Текст книги "Эхо света. Книга стихов"

Эхо света
Книга стихов
Александр Лизунов

© Александр Лизунов, 2024

ISBN 978-5-4498-2982-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

 
Александр Лизунов – автор двух поэтических книг: «Птицы над городом», Омск, 1985 и «Точка отсчёта», Омск, 1989.
 

Также под псевдонимом Любѣслав Качурин опубликовал три философско-публицистические книги: «Между Большим Взрывом и Богом», Altaspera (Канада) и Ridero (Россия), 2018, «После Большого Взрыва. Бог и другие обвиняемые», Ridero, 2019 и «Метафизика реальности или Золотой ключик ДНК», Ridero, 2020.

Член Союза российских писателей.

«Когда и как Бог на душу положит…»

 
Когда и как Бог на душу положит
Другие краски, свежие мазки,
Появятся по замыслу его же
И храмы тут, и новые мосты.
 
 
Всем хватит благ, краям большим и малым,
И может скоро – планы велики —
Доставят и сюда стройматерьялы,
На берега Смородины-реки.
 
 
Ведь сколько уж – не счесть по Круголёту —
Вод утекло в суровое вчера, —
Калиновы опоры и пролёты
Менять, пока не рухнули, пора.
 
 
Пора прислать рабочих на подмогу,
Поскольку в капремонте есть нужда,
На эту непроезжую дорогу,
Ведущую из Яви в Никуда.
 
 
И надо ж завезти асфальт и гравий,
Пока не наступили холода
На этой захолустной переправе,
Где заржавел шлагбаум блокпоста.
 
 
Зима, зима… Но стройка всё на месте,
И только этот снег в тиши ночной
Парящий – беззастенчиво небесный,
Упавший – вызывающе земной.
 

«Милости ждать ли от нашей суровой природы, …»

 
Милости ждать ли от нашей суровой природы, —
Вновь суховей пролетает над жухлым жнивьём.
Перебедуем мы эти голодные годы,
И уж тогда заживём!
 
 
Мы бы дружили со всеми, но хочешь-не хочешь,
Враг до сих пор не даёт нам расстаться с ружьём.
Только скорее бы все эти войны закончить,
И уж тогда заживём!
 
 
Как мы плывём, ведь кораблик наш явно сломался,
Что-то горит и опасно трещит уже в нём.
Выдадут всем аватар и поселят на Марсе,
И уж тогда заживём!
 

«Среди одичалых кустов…»

 
Среди одичалых кустов,
                      за околицей прямо —
Облезлые стены
                      забытого божьего храма.
Ломали, видать, да и плюнули —
                      сложено крепко.
Что, съели, канальи? —
                      хоть тут не обидно за предка.
– Как церквы названье? —
                      вопрос зададите раз триста.
– Да кто её знает?
                     Мы были тут все атеисты.
То склад был, то клуб, —
                     что ни год, то иная морока,
Теперь вот и вовсе —
                     ни светлого завтра, ни Бога.
В проёмах пустых
                     только эхо от криков вороньих,
А нимбы святых
                     так похожи на петли верёвок.
Греховное семя,
                    чего же нас тянет обратно?
Приимешь ли блудных детей своих,
                                           матерь Оранта?
Захочешь простить
                         эту страшную пустошь и нежить,
Утративших веру
                         пускай не спасти, но утешить?
…И, видимо, этот
                         вопрос посчитав разрешённым,
Плечистый красавец
                         с окна отдирает решётку.
 

«Сегодня храм опять нужней бассейна…»

 
Сегодня храм опять нужней бассейна,
Что рыли тут вчера большевики.
Но где условий больше для спасенья
Души, которой надо смыть грехи?
И окропленье под иконостасом
Едва ль надёжней обещает приз,
Чем праведное плавание брассом
С осмеянною верой в коммунизм.
А с той другою, истовой и твёрдой,
С Христом, переборовшим Ильича,
Источники воды живой и мёртвой
Мы разве лучше стали различать?
Есть заповеди, есть и заповедник,
Куда запрещено пускать других.
Гдé правят бал в державе нашей бедной
Крамольники, а где еретики?
И с мудрою печалью смотрят деды
На мир, который давит кризис злой,
Благославляя наши новоделы —
Распорки между небом и землёй.
 

«Если уж выбрали краски…»

 
Если уж выбрали краски
                                для разных морей,
То, для наглядного
                               их изучения в школе
И рисовали бы шарик наш,
                               как акварель:
Белое, Чёрное, Жёлтое,
                              Красное море.
Только движение кистью —
                              и станет вода
Хоть и оранжевой,
                             как в детской песне поётся.
Кто-то же ищет названья
                             практичней куда —
Зря ли о собственном море
                             мечтали японцы.
Может и Чайна
                        пока оставаться горда
Тем, что на карте
                        китайский стоит иероглиф.
Наше вот, Русское море,
                        девалось куда? —
В тот ли провал,
                       где язык наш забыт или проклят?
Только даны ли права
                       в географию лезть,
Тем, кто за них
                      не привык отвечать головою…
Мёртвое море
                      сегодня у нас уже есть,
И не известно,
                      найдётся ли завтра живое.
 

«А в городе уже невмоготу…»

 
А в городе уже невмоготу.
Всё, чем я жил, что в нём любил когда-то,
Ушло за грань, за красную черту,
За роковую точку невозврата.
 
 
Глухое эхо: «было, был, была…»
Больнее всех разладов и размолвок
Застряла в сердце чёрная стрела —
Убитой малой родины осколок.
 
 
Остаться? – Нет, – прости, – не суждено
Вписаться в эту нежиль, в этот морок
С холодными огнями казино,
С хоромами «крутых» среди каморок,
 
 
Где больше нет минуты тишины
И мутен небосвод от сизой гари,
Где пиво пьют у школы пацаны,
Не знающие, кто такой Гагарин.
 
 
А те, кто на плаву в моём роду,
Уставшие от Ницц и Эмиратов,
Хотя и не кричат «Невмоготу!» —
От той же чёрной боли умирают.
 
 
И я здесь сам не свой. И не зови
В пустую суету, в чужие страсти,
Где и молитвы – сами не свои —
Уходят в безвоздушное пространство.
 

«По городам и весям сколько…»

 
По городам и весям сколько
Путей-дорог измерил ты,
А до деревни Барсуковка
От тракта только три версты.
 
 
Дойдёшь, доедешь ли, – увидишь
Дом с мощной ёлкой у ворот,
Где, городской отринув кипеш,
Барсук тот самый и живёт.
 
 
Он, удалившийся от миру,
По скайпу навещает вас,
И пёс его, как антивирус,
На страже с именем Аваст.
 
 
Он может сцапать кур и кошек,
Как вредоносное ПО,
Ну а хозяин – зверь хороший,
Зазря не тронет никого.
 
 
Он что-то в жизни понимает,
Он скажет:
– Мир – три дэ кино,
Где столько классных анимаций,
Любуйся, выглянув в окно.
 
 
Но лезть в подробности неловко,
Ведь до конца не знает он,
То ль виртуальна – Барсуковка,
То ли над нею – Орион.
 

«…А здесь, среди берёз и редких сосен…»

 
…А здесь, среди берёз и редких сосен,
Из-под ладони можешь подсмотреть,
Как дальний самолётик в центре Солнца
Застыл, как будто мушка в янтаре.
 
 
Там ветер, спохватившись, отгоняет
Других неосторожных летунов
За арку ту, что на глазах меняет
Оттенков яркость и полутонов.
 
 
Но глазу, видно, мало этих красок,
Ему ещё бы ультрафиолет
Добавить в радугу, а с ним и инфракрасный…
Ну а она растаяла в ответ.
 
 
И ветер стих, и тени всё короче
В полуденном сиянье янтаря,
И только дождь слепой по этой роще
Бредёт наощупь без поводыря.
 

«Одно и то же в ленте новостей…»

 
Одно и то же в ленте новостей
Показывают вам картинки теле:
На трассе «м» столкнулись две «ГАЗели»,
В Кремле высоких приняли гостей,
В Тамбове митинг, стройка в Элисте…
А главное событие недели:
Скворцы прилетели!
Они над мегаполисом парят, —
Там стадионы, банки и дворцы,
Где под стеклом из золота скворцы,
Создал которым певчий аппарат
Левша или его Кулибин брат.
– Ну как живые! – говорят отцы,
А дети смотрят в окна, – молодцы,
Какие-то из них не проглядели:
Скворцы прилетели!
Да прилетели, точно, – видел сам,
Прислушивался сам к их голосам,
Коря себя при всём при этом, грешник,
За то, что позабыл прибить скворечник.
 

«Ночь – это окон вычитанье, …»

 
Ночь – это окон вычитанье, —
где свет горел, теперь темно.
Одно лишь – явно не чета им —
не гаснет жёлтое окно.
И человек, что в нём маячит,
как одинокая сова,
такой же мучится задачей,
где вычитаются слова.
И скоро, скоро от дневного
числа их в столбике «дано»
останется совсем немного:
три слова,
два,
потом – одно.
 

«Душа не на месте» …»

 
«Душа не на месте» —
                           когда не совсем ещё худо,
а только морока и смута,
                           разброд и шатанье, —
плохая работа, погода,
                           ломота-простуда,
любови остуда,
                           куда утекла наша тайна.
Увы, бедолага!
                          Но где оно, впрямь, её место? —
В телесном небесная бронь,
                          без постели плацкарта.
Пока интересно,
                         не кажется жёстко и тесно,
когда ж надоест,
                         поменять проводник не пускает.
Душе не прикажешь, —
                        момент улучила, сбежала, —
ищи ветра в поле,
                       исчезла, пропала без вести.
Быть может, кто видел? —
                      «Довольно худа, моложава…» —
Остались вот вещи,
                       да только сама не на месте.
А там, где зияет
                      пустая сердечная чакра,
так холодом тянет,
                     что лёд на стекле намерзает.
Забыться за чаркой,
                     пуститься по следу с овчаркой —
за этой беглянкой,
                     за этой плутовкой, мерзавкой?
Была же на месте!
                     Раскинулись пики и крести,
какая опасность
                     её стережет в предрассветье:
выходит король,
                    этот чёрный наездник, наместник,
заблудшие тёплые души
                    ловить в свои сети.
Беги, возвращайся! —
                   как свечка коптит под иконой,
и там уже, кажется,
                  стражи все створы закрыли…
Тогда, наконец, —
                  тихий плеск, лёгкий шелест знакомый,
и лишь в этот раз —
                  чуть сильней опалённые крылья.
 

«Ночь, новостройка-ипотека…»

«Ночь, улица, фонарь, аптека,

Бессмысленный и тусклый свет…»

А. Блок

 
Ночь, новостройка-ипотека,
Бессмысленной парковки знак.
Ещё минуло четверть века —
Ежу понятно, что и как.
Про все деяния эпохи
Легко, идя вдоль этих стен,
Читать неоновые строки
В бетонной книге перемен.
От света тусклого набрякнет
Взгляд и поёжится душа:
Чужая речь, нерусью пахнет,
И хочется скорей сбежать
Туда, где вот он – поспешайте! —
Знакомый знак горит, багров…
Но то «Макдональдс» приглашает
В своё фантомное метро.
 

РОССИЯ ПЬЁТ…

 
Запреты никчемушные
Не отрезвят народ —
Фанфурики, чекушки ли
Подпольно да найдёт.
Неважно, были б градусы, —
Мол, так спокон идёт,
И в горести, и в радости
Всегда Россия пьёт.
Россия пьёт – тут тайны нет —
Но вспомните-таки:
Ещё в века недавние
Громила кабаки.
Но с волей всей и славою
Под клики «Пей до дна!»
Она чужой отравою
Была одолена.
Где ж ратники-защитники? —
Везде кресты, кресты.
В который раз несчитанный
За павших выпьешь ты.
И только бросишь в полюшко
Свой помутневший взор,
И толком не помолишься,
Не приберёшь свой двор.
Россия пьёт – и мается, —
Дотла, до дна, до риз…
И лишь вздохнёт Русь-матушка:
«Эх, дочь! – иди, проспись…»
 

ЭХО СВЕТА

 
Неясная грань, перехода запрет
Привычного «то» в невозможное «это».
Но если тень звука увидел поэт,
Услышал, наверно, и эхо света.
 
 
Боялись вы всяких сомнений и смут,
Поэтому вольными так и не стали.
Но кто-то нашёлся, сказавший: возьму,
Позволю стихиям меняться местами.
 
 
Наверно, другого тут выхода нет:
Когда в безнадёге пять чувств вперемешку,
Один лишь вслепую услышанный свет
Выводит заблудшего ночью кромешной.
 
 
В прогале блеснёт одинокой звездой
Над холодом непроторённого снега, —
От мёртвой давно, этой точки пустой
Летит до сих пор лишь оно – эхо света.
 
 
А память, история встреч и разлук,
Отснятых поспешно когда-то и где-то, —
Немое кино, где один только звук —
Тишайший поток оглушённого света.
 
 
Когда же опять наползёт пелена
Тумана, в котором – ни слуха ни духа,
Пресветлая Анна напомнит и нам
Заветное «долгое эхо друг друга».
 
 
И луч твой вернётся, пробьётся ко мне
В приют, освещаемый скупо и скудно,
И что ему даль в триста тысяч кэмэ,
Когда это лишь только жизни секунда…
 

«Какие нас гонят силы…»

 
Какие нас гонят силы
С достигнутого рубежа? —
Ходить едва научились,
Как надо уже бежать.
 
 
Сошлись с водой еле-еле,
А надо уже в огонь,
Хотя ружьё не пристреляно,
Ещё не объезжен конь.
 
 
Прошёл ты жару и стужу,
Лишенья знал и бои,
Но пел до сих пор о дружбе,
Давно пора – о любви.
 
 
Кумиры твои и боги
Вдруг все ушли на покой, —
Своим ты был в той эпохе,
Что делать теперь в другой,
 
 
В которой совсем не просто
Прожившему много лет,
Когда ещё нет вопроса,
Но требуют: «Дай ответ».
 

«Сельская школа. Развалины…»

 
Сельская школа. Развалины.
Битые кирпичи.
Где ты, старое образование?
Молчит…
Детишек учил у себя на дому
Бывший военный.
Сан Саныч почил неделю тому, —
Нету замены.
Видно, опасно больна ты, страна.
Справку лишь выдадут в руки,
Как они здесь потрудились сполна,
Наши хирурги.
Прочь астрономию – вырост неправильный, —
Лезвие остро стальное.
Смотрят, насколько ещё операбельно
Всё остальное.
Логики школьной давно уже нету, —
Режут расчётливо, фрагментарно.
Скоро и физика станет предметом
Рудиментарным.
А те, кто эту беду прозевали,
Снова были не в теме.
Как теперь справиться с ново-образованием
Русской иммунной системе?
 

БАЛЛАДА О КРОШКАХ

 
В былую жизнь нежданно позовёт
Давным-давно нехоженая тропка:
Далёкий Н-ск и тот хлебозавод,
Невзрачная кирпичная коробка.
 
 
Но к ней и собиралась поутру
Ватага пацанов с дворов окрестных.
(Давай-ка, память, не сочти за труд
И снова зренье наведи на резкость).
 
 
Нам было всем по пять, по шесть годков,
Но интересовала нас еда ли?
О нет, птенцы военных городков,
В те годы мы уже не голодали.
 
 
Буханки гулко сыпались в лоток,
С него грузили их в автофургоны.
Никто не побирался здесь, браток,
И не срамил отцов своих погоны.
 
 
Наверно, в это верится с трудом
Тому, кто не сроднился с нашим прошлым,
А смысл ритуала был лишь в том,
Чтоб зачерпнуть пригоршню тёплых крошек.
 
 
Забава, развлеченье малыша,
В придачу к догонялкам и рогаткам?
Нет, здесь вкушала юная душа
Свой сокровенный хлеб не суррогатный.
 
 
Чтоб дальше сметь превыше «даждь нам днесь»
Не утолять свой человечий голод
Лишь той субстанцией, которой имя «снедь»,
И «есть» звучит совсем другим глаголом.
 
 
…У нынешней эпохи свой формат —
Не знают супермаркетов витрины
Тех чёрных крошек вкус и аромат,
Что и в молитве вряд ли повторимый.
 

«Коль держит земля – не тревожься…»

 
Коль держит земля – не тревожься.
Но только едва на сажень
ты вверх от неё оторвёшься.
тотчас превратишься в мишень.
 
 
Кружение здесь безнадежно, —
стреляет без промаха тать,
но если ты латы наденешь,
ты больше не сможешь летать.
 
 
А если, уйдя от удара,
ты сразу же к небу рванёшь,
удача достанется даром,
но ты никогда не вернёшь
 
 
тот миг беззащитной свободы,
что сердцу нужнее была,
чем эти пустые высоты,
куда не достанет стрела.
 

«Молил я: «Дай знаки!..»

 
Молил я: «Дай знаки!..»
                            Но разве такого хотел:
с растущей тревогой
                            внимать все последние годы,
как странно поспешно
                           небесный режимный отдел
снимает печати,
                           секретные грифы и коды.
Неужто заклятьям
                           и тайнам кромешным конец,
коль входишь свободно
                          без пропуска и оберега
в тот зал к единицам храненья
                          с приставкою «спец.»,
где чёрные камни Перу
                          и портреты Эль Греко.
А есть ли там мастерской дезы
                                     испытанный яд,
компьютерный вирус,
                         обманка для третьего глаза,
об этом – проси не проси —
                         тебе не говорят, —
пока ещё не было Сверху
                        такого приказа.
Когда же наступит час «Х»,
                        то уже без намёков и без
речей сокровенных
                        про старые свитки и фрески,
опустится только
                       последний десант МЧС
в суровом своём
                       реактивном
                                         архангельском блеске!
 

ЧТО С ТОГО?..

 
Слишком много сегодня у нас, говорят,
Происходит не в склад и не в лад, невпопад.
То, забыв красоту, ценим всякую шваль,
То по снегу кладём на дорогу асфальт,
Где нужна рокировка, там сходим конём,
И опять понедельник в субботу начнём,
Чтоб сместить воскресенье на чёрный четверг,
Хоть народ старый стиль до сих пор не отверг,
Топором молча точим карандаши
Для рисунка загадочной русской души,
Той, что с каждым наброском становится шире
Чиста поля в формате листа А4, —
Как же можно такое иметь мастерство,
Ничего не имея с того?..
– Что с того?
 

«Как это раздражает иностранцев! …»

 
Как это раздражает иностранцев! —
Кого-нибудь на улице спроси:
– Германий сколько или, скажем, Франций
Вмещает территория Руси?
Пусть сосчитают их Макрон да Меркель,
А мы—то чем сегодня дорожим? —
Зачем нам эти западные мерки,
И так почти забыли свой аршин.
Испытывали сколько наши силы,
Но коль очередной затеют блиц,
Уже они измерятся Россией —
Ей не впервой шагать до их столиц.
 

Highly Likely

 
Уж сколько веков этот крест мы несём:
«Россия всегда виновата во всём».
Творящий свои бесконечные байки,