Текст книги "Крестовый отец"

2

Табличка на двери отсутствовала. Присутствовали дырки от шурупов и незакрашенный прямоугольник.

Сергея поставили лицом к стене. Конвоир постучал по двери костяшками кулака.

– Да! – отозвался кабинет.

Вертухай распахнул дверь.

– Заключенный Шрамов доставлен.

– Введите.

Шрама ввели.

– Поставьте ему стул, – взгляд сидящего за столом загорелого человека в форме полковника внутренних войск предназначался, как и обращение, конвоиру. Тот выполнил приказ. Привинченный к полу табурет в этом помещении предусмотрен не был, поэтому пришлось тревожить стул, до того мирно трущяйся о стену, ставить его напротив полковника, в полутора метрах от стола.

Садясь, Сергей почувствовал, как фанерное седалище чуть съехало в сторону. Не загреметь бы мусорам на смех, сонно прикумекал Шрам. Он всласть откинулся на спинку («и хорошо, что не табурет»), наручники уперлись в деревянную раму.

– Идите, – распорядился полковник. Конвоир вышел.

Сергей, пока суть да дело, оглядел стены и усмехнулся. В кабинете, за окном которого расталкивало тучи утреннее солнце, висело аж три портрета, каждому предназначалась отдельная стена: Путин, новый министр внутренних дел, и Петр Первый. Обилие портретов рассмешило Сергея, но еще его и удивили две вещи. Первая – «А Петьку-то за что?», вторая – «Как быстро нового суперкума намалевали!».

Полковник пилил глазами заключенного.

– Чего усмехаешься, Шрамов? Весело тебе в тюрьме? Родной дом? – процедил он, играя скулами. Было похоже, как если бы ковбой «Мальборо» стал рекламировать жвачку «Ригли».

– Значит, мы на «ты» будем, гражданин начальник. Лады, – Шрам пожал плечами. – Я не против.

– На «вы» желаешь. Добро. Будем на «вы», – дал угрюмое многозначительное согласие полковник. – О ВАС, – он ткнул в коричневую папку с белой бумажной нашлепкой, лежащую перед ним, – знаю достаточно. Представляю, с кем имею дело. Я же – Олег Федорович Родионов, заместитель по воспитательной части следственного изолятора «Углы».

Гражданин начальник сделал паузу, видимо, давая заключенному последнюю возможность осознать, пропитаться важностью разговора, раздумать валять дурака. А пялился – дырки в переносице жег.

Что-то в гляделах полковника насторожило Сергея. Встречал Шрам такие звериные зрачки, доводилось не единожды. Их можно назвать – глаза обманчивой колодезой глубины. Муть на их дне колобродит, которая образуется от трения полушарий мозга друг от друга. Короче, какой-то бзик сидит в полковнике, как холерный суслик в норе, а значит, может выскочить и тяпнуть за руку. «Эти глаза напротив, тра-ля-ля» – завертелась в башке пластинка сиропным киркоровским голосом.

Зря полковник замолчал. Пауза стала усыплять Сергея. А ведь, если и отсыпаться, то здесь безопаснее всего. Не полковник же будет его устранять! А если полковник и в курсе заказа, то не допустит в своем кабинете...

В каком-таком кабинете? В кабинете директора Виршевского нефтекомбината. И вот маячит перед Шрамом подкаблучный директор комбината Андрей Юрьевич и докладывает: «Мы тут посовещались и решили больше с черным налом дел не иметь. Честно максать все налоги. А на комбинате отныне перестанем нефть кипятить, а начнем паленый апельсиновый сок варганить.». «Ага, это только сон приморочился,» – вздохнул облегченно Шрам.

– Значит, Шрамов, насаждаем уголовные порядки? Избиваем тех, кто против? Гляжу я на тебя... на вас. Молодой кабан...

«Сейчас вякнет, на тебе пахать надо». Но не угадал Сергей.

– ...И уже не видишь жизнь без уголовощины. Острых впечатлений не хватает? Так вербуйся в Чечню, – полковник передвинул с края стола на другой край стаканчик с карандашами. – Там похлебаешь их сполна. Хоть поймешь там, почем стоит твоя собственная жизнь. Это полезно, знаешь. На чужую жизнь уже тоже по другому смотришь.

Как-то не так гонит полковник. Ботву полную несет гражданин начальник.

А в башке недосыпный туман. И жрать охота в натуре, а не с начальником за идейную жизнь трендеть. Эх, щас бы шаверму с кока-колой. Но в казематную пайку шаверма, такая беда, не вписывается. Что входит в здешнее меню, Сергей вчера днем полюбовался, заглянув в тарелку Панаса. Знаменитый каждодневный рыбный суп. Теплая вода с картофелиной и морковной точкой, тухлый рыбий глаз на дне, поверху красный плавничок укачивается. Полюбовался, но кишки поганить не стал.

Сегодня же с утра никто не заморачивался с кормежкой. Просто вывели из карцера и привели к политруку. Но даже если б и предложили и поднесли б на блюде... пусть и шаверму с колой... Самое милое дело, если хочешь избавиться от кого-то в тюряге, травануть его. Вот уж где все концы махом рубятся: кто из сокамерников угостил, чем угостил, зачем покойник хавал всякую дрянь?

– Нет, я понимаю, сладко жрать и красивых девок тискать всем охота, – гнал свое гражданин начальник. – Но за дни кутежа платишь годами за решеткой. Или всегда веришь, что не попадешься?

Стаканчик с карандашами опять, будто трамвай не меняя маршрута, переехал с краю на край.

Сергей уже не фиксировал зама. Перед Серегой глючился за подставы год назад ответивший ныне покойный его прежний папик Михаил Хазаров: «Ты, Шрам, на этот раз в Петропавловскую крепость двинешь, – привычно заряжал на нереальные подвиги покойник, – Пора нам с музейных экскурсий процент в общак стричь».

– Без базара! – кажется, уже наяву ответил Шрам.

Жмурик вместе с дремными спазмами развеялся, опять перед Шрамом выдрючивался зам.

– Вот скажи ты мне, – полковнику понравилось, что Шрам стал с ним соглашаться, и, развивая тактический успех, зам навалился грудью на стол, – Хотел бы ты, чтобы твой сын стал вором?

Он так и будет доставать идиотскими вопросами? И вдруг у Сергея склеилось. Ну как же он сразу не допер? Ведь с порога впиталось в глаза, что какой-то занехаянностью отсвечивал кабинет. Не канает вроде бы человечку с замашками оголтелого политрука. И эти вопросы пионерлагерные! Вдобавок Сергей вспомнил отсутствующую на двери табличку. Совсем вчера тебя, полковник, выходит, назначили замом по воспитательной. С контингентом, значит, поближе решил познакомиться! С типичными представителями и так далее. А сам ты, век воли не видать, из военных, с крытками и зонами не знался!

И Сергей невольно хмыкнул собственной догадке.

– Чему смеешься? – прошипел начальник. Забились карандаши-пассажиры в стаканчике, не донесенным на этот раз с края на край. Типа, забастовка общественного транспорта началась. Губы полковника побелели, муть в глазах поднялась со дна и прилила к иллюминаторам.

Ая-яй-ай. Сергей понял, что зря позволил губам разъехаться в стороны. Но уж поздно. Раз не удержал улыбку, значит, не удержал. Теперь хлебай полной ложкой полковничьи задвиги.

– Думаешь, вы – хозяева жизни, ты – хозяин? – прохрипел начальник. – Хер тебе! Хозяева – мы! А здесь я – хозяин! Вы у меня задохнетесь своим дерьмом! – изо рта полетели брызги слюны. – Задохнетесь. Хватит. Ни водки, ни отдельных камер, ни телефонов, ни жратвы из ресторанов, ни прогулок от рассвета до заката, ни свиданий, ничего! По общим мыкаться, баланду хлебать и спать в очередь, спать на тех местах, где укажут. Кто рыпнется – в карцер, где ты был. Понравилось? Ты, – полковник вытянул к Сергею палец, – ты лично у меня парашу выносить будешь. Руки скручу, бачок сам тебе на голову поставлю!

«Какой бачок!? Что за пургу ты гонишь? Алло, военный, ты хоть в камеры-то заходил, проповедник? Где ты бачки видел, везде параша в виде унитазов!», – так подумал, но удержал в себе Шрам. И опять на волнах сна уплыло мировоззрение Шрама в страну-кумарию.

Теперь он присутствовал в заповеднике гоблинов – доставшемся в наследство от Михаила Хазарова инвестиционном фонде «Венком-капитал». И вот ставит Серега перед своим пацаном Шатлом задачу. Надо, мол, бизнес по торговле новогодними елками под себя подминать. А Шатл кувалдометром в грудь стучит: «Я тебе обещаю. Слово офицера даю. Согну.»

– Я тебе обещаю. Слово офицера даю. Согну. – исходил на карболку зам.

Пелена недосыпа стаяла, как майский снег. От последних телег начальника Сергей тоже завелся, будто джиповский движок.

– Хочешь попробовать, начальник, ну пробуй. Но неужели конкретно думаешь, что ты первый, начальник? Что до тебя никто не рыпался поломать порядки? Истреблять воров не пробовали? Было. Ломать их не пытались? Да сколько хочешь! И все в натуре опять верталось на круг. Канат тянут давно с обеих сторон, а перетянуть не могут. Потому что правда всегда посередке, гражданин начальник. Правда, она сама себя устанавливает. Чтоб всем удобно, все же люди. И эти люди запросто местами поменяться могут...

Полковник оттолкнулся кулаками от столешницы, стаканчик упал на бок и, проскользив по карандашным граням, на стол высыпались кнопки. Начальник начал обходить стол. Среднего роста, жилистый, сильный, никаких жировых отложений не скопил в сорок с чем-то лет. Шаг у него удавался прочный, по-настоящему полковничий. А лицо сделалось багровым, глаза сузились, выпуская наружу одно только волкодавье бешенство.

– Умничаешь?! Учить меня начал! Меня! Сопляк гребанный! Я в одиночку высоту до подхода удерживал! Все погибли, все! Я таких, как ты, выпердыш, об колено ломал, – полковник подходил к заключенному, сжимая-разжимая кулаки. – Испугать, думаете?! Я никого не боюсь, ты понял?! Это вы у меня будете ссать. Кровью будете ссать!

Сергей был готов, чуял, к чему солнышко клонится, и легко убрал голову от кулака. Мелькнуло золотым на коричневой коже обручальное кольцо (некстати подумалось Сергею – «Непросто приходится твоей бабе»).

Но и полковник оказался ловок – не дал уйти корпусу за промазавшей рукой и почти без промедления выбросил левый кулак.

Сергея швырнуло вбок, незакрепленное фанерное седалище стула поехало по раме к едрене фене, и Сергей загремел на пол. Поди удержись, когда твои руки спаяны за спиной гремучими браслетами.

Правой вышло бы чувствительней, но и от левой неслабо досталось. По подбородку потекла кровь.

– А вот это зря, полковник. Лишнее... – Сергей сидел на полу и слизывал языком кровь с разбитой губы.

Зам по воспитательной нагнулся, сгреб заключенного Шрамова за рубаху и поднял. Силы в полковничьих руках хватало. Они глядели друг другу в глаза.

– Я тебя, урка грязная, сгною в этих стенах. Обещаю. Слово офицера, хоть тебе, суке, это не понять, – зрачки замполита разрывали глазницы злобой, подрагивала щека. – Хоть один урод не будет спаивать моих детей, – рука полковника встряхивала зека в такт словам, – убивать их наркотой. Не будет толкать девчонок на панель. Не будет жировать на наших бедах. Ты у меня превратишься в вонючее чмо, какое ты и есть, урою...

– Зови конвой, начальник, – разлепил Сергей разбитые губы. – Считай, я уже перевоспитался. – чего вслух не сказал, так это: «Мерси, начальник, что выспался в твоем кабинете».

3

– Вот видишь, как удачно все само собой налаживается.

Ключи имелись у двоих человек. Они и только они входили сюда. Причем ключей у каждого было тоже по два. Потому что отличалась кладовка от других кладовок особенностью, делающая ее круто завлекательной для тайных встреч. В маленькое помещеньице было прорублено два входа. Одна дверь, стандартных габаритов, выходила в безлюдный, хозяйственного характера коридор, другая, маленькая, гномоудобная дверца располагалась под лестницей. Короче говоря, кладовку трудно было не признать идеальным местом, чтобы появляться-исчезать незамеченными.

– Ты же футбол любишь смотреть?

Сигаретные огни в момент затяжки освещали злые ухмылки, хотя пялиться заговорщикам друг на друга не было никакой надобности, почитай каждый день свиданькались и при полном свете.

– Ну да.

– Как хорошо играть, когда судья за тебя, не находишь?

– Какой судья?

– Это образ, болван. Судья в данном случае – судьба, обстоятельства... Ладно, проехали.

Над головой зародился грохот – кто-то начал спускаться с третьего, верхнего этажа хозяйственного блока. Нетренированному мозгу стало бы казаться, будто сапоги бьют прямо по мякоти.

Но беседующим приближающийся и усиливающийся грохот не мешал.

– Сегодня о их конфликте узнает все наше «население». Постарайся, кстати, чтобы это произошло как можно быстрее.

– Конвой и без моей помощи успел разболтать всей смене о мордобое между замом и вором. Уже должно было дойти и до блатных.

Спускавшийся по лестнице дошел до нижнего этажа и свернул направо, к бельевому складу. Приглушать голоса, когда грохочут ступени, не имело никакого резона. Другое дело, если кто сунется в коридор. О чем узнаешь заблаговременно, – по коридору тоже тихо даже в пуантах не пройдешь, не говоря о скрипучей, не запирающейся решетке, которую кому-то придется сдвигать, визжа петлями на всю Ивановскую.

– Жутких подробностей не повредит и побольше, – сказавший это хмыкнул, откликаясь на какие-то свои мысли. – Когда с заключенным Шрамовым случится несчастье, ни у кого не должно оставаться сомнений, кто за этим стоит. Товарищ Родионов. Ну, мы и обставим дело так, чтобы исключить сомнения. Жаль, заказчики на красивую смерть поскупились. Ты им предлагал нашу коронку?

– Им нужно просто: чик, и шито-крыто. Ну, не вынесла душа поэта заточения, ну, не доглядели надзиратели, проспали роковой миг товарищи по камере. Вот такая беда, граждане прокуроры.

– Жмотливый клиент пошел, не то, что в девяностых. Тогда, помню, встречались такие горячие парни – обкромсанное сердце врага на серебряном подносе заказывали.

– Были, да сплыли. А за Родионовым точно нет никого серьезного? – заскучал второй. Предпочитал короткую память.

Сигаретный пепел оба стряхивали в трехлитровую банку, стоявшую на пыльном и пустом стеллаже.

– По моим сведениям, нет. – нагло соврал первый.

– А как насчет того, что я тебе говорил? О группировке из бывших чеченцев, как раньше из бывших афганцев. Это точняк, что набухают такие банды. Отслужили, вернулись, сбиваются в стаи, отрывают куски...

– Да плевать! – человек пошевелился и мышью прошуршал под ногами задетый ногой бумажный комок.

Кстати, крысы тоже любили ховаться в этой каморке, часто прошмыгивали в темноте. Но в «Углах» к крысам привыкаешь быстро. Вот и второй не дернулся на шорох. Он привычно ждал, когда первый докончит агитировать за светлое будущее.

– Теперь неважно, кто организовал нам этого зама. Не мы же его уберем. Кто же на нас посмеет подумать? Ведь незамедлительно блатной мир облетит известие, что правильного вора сгубил полковник такой-то. Парни из бригады Шрама воскипят негодованием и проникнутся благородным желанием отмщения. Они и покричат прилюдно во всех кабаках и банях «Да мы за Шрама всем мусорам глотки перегрызем, хоть генералу, нам насрать на погоны». Поэтому, когда вослед за этими обещаниями полковника Родионова обнаружат умершим насильственной смертью, будут поздравлять Шрамовских дружбанов с хорошей работой, хвалить их, восхищаться ими. История проста, как тюремная баллада: контуженный, полусъехавший зам извел в припадке заключенного, а ему отомстили кореша загубленного уркагана.

– Слушай, а может болтуна, который на букву "П", и не надо...

– Надо. – До того мягкий голос вдруг напомнил свист остро заточенной шашки. – С болтунами так и надо.

До следующей затяжки молчали.

Каземат, в котором проходил разговор (разговор внеплановый, срочный, на который один другого экстренно вызвал), находилось на первом этаже, в хозяйственном блоке, затерявшись среди всяких каптерок и кладовок. Этот закуток, на двери которого белела едва различимая в полутемном коридоре табличка с буквами и цифрами, тоже считался каптеркой. В этом качестве каземат и удостоился быть помеченным на разных планах изолятора «Углы». Но в узаконенном планами качестве место это давно не использовалось. Когда-то кем-то занесенные и забытые швабры, метлы, половые тряпки безнадежно гнили по углам и, как говорится, воздуха отнюдь не озонировали.

– Да, ты прав, удачно они поцапались.

– А я тебе всегда говорил, что не надо ни с кем ссориться. В мире и дружбе следует жить. Так учит народная медицина.

О стенки пепельницы затушили два окурка: один от «Кэмела», другой от «Союз-Аполлона»...

Глава третья. Суки

Наступила полная апатия,

Жуткая потребность на вино,

А к «Столичной» у меня симпатия

Все равно напьюсь я, все равно.

1

Целый прапор провожал рядового конвоира. А еще овчарка на поводке. Трое против одного подследственного? Или так его ссат? Не, Шрам, ты о себе возомнил. Никого пока не сподобился как следует напужать. Здесь по крайней мере.

«Найки» на липучках отпружинивали от пупырчатых металлических листов пола. Мимо уныло и однообразно проплывал, словно гуляешь по дешевой компьютерной бродилке, серо-белый коридор.

Что-то не устраивало Шрама в оказанной чести. Так, отматываем катушку назад. Лязги, громыхание, «Заключенный Шрамов, на выход!»... А вот на кой ляд прапору было гундеть, якобы заполняя время, пока Шрамов шел к двери:

– Недолго удалось покайфовать, – и потом, за дверью, – Нечего было злить нашего нового зама. Для него человеки хуже зверей. Тут один сержантик собаку пнул, так чуть квартальных не лишился. Чеченец – он и есть чеченец. Газават, кровавая месть".

Кусок балабонил, как и положено куску: громогласно, похохатывая над своими плоскими, как трахнутая камбала, приколами. Типа скучно лямку тащить, так хоть поострю. А самолично приперся кусок, так как замполит, небось, велел проследить за доставкой. Все вроде укладывается. Но ох свербит...

Закончился длинный, будто прямая кишка великана из сказки братьев Гримм, коридор, он же переход в другой корпус. Защелкнули за спиной очередную решетку, возле которой заключенный Шрамов не в первый раз за эту прогулку, дожидаясь пока отворят, отдыхал лицом к стене. Потом вывели на лестницу. Мерзко задребезжали под ногами металлические ступени.

«Гнилой расклад за версту воняет. Тут тебе и излишний по ситуации прапор, и его стремный треп. Болтовня-то уж больно конкретная, богатая на информацию. Навертелось само собой, или навертели?»

Спуск по лестнице закончился. За решеткой, за что-то удостоившейся быть выкрашенной (и недавно) черным лаком, открылся – вот удивительно, блин, – очередной коридор. Дорожка коричневого линолеума...

И наконец пробило. Шрам аж споткнулся на ровном месте. И получил в спину пока что ладонью.

– Вперед! Дубьем огреть?

– Спину кольнуло, начальник. Радикулит, наверное, да? – Сергей изобразил кислую улыбку.

– Ничего, вылечим, – хохотнул кусок.

Все срослось. Типа озарило. Шрам понял – его ведут на убой. А прапор приплетен, чтоб указать на замполита пальцем. Надобно малявить до воли, кто повиновен в том, что нету больше с нами любимого Шрама. Переетить твою пятнадцать, как просто... Политрук-то в решетчатом заведении новый человек. Выходит, не пришелся местной кодле ко двору, надумали и его списать в утиль, а ликвидацию повесить на Шрамовых дружбанов. Дескать, отомстили за кореша.

Сразу потяжелели на двести кило стальные браслетики на запястьях рук, заведенных за спину. Броситься глушить вертухаев и псину конвойную ногами? Срепертуарить припадок? Доволокут. И браслеты в результате могут не отстегнуть. Завыть? Огреют, вырубят, опять же доволокут. Значит, выгодней прикидываться лохом. И соображать чего-то на месте.

Блин, теперь коридоры кажутся короткими, будто рукава у лилипута. А кусок с рядовым дубаком шлепают чересчур быстро.

– Стоять!

Шрам встал.

– К стене!

Выполнил и эту команду. Забряцала связка ключей. Вот ты какая та самая ПОСЛЕДНЯЯ дверь. Обыкновенная, хоть чем бы выделялась, хоть меловым крестиком каким-нибудь.

За дверью ждала костлявая. В каком же виде ее приготовили?

2

Ссученных он распознавал сразу. По масляным и бегающим глазенкам, по особым гадко-сладким улыбочкам, по фальшаково расслабленным стойкам ожидания, – из всех пор сочится перемешанная в равных долях борзота и сцикливость.

Хватило времени, ушедшего на расстегивание браслетов. Шрам уже находился за порогом хаты. Повернувшись к двери хребтом и просунув ладони в ячейки, приблизил замок наручников к вертухайскому ключу. Редко когда случается такое, что хочется подольше освобождаться от кандалов.

Сук четверо. Распределились полукругом, чтоб не загораживать друг другу дорогу к цели. Все как на подбор дебелые, отожравшиеся, в каждом не менее восьмидесяти кило. Один, который подпирает шконку, что-то нычит за спиной. Скорее всего, вырубать будут сразу. Предупреждены, да и сами должны понимать, что не с фраером дело имеют, который не всечется, куда его приписали.

Хлопок двери за спиной оглушил. Давненько Шраму не приходил на руки такой мизер, поди сыграй. Слабы шансики выйти отсюда живым. Впору бросать карты, заявлять «пас» и соскакивать с игры, правда, навсегда.

Сергей опустил руки в карманы, приклеился горбиной к двери («ой, холодна, но сзади не зайдешь»), ошкерился.

– Вечер добрый, люди.

– Наше почтение, уважаемый, – с паточной любезностью пробухтел брюхатый мужик в зеленой майке, с волосатыми плечами. – Проходи.

– Да я ненадолго. Сейчас обратно поведут.

В камере, небольшой, как раз на число обитателей, домашняя температура и вполне свежо. Да и уютно, блин. Стены обклеены голыми бабами, холодильник, чайник «мулинексовский», импортного вида фаянсовая параша, телек. Сукам, как и обычно на Руси, живется сахарно.

– Пока то сё, чаек погоняем, – общался брюхато-волосатый.

– Как я погляжу, вы сучьё позорное, – не снимая улыбку с лица, сказал Шрам. – Пидеры гнойные. Срать с вами в одном поле западло.

– Зачем людей обижаешь, человек? – слова плел брюхатый. И только он. Значит, сигнал тоже должен подать именно он. – Нельзя так с людями, не разобравшись, имен не спросив. Правду говорю, православные?

Вот оно. Поймал, просек, почуял Шрам выброшенный знак за вздох до начала, выдрал кулаки из карманов, да что ж ты тут всерьез поделаешь?! Но Шрам попытался поделать.

Они ломанули одновременно со своих четырех стартовых позиций. Слаженно, в рифму, надрочено. И никакого легкомыслия, без намека на фраерскую браваду. Опытные, бляха...

Сергей сорвался с места вместе с ними. Регбийная тактика – кто кого пробьет. Шрам прорывался к столу. Там ножи, там чайник, возможно, с кипятком.

Шрам вбил кулак в голову вставшего на пути. Вмочил, вложив весь свой вес, не жалея костяшек. Попал, остановил, но с ног не сбил. И бросил себя к стене, чуя шкурой, что сзади и сбоку настигают. А между стеной и тем, кому достался кулак, можно прошмыгнуть к столу.

Но опытные, ох не фраера. Сзади кто-то на опережение вцепился в рубашку.

Скинул бы его Шрам или протащил за собой к столу. Стол – единственное его спасение. Да оказалось беспонтово.

В ихнем, сучьем, сценарии (не раз, думается, проверенном в натуре) главным был четвертый, отсвечивавший в начальной расстановке, подпирая шконку. Он тоже рыпнулся вместе со всеми по сигналу в едином порыве, чтоб распылить внимание. Но, видать, попридержал ходули, а потом понесся наперерез. Эх, падлой быть, так они и штопают всегда: трое зацепляют терпилу в кольцо, отвлекают на себя, а последний подкрадывается. Его удар – центровой.

Просвистела черная кишка. И плечо враз онемело. Мало не показалось. Но ноздри по новой поймали запах резины. Резиновым шлангом, чем-то добавочно утяжеленным, на этот раз досталось по спине. А потом чья-то подсечка, повернувшая фотокарточку к потолку. Колено вонзается поддых. Тяжесть придавливает ноги к полу. И наконец шею опутало узкое и плотное, перекрывая дыхалку.

В легких запылала домна, огонь пожирал остатки воздуха, превращая легочную ткань в наждачную бумагу. В глазах смеркалось. Тело вспухало всеми мышцами и сухожилиями – но его умело держали прижатым к полу.

Шрам подергался, подергался и затих. Шрама протащили по полу и кинули спиной на стойки двухярусной шконки. Завернули хваталки за спину и, заведя за вертикальную трубу, соединяющую верхнюю и нижнюю койки, обмотали веревкой. Да, по сознанке кожи, именно капроновой веревкой, которой завязывают коробки на Восьмое марта в магазинах.

– Ну вот и амба, – брюхатый устало утер пот с хари, как после трудовой смены на рытье котлована, – Откукарекался петушок...

Шрам, кося под Тараса Бульбу с картинки школьного учебника, наклонился вперед, сколь позволяла веревка. Глубоко захлюпал ноздрями, приходя в себя. Он бы сполз на пол, да мешала стойка, в которую упирались обмотанные запястья.

Словно работяги, успешно справившие халтуру, обитатели пресс-хаты расселись за столом. Рыжий и самый молодой из ссучееных зеков, откинув скатерть, свешивавшуюся почти до пола, подобрал с фанерной полки бутылку водки. Зашуршала отвинчиваемая пробка, горлышко застучало по краям сдвинутых в центре стаканов.

– Гляди-ка, Петрович, оклемывается пахан, – сказал кто-то из четверки.

Брюхато-волосатый, оказавшийся Петровичем, шумно выдохнув после принятия, промямлил сквозь закусочное чавканье:

– Пущай. Ща послухаем его. Как теперь-то запоет наш соловей?

Сказано было почти добродушно. Не сильно обиделись суки на «пидеров гнойных». А ведь Шрам хотел обидеть, достать до селезенок. Глядишь, и допустили бы промашку. Но не допустили. Да и теперь не торопились отбивать почки и крошить зубы, приговаривая: «На кого хавкалку раскрыл, гнида, мы тебе покажем сучье и пидеров». Видать, этим мудакам «плюнь в глаза – все божья роса». Да и чего размениваться на обидки, когда конкретно собрались мочить, враз и сочтутся.

Второй раз зажурчала водка, второй раз потянулись руки к центру стола.

– Нормальное пойло, в прошлый раз резче была. Говорю вам, и «Флагман» уже бадяжить стали. – Обсуждали за столом внешрамовские проблемы.

А Шрам наконец продышался. Выпрямился, прижавшись спиной к вертикальной трубке, затылок уперся в спинку верхнего яруса. И вообще оно бы все ништяк, кабы не бляхская веревка, не четверо жирных сук, не тюряга, у которой толстые стены и из этих стен тебя не собираются выпускать живым.

Вжикнуло колесико зажигалки, суки на отдыхе от водяры задымили сигаретами. Сигареты у всех сплошняком дорогие, с неоторванными вопреки правилам фильтрами.

– Шрам, значит, – вспомнил про прикрученного к шконке человека кряжистый мужик с вытатуированным на груди Медным всадником и с борцовскими, похожими на капустные листы ушами. – Помню, доходили базары за твои подвиги. Прогони нам, чего в тебе этакого крутого. Так поглядеть, нифига особенного. Да? – поискал он поддержку у собутыльников. – Таких шрамов с улиц кучу нагрести можно.

– Закурить дайте, – сказал Сергей.

– Во борзый! – воскликнул самый рыжий и молодой.

Наоборот, подумал Шрам, совсем наоборот. Он крайне терпелив и вежлив с суками, и собирается вести себя примерно, не делать того, чего сейчас до боли хочется. А хочется сплюнуть на пол (нет ничего сволочнее, чем харкнуть на пол хаты, но то на пол хаты людской, а это сучья), хочется также расписать этим козлам по белому всю их позорность и что с ними следует сотворить.

– Чего ж не ругаешься? – поинтересовался упакованный в зеленую майку Петрович.

– А на хрена? – усмехнулся Шрам.

– Правильно, – брюхато-волосатый Петрович явно был у них за главного. И его благодушие, легко объясняемое на славу справленной работой и предвкушением мздыка, задавало тон остальным сукам.

Может, им даже вовсе запретили превращать жертву в синий и дырявый мешок с переломанными костями. Типа состряпать самоубийство, привязав свободный от петли кончик ремешка к верхней перекладине второго яруса.

– Отнеси ему, Чубайс, – Петрович щелкнул ногтем по пачке «Парламента». – Пущай раскумарится.

Чубайс, то есть самый рыжий и молодой, выудил из пачки сигаретину и направился к пленнику.

– Я и от стакана не откажусь, – прикурив от протянутой Чубайсом зажигалки, произнес Сергей. – Все равно кончать будете.

– Будем, правильно понимаешь. – Петрович обвел взглядом своих подельников. – Хорошо держится мужик, мне нравится. Может, и не зря про него бакланили, что крутой. А касаемо стакана... Получишь. Не торопись.

«И не собираюсь, – мысленно ответил Шрам. – Торопиться в мои планы уж точно не входит». Его игра на мизере предполагала время. Тогда у двери, покуда вертухаи расстегивали стальные запонки, он пробежался мыслью по карманам своих штанов и рубахи. Карманы болезненно страдали пустотой, но все ж таки на дне переднего брючного завалялись чиркаш и спички. Их он зажал в кулак. И не выпускал, не разжимал пальцы. Потому и боялся лишится врубона, чтобы, выронив, не лишиться, так сказать, последнего патрона.

Тем временем Чубайс вернулся к столу и разлил в стаканы по новой. Брюхатый Петрович, с хитрецой взглянув на Сергея, отогнул скатерть и отыскал на фанерной полке стола еще один пузырь. Взглянул, прищурившись, сквозь бутылочное стекло на ламповый свет, поболтал содержимым.

– Эй, Шрам! Вот она, твоя касаточка. С этикеточкой «Тигода». Вся твоя, мы не претендуем.

– Заряженная, что ли? – спокойно поинтересовался Шрам. А говорить, придерживая зубами в углу рта сигарету, тяжело. И пепел осыпается на рубаху, некультурно.

– А как же иначе, браток! – Петрович нежно погладил бутылочный бок. – Теплая, правда, уж не сердись.

Похоже, Петрович из разряда мягких садистов. Покалякать с жертвой, с которой может, по собственному выбору, покончить прямо сейчас или еще какое-то время поиграться, ему в сладкое удовольствие.

– Чего он пристал, а?! – взорвался вдруг четвертый, до того распахивавший пасть лишь для принятия внутрь бухала и хавки. – С микрофоном, что ли, заслан?

Этот четвертый бессспорно был самым красивым из присутствующих, красивым реальной франкенштейновской красотой: квадратное с тяжелым подбородком лицо, кустистые, сросшие на переносице брови, низкий лоб нависает над глазными впадинами. Он, кажется, обходился вовсе без шеи – голова утопала меж бугров вздернутых плеч. Про микрофон он двинул всерьез, чем насмешил остальных.

– Ты, Клещ, фильмов штатовских пересмотрел, – Петрович выудил из кармана треников грязный и мятый платок, смачно, с удовольствием высморкался. – Поговорить человеку охота, оттянуть неминучую, надо ж понимать.

– Я достаю вторую? – привстав и уже шагнув к холодильнику, Чубайс обернулся к Петровичу за дозволением.

– Валяй! – дозволил Петрович.

– Между прочим, я у вас кой-чего спросить хочу. – Сергею молчать было не с руки. Чем больше звуков будет наполнять хату – тем лучше для спокойного протекания его плана. Точно так же – чем больше надымят в камере куревом, тем ему полезней.

Проверив надежно ли зажаты спичины в пальцах и не касаются ли серные головки кожи (может выступить пот и размочить серу), он подвел зажигательное навершие деревянной щепки к чиркашу.

Спичек четыре, ровно по числу сук, так уж совпало. Хватит ли?