!

Перепёлкина что-то буркнула и резко качнулась к выходу.

«Вечные штучки и выверты… А ещё соседка! И как только с ней Маруся работает? Надо бы спросить…»

Мужчина выудил из почтового ящика платёжку и, рассмотрев «итого», выругался.

«Лишь на той неделе отопление дали, а уже две тысячи девятьсот…»

Полы в лифте были усеяны обломками гипсокартона и ещё чем-то хрустким.

– Высочкины всё ремонтируются… Хотя бы убрали за собой… Свиньи!

Митя зацепился взглядом за командирские часы с красными стрелками.

«Ого! Почти восемь».

Раздался покрик дверного звонка.

– Кто там?

– Марусь, это я.

Дверь отворилась.

– Ну, наконец-то… Мить, давай выпровоживай Дашку… – выпалила прямо с порога жена.

– Тише ты! – цыкнул Фонарёв. – Ещё обидится…

– Нет, пусть лучше я обижусь… Да?

– А сколько она у нас?

– Полдня… Разве в гости так ходят?

– Она же дитё… Не понимает.

– И родители не понимают?

– А что родители? Ты же знаешь, Дашкина мать – проводница… С поезда почти не слезает… Отец её, он это… В моей бывшей бригаде служит – механиком-водителем, кажется…

– Эта Даша Ролик – явная плутня, – не унималась Маруся.

– Ерундейшая чепуха! Дитё есть дитё… Ей хорошо здесь, поэтому-то она домой и не торопится.

Женщина, натолкнувшись на неожиданный довод, замолчала.

– Говорила ли ты Лёшке с Дашей, когда им разбегаться?

– Я ж не думала, что так всё будет…

– Короче, в другой раз говори… Вырабатывай командный голос…

Митя стянул берцы и пошёл в комнату сына.

– Привет, молодёжь!

– Здрасте, дядь Дим!

– О, пап! А мы в «Монополию» рубимся.

– Вижу… Молодцы!

– У меня отели на Гоголевском бульваре и станции «Маяковская», а у Даши… на Арбате…

– Дядь Дим, а вы будете с нами? Ваш любимый башмак, – девочка кивнула на игровую фигурку, – не занят…

Дмитрий Алексеевич взял маленький оловянный башмак и, словно взвесив его, сказал:

– Спасибо, Дашунь, как-нибудь в другой раз! Да и поздно, понимаешь? – Фонарёв заглянул в глаза девочки – в них сияла яркая, чуть пожелтевшая зелень.

«Миленькая, – мелькнуло у мужчины, – но всё портит эта её всегдашняя застиранная жёлтая кофта…»

– А чё там натикало, дядь Дим?

Мужчина вскинул руку с часами, показывая время.

– Ой, я пойду! Уже девятый час…

– Молодой человек, а ну-ка проводи Дашу!

– Да, пап, сейчас…

– Молодёжь, вы это… Вы и завтра можете поиграть… Но только с двух до четырёх…

– Пап, а можно подольше?

– Нет, Лёшка… Мы после четырёх за продуктами поедем в «Ашан».

– А, ну ладно!

– До завтра, дядь Дим!

– Пока, Дашунь! Смотри, телефон у нас опять не забудь…

– Правда, всегда его забываю… – Девочка вся светилась изнутри, точно в ней горела маленькая лампочка.

«Нет, никакая она не плутня, – подытожил Дмитрий Алексеевич, – просто расхристанная немного».

Фонарёв закрыл за детьми дверь и прислушался.

– Эй, Маруся! Куда ты запропастилась?

– Я ужин вам разогреваю… Будете макароны доедать.

– Хорошо, пацан вернётся – и доедим, – протянул Митя, заглядывая к жене на кухню.

– Пойми, умаялась я сегодня… Как будто две смены в детском саду отпахала…

– Да понимаю, Марусь… Что ты оправдываешься?

– А вот и Алёша!

– А ты что, мам, узнала меня по походке? – послышался певучий голос из коридора.

– Конечно, топаешь как слон.

…Время тихими шагами проходило мимо.

Младший Фонарёв давно спал в своей комнате, а Фонарёв-старший, приглушив кухонное радио, разглядывал жену.

– Не хочешь слушать про Алеппо?

– Не хочу… За целый день в маршрутке наслушался.

– Ну а что ты так держишь меня глазами на привязи?

– Любуюсь твоими веснушками, Марусь.

– Всё это, как ты выражаешься, ерундейшая чепуха…

– Нет, правда, любуюсь!

– Неужели я лучше молодых цокалок?

– Кого?

– Ну, этих девочек на шпильках…

– Так, с этого места поподробнее… Хоть к чему-нибудь прицеплюсь воображением…

– Во наглец!

– Это я наглец? Ну, держись…

Он повлёк её к себе, и она не противилась. Прикосновения её ласкали, как сливки… Когда спустя час она высвободилась из его объятий, луна за окном побелела. Было тихо, и снег работал добрый.

– Мить, кофе сварить? – слабым голосом спросила Маруся, запахивая халатик.

– Да нет, наверное… А то не засну потом…

– Ладно, и я перебьюсь…

– Марусь, пока не забыл… Перепёлкину твою видел сегодня… Как ты с ней такой работаешь?

– А вот так… Чёрта нянчить – не унянчить… Помнишь выборы? Всем нашим воспитателям в тот день досталось… Заведующая заставляла обзванивать родителей и спрашивать, голосовали те или нет… А повара, дворник, завхоз и мы, няньки, бежали на избирательные участки просто вприпрыжку… Противно!

– Вот-вот… Особенно, когда сапожищем на голову…

– Да, сапожищем… И готово… опять, как говорится, рай…

Дома стояли потухшие.

За окном висела ущербная луна, и Фонарёву казалось, что она ещё больше побелела.

Мужчине не спалось – тоска и язва пожирали его.

«Я так и не рассказал Марусе ни о бургомистре, ни о питерских, ни о чём… Эх, какой у неё был взгляд! Почему о выборах этих вспомнила? Что её гложет? Она так плотно сжала губы, как будто дверь закрыла…»

– Попробуй её открыть, – повторял бессвязно, как бред, Митя, – попробуй!

4

Маруся рассеянно глядела, как бледнеет разлитый на полу солнечный свет. «Что же я застыла? Пока дети на прогулке, надо убраться… Может, с туалета начать? Нет-нет, лучше с группы…»

Женщина припомнила о том, что натворил в туалетной кабинке Мартин и скисла.

«Мал клоп, да вонюч… Э-э, Митя бы точно возмутился. Сказал бы, что о детях даже думать так нельзя… Да, нельзя. Но познакомься он с этим Согуренко Мартином, то, может, и переменил бы мнение… Нет, ну почему родители выбрали такое имя? Почему, а? Оно же нелепое…»

Мокрая тряпка послушно поволоклась за шваброй.

«Неужели я детей не люблю? Так порой злюсь на них… Наверное, просто вымоталась? Одна на две группы… А ведь заведующая сулила место воспитателя: «Уж ты, Фонарёва, в “Светлячке” нашем посветишь!..» Ага, спасибо, нянькой все эти четыре года так и светила… На кой только в пединститут сунулась? Дурочка дурная!»

Иссиня-бледноватый кафель в туалете отмылся на удивление так же быстро, как и ламинированный пол в группе. Маруся вылила грязную воду, сменила мешки для мусора, протёрла зеркала. И тут с улицы влетели дети, будто туча саранчи.

«Ой, успела!» – Женщина отпрянула, точно увидела что-то пугающее.

Впереди всех маячил желтоватый малый Мартин – соломенного цвета волосы и глазки. Он бежал к Марусе и, как она про себя называла это, козлогласил. То есть дико, с подвывом орал. Добежав, он обхватил её руками за талию. И вдруг расплакался так, будто замяукал котёнок.

– Милый мой, ну перестань! – успокаивала мальчика Фонарёва. – Что случилось, а?

Согуренко, размазав по щекам слёзы, притих и доверительно посмотрел на няньку. Она тронула его волосы и крепче прижала к себе. А в толпе детей прорубилась какая-то просечка, улица, и возникла воспитательница Катя Закаева. Это была маленькая, худенькая брюнетка с ужимками ящерицы, отбросившей хвост. С трудом переводя дыхание, девушка сказала:

– Ты почему сбежал от меня?

Мартин сделался густо-красен, но ничего не ответил.

– Ты это, Катюш… Не ругай его… Он больше так не будет. Правда, Мартин?

– Да, правда, – охотно согласился мальчик.

– Ну и молодчина! А теперь, детки, послушайте меня… Раздеваемся, моем с мылом ручки и садимся обедать…

Вся толпа тотчас схлынула – дети заторопились выполнять нянькины распоряжения.

– Как ловко вы с ними, Мария Сергевна… – Закаева замялась, но потом продолжила говорить: – Не знаю, что бы я без вас делала… М-да, и спасибо за Мартина!

– Пожалуйста, Катюш! Но ты давай держись… Тебе нельзя раскисать…

– Вы правы… Знаете, как на меня заведующая уже косится? Боюсь её до смерти…

– А ты не бойся! Всё будет хорошо…

– Скажете тоже, – протянула расстроенно девушка, – мне давно пора уволиться…

– Ну-ну, Катюш, успокойся!

– Нет, я неудачница и уродина.

– Брось! Ты вон какая симпатичная… И жених у тебя – красавчик…

– Правда?

– Катюш, ты как ребёнок…

Закаева убрала с лица прядь густо-чёрных волос и улыбнулась.

– Вот и жених… Ну, мой Саша то же самое говорит…

– Ладно, пойдём кормить наших гавриков… Пойдём?

– Мария Сергевна, вы – такая… Вы – славная… Добрая… Заведующая просто обязана вас на группу поставить… Вон «пятёрка» без воспитателя!

– Катюш, она не поставит.

– Но почему?

– Да потому что… Перепёлкина предупредила меня о сокращении… Работаю до новогодних праздников, а потом с вещами на выход…

– Как она могла? Вы так старались!

– Ладно, Катюш! Пусть это на её совести остаётся…

После обеда начал реять лёгкий, редкий снег, и заведующая отправила Фонарёву чистить центральный вход – помогать детсадовскому дворнику. Закаева от этого ещё больше расстроилась. Она словно смотрела на всё сквозь мутное стекло. Марусе даже пришлось её после утешать.

– Понимаю тебя, Катюш… Но не надо так…

– Нет, не понимаете.

– Катюш…

– Как вы жить будете?

– Я не одна, у меня муж… Мама его, Наталья Николавна… Она – замечательная… Представляешь, сама пенсионерка, а в Москве гувернанткой устроилась и нам денег присылает… В общем, проживём!

– Вам и так ни на что не хватает… Ни платья себе не можете позволить нового, ни туфель…

– Знаешь, Кать, это всё равно что слепому на ощупь судить о слоне… Ты говоришь, платье новое, туфли… Да не это главное… И потом, ведь у меня всё есть…

– Простите, Мария Сергевна! Я так виновата перед вами!

– Нет, девочка, не винись… Не надо… Я же всё понимаю…

– Мне, мне… жалко вас…

– Мне и самой себя жалко. Только разве знаю я, что ждёт впереди – счастье или злосчастье? Что посылает Бог?

– Я иногда, Мария Сергевна, о том же размышляю… Вот как всё будет, когда замуж выйду? Детей рожать стану? А может, повременю?

– Рожай, Катюш!

– И верно… Чего временить?

Фонарёва с Закаевой точно обнялись взглядами, и вдруг обе сразу засмеялись. И подумалось им, что знают они друг друга давным-давно и что как сёстры близки. Только одна постарше, а вторая помладше.

– Весело, Катюш, скажи…

– Да не то слово… Вся от смеха порвалась!

…Луч ткнулся Марусе в глаза. Но уже вскоре вечерняя заря пожелтела и померкла. Женщина словно оказалась в чулане забытых воспоминаний и чувств. Она мыла кружки из-под вишнёвого киселя и думала об умершем два года назад от сердечного приступа свекре – Алексей Петрович вдруг упал на проходной завода… Митя до сих пор тяжело переживал утрату. А в день смерти отца, в тот горький день, и вовсе являл собой жалкое зрелище – был худым и сморщенным, как засохшая ветка. Враз поблекла и свекровь. У заводского же начальства утешительного слова для семьи своего лучшего токаря не нашлось.

– Мы справились с несчастьем тогда, – тихо вздохнула Маруся, – справимся и теперь… Я ведь только работу потеряла… Это не так страшно…

«Да, не так… Меня больше вот Алёшины глаза беспокоят… Уж очень он стал щуриться! По-моему, когда планшета не было, он так не делал. Нет, точно не делал…»

– Эх, мы оплошно повели себя! Нельзя было позволять столько с планшетом забавляться…

«Митя, помню, даже платёж Бессону из-за него задержал… Но всё же купил! Так хотел сына порадовать…»

– Наверное, Алёшу надо врачу показать…

Маруся расставила в сушилке вымытые кружки, убрала в шкафчик губку и гель. Проверила, закрыт ли кухонный кран, и погасила свет. Потом сложила в кладовке грязное бельё, сняла халат, не спеша переобулась. И только после этого ощутила всю степень усталости, съёжилась, как кошка.

Задождило.

День помутнел, размылся и растворился.

Парк сельхозинститута обрядился в цвета старости. Это был утлый, истощённый и несчастный парк. Дрожь пробирала деревья, чувствовался вечерний холод. И лицо Маруси казалось серовато-розовым. Намокнув, чёлка её блестела, а глаза были чёрно-испуганными. Она не впивала запахов, идущих от влажной травы. Женщина то и дело оглядывалась, спешила. Дважды поскользнулась и едва не упала.

Длинный, как хлыст, человек догонял Марусю. Вдруг он взмахнул крылоподобно руками. Сталисто блеснул нож, и Фонарёву пронзила боль под левой лопаткой. Женщина охнула, оседая на землю. Затемнело что-то сладкое, липкое, выступившее на краю губ.

…Маруся открыла глаза, и хотя злобно оскаливавшийся человек с ножом из её сна уже не склонялся над нею, она всё равно чувствовала себя довольно гадливо.

«Кровь зовёт кровь… Откуда это? Не помню… Какая разница? О Господи, что же ещё стрясётся?»

– Марусь, ты проснулась? – спросил Митя.

– Послушай, мне такое приснилось…

– Что? Что тебе приснилось? – вскинулся Фонарёв.

– Наш парк.

– Парк?

– Да, но только траурный.

– Ты просто утомилась, Марусь.

– А я долго спала?

– Минут сорок, не больше.

– Ладно, встаю… Надо ужин вам приготовить.

– Да уже приготовили, мам!

Фонарёва удивленно посмотрела на сына и мужа.

– Ну, мы это, – Митя оправил растянутую абрикосового цвета футболку, – рыбу пожарили.

– Где ж вы её взяли?

– Папе мужики привезли.

– Точно… Нилыч с Поплавским где-то надыбали… Так что пойдём, попотчую тебя судачками…

– Ой, слюнки аж потекли!

– Вставай, лежебока… Пап, ведь она лежебока?

– А то!

– А я хотел… Ну, как бы получше объяснить…

– Давай, Лёшка, не мнись! Формулируй…

– Значит, вот… Зубная фея не забрала мой зуб ни вчера, ни позавчера… И набор химика я не получил… А ведь загадывал!

– Ты это… Ты продолжай загадывать…

– Да, но, может, фея про меня вообще забыла?

– Если не ошибаюсь, она должна забрать твой зуб в течение месяца…

– Блин! Целый месяц ждать…

– Ничего, подождёшь!

– Ага, тебе легко говорить, пап… Но у Даши уже целая банка зубов скопилась, а фея так ни одного и не забрала. Даша считает, что фею просто не интересуют её зубы.

– Эй, мужчины! А как же обещанная рыба?

– Всё, Лёшка, кончай базар, садимся за стол… А фея твоя, она это… ещё при…

Старший Фонарёв, будто факир, задержав на полуслове дыхание, снял крышку со сковороды, и Маруся подалась вперёд… Лимонно-жёлтые, а кое-где и золотистые кусочки судака соседствовали с полукольцами лука, кубиками помидоров и сладкого перца. Дразняще пахло паприкой и прованскими травами.

– Какой повар пропадает, Мить!

– Ну, отчего же пропадает? Вот в январе маршрут мой закроют, тогда и займусь готовкой…

– Ты останешься без работы? – вздрогнула женщина.

– Марусь, кушай! После поговорим…

– Не бойся, мам… Папа что-нибудь сфокусничает…

Женщина отвернулась от лунного окна.

Припомнила сторожевую стойку мужа, когда он рассказывал о своих злоключениях и выслушивал потом о её собственных. Маруся хотя и была крайне расстроена, но почувствовала – в тайнике Митиного существа осталось что-то ещё.

– Кажется, ты не всё договариваешь…

– Ерундейшая чепуха!

– Нет, не чепуха, – взвилась Маруся, – ты должен сказать…

– А мне скрывать нечего… Ты как-то заикалась об окулисте, вот мы и побывали у него…

– Надо же, а я только сегодня об этом думала…

– Значит, мы думали об одном и том же… Так вот Лёшка ни черта не видит! И без очков уже не обойдётся… Но чтобы ему правильно подобрали их, следует пройти курс… Щас, обожди, я рецепт найду… А, вот он… Пять дней закапывать оба глаза атропином… Поняла? Зрачки расширятся, и школу Лёшка посещать не сможет… Но потом всё восстановится – недели за три примерно. И тогда уж – на повторный приём…

– А планшет? Это всё из-за него?

– Отчасти да… Но врач затрудняется точно сказать… С планшетом, впрочем, надо завязывать… Иначе ослепнет пацан…

Блестящая желтизна разлилась повсюду, но Марусю не интересовали лунные метаморфозы – мысли сшибались между собой.

«Бедный Алёша… За что ему такое? А Митя? Опять слёг. Ну, дала ему обезболивающее, а дальше что? Потеря маршрута, боюсь, доконает его… Да, Бессон готов забрать «Газель» в счёт оставшихся платежей по рассрочке… Но Митю это не очень устраивает… Ведь он остаётся ни с чем… Я? О, я, пожалуй, единственная, у которой не всё плохо… Конечно, Перепёлкина меня выкидывает на улицу – это правда… Но из-за семи тысяч, что я получаю нянькой, убиваться не стоит… Что ж, поищу другую работу! Поищу? Да что я могу? Нет-нет, кое-что я всё-таки умею. Полы драить, снег чистить. А ещё… Э-э, починять примус…»