Текст книги "Женское детективное агентство № 1"

Александр Макколл Смит
Женское детективное агентство № 1

Посвящаю эту книгу

Анне Гордон-Гиллис из Шотландии, а также

Джо и Мими Макнайт из Далласа, Техас

Alexander McCall Smith

The No. 1 Ladies’ Detective Agency

Перевод с английского Н. Г. Кротовской

This edition published by arrangement with David Higham Associates Ltd and Synopsis Literary Agency

The № 1 Ladies' Detective Agency

© Alexander McCall Smith, 1998

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление 000 Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2014

Глава I
Отец

Мма[1]1
  Вежливое обращение к женщине на сетсвана. – Здесь и далее примеч. перев.


[Закрыть] Рамотсве открыла детективное агентство – в Африке, у подножия холма Кгале. Вот его нехитрое имущество: белый фургончик, два письменных стола, телефон и старая пишущая машинка. И еще чайник, в котором мма Рамотсве, единственная женщина-детектив на всю Ботсвану, заваривала чай редбуш[2]2
  Напиток, изготавливаемый из коры кустарника Aspalathus linearis, произрастающего в Южной Африке.


[Закрыть]. И три кружки: одна – для себя, вторая – для секретарши, а третья – для клиента. Что еще нужно детективному агентству? Главное в работе детектива – интуиция и ум, а ни того, ни другого мма Рамотсве было не занимать. Но эти качества, конечно, ни в какую опись не внесешь.

И еще вид на город, который опять-таки в опись не вставишь. Разве унылый список способен дать представление о том, какой чудесный пейзаж открывался с крыльца мма Рамотсве? На первом плане – акация, колючее дерево, растущее по бескрайним границам Калахари: огромные белые шипы – предупреждение и нежные серо-зеленые листья – по контрасту. Ближе к вечеру или в прохладе раннего утра в ветвях акации можно увидеть, вернее услышать, птичку-уходи. А за акацией, за пыльной дорогой – крыши города под сенью деревьев и вечнозеленого кустарника, а дальше, на горизонте, в синем мареве зноя – холмы, похожие на фантастические гигантские термитники.

Все звали ее мма Рамотсве, хотя официально к ней следовало обращаться так: мадам мма Рамотсве. Подобное обхождение годилось для важных персон, к которым она себя не причисляла. Поэтому все ее звали мма Рамотсве и изредка, совсем немногие – Прешас Рамотсве.

Она была хорошим детективом и хорошей женщиной. Можно сказать, хорошей женщиной в хорошей стране. Она любила свою страну Ботсвану, свой мирный край, и любила Африку – за выпавшие ей на долю испытания. Я не стыжусь быть африканской патриоткой, заявляла мма Рамотсве. Я люблю всех людей, которых сотворил Господь, но лучше всего я умею любить людей, живущих здесь. Это моя семья, мои братья и сестры. Мой долг помочь им раскрыть секреты, которые портят им жизнь. В этом – мое призвание.

В те редкие минуты, когда неотложные дела не требовали ее внимания, когда, казалось, буквально всех от жары клонило в сон, она сидела под своей акацией. Там было пыльно, порой туда забредали куры и что-то клевали у ее ног, но там легче думалось. Под акацией мма Рамотсве обдумывала вопросы, от которых в повседневной жизни легко отмахнуться.

Все на свете, размышляла мма Рамотсве, когда-то было совсем другим. Вот я, единственная женщина-детектив на всю Ботсвану, сижу перед своим детективным агентством. Но еще несколько лет назад здесь не было никакого детективного агентства, а еще раньше не было никаких домов – одни акации, за ними река, а дальше Калахари, совсем близко.

В те дни даже не было никакой Ботсваны, был протекторат Бечуаналенд, а до него – страна Кхамы[3]3
  Южноафриканский вождь.


[Закрыть] и львы, гривы которых развевал сухой ветер. Но посмотрите, что стало теперь: вот детективное агентство, прямо здесь, в Габороне[4]4
  Столица Ботсваны.


[Закрыть], и вот я, толстая женщина-детектив, сижу под акацией и размышляю: отчего это то, что сегодня было одним, завтра станет совсем другим?

Прежде чем открыть Женское детективное агентство № 1, мма Рамотсве продала скот своего отца. Он был владельцем большого стада, и все сто восемьдесят голов, включая белых быков-брахманов, которых он разводил сам, достались ей, его единственной дочери. Стадо пригнали с пастбища в Мочуди, и там животные под присмотром болтавших пастухов ждали в пыли агента по продаже скота.

За скот получили хорошую цену – в тот год шли обильные дожди, и трава уродилась сочной. Годом ранее в Южной Африке свирепствовала засуха, и все обернулось бы иначе. Тогда людей, желавших сохранить свой скот, охватила тревога – ведь без скота ты все равно что голый. А были и такие, кто, впав в отчаяние, продавал стадо, потому что дожди не выпадали который год, и животные вконец отощали. Мма Рамотсве сочла удачей, что тогда ее отец из-за болезни не принял никакого решения, а нынче цена поднялась, и люди, сохранившие свой скот, остались в выигрыше.

– Я хочу, чтобы ты открыла свое дело, – сказал отец перед смертью. – Теперь ты получишь за стадо хорошую цену. Продай его и купи себе что-нибудь другое. Может, мясную лавку. Или винную. Что хочешь.

Она взяла отца за руку и заглянула в глаза человеку, которого любила больше всех на свете, в глаза своему отцу, мудрому отцу, в чьи легкие забилась пыль рудников; он всю жизнь экономил и копил, чтобы она жила безбедно.

Слезы мешали ей говорить, но она выдавила из себя:

– Я хочу открыть детективное агентство. В Габороне. Оно будет лучшим в Ботсване. Агентство номер один.

На какую-то секунду глаза отца широко открылись, казалось, он хочет ей что-то сказать.

– Но… но…

Однако, так и не закончив фразы, он умер, и мма Рамотсве упала ему на грудь, оплакивая достоинство, любовь и страдание, умершие вместе с ним.

Она заказала яркую вывеску и повесила ее прямо у поворота на Робаце-роуд, на краю города. Вывеска, указывавшая на маленький купленный ею домик, гласила:

ЖЕНСКОЕ ДЕТЕКТИВНОЕ АГЕНТСТВО № 1

ЛЮБЫЕ КОНФИДЕНЦИАЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ

И РАССЛЕДОВАНИЯ

К УДОВЛЕТВОРЕНИЮ ВСЕХ СТОРОН

ПОД ЛИЧНЫМ РУКОВОДСТВОМ.

Открытие агентства вызвало заметный общественный интерес. По радио Ботсваны прозвучало ее интервью, в котором, на взгляд мма Рамотсве, у нее довольно бесцеремонно пытались выведать сведения о ее квалификации, а в «Ботсвана Ньюс» появилась более доброжелательная статья, привлекавшая внимание к тому факту, что мма Рамотсве единственная женщина-детектив на всю страну. Эту статью она вырезала, скопировала и повесила на видное место на маленькой доске у входа в агентство.

Поначалу посетителей было не слишком много, но вскоре мма Рамотсве с удивлением обнаружила, что ее услуги пользуются значительным спросом. К ней обращались по поводу исчезнувших мужей, кредитоспособности потенциальных партнеров по бизнесу, с подозрениями в мошенничестве. Почти всегда ей удавалось раздобыть для клиента хоть какую-то информацию; в противном случае она отказывалась от гонорара, и получалось, что буквально все, кто обращался к ее услугам, оставались довольны. Мма Рамотсве обнаружила, что люди в Ботсване любят поговорить, и при одном упоминании о том, что она частный детектив, на нее обрушивался настоящий поток информации на любую тему. Людям льстит, заключила она, внимание частного детектива, и у них развязывается язык. Так случилось и с Хэппи Бапетси, одной из ее первых клиенток. Бедняжка Хэппи! Потерять отца, найти его и снова потерять…

– Я жила счастливо, – начала Хэппи Бапетси. – Очень счастливо. Но после того, что со мной произошло, я больше не могу так сказать.

Пока посетительница пила чай редбуш, мма Рамотсве наблюдала за ней. Она верила: все, что вам нужно знать о человеке, написано у него на лице. И дело тут не в форме головы, хотя многие до сих пор придерживаются этого мнения. Скорее следует обращать внимание на мимические складки и выражение лица. И конечно, на глаза. Это самое главное. Глаза позволяют заглянуть человеку в душу, проникнуть в суть его характера, вот почему люди, которым есть что скрывать, носят в помещении черные очки. Таких людей надо рассматривать особенно внимательно.

Так вот, эта самая Хэппи Бапетси была умницей, это сразу было видно. Она почти не знала горя – лицо осталось совершенно гладким, если не считать морщинок от улыбки. Значит, здесь дело в мужчине, подумала мма Рамотсве. В жизни Хэппи появился мужчина и все испортил, разрушил ее счастье своим ужасным поведением.

– Давайте я сначала расскажу вам о себе, – предложила Хэппи Бапетси. – Я родом из Маунга, с верховьев Окаванго. Моя мать держала небольшую лавку, и мы жили вместе в задней части дома. У нас было много кур, и мы были очень счастливы.

Мать мне сказала, что отец оставил нас много лет назад, когда я была совсем маленькой. Он отправился работать в Булавайо[5]5
  Город в Зимбабве.


[Закрыть], да так и не вернулся. Кто-то нам написал – какой-то наш земляк, живший там, – что мой отец вроде бы умер, но он не может этого сказать наверняка. Он написал, что как-то раз пошел навестить приятеля в больницу Мпило и, проходя по коридору, увидел, как кого-то вывозят на каталке из палаты, и этот человек на каталке был очень похож на моего отца. Но точно утверждать он не берется.

И тогда мы решили, что мой отец, наверное, умер, но мать не слишком огорчалась – он никогда не нравился ей по-настоящему. А я вообще его не помнила, так что мне было все равно.

В Маунге я ходила в школу, где нас учили миссионеры-католики. Один из них заметил, что мне легко дается арифметика, и много со мной занимался. Он сказал, что никогда не видел девочки, которая так хорошо умела бы считать.

Как это у меня получалось, сама не знаю. Я смотрела на разные числа и просто их запоминала. А потом вдруг оказывалось, что я уже сложила их в уме, сама того не желая. Все получалось само собой, без малейших моих усилий.

Я очень хорошо сдала выпускные экзамены и в тот же день отправилась в Габороне учиться на счетовода. И опять-таки все оказалось очень просто. Стоило мне только бросить взгляд на целую страницу с цифрами, как я мгновенно их запоминала. А потом, на следующий день, могла точно назвать все числа и, если нужно, записать на бумаге.

Я поступила на работу в банк и стала получать повышение за повышением. Теперь – я главный помощник бухгалтера. Не думаю, что я продвинусь дальше, потому что мужчины боятся, что рядом со мной будут выглядеть глупо. Но я не огорчаюсь. Мне хорошо платят, и я успеваю закончить свою работу к трем часам дня, а иногда и раньше. А потом хожу по магазинам. У меня красивый четырехкомнатный дом, и я очень счастлива. По-моему, иметь все это к тридцати восьми годам не так уж плохо. Мма Рамотсве улыбнулась:

– Все это очень интересно. Вы правы. Ваша жизнь удалась.

– Мне всегда везло, – сказала Хэппи Бапетси. – Но потом случилось это. Вернулся мой отец.

У мма Рамотсве перехватило дыхание. Этого она не ожидала. Она полагала, что у Хэппи проблема с поклонником. А отцы – это совсем другое дело.

– Он просто постучался в дверь, – сказала Хэппи Бапетси. – Была суббота, и, когда раздался стук, я отдыхала в постели. Я встала и подошла к дверям. Передо мной стоял человек лет шестидесяти, со шляпой в руках. Он сказал, что он мой отец, что он долго жил в Булавайо, а теперь вернулся в Ботсвану и пришел меня проведать.

Можете себе представить, как я разволновалась. Мне пришлось даже сесть, а не то я, наверное, упала бы в обморок. А потом он стал говорить. Назвал имя моей матери и посетовал, что не давал знать о себе раньше. Под конец он спросил, можно ли ему занять одну из свободных комнат, потому что ему некуда идти.

Я сказала, конечно, он может остаться. Я была даже рада видеть отца и подумала, что было бы неплохо наверстать упущенные годы и жить вместе, особенно сейчас, после смерти моей бедной матери. Я постелила ему в одной из комнат и приготовила большущий бифштекс с картошкой, который он очень быстро съел. И попросил еще.

Это случилось три месяца назад. С тех пор он живет в этой комнате, а я его обслуживаю. Я готовлю ему завтрак, варю обед, который оставляю на кухне, а вечером готовлю ужин. Каждый день я покупаю ему бутылку пива и еще купила кое-что из одежды и пару хорошей обуви. А он бездельничает с утра до вечера, сидит на стуле перед домом и указывает мне, что для него еще сделать.

– Многие мужчины таковы, – вставила слово мма Рамотсве.

Хэппи Бапетси кивнула:

– А этот особенно. С тех пор как он ко мне явился, он даже чашку не помыл, и я устала его обслуживать. К тому же он тратит уйму денег на витамины и вяленое мясо.

Знаете, я бы все терпела, если бы не одна вещь. Мне кажется, он мне не отец. У меня нет доказательств, но, по-моему, этот человек самозванец: он услышал о нашей семье от моего настоящего отца перед тем, как тот умер, и теперь просто притворяется. Мне кажется, он подыскивал себе приют на старости лет и теперь очень доволен, потому что прекрасно устроился.

Мма Рамотсве смотрела на Хэппи Бапетси с неприкрытым изумлением. Она не сомневалась, что та говорит правду. Ее изумляло бесстыдство, вопиющее бесстыдство мужчин. Как этот человек посмел прийти и обмануть такое участливое, такое счастливое существо! Какое лицемерие, какой обман! Да это просто грабеж средь бела дня!

– Вы можете мне помочь? – спросила Хэппи Бапетси. – Можете выяснить, действительно ли этот человек мой отец? Если да, я как послушная дочь буду его терпеть. А если нет, пусть лучше подыщет себе другое место.

– Я выясню, – ответила, ни минуты не колеблясь, мма Рамотсве. – У меня уйдет на это день-другой, но я непременно все выясню!

Конечно, это было легче сказать, чем сделать. Хотя в наши дни существует такая вещь, как анализ крови, мма Рамотсве очень сомневалась, что самозванец на это согласится. Нет-нет, она должна придумать что-то похитрее, найти неоспоримое доказательство того, что этот проходимец не настоящий отец. Ход ее мыслей внезапно прервался. Верно! Похожая история есть где-то в Библии. Как поступил бы на ее месте царь Соломон?

Мма Рамотсве одолжила медицинский халат у своей подруги медсестры Гогве. Халат был немного тесен, особенно в проймах – сестра Гогве, хотя и обладала щедрой плотью, была чуть тоньше мма Рамотсве. Застегнув халат и приколов к нагрудному кармашку сестринские часы, она превратилась в настоящую медсестру Больницы принцессы Марины. Отличный маскарадный костюм, подумала она, может пригодиться в будущем.

Направляясь к дому Хэппи Бапетси в своем белом фургончике, мма Рамотсве размышляла о вреде африканского обычая помогать родственникам. Она знала одного человека, сержанта полиции, содержавшего дядю, трех тетушек и троюродного брата. Мораль ее народа не позволяет отказывать родственникам, и в пользу этого есть множество доводов. Но это также означает, что шарлатанам и паразитам здесь живется привольнее. Это они разрушили старые традиции, размышляла мма Рамотсве. Это из-за них обычай предков приобрел дурную славу.

Подъезжая к дому, она прибавила скорость. Как-никак, она спешит туда с мольбой о помощи, и если «папаша» сидит на стуле перед входом, он должен увидеть, как она приближается в клубах пыли. «Папаша», разумеется, был на месте, наслаждался утренним солнышком. Увидев белый фургончик, подлетавший к воротам, он выпрямился. Мма Рамотсве заглушила мотор и кинулась к дому.

– Думела, рра[6]6
  Вежливое обращение к мужчине на сетсвана.


[Закрыть], – торопливо поздоровалась она. – Вы отец Хэппи Бапетси?

Папаша поднялся на ноги.

– Да, – гордо заявил он. – Я ее отец.

Мма Рамотсве шумно задышала, как если бы старалась справиться с волнением.

– К сожалению, произошел несчастный случай. Хэппи попала под машину. Она в тяжелом состоянии, и в данный момент ей делают сложную операцию.

– Ах! Моя дочь! Моя малышка Хэппи! – принялся завывать папаша.

«Хороший актер, – подумала мма Рамотсве, – хотя…» Нет, она предпочитала доверять интуиции Хэппи Бапетси. Дочь всегда узнает своего отца, даже если не видела его с детства.

– Да, – продолжала она. – Это очень печально. Хэппи очень плохо, очень плохо. И ей нужна кровь, много крови, чтобы восполнить потерю.

Папаша нахмурился:

– Пусть перельют ей кровь. Много крови. Я заплачу.

– Дело не в деньгах, – сказала мма Рамотсве. – Кровь переливают бесплатно. Но у нас нет подходящей. Нам нужна кровь кого-нибудь из родственников, а вы единственный, кто у нее остался. Мы просим вас дать свою кровь.

Папаша тяжело опустился на стул.

– Я старый человек, – пробормотал он.

Мма Рамотсве почувствовала, что она на верном пути. Перед ней, несомненно, самозванец.

– Мы просим вас, – продолжала она, – потому что ей нужно так много крови, что придется забрать половину. Это очень опасно. Можно даже умереть.

Рот папаши широко открылся.

– Умереть?

– Да, – подтвердила мма Рамотсве. – Но вы ее отец и, конечно, не откажете дочери. А теперь едем, иначе будет слишком поздно. Доктор Мохиле ждет.

Папаша открыл рот, потом закрыл.

– Быстрее, – торопила мма Рамотсве, беря папашу за руку. – Я провожу вас до машины.

Папаша поднялся на ноги, но тут же снова попытался сесть. Мма Рамотсве тянула его вперед.

– Нет! – крикнул он. – Я не хочу!

– Но вы должны, – сказала мма Рамотсве. – Идемте. Папаша покачал головой.

– Нет, – повторил он еле слышно. – Не пойду. Видите ли, на самом деле я ей не отец. Произошла ошибка.

Мма Рамотсве отпустила его. Потом, скрестив руки на груди, встала перед ним и принялась отчитывать:

– Так значит, вы ей не отец! Теперь мне все ясно! Тогда зачем вы сидите здесь и едите ее хлеб? Вы знаете об уголовном кодексе Ботсваны и что там говорится о таких людях, как вы? Знаете?

Папаша, потупив взор, кивнул.

– Ладно, – сказала мма Рамотсве, – идите в дом и соберите вещи. Даю вам пять минут. Потом я отвезу вас на автобусную станцию и посажу в автобус. Где вы живете на самом деле?

– В Лобаце, – ответил папаша. – Но мне там не нравится.

– Что ж, – сказала мма Рамотсве, – если бы, вместо того чтобы сидеть на стуле сложа руки, вы занялись делом, быть может, вам понравилось бы больше. Там хорошо растут дыни. Может, для начала, займетесь этим?

Вид у папаши был несчастный.

– Быстро в дом! – скомандовала она. – Осталось четыре минуты.

Вернувшись домой, Хэппи Бапетси обнаружила, что отец исчез, а его комната пуста. На кухонном столе лежала записка от мма Рамотсве. Хэппи Бапетси прочла ее, и на ее лице вновь засияла улыбка.

«Вы правы, он не ваш отец. Я знаю это наверняка. Он сам мне признался. Быть может, когда-нибудь отыщется ваш настоящий отец. А быть может, и нет. А пока будьте счастливы!»

Глава II
Прежние времена

Мы ничего не забываем, думала мма Рамотсве. Пусть головы у нас не такие уж большие, зато полны воспоминаний, они роятся, как пчелы в воздухе, тысячи и тысячи воспоминаний, запахов, мест, незначительных событий, которые вдруг возвращаются назад, чтобы напомнить нам, кто мы такие. И кто такая я? Я, Прешас Рамотсве, гражданка Ботсваны, дочь Обэда Рамотсве, умершего из-за того, что он работал на рудниках и больше не мог дышать. Его жизнь никто не описал. Кто станет описывать жизнь простых людей?

Я, Обэд Рамотсве, родился близ Махалапья в 1930 году. Махалапья лежит на полпути из Франсистауна в Габороне, у дороги, которой, кажется, нет конца. Тогда эта дорога была, конечно, плохой и грязной, и люди больше ездили поездом. Он отправлялся из Булавайо, пересекал границу Ботсваны в Пламтри и дальше шел вдоль границы на юг до самого Мафекинга.

В детстве я любил наблюдать за проходящими поездами. Они выпускали огромные клубы пара, и мы, подзадоривая друг друга, подбегали к ним как можно ближе. На нас кричали кочегары, начальник станции свистел в свисток, но им никак не удавалось нас прогнать. Мы прятались в кустах и за ящиками, а потом стремглав бросались к закрытым окнам поезда, клянча монетки. Мы видели, как белые люди выглядывают, словно привидения, из окон. Иногда они бросали нам родезийские пенни – большие медные монеты с дыркой посредине, – а если повезет, трехпенсовик, серебряную монетку, на которую можно было купить маленькую баночку сиропа.

В те годы Махалапья представляла собой скопище беспорядочно разбросанных хижин из кирпича-сырца, среди которых выделялись несколько домов с жестяными крышами. Эти дома, поражавшие нас чуждой, недоступной нам роскошью, принадлежали правительству и железной дороге. В поселке была школа, где нас учили старый англиканский священник и белая женщина, лицо которой изуродовало солнце. Они говорили на нашем языке, на сетсвана, что было редкостью, но учили нас английскому, требуя под страхом порки, чтобы мы оставляли родной язык на игровой площадке.

За дорогой начиналась равнина, простиравшаяся до самой Калахари. Совершенно плоская земля, кое-где поросшая низким терновником, в ветвях которого сидели птицы-носороги и нарядные ткачики с длинными, волочившимися за ними хвостами. Этот мир казался бесконечным. Наверное, именно это делало тогдашнюю Африку совершенно особым местом. Ей не было конца. Вы целую вечность могли идти пешком или ехать на лошади и все равно никуда не попасть.

Теперь мне шестьдесят. Не думаю, что Бог захочет надолго продлить мне жизнь. Быть может, я протяну еще несколько лет, но сам я в этом сомневаюсь. Я был в Мочуди у доктора Моффата из Южно-Африканского реформатского госпиталя, он слушал мою грудь. Доктор может сказать, что я работал в рудниках, просто послушав мое дыхание. Он покачал головой и сказал, что шахты калечат всех по-разному. Пока он говорил, я вспомнил песню, которую пели шахтеры суто[7]7
  Южноафриканское племя.


[Закрыть]: «Рудники пожирают людей. Даже если ты их покинешь, рудники все равно тебя сожрут». Мы знали, что это правда. Можно погибнуть под завалами, а можно – через много лет, когда спуск в шахту станет воспоминанием или даже кошмаром, преследующим тебя по ночам. Рудники потребуют вернуть им долг, как потребовали у меня. Поэтому я не удивился словам доктора Моффата.

Некоторые люди не выносят подобных известий. Они думают, что будут жить вечно. Они плачут и стонут, узнав, что их срок настал. Я так не думаю и не заплакал от слов доктора. Но жалею об одном: о том, что после смерти мне придется покинуть Африку. Я люблю Африку, она мне отец и мать. Когда я умру, я буду тосковать по запаху Африки, потому что там, куда мы уходим, где бы это место ни находилось, нет ни вкуса, ни запаха.

Я не говорю, что я храбрый человек – я совсем не храбрый, – но, кажется, меня не огорчило то, что я узнал от доктора. Я оглядываюсь назад и думаю обо всем, что видел за свои шестьдесят лет, думаю о том, как начинал с пустого места и кончил стадом почти в двести голов. У меня есть добрая послушная дочь, которая заботится обо мне и готовит чай, пока я сижу на солнышке и смотрю на дальние холмы. Когда смотришь на эти холмы издалека, они голубые, как все далекое в этой стране. Мы живем вдали от моря, между нами и побережьем Ангола и Намибия, но мы любим огромный пустынный океан у нас над головой. Ни один моряк не чувствует такого одиночества, как человек, стоящий посреди нашей земли и видящий вокруг себя бескрайнюю голубизну.

Я никогда не видел моря, хотя один человек, с которым я работал на рудниках, приглашал меня к себе в землю зулусов. Он рассказывал про зеленые холмы, которые спускаются к Индийскому океану, и что он может, выглянув за дверь, видеть вдали корабли. Он рассказывал, что женщины в его деревне варят лучшее в стране пиво и что мужчина там может много лет подряд сидеть на солнышке и пальцем не пошевелить, только делать детей и пить маисовое пиво. Он сказал, что, если я отправлюсь вместе с ним, он раздобудет мне жену, и что его односельчане закроют глаза на то, что я не зулус, – если я хорошо заплачу отцу девушки.

Но к чему мне стремиться в страну зулусов? Почему не остаться в Ботсване и не жениться на девушке тсвана? Я ответил, что его предложение звучит заманчиво, но в сердце каждого человека хранится карта родной страны, и сердце не позволит ему забыть эту карту. Я сказал ему: хотя в Ботсване нет зеленых холмов его страны и нет моря, у нас есть Калахари и земля, которая простирается так далеко, что невозможно себе представить. Я сказал, что, если человек рожден в засушливом месте, он хоть и мечтает о дожде, но все же не слишком сильном, и он не против, чтобы солнце палило и палило. Вот почему я так и не отправился с ним в страну зулусов и никогда не видел моря. Никогда. Но из-за этого я не почувствовал себя несчастным. Ни разу.

И вот я сижу здесь, конец мой близок, и вспоминаю обо всем, что со мной случилось. Хотя не проходит дня, чтобы я не обращался в мыслях к Богу и не думал о том, каково это – умирать. Смерти я не боюсь, потому что умею терпеть боль, а мою боль можно вынести. Мне дают таблетки – большие белые таблетки, – мне велели принимать их, когда боль у меня в груди станет слишком сильной. Но эти таблетки вгоняют в сон, а я предпочитаю бодрствовать. Я думаю о Боге и о том, что он мне скажет, когда я предстану перед ним.

Некоторые представляют себе Бога белым, так нам давным-давно сказали миссионеры, и эта мысль засела у многих в голове. Я сомневаюсь в том, что это так, ведь между белыми и черными нет различия, мы все одинаковы, мы просто люди. А Бог и без того был здесь, еще до прихода миссионеров. Но раньше мы называли его другим именем, и он не жил в земле иудеев. Он жил здесь, в Африке – в горах и на небе. Мы знали, где ему нравится бывать. После смерти ты отправляешься куда-то в другое место, где тоже есть Бог, но ты не можешь подойти к нему слишком близко. Зачем это ему?

У нас в Ботсване есть легенда о двух детях, брате и сестре, которых умчал на небо вихрь. Они увидели там много красивых белых коров и быков. Мне нравится думать так о небе, и я надеюсь, что так оно и есть. Надеюсь, после смерти я окажусь там, где пасется белый скот, у которого свежее дыхание. Если это то, что меня ожидает, я с радостью отправлюсь туда хоть завтра или даже сегодня, сейчас. Но мне хотелось бы попрощаться с Прешас и держать свою дочь за руку, когда я буду уходить. Это будет счастливый путь.

Я люблю свою страну и горжусь, что я тсвана. Ни один народ в Африке не держит голову так высоко, как мы. У нас нет политических заключенных, и никогда не было. У нас демократия. Мы были осмотрительны. Банк Ботсваны полон денег – от алмазов. Мы никому ничего не должны.

В прошлом нам жилось несладко. Когда мы еще не построили свою страну, нам приходилось искать работу в ЮАР. Мы отправлялись на рудники, как и люди из Лесото, Мозамбика, Малави и других стран. Рудники забирали наших мужчин, оставляя дома стариков и детей. Мы добывали золото и бриллианты и делали белых людей богачами. Они покупали машины и строили себе большие дома за высокими стенами. А мы все глубже уходили под землю и выносили на поверхность камни, на которых они все это строили.

Я ушел на рудники в восемнадцать лет. В то время наша страна называлась протекторатом Бечуаналенд и нами правили англичане, чтобы защитить нас от буров (так они говорили). В Мафекинге, на границе с ЮАР, жил уполномоченный, он время от времени наведывался к нам и говорил с вождями. Он говорил: «Сделайте то» или «Сделайте это». И все вожди подчинялись ему, потому что знали: если они ослушаются, их могут свергнуть. Но некоторые из вождей были умными, и, когда англичанин говорил: «Сделай это», они отвечали: «Да, да, сэр, хорошо», но за его спиной делали совсем другое или притворялись, что что-то делают. Поэтому у нас много лет ничего не происходило. Это была хорошая система правления, потому что большинству людей нравится, когда ничего не происходит. Теперь у нас другая проблема. Чиновникам все время хочется что-то делать, они ломают голову над тем, что бы еще выдумать. А людям это не нравится. Люди хотят, чтобы их оставили в покое и они могли бы пасти свой скот.

К тому времени, о котором я рассказываю, мы переехали из Махалапья в Мочуди, где жили родственники моей матери. Мне нравилось в Мочуди, и я бы с радостью остался там, но мой отец сказал, что мне придется отправиться на рудники, потому что его земля не прокормит меня с женой. У нас было мало скота, и, чтобы продержаться, мы выращивали сорго. Поэтому, когда из-за границы приехал грузовик, я подошел к вербовщикам, и они поставили меня на весы, послушали мою грудь и заставили десять минут бегать вверх и вниз по лестнице. А потом один из них сказал, что я буду хорошим шахтером, и велел написать свое имя на листе бумаги. Они спросили, как зовут моего вождя и не было ли у меня неприятностей с полицией. И все.

На следующий день я уехал на грузовике. У меня был с собой один чемодан, отец купил его для меня в индийской лавке. У меня была единственная пара башмаков, одна сменная рубашка и одни запасные брюки. Вот и все мои пожитки, не считая вяленого мяса, которое приготовила для меня мать. Я закинул чемодан в кузов грузовика, а потом все семьи, которые пришли проститься со своими, затянули песню. Женщины плакали, а мы махали им руками. Юноши всегда стараются не плакать и не показывать, как им грустно, но я знал, что у всех сидевших в грузовике сердце сковало холодом.

Мы добирались до Йоханнесбурга двенадцать часов. Дороги в те дни никуда не годились, и если бы грузовик поехал слишком быстро, у него мог бы сломаться мост. Мы пересекли Западный Трансвааль – в нестерпимую жару, в набитом до отказа кузове, словно скот. Раз в час водитель останавливался, подходил к кузову и раздавал фляги с водой, которые вновь наполняли в каждом городе. Ты мог припасть к фляге всего на несколько секунд, стараясь влить в себя как можно больше. Те, кто подписывал контракт во второй или третий раз, знали об этом и запаслись бутылками с водой, которую, в случае крайней надобности, давали другим. Мы, тсвана, держались сообща и не могли позволить землякам страдать.

Мужчины постарше наставляли молодых. Они говорили, что теперь, завербовавшись на рудники, мы перестали быть детьми. Говорили, что в Йоханнесбурге мы столкнемся с такими вещами, которые нам даже во сне не снились, и что, если мы окажемся слабыми, глупыми или ленивыми, наша жизнь превратится в ад. Говорили, что мы столкнемся с жестокостью и злобой, но если мы будем держаться сообща, вместе с другими тсвана, и слушать старших, то мы уцелеем. Сначала я думал, что, может, они преувеличивают. Я вспоминал, как мальчики постарше рассказывали об обряде посвящения, который нам предстояло пройти, предупреждая о том, что нас ждет. Они старались нагнать на нас страху, на самом деле все было совсем не так. Но те мужчины сказали чистую правду. То, что ждало нас впереди, оказалось именно таким и даже хуже.

В Йоханнесбурге нас тренировали две недели. Все мы были достаточно сильны и пригодны к работе, но, прежде чем попасть на рудники, нам предстояло стать еще сильнее. Каждый день нас приводили в нагретое паром здание и заставляли по четыре часа прыгать вверх и вниз со скамеек. Некоторые из нас не выдерживали и падали без чувств, их поднимали и ставили на ноги, но я выдержал испытание и перешел к следующей ступени обучения. Нам говорили о том, как вести себя в шахте, о работе, которую придется выполнять. Рассказывали о безопасности, предупреждали, что, если мы не будем осторожны, нас может завалить в забое. А как-то раз принесли человека без ног, усадили на стол и заставили нас слушать его рассказ о том, что с ним случилось.