Текст книги "Окошко с геранью. Стихи разных лет"

Александр Станиславович Малиновский
Окошко с геранью

© Малиновский А. С., 2006

* * *

Верность

«Под открытым синим небом…»

 
Под открытым синим небом
Ем арбуз я с чёрным хлебом.
 
 
Конь буланый у меня —
Не могу я без коня,
 
 
Как без этого вот неба,
Без арбуза с чёрным хлебом…
 
 
Мне отчизна – даль без края.
Для чего же мне другая?..
 

«В шорохе шагов лосиных…»

 
В шорохе шагов лосиных,
Вдалеке от суеты,
Меж трепещущих осинок
Всюду виделась мне
Ты.
 
 
Шёл к твоей
Лесной сторожке,
К говорливому ручью.
Шёл, тебя боясь немножко,
Не мою,
Но и ничью.
 

«Ветер шумный, шальной, непогожий…»

 
Ветер шумный, шальной, непогожий
Стайку листьев несёт над водой…
Потемнело как быстро. Похоже,
Дождь пройдёт проливной.
 
 
…Громыхают раскаты над кровлей,
Соберу свои снасти рыбачьи.
Хороша после дождика ловля,
Пожелайте мне, люди, удачи.
 

«Я тебя ревную даже к солнцу…»

 
Я тебя ревную даже к солнцу.
Я таким ещё ни разу не был.
Распахнув весёлое оконце,
Ловишь нежность, льющуюся с неба.
 
 
Что бы там друзья ни говорили,
Как бы ни лукавила родня,
Нежно улыбаешься светилу,
А украдкой смотришь на меня.
 

«Хоть ты со мной и весела…»

 
Хоть ты со мной и весела
И даришь мне цветы,
Но знает, знает полсела:
Другого любишь ты.
 
 
Хоть сердце болью поросло
И часто я грублю,
Но знает, знает всё село:
Тебя одну люблю.
 

Весеннее настроение

 
Под грачиные овации
По субботам навигацию
Бани открывают.
 
 
Печи разом затопились.
Кучкой яблони столпились —
Провожают.
 
 
По воде весенней, талой
Мчатся клёны запоздало —
Догоняют.
 
 
У колодца вёдра – склянки,
Две соседки – две смуглянки —
Отбивают.
 
 
Я б и сам уплыл далёко
На корыте однобоком.
Но родные смотрят строго —
Не пускают.
Всё!
 

Сторона родная

 
Сторона родная,
Болен я тобой.
Справа – степь без края,
Слева – лес с рекой.
 
 
Церковь посредине
И зари костёр.
Край ты мой низинный,
Радостный простор.
 
 
Не был здесь полгода —
Мчал на поездах.
На Самарке в воду
Падает звезда.
 
 
Загадать успею
Светлое желанье:
Мне б с землёй моею
Жить без расставанья.
 
 
При любой погоде
Твой я навсегда…
На Самарке в воду
Падает звезда…
 

«Я был рабом в любви своей…»

 
Я был рабом в любви своей,
И был царём, и был гонцом.
Был мудрецом и был юнцом —
Татарником среди полей.
 
 
Я так любил, что землю с небом
Благодарил за дар любить.
Каким я был, тебе судить,
Но я тобой любимым не был.
 

А путь далёк

 
Уж близится рассвет…
В пыли дорожной
Шагать босому мне не привыкать.
Ещё вокруг темным-темно,
Но можно
Вдали полоску леса угадать.
 
 
А путь далёк.
И лес уж за спиною.
И робости в открытом сердце нет.
Пусть жизнь меня одарит новизною
И утренний пусть улыбнётся свет.
 

«Суров мой быт. В нём горечи немало…»

 
Суров мой быт. В нём горечи немало.
Но разве ж в горечи вся суть?
Досталось сердцу средь любви обвала,
Но ты внимательнее будь.
 
 
И ты увидишь будто внове,
Сквозь недосказ и суету,
Во вздохе каждом, в каждом слове
И боль, и дерзкую мечту!
 

«Отколобродил дождь. И враз отмылись…»

 
Отколобродил дождь. И враз отмылись,
Почистились окрестные дворы.
И в светлых лужах выси отразились.
И огласились смехом детворы.
 
 
И так на солнце лица засияли.
Так были дети в выдумках щедры!
Что я забыл про все свои печали
И все стихи забросил…
                    До поры.
 

Затворник

 
Затворником прожил я две недели.
Писал стихи. Но дни летели.
И одиночества прекрасные плоды
Уж стали ни к чему. Мне ты,
Лишь ты нужна была. И мне
В моей весенней стороне
Наскучило сидеть под крышей,
Я отложил стихи и в рощу вышел.
В шумевших зеленью лесах,
В необозримых небесах,
В былинке серой у дороги,
В осинке тонкой – недотроге —
Всё пело о тебе одной —
Всё было песней молодой.
 

Кузьмич

 
Ладил на Самарке он плотину,
Ставил первый на селе движок.
И впервой артель свою покинул,
Лишь когда серьёзно занемог.
 
 
Обласкал хозяйским взглядом сени,
Тяжело присел у верстака,
А к полудню на простор весенний
Вышел со скворечником в руках.
 
 
Окружённый ребятнёй весёлой,
Молотком по крыше постучал.
И пернатых первых новосёлов
Для себя – последними назвал…
 

Ветла

 
У реки, на бугре, где тропинка кончается,
Там седая ветла и скрипит, и качается.
 
 
И в холодной ночи, опустившая ветви,
Что-то шепчет своё под метели и ветры.
 
 
Но не холодно ей, не от холода стынет,
Будто горе сечёт, будто плачет о сыне.
 
 
Ей бы, матери, весть – пусть совсем небольшую.
Вот и вышла она на тропинку лесную.
 
 
Вот и плачет, и шепчет, и смотрит вокруг —
Нет ни старых друзей, ни недавних подруг.
 
 
Есть лишь тёмная ночь, одинокая старость.
Тихо плачет она. Долго ль плакать осталось?
 

«Какие это радостные дни…»

 
Какие это радостные дни —
Кругом столпотворенье, мы – одни.
 
 
Под окнами, на площади, где смех,
Искрится новогодний первый снег.
 
 
Как в заговоре мы соединились —
В обители твоей уединились.
 
 
Ты, смелая, сама сожгла мосты.
Весь мир огромный мой сегодня – ты.
 
 
Всю ночь на площади цветут огни —
Кругом столпотворенье, мы – одни.
 

«Мысли мои все о нашем свидании…»

 
Мысли мои все о нашем свидании.
Выйду ли в поле, лесами иду ли,
Ветры какие в лицо б ни подули —
Мысли мои все о нашем свидании.
 
 
Мысли мои все о нашем свидании.
Видится мне оно в летнюю пору.
Знаю: не быть ему лёгким и скорым,
Мысли мои все о нашем свидании.
 
 
Мысли мои все о нашем свидании.
Помнишь ли так вот и ты обо мне?..
…День отгорел – и угас в тишине,
Мысли мои – все о нашем свидании.
 

Песенка

 
Ночью выпавший зазимок
Изменил всё на пруду.
Что же: жизнь неумолима,
Срок придёт – и я уйду.
 
 
Как следы мои в порошу,
Я исчезну, не вернуть.
Дорогой моей, хорошей
Кто облегчит трудный путь?
 
 
Дорогой моей, хорошей
Кто расскажет о весне?
Что в пути согреет? Может,
Может, память обо мне?
 

Гармонист

 
…Салазки снарядили за Серёжкой —
По улице везут под вой метели…
Опять его певучую гармошку
Послушать наши бабы захотели!
 
 
(В село за похоронкой похоронка
С большой войны торопится, летит.
И почтальонка – рыжая девчонка —
Давно в глаза соседям не глядит).
 
 
…Тепло в избе от бабьей пляски нервной.
(Без пляски ведь замёрзли бы совсем!)
Гармошке той – уже лет сто, наверно.
А гармонисту скоро будет семь.
 
 
Играй, гармонь!.. Не детскими глазами
Глядит мальчишка вдаль. И не речист
Сидит отец с пустыми рукавами.
В округе – бывший лучший гармонист.
 

«Я по характеру, как пьяница…»

 
Я по характеру, как пьяница:
Строку лишь только пригублю,
Рука к перу с бумагой тянется,
Я вновь тоскую и люблю.
 
 
И вновь я мыслю, как о чуде,
Всю ночь под крики петухов,
Что скоро мы с тобою будем
Вдвоем!
…И никаких стихов!
 

Город Самара

Хормейстеру Владимиру Ощепкову

 
Святый старец Алексий недаром
Напророчил в лихие года,
Что быть городу в устье Самары
И стоять ему здесь навсегда.
 
 
Много дней и воды убежало,
Плыли барки по Волге, челны…
Зарождалась, росла и мужала
Запасная столица страны.
 
 
Молодецки судьба развернулась,
Есть откуда нам силушку брать.
Эта сила недаром проснулась,
Силе этой любое под стать.
 
 
Как светлы здесь весенние зори,
Как улыбчиво смотрят вослед.
Может, кто-то со мной и поспорит,
Но приветливей города нет.
 
 
Не челны, а ракета речная
На просторе на волжском летит.
Ах, столица Самарского края,
У тебя ещё всё впереди!
 

Дорога

 
В мире много дорог,
В мире много путей.
Есть дороги полегче,
Есть пути потрудней.
 
 
А вот эта одна —
Всех трудней потому,
Что дороженька эта —
К себе самому.
 

«Зимою прошлою здесь дуб спилили…»

 
Зимою прошлою здесь дуб спилили.
В лесу большущем – экая беда.
Едва спилили – позабыли,
Но мне он помнится всегда.
 
 
…Бреду заросшею тропинкой.
И вижу, подойдя к бугру,
Дубочек тонкой паутинкой
Звенит, качаясь на ветру.
 
 
И так светло в душе вдруг стало,
Как если бы зажглась звезда.
И сердце так затрепетало,
Как никогда, как никогда.
 

Благодать

 
А мне – от городского шума
Ударившемуся в бега —
Мила родительская шуба
И деревенские снега.
 
 
Мила старинная двухстволка,
Хоть поржавевшая она.
И над осиновыми колками
Мила линялая луна.
 
 
Мне здесь, наивному, поверить
Легко в земную благодать:
Что люди – братья все! А звери?
…В них, как в людей, нельзя стрелять.
 

«В синеющие дали песня…»

 
В синеющие дали песня
Над равниной степной летит.
Умри сто раз, сто раз воскресни —
От светлой грусти не уйти.
 
 
Как не уйти от чувства родины…
На большаке, где пыль клубится,
В кустах разросшейся смородины
Мелькнул платок твой синей птицей.
 
 
Мелькнул. Пропал. Вновь появился.
У леса дальнего исчез.
И там – на горизонте – слился
С трепещущим платком небес…
 

С ружьём

 
Вскрикнет ли выпь на болоте заросшем,
Или кукушка прольёт свою грусть,
Всё-то мне кажется, будто о прошлом,
Будто о давнем грустит моя Русь.
 
 
Руку кладу на цевьё, замираю.
Что ж не стреляю? Молчу отчего?
…Будто боюсь, что сейчас расстреляю
Себя самого,
                себя самого…
 

Осеннее

 
А я не привыкну жить,
Живу на земле впервые…
Хочется
Мне говорить
Всем людям
Слова простые.
 
 
Своё хочу сказать земле,
Клёну,
Чей лист догорает…
Поют петухи
На селе.
В сердце
И в небе —
Светает.
 

Озеро песчаное

Брату Петру

 
На Песчаном теперь уж завалы,
И на кручах – снега до небес…
Как с тобой нас тянуло бывало
В наш редеющий старенький лес!
 
 
Но с какою тоской мы смотрели
(Погорельцами в куче золы),
Как из ближних лесничеств артели
Деловито валили стволы.
 
 
И до ночи кричали сороки
Над рыжеющим голым бугром.
И казался лесничий нестрогий
С этих пор нашим личным врагом…
 
 
…Приезжай! Здесь у светлой водицы
Нынче снова шумит молодняк.
Посидим, похлебаем ушицы…
Жаль лесничего. Умер на днях.
 

Вечность

 
Мы шли к селу. Далёкий скрип тележный
Мне душу бередил. А на границе
Большого леса и небес – неспешно
Садилось солнце огненною птицей.
 
 
Смеркалося, когда дороги млечной
Над нами засветилась полоса.
И показалось мне, что мы с тобою вечны,
Как эта даль и эти небеса…
 

«…Поговори со мной чуть слышно…»

 
…Поговори со мной чуть слышно.
Я рад врачующей печали.
Мы уж довольно покричали.
Поговори, коль с болью вышла
Из нас дурная глухота…
 
 
Пусть не пугает простота.
Ведь вместе с ней – уменье слушать
Вновь обретают наши души…
 
 
Поговори со мной чуть слышно,
Мне голос твой сейчас так мил.
…Я рад: услышал нас Всевышний
И потихоньку вразумил.
 

Школа

Юле

 
Ты была деревянная, серая,
Белокаменной стала теперь.
Ничего тут, видать, не поделаешь,
Никому не уйти от потерь.
 
 
Как светились резные наличники
И сияло крылечко во мгле!
Где ж теперь вы, былые отличники?
Разметало вас всех по земле.
 
 
Стали все вы почти знаменитыми
И в далёком живёте краю.
Никакими на свете магнитами
Не затянешь вас в школу свою
 
 
Отзовитесь и вы, неотличники,
Дорогие мои пацаны.
Никакими рублями наличными
Не искупишь давнишней вины.
 
 
Снова в новую школу наведаюсь
И пойму, что чужая она.
Почему же я ей исповедуюсь?
И зачем же она мне нужна?
 
 
Знаю, преданность – дело негромкое.
Потому помолчу до поры.
Что ж мы, глупые, делаем, комкая
Невозвратного детства дары…
 

«Ах, вот он, комочек Отчизны…»

 
Ах, вот он, комочек Отчизны —
Поющая в зелени птаха!
Я знаю: умру не на плахе,
Умру – от любви к этой жизни!
 
 
С рожденья дано нам так много!
Я чувствую сердцем такое,
Что нету мне в жизни покоя,
Во мне постоянно – тревога.
 
 
За всё, что живёт и ликует,
За всё, что страдает и плачет.
Не знаю, как жить мне иначе,
Как выдержу ношу такую!..
 

Одиночество

 
Осенний лес и холоден, и пуст.
Ноябрь настал.
Какая тишь кругом!
И только гулко раздаётся хруст
Валежника под мокрым сапогом.
 
 
Один лишь дуб хранит свою листву,
Как лета дар
И как о нём печаль.
Глаза мои всё ищут синеву,
Но нет её, есть лишь седая даль.
 
 
Я не могу не думать о тебе.
И что мне делать с этаким собой?
…В моей такой изменчивой судьбе
Ты словно летний лучик золотой.
 

Берёза

Г-ну Меддоку

 
Мы сюда приехали по делу
И проделали путь не близкий.
В России зовут берёзу белой,
В ваших штатах – серебристой.
 
 
Я характером нетерпеливый,
Вы, очевидно, достаточно истовы.
Ваше название красивое,
Пусть будет берёза и серебристою!
 

США, Блюмфельд, 1987 г.

«Любил девчонку в юности…»

 
Любил девчонку в юности:
– Тамарка, —
Твердили губы, но тайком
К речушке с именем
Самарка
Ночами бегал
Босиком.
И песни там,
Ещё не спетые,
Шептал,
И тихая листва
Дарила мне
Печали светлые
И задушевные слова.
С тех пор прошло
Ночей так много…
И мне ручей
Шумит вослед:
– Ты к речке
Вытоптал дорогу,
А вот тропинку
К милой —
Нет.
 

«У меня такое чувство…»

 
У меня такое чувство,
Будто я не жил.
И не я – другой когда-то
Песнь мою сложил.
 
 
Будто ни одну из женщин
Я не целовал.
На пути своём нелёгком
Горечи не знал.
 
 
И на праздниках весёлых
Наших юных дней
Для тебя другие пели
О любви моей.
 
 
Всё смотрел в твоё лицо бы,
Глаз не отрывал.
Ни о чём и никогда бы
Я не горевал.
 
 
Я былое раньше вспоминать любил,
А теперь такое чувство, будто и не жил.
 

Сны мои

Валерию Ерицеву

 
Знаешь, мой друг, мне часто так снятся
Наши поля, перелески, жнивьё.
Надо бы, что ли, почаще встречаться,
Как-то не так мы, наверно, живём.
 
 
То нас потоком несёт на стремнину
Мимо отеческих тёмных ворот,
То попадаем в богемную тину,
То суета нас берёт в оборот.
 
 
Я ведь о чём загрустил ненароком,
Тихо травинку в зубах теребя:
Наше ли это и будет ли впрок нам,
Что забываем порой про себя?
 
 
Спой мне про степь да про Волгу про нашу,
Много ль осталось нам радостных дней!
Я ж – помолчу, я послушаю, ставший
С песней твоей и мудрей, и светлей.
 
 
Знаю, мой друг, нам с тобою не часто
Тихо попеть удаётся вдвоём.
Надо бы, надо почаще встречаться,
Как-то не так мы, не так мы живём…
 

«Чуть истину затронуть. Слегка обжечь любовью…»

 
Чуть истину затронуть. Слегка обжечь любовью —
Не в омут тёмный головой, а так —
        лишь для игры.
Не жечь себя на людях, не обливаться кровью,
Коль надо – отступить.
                     И молча ждать своей поры.
 
 
Жизнь не торопить. Ум оставлять свободным,
И тайный смысл во взгляде больше не искать.
Что это? Трусость или инстинкт природный,
Чтоб выжить? Я не знаю, я боюсь солгать.
 

Америка

 
Как хлебную корку,
В далёком Нью-Йорке
Я память о нашей Утёвке храню.
И, наши просёлки
Припомнив в Нью-Йорке,
На импортный лад я зову «авеню».
 
 
Как будто сугробы,
Стоят небоскрёбы —
За ними увидеть рассвет тяжело.
Но душною ночью
Во сне, как воочию,
Я вижу далёкое наше село…
 
 
…Я гостем желанным
В домишко саманный
Приеду и будет, о чём рассказать.
А нынче – не скрою,
Я через чужое
Намного стал больше своё понимать.
 

Нью-Йорк, 1987 г.

Свобода

 
…Бывший лётчик торгует конфетами,
Рядом бывший танкист – сигаретами,
 
 
Чуть поодаль, с «бычком» на губе,
Некто – «корочками» КГБ…
 
 
И вот это – итог обещаний?
Бесконечна шкала обнищаний.
 
 
Лишь мечта о нездешней свободе
Всё никак не угаснет в народе…
 
 
«Мы ещё поживём! Только б – выжить
Средь ворья да финансовых выжиг…»
 
 
…Затонувшей страны ветераны —
Совести нашей рваные раны.
 

1989 г.

Маме

 
Я оттого, наверное, счастливый,
Что нет тебя на свете терпеливей.
Что, где б ни шёл и где бы я ни ехал,
Ты мне откликнешься далёким эхом.
 
 
Я оттого, наверное, счастливый,
Что не была ты слишком говорливой.
Когда беда грозила хваткой волчьей —
Переносить её могла ты молча.
 
 
Я оттого, наверное, счастливый,
Что нет тебя на свете бережливей.
Что собираешь сердцем понемногу
Все радости мои. И все тревоги.
 

Мой Дунай

 
  «Дунай, Дунай, Дунай – такой голубой» —
Наверно, так было бы, будь ты со мной.
 
 
Горы, вода – всё зелёного цвета.
Где же ты, с кем же ты? Нет мне ответа.
 
 
Как тяжела мне зелёная скука —
Невыносима с тобою разлука.
 

Вена, 1990 г.

«Звонят колокола в соборе Троицком…»

 
Звонят колокола в соборе Троицком,
Птичий грай на краю моего села.
Жизнь наладится, наша жизнь устроится,
Только б с рельсов она совсем не сошла.
 
 
Только б она с металлическим лязгом
Не прошлась колесом по больной груди.
Что дадут нам политические дрязги?
Там ли ищем спасительные пути?
 
 
На магистралях чужих не устроиться,
Своих не имея. Напрасно пенять.
Звонят колокола в соборе Троицком,
Впереди бессонная ночь у меня.
 

Страна Гефион[1]1
  Гефион – дочь великих скандинавских богов Асов, богиня плодородия, получившая от шведского короля Гюльфи земли Дании.


[Закрыть]

 
Виктор Гюго был прав в утвержденьи своём
        без сомненья:
Величие нации не в количестве населения.
 
 
Об этом я думал, покидая Данию.
Увидел здесь много я, сверх ожидания.
 
 
Чуть больше Самарской губернии, Дания
Являет отрадный пример созидания.
 
 
Цвети, Кёбенхавн, – в тебя я влюблён —
Столица великой в труде Гефион.
 
 
«Обрывки жемчужных нитей» —
                      вот ведь какая ты, Дания.
До свидания, до желанного скорого свидания!
 

Копенгаген, 1991 г.

Самарский политехнический

 
Есть у каждого свой и удел, и предел,
Но ни разу я в жизни своей не жалел —
Будь то горечь обид или бурный успех —
Не жалел, что окончил я наш политех.
 
 
Жизнь одна, как любовь,
Ах, я помню всех тех,
Кто со мною закончили наш политех.
Потрепала нас жизнь и попортила кровь,
Он, как мудрый отец, собирает нас вновь…
 
 
Да, ему, как и нам, кое-что удалось.
Но ему, видно, тоже не сладко жилось.
Он о нас свою память упорно хранит
И не зря высоко так над Волгой стоит.
 
 
Я не громок и славой своей не горжусь,
Может, чем-то ему помогу, пригожусь.
Как у Пушкина был Царскосельский лицей,
Так и мой институт для меня и друзей.
 

Малая родина

 
Движение – всему начало,
Земля уменьшена до глобуса.
О, как Утёвка заскучала
Без ежедневного автобуса.
 
 
Без этих грустных провожаний
И добродушно-строгих глаз.
Мои сельчане-горожане,
Я часто думаю о нас.
 
 
О том, что в город наше бегство
Нельзя предательством назвать.
Чем дальше светлый берег детства,
Тем всё труднее уезжать.
 
 
Всё верится, что по-иному
Жизнь зашумит. И, может статься,
Вернуть престиж родному дому
Всем миром всё-таки удастся.
 

Молитва

 
Я смотреть не могу без боли
На раздрай в моей стороне.
Послушайте, отец Анатолий,
Сотворите молитву мне.
 
 
Так случилось: давно я покинул
Отчий край с ветлой на юру.
Но – без вашей молитвы я сгину,
Без любви моей я умру.
 
 
Я в стихах своих не умею
Всё сказать о любви своей.
Мне с любовью такой моею
Места нету среди друзей.
 
 
Я и сам ироничен довольно:
Архаичен в своей я любви.
Но мне видеть сегодня так больно
Сирой Русь! Что молитвы мои?
 
 
Может, ваши теперь что-то стоят?
Помолитесь за нас в этот час.
Не могу сейчас видеть такою
Нашу Родину. Да и всех нас.
 

3 октября 1993 г.

Признание

 
Я в круизах бывал, много рек повидал,
Но в плену я у них был не долго.
И скажу, мужики, лучше нету реки,
Чем красавица матушка-Волга.
 
 
Вы простите признанье в любви ей моё,
О любви столько песен уж спето!
Но глаза отдыхают и сердце поёт
Только здесь, на бескрайности этой.
 
 
Я – волжанин душой, ну, и кто мы с тобой
Вот без этой могучей равнины?
Где в ночи костерки, где дыханье реки
И куда я вернулся с повинной.
 
 
Чтоб покаяться снова. И, сбросив оковы
Восхищенья пред миром не нашим,
На пороге у дома понять по-другому
Всё, что видел и знал я – вчерашний.
 
 
Вы простите признанье в любви ей моё,
О любви столько песен уж спето!
Но глаза отдыхают и сердце поёт
Только здесь, на бескрайности этой…
 

Письмо

 
Занедужил белый свет —
И виновных будто нет.
 
 
Исподлобья люд глядит —
Мир бездушием смердит.
 
 
С простодушием былым
Я теперь кажусь чудным.
 
 
Засвети моё лицо —
Напиши мне письмецо!
 
 
Пусть хоть в маленьком письме
Лучик светится во тьме.
 
 
Я отвечу не спеша —
Ещё теплится душа.
 

Берёзовые колки

Актёру Ивану Морозову

 
Взять бы рюкзак иль какое лукошко,
Хлеба ржаного, бутылку вина,
Да потихоньку отправиться в Кошки —
Манит родная твоя сторона.
 
 
Не замечая бензиновой гари,
По большаку, а потом и просёлком
Дальше уйти от галдящей Самары
И затеряться в берёзовых колках.
 
 
У родничка бы, глядишь, посидели,
Около пня, в окруженьи опят,
И помолчали б, а может, попели,
В небо взглянули б, а может – в себя:
 
 
Много увидели б, много узнали,
Чувствуя рядом друг друга плечо.
Потолковали б и повздыхали.
Спросят, о чём? Враз не скажешь, о чём…
 

На могиле Бунина

 
Я давно мечтал об этой встрече
На земле чужой пусть, но не там —
В небесах, где не звучат уж речи,
Где безмолвьем замкнуты уста.
 
 
Но боясь неосторожным словом
Невзначай нарушить тишину,
Плачу я. И снова, снова, снова
Стыдно мне и горько за страну.
 
 
Окаянным дням уж нету счёта,
Новый вышел яростный виток.
Дьявол правит по своим расчётам,
Рвётся мутный, бешеный поток…
 

Октябрь 1994 г. Париж, Сент-Женевьев-де-Буа.

Колодец

 
Знаешь, мама, наш колодец обвалился —
Я пошёл воды попить и не напился.
 
 
Сруб ветловый, что с тобою мы срубили,
Утащили и давно уже пропили…
 
 
Что же делают у нас-то на селе?
Каждый третий тут с утра навеселе.
 
 
И никто венец поправить не поможет.
Невиновному, вина мне сердце гложет.
 

Окошко с геранью

С. Н. Афанасьеву

 
Матица[2]2
  Матица – перекладина на потолке, в неё вбивали крюк, на него вешали зыбку.


[Закрыть]с крюком над зыбкой скрипела,
Матушка песни сердечные пела.
 
 
Детство давно уж моё отзвенело,
Матица в доме своё отскрипела.
 
 
Выпорхнул, встал на крыло и умчался,
Шарик земной небольшим оказался.
 
 
Всё-то мне кажется раннею ранью,
Матушка смотрит в окошке с геранью:
 
 
Где я, какой я и песни какие
Нынче пою, в наши годы лихие?
 
 
Матица с крюком над зыбкой скрипела,
Матушка песни сердечные пела…
 

Нефтегорск

 
Да, я бывал в Нефтегорске не часто,
Много на свете других городов.
Что же теперь меня манит так властно
Город моих дорогих земляков?
 
 
Видно, успел я понять запоздало,
Вырвавшись, словно из тягостных пут,
Мчимся туда мы во что бы ни стало,
Где нас улыбчиво, с радостью ждут.
 
 
Ах, я готов отовсюду примчаться,
Только б увидеть знакомый мне взгляд.
«Надо встречаться нам, чаще встречаться», —
Губы твои неустанно твердят.
 
 
Знаю: придётся нам завтра расстаться,
Будет осеннее небо грустить.
Чтоб не расстаться, мне надо остаться
И о других городах позабыть.
 

Золотистый зной

 
Как много женственности в лете.
В спокойных летних вечерах.
В туманной дымке на рассвете,
В ржаных разнеженных полях.
 
 
Нет в небесах ни облачка, ни тени,
Лишь золотистый зной течёт,
Когда нас лето в плен берёт
Раскованностью мыслей и движений.
 
 
Желанная, люблю я лето.
У вас с ним общие черты.
В нём та же нежность, бездна света.
И нет весенней маяты.