Текст книги "Краткое изложение книги «Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого». Автор оригинала Фридрих Ницше"

Краткое изложение книги
«Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого»
Автор оригинала Фридрих Ницше
Автор пересказа Александр Марков

Три главные мысли книги

Человек чаще всего является рабом привычек и не может справиться с вызовами современности. Чтобы победить, человек должен преодолеть себя, стать сверхчеловеком, способным производить новые ценности и идеалы.

Знание само по себе не может дать человеку счастья. Настоящее философское знание включает в себя импровизацию, экстатическое переживание единства с природой, творческое производство новых ценностей.

Отвлеченные понятия не могут объяснить цель и смысл человеческой жизни. Только сама жизнь как производительное начало мира, творческая, яростная, иногда безжалостная, может задать человеку предельные вопросы и научить его быть другим, чем раньше.

На кого повлияла книга

Писатели конца XIX и первой половины ХХ века: Генрих Ибсен, Георг Брандес, Габриэле Д’Аннунцио, Максим Горький, Владимир Маяковский.

Философы ХХ века: Анри Бергсон, Мартин Хайдеггер, Карл Ясперс, Жорж Батай, Жан-Поль Сартр, Николай Бердяев, Айн Рэнд.

Композиторы: Густав Малер, Александр Скрябин.

Влияние на современный мир

Ницше показал, что создание философских систем, которые должны объяснить все явления, – тупиковый путь развития. Философия должна уметь работать с неожиданным, необъяснимым, непредсказуемой логикой событий, с собственным внутренним миром человека, который не сводится к готовым понятиям. Поэтому влияние Ницше мы можем проследить в большинстве направлений современной социологии и психологии, хотя обычно оно опосредовано более поздними мыслителями.

Философский роман или поэма в прозе Фр. Ницше «Так говорил Заратустра» – уникальное произведение, в котором философские идеи переданы персонажу, но этот персонаж не излагает готовую философскую систему. Напротив, читатель, следя за действиями, высказываниями, мыслями и настроениями персонажа, должен выработать в себе философию, принять новое отношение к вещам, и прежде всего к понятию «человек». В центре книги – кризис гуманизма: привычный образ человека как разумного существа, способного совладать со своими порывами и устроить общество на правильных основаниях, был поставлен под сомнение. Хотя в период написания книги и происходила гуманизация жизни, например отменялось рабство в ряде стран, но для Ницше это были случайные события, не меняющие пока вектор развития человечества.

Чтобы человечество изменилось, требуется новая встреча Запада и Востока, освобождающая людей от тех предрассудков, которые они не осознают. Поэтому героем своей книги он выбрал Заратустру, он же Зороастр, древнеперсидского пророка и учителя, наследие которого стало популярно среди греков и среди персов после походов Александра Македонского, такой первой большой встречи Востока и Запада. Замысел книги возник у Ницше в 1881 году, в Генуе, где он восстанавливался после тяжелой болезни и где ему и пришла на ум идея «вечного возвращения», повторяемости событий духовной жизни человечества. Всю эту книгу Ницше писал в уединении, с 1883 по 1885 год, работая быстро, импровизируя и преодолевая последствия болезни. Согласно Ницше, никакого настоящего духовного прогресса не существует, но человек, понимая, как одни и те же смыслы повторяются из века в век, может преодолеть собственную природу, выйти из круга повторений и тем самым стать сверхчеловеком, открывающим новую эпоху.

Ницше мало опирается на действительные древнеперсидские источники, такие как приписываемая историческому Зороастру «Авеста». Его Заратустра – современный человек, разочаровавшийся в нынешней мудрости. По стилю книга Ницше имитирует две традиции – христианское Евангелие и античный дифирамб, торжественную песнь в честь бога Диониса. Для молодого Ницше бог вина Дионис, пришедший в Грецию с Ближнего Востока, был тоже символом встречи восточной и западной философии; и экстатический культ, требующий самоотречения, он противопоставлял слишком мелочной западной философии XIX века, не способной радикально изменить жизнь людей.

Но в этой книге героем стал Заратустра, потому что Ницше решил написать книгу, соперничающую с Евангелием. Историческое христианство Ницше отвергал, считая, что оно привело к современному мещанству, к осторожности и скромности, тогда как новая эпоха требует героев и отказа от всего прошлого опыта. Мир обывателей выведен в книге под видом Города Пестрой Коровы, который Заратустра любит, поскольку не считает безнадежным, а изначальное христианство – как «праздник Осла», смиренного и кроткого животного, которое олицетворяет неприемлемые для Ницше христианские добродетели. Поэтому четыре части книги, которые издавались сначала отдельными брошюрами по мере написания, должны стать как бы новыми четырьмя Евангелиями уже для всего человечества. С Евангелием книгу сближает простота синтаксиса и словаря; а с дифирамбами, речами библейских пророков и восточной мудростью – приподнятый тон, парадоксальная афористичность и восторг, которым должен заразиться читатель.

Заратустра Ницше мало напоминает исторического Зороастра, который происходил, по видимости, из династии пророков, имел нескольких жен и множество детей и был проповедником, вполне вовлеченным в политическую и хозяйственную жизнь Персии, далеким от отрешенности. Герой книги Ницше напоминает одновременно Будду, Иисуса и античных философов, таких как Пифагор, Гераклит, Платон и Плотин: он аскетичный, предпочитает созерцание общению с людьми, на жизнь и быт людей смотрит отстраненно, с горечью и смехом. По сюжету книги Ницше, он ведет себя скорее как Будда и Иисус, чем как древний перс: в 30 лет он уходит из родного дома в горы, где 10 лет постигает мудрость в полном одиночестве, а после одновременно смеется над людьми и горестно жалеет их. Его спутниками выступают лишь орел и змея, как два символа мудрости. Он астролог, предпочитающий мудрость звезд мудрости людей, и вот Великая Звезда отправляет его проповедовать людям.

Завязка книги – встреча Заратустра со Старцем. Старец представляет традиционную религиозность и мораль, он осторожен, он не хочет, чтобы люди враждовали против нового философского учения, и поэтому соответствует людским ожиданиям. Старец считает, что он вполне служит Богу, раз умеет радоваться и печалиться, при этом думая о Боге больше, чем о людях. Но Заратустра сразу говорит, что бог этого Старца мертв – он не способен оживить мысль о нем, и Старец сам, думая, что жив в своем живом боге, на самом деле подчиняется мертвым правилам и ожиданиям.

Проповедь Заратустры – это проповедь о сверхчеловеке. Современный человек, говорит герой Ницше, это карикатура на то, чем должно быть разумное существо, претендующее на власть над миром. Все притязания современных людей на власть так же нелепы, как попытки обезьяны выглядеть как человек. Но бог самодовольных людей умер – все их попытки настаивать на своих знаниях, добродетели, справедливости, выглядят как мертвые ритуалы. Например, человек говорит, что он справедлив, но настоящая справедливость требует огненной решительности, которой нет ни у кого из почитателей старого, умершего бога.

Далее Ницше приводит сравнение, явно обязанное его борьбе с тяжелой болезнью: как мы говорим, что больной хватается за жизнь как за нитку. Человека его герой сравнил с канатом, протянутым между животным и сверхчеловеком. Здесь он отсылает к образу Аристотеля, считавшего, что ни животные, ни боги не нуждаются в политике, потому что первые пользуются инстинктом, а вторые – блаженством. Только человек постоянно должен делать напряженный выбор в общественной жизни. Заратустра у Ницше проповедует, что такой выбор рано или поздно должен закончиться победой сверхчеловека или гибелью всей вселенной. Человек поэтому должен напрягаться только ради этой цели, перестать быть собой, и только в этой огненной жертве собой и состоит предназначение человека. Этот образ творческого самосожжения как раз взят из персидских культов огня, но понят он как программа отказа от частных добродетелей ради более общей любви ко всему живому, требующей отречься от всех прежних предрассудков и привычек.

Сверхчеловеку Заратустра противопоставил «последнего человека», существо, которое осмотрительно, не готово к жертве и мужественной смерти. У этого человека нет даже сил и мужества презирать себя и критично относиться к себе, он самодоволен и думает лишь о своем частном благе. Толпа не понимает его проповеди и уверяет Заратустру, что все хотят быть как этот последний человек, тогда как сверхчеловек может возникнуть лишь случайно, в силу привходящих обстоятельств, таких как катастрофа. Эта катастрофа и разразилась немедленно. Заратустра и толпа увидели канатоходца-виртуоза, с которым, когда он был на середине каната, стал спорить скоморох, олицетворяющий гордыню и неоправданные притязания. Канатоходец упал, и Заратустра пообещал умирающему, что, хотя тот был неправ и руководствовался всю жизнь иллюзиями, такими как будущая жизнь в христианском раю, он похоронит его своими руками, иначе говоря, признает предтечей сверхчеловека. Скоморох и могильщики смеются над Заратустрой, заявляя, что его опасная проповедь приведет еще к новым бедам, но пророк идет своим путем, засыпает в глубоком лесу, где и получает откровение, что он должен проповедовать не народу, который признает только готовые убеждения и догматы, но «спутникам», адептам, которые могут выдержать зрелище катастрофы, собрать жатву катастрофы, иначе говоря, вывести из происходящих бедствий новую мораль, которая и спасет человечество.

Речи Заратустры, которые он произносит на закате, требуют перейти от прежних ценностей к новому мужеству. Дух, то есть человеческий ум, должен стать верблюдом, иначе говоря, быть готовым к самым невероятным испытаниям, о которых он прежде даже не догадывался. Далее верблюд должен стать львом, иначе говоря, предпочесть всем испытаниям свободу, научиться решительно вырываться на волю, говорить слово «нет», чего бы это ни стоило. А этот лев, наконец, должен стать ребенком, иначе говоря, невинным существом, которое ценит всё вокруг, а значит, может оценить не только то, что ценит общество, но и мужество и свободу как сверхценности. Такой ребенок уже не совершает подвиги ради торжества нового мира, но просто открывает новый мир как мир небывалой свободы.

Далее Заратустра спорит с философами, преподающими на «кафедрах добродетели», – так Ницше характеризует современных ему университетских философов, которые считали своей задачей постепенное улучшение морального состояния общества. Он смеется над этими философами, что они не различают сна и яви, иначе говоря, своих отвлеченных добрых моральных пожеланий и действительного положения дел в мире. Так, они требуют одновременно морали и довольства, хотя в практическом мире эти вещи часто несовместимы. Этой обывательской благонамеренной морали, не учитывающей подлинный трагизм жизни, он противопоставляет голос «земли» и «тела», иначе говоря, катастрофичность самой природы, где рождение и гибель соседствуют. Он критикует все религии и упрекает верующих в потусторонние миры за то, что они сводят жизнь к частным символам, которые те объявляют священными. Также он осуждает и аскетов, которые не понимают собственную игру тела, его собственные порывы и предписывают телу какие-то правила, вторичные по отношению к собственным потребностям живого организма. Поэтому такие аскеты эгоистичны, они прячутся за правила и не понимают, что иногда тело нуждается в строгости, а иногда – в щедрости. Они живут отражениями этой строгости и щедрости, поклоняются теням, превращенным в догматы и аскетические правила.

Заратустра вовсе не отрицает добродетелей, но призывает развивать какую-то одну большую добродетель – например, щедрость. Иначе различные добродетели, будучи вызваны различными жизненными порывами и побуждениями, могут начать спорить друг с другом – например, справедливость и милость друг с другом спорят, а этот спор может погубить ответственного носителя многих добродетелей. В конце концов, преступник тоже в чем-то добродетелен, он может бескорыстно быть увлечен жаждой мщения, возбужден самим видом крови, но он все равно преступник. Поэтому, чтобы исправить преступника, нужно не объявлять его виновным или греховным, но противопоставить его ярости, ведущей к смерти, еще большую ярость, ведущую к жизни. Например, нужно открыть, как верность своему слову приводит не к подчинению и преступлениям, на которые толкнуло начальство, но, напротив, к пониманию своей ограниченности и вере в скорое пришествие сверхчеловека.

Ницше устами своего героя бранит и писателей, которые пишут чернилами, а не кровью. Писать кровью – это звать на вершины подвига, чувствовать головокружение от потери крови и горного воздуха, говоря прозаично, отказываться от прежних привычек ради того, чтобы любить жизнь, а не себя. Писателям требуется отказаться от эгоизма ради артистической импровизации и влюбленности, «веселой науки» любви.

Заратустра, в отличие от античных философов и Иисуса, не верит в способность человека победить страсти: даже самое крепкое и высокое дерево может уничтожить молния, даже в самом свободном человеке живут псы страстей. Поэтому он отвергает жалость, как поощряющую эгоизм и самонадеянность, и называет проповедников жалости проповедниками смерти. Он предпочитает воинов ремесленникам, потому что воины строго различают друзей и врагов, тогда как ремесленники обычно идут на компромиссы. Одним из таких компромиссов является презрение: настоящий воин не должен презирать врага, а честно его ненавидеть. Ведь презрение – всегда компромисс со своими и чужими страстями, это готовность самому быть ничтожным, чтобы говорить на равных с теми, кого ты объявил ничтожными.

Заратустра выступает как анархист – государство он провозглашает «худшим из чудовищ», а государственных мужей, чиновников объявляет «лишними людьми» – ведь они пользуются тем, что придумали творческие люди, но используют достижения человеческого духа для собственной борьбы за власть и поддержания существующего положения вещей. Но не меньше бранит и деятелей рынка, их он сравнивает с базарными мухами, которые заставляют на себя обращать внимание, хотя на самом деле они не производят ни вещей, ни ценностей. Эти мухи назойливы, пьют кровь думающих людей, паразитируют на чужих ошибках, и поэтому мыслящий человек должен предпочитать любое уединение любому общению.

Как и все проповедники, Заратустра противопоставляет целомудрие разврату, но признает не всякое целомудрие, а только безумное, остроумное, парадоксальное, в котором проявляется способность к импровизации и необычным решениям. Простое половое воздержание может быть просто ролевым поведением, принятием какой-то роли в жизненной трагедии, – и такое целомудрие герой Ницше считает нечистым и нечестным. Также Заратустра, как и античные философы, считает настоящую крепкую дружбу необходимой для становления личности, но объясняет, что дружба должна включать в себя ревность, риск вражды, готовность разорвать отношения, умение угадывать заранее желания друга и его жизненные цели. Тогда эта дружба оборачивается пророческим даром, который и ведет к появлению сверхчеловека: друзья, видя несовершенство друг друга даже в самых лучших своих поступках, понимают, что только явление сверхчеловека освободит их от следования готовым сценариям.

Критически Заратустра оценивает моральные кодексы разных народов и стран. Хотя каждый народ для него – творческий субъект и народное творчество предшествует личному творчеству, в человеке все равно живет стадное чувство, а значит, моральные кодексы учат не только добру, но и злу, не только личной добродетели, но и стадности. Даже за самыми хорошими заповедями иногда скрыт конформизм, приспособление к обстоятельствам и чужим ожиданиям; тогда как будущий сверхчеловек сам определяет обстоятельства и сам может прерывать ход любой трагедии. Но еще больше он обличает христианскую «любовь к ближнему», считая, что на практике она превращается в спектакль, вроде комедии, за счет дальних – так Ницше осуждает тогдашнюю колониальную политику западных стран. Лучше любить не ближнего, а творчески настроенного друга, который влюблен в жизнь, и потому оказывается предтечей сверхчеловека, который и воплощает в себе самую свободную жизнь, самую лучшую из самореализаций.

Творчество, согласно герою Ницше, несет в себе множество опасностей, из которых тщеславие не самая главная, более того, оно даже в чем-то оправдано как противовес зависти толпы. Но есть другие опасности творчества, такие как святая простота, иначе говоря, поспешные и потому плоские моральные суждения; или приступы любви, чрезмерная влюбленность в друга, которые ведут к превращению друга или собеседника в идол, в мертвое подобие истины. Но самая страшная опасность для творческого человека – он сам, потому что очень легко принять свою репутацию, внушенную другими роль, за собственную сущность. Даже если тебе не нравится, что тебя сочли колдуном или глупцом, ты можешь оказаться в зависимости от чужого мнения, даже отвергая его, и действительно стать шарлатаном и глупцом. Поэтому творческий человек должен быть равно мужественным и перед лицом уединения, и перед лицом гибели – тогда он разучится слушать других и научится прислушиваться к себе.

Отношения между мужчиной и женщиной для Заратустры тоже нуждаются в поэтапном исправлении. Женщина часто превращает мужчину только в средство для зачатия, рождения и воспитания своих детей, но не реже и мужчина превращает женщину в развлечение, «опасную игрушку», заменяя любовной интригой настоящее мужество на войне. Мужчина, который не хочет быть вполне мужественным, который недостаточно смел для сражений, пользуется женщиной по собственной прихоти. Поэтому женщина должна раскрыть в мужчине ребенка, иначе говоря, игрока, способного рисковать всем, рисковать по-крупному, далекого от обывательской мелочности, которому другие люди не внушают правила игры. Такой мужественный ребенок прямо скажет женщине о ее недостатках: и тогда и мужчина, и женщина исправятся.

Заратустра говорит о себе ученикам, что яда в нем больше, чем в ядовитой змее. Ведь ядовитая змея совершает вредоносное действие только один раз, тогда как Заратустра показывает, что мир несправедлив, открывает глаза людям на их вредоносные действия, которые они сами до этого считали правильными. Поэтому Заратустра щедр на зло – он показывает, как много несправедливостей будет еще совершено в мире до наступления эры сверхчеловека. Осуждает он и традиционный брак, в котором слишком многое от торга: будущие муж и жена смотрят друг на друга как на товар, который должен оказаться качественным и без изъянов, а после удивляются, что товар испортился. Настоящий брак далек от торга, он представляет собой стремление превратить и взаимную любовь, и рождение ребенка в символы будущего рождения и явления сверхчеловека. Как ребенок рождается не потому, что от него что-то ожидают, так и сверхчеловек родится не потому, что он нужен миру, но потому, что он создал мир так, как сам свободно захочет.

Пророк, изображенный Ницше, осуждает и античное философское, и христианское отношение к смерти. Постоянно помнить о смерти, жить в виду смерти – это значит, торопить смерть или торопиться самому. Тогда как мудрое отношение к смерти – воспринимать смерть как уместную и своевременную: без смерти одних поколений не возникли бы новые поколения, а без смертности невозможно рождение сверхчеловека. Единственное, что придает смысл жизни перед неизбежной смертью, – не вера в будущую жизнь, которую Ницше отвергает, а чистая игра «золотым мячом», то есть признание абсолютной ценности самой жизни, благодаря чему люди могут поддерживать и ободрять друг друга на пороге смерти и тем самым оправдывать саму человеческую природу. Далее Заратустра поясняет ученикам, что золото – это символ чистого дара, бескорыстного подарка, который и обладает настоящим блеском, тогда как любая сделка, договоренность, одалживание несет только фальшивый блеск и не может быть названо золотом, а разве что кражей золота для каких-то частных целей.

Заратустра призывает учеников переоценивать ценности. Прежде всего нужно отказаться от идеи случайности, от того, чтобы противопоставлять случайности готовые правила. На самом деле, за любой случайностью надлежит видеть индивидуальный или коллективный путь к спасению, а вместо правил лучше прислушиваться к себе и к другим, чтобы стать тем избранным народом особо чутких людей, среди которого и родится сверхчеловек. На этом заканчивается первая часть книги: Заратустра уходит от учеников, тем самым показывая им, что нужно уметь не только встречаться, но и расставаться.

Вторая часть открывается тем, что отшельник Заратустра понимает, что его язык слишком медлительный и неуклюжий, чтобы выражать бурную мысль, которая как горный поток должна влиться в океан подлинной жизни. Свою мудрость он называет «дикой», привычной к испытаниям, но и готовой к новому божественному откровению. Он начинает доказывать, что вера в сверхчеловека лучше веры в Бога. Ведь Бог всегда несет на себе следы человеческой фантазии, люди представляют богов исходя из своего опыта и навыков, тогда как сверхчеловек требует критически отнестись к опыту, навыкам и самим чувствам, испытанным нами. Вера в Бога всегда искажает действительность ложным символизмом: например, история начинает мыслиться по образцу вечности, а человеческая жизнь – по образцу неведомой божественной жизни. Тогда как вера в сверхчеловека внушает критическое отношение и к знанию, и к воле. Например, она показывает, что человеческое знание часто бесплодно, тогда как состояние сверхчеловека даст новое знание, способное всякий раз порождать счастье для людей, новые ценности и новую бескорыстную игру природы. Она показывает, что воля часто труслива, потому что человек боится смерти и боится быть открытым; тогда как воля, ведущая к рождению сверхчеловека, показывает, что по-настоящему бескорыстные желания могут исполняться, и потому не следует бояться быть бескорыстным.

Как и античные противники христианства, герой Ницше осуждает сострадание, предпочитая мужественную открытость жизненным испытаниям. Сострадание, по мнению Заратустры, развивает в человеке мечтательность, так что ты сострадаешь не другу, а тому образу друга, который ты создал в своем эгоизме. Кроме того, сострадание предпочитает простые и тривиальные решения, когда трудность решается какими-то простыми действиями, но это не приводит к решению настоящих проблем: от того, что ты подашь милостыню голодному, ты продлишь его жизнь, но не сделаешь ни его, ни себя добродетельным и ценящим себя. Осуждает он и священников, которые хотя и пытаются быть строги к себе, если выбирают аскетизм и покаяние, они слишком привыкли угождать привычкам людей, своему и чужому внутреннему комфорту, чтобы способствовать появлению сверхчеловека. Они всегда видят только один путь исправления, не понимая, что настоящая любовь и свобода требуют импровизации и поиска разных путей.

Но еще больше, чем священников, Заратустра не любит добродетельных людей, обывателей, которые считают, что они всегда поступают нравственно. В их добродетели он видит глухоту к настоящему положению дел, неумение отличать подлинные ценности от ложных, скрытое самолюбование, помешательство на себе, когда все добрые дела совершаются для того, чтобы доказать себе и другим, что ты добрый. Наконец, большинство добродетельных людей не склонны к подвигу, они поступают хорошо только потому, что им так удобнее, и в этом напоминают часы с заводом – в детстве их завели, объяснили, что хорошо и что плохо, и они просто автоматически делают какие-то хорошие дела, не замечая, что зла в мире не становится меньше и что не всегда их добрые дела приводят к правильным результатам. Кроме того, моральные люди часто бывают мстительными, любят поучать других, они строги и к друзьям, и к знакомым, они не умеют утешать себя и других и поэтому содействуют злу упрощенных решений, думая, что всегда служат добру. Заратустра говорит, что предпочитает быть глухим, слепым и немым, чем жить по тем же правилам, по которым живет толпа, не умеющая бескорыстно радоваться, а только возмущаться и поправлять друг друга.

Осуждает герой Ницше и борцов за справедливость, сравнивая их с тарантулами, кусающих самих себя. Ведь требование равенства может вести к насилию, которое затронет и самих борцов; кроме того, за ним может стоять властолюбие, которое уже прямо приведет к торжеству зла. Властолюбие Заратустра обличает и в любимых народом мудрецах, которые хотя и воспитывают народ, но не знают настоящей духовной свободы, того, что смелая мысль может противоречить тем правилам, которые они вырабатывали вместе с народом. Мудрецы, разрабатывая правила для народа, привязывали людей к фундаменту своей власти, холодному и безжизненному, – тогда как Заратустра требует ценить не только отдельные правильные мысли, «искры духа», но и «молот и наковальню», из которой иссекаются эти искры, – дерзкие решения, противоречащие готовым общественным ожиданиям.

Заратустра, оставаясь в своей пустыне мудрости, воспевает несколько песней в прозе. В Ночной песне он благословляет счастье не быть приобретателем, не присваивать себе вещи и впечатления, как мы делаем при свете дня, когда невольно всё, что видим вокруг, считаем своим, толкуем по-своему. Ночь пробуждает желание и говорить о самом важном, и молчать о самом важном. В Танцевальной песне Заратустра воспевает любовь как непостижимое начало бытия, перед которым все влюбленные выглядят глупцами. Но без любви невозможна заинтересованность, и поведение влюбленных он сравнивает с рыбной ловлей. А без заинтересованности нельзя научиться встречаться с чем-то неожиданным, а значит, невозможно и дождаться наступления эры сверхчеловека. В Надгробной песне он противопоставляет традиционной морали и традиционной религиозности исступленную пляску, которая только и может приблизить человека к непостижимому, не превращая непостижимое в предмет экзотического любования извне или поспешных рассуждений. Такое непостижимое учит, что ради подлинной ценности нужно уметь отречься и от былых привычек разума, и от прежних привычек воли.

Далее Заратустра призывает к самопреодолению, точнее, отказу от привычных умственных установок. Люди привыкли считать истиной то, что побуждает их к дальнейшим действиям, которые они сами оценивают как правильные. Но такое определение истины крайне ненадежно и, главное, скрывает в себе волю к власти: человек оценивает как правильные те действия, которые позволяют ему утверждать свою правоту и свою власть среди других. Поэтому везде, где есть целеполагание, есть воля к власти: там не может быть чистых и искренних поступков, но за каждым поступком стоит какое-то желание стать примером для других, усилить свое влияние, показать себя с лучшей стороны. Единственный способ преодолеть себя – это отказаться от всех прежних ценностей и оценок, в том числе и от прежних понятий добра и зла. Нужно доверять жизни, потому что жизнь не знает оценок, она просто есть, но не надо доверять отдельным живым существам, даже животным и растениям, потому что в них тоже есть какая-то воля к власти. Просто сверхчеловек понимает тот принцип, по которому растет всё живое, и отличает проявления жизни от проявлений власти.

Заратустра смеется над «возвышенными», которым кажется, что они приобрели достаточно опыта, чтобы учить других или ставить себя в пример. Он показывает, что те испытания, через которые они прошли, слишком частные. Поэтому их трагическое мироощущение только предвосхищает появление сверхчеловека, а сама спокойная красота сверхчеловека им недоступна.

Сатирически Заратустра изображает «страну культуры», то есть духовные достижения человечества. Люди, по утверждению героя Ницше, верили всегда непоследовательно, не до конца, быстро расставались со своими убеждениями, следовали противоречивым догмам и поэтому избирали обряд, ритуал: мертвое, а не живое. Мелочность людей культуры для него лишена и настоящего представления о любви, и настоящей страсти к жизненной борьбе. Так же точно он презирает «непорочное познание», то есть чистый рационализм, потому что он не признает противоречий, которыми только и живет ум. Так, любовь и смерть объединены одним понятием «верность», но те, кто по отдельности постигает любовь и смерть, те не видят этого единства противоположностей и поэтому не могут пережить ту будущую катастрофу, после которой все человеческое, обыденное закончится и наступит эра сверхчеловека.

Отвергает Заратустра и ученых, которые пытаются установить равенство среди людей на основе упрощенных рациональных правил, но при этом защищают свои привилегии, отвергает и поэтов, которые слишком мечтательны и амбициозны и поэтому предпочитают игру эмоций настоящей игре жизненных сил. Поэты соединяют в своих текстах данные воображения, вместо того чтобы соединить данные реальной жизни, в которой только и проявляется сила бытия. В конце концов, в беседе с Огненным псом, Заратустра отвергает всю человеческую цивилизацию как болезнь, как результат болезненного воображения и болезненного честолюбия и властолюбия. В конце второй книги Заратустра подробно говорит, что многие эти болезни укоренены в привычном языке; сам язык, сама привычная речь выступает как нарядная одежда, в которую облачаются люди ради высокомерия. Слова «высокое», «прекрасное», «великое» употребляются людьми так, что они начинают приписывать себе невольно чужие заслуги и в своем самодовольстве не замечают, что происходит вокруг.

В третьей части книги Заратустра попадает на корабль, символизирующий историю, а после сходит на сушу, символизирующую общество. Эта часть книги – самая полемическая, Заратустра в ней представлен как спорщик, умеющий предвидеть ситуацию на несколько шагов вперед, в чем-то он начинает напоминать Сократа, хотя Сократ для Ницше был слишком рациональным и обыденным, Сократ и Иисус были антигероями для Ницше. Он заранее знает, что хотят сказать ему другие люди, и обескураживает их парадоксами. Он готов принять упреки людей, например упреки в безбожии, но обращает их против своих противников: он признает себя безбожником только в том смысле, что имеет дело лишь с частными случаями и не признает общеобязательных заповедей, предпочитает радоваться наставлениям, а не испытывать страх, с любовью готов воспринимать жизнь как танец, а не как лабиринт условий. Вера в Бога для него – это признание себя в качестве банального примера, иллюстрации, некоторого образца, которым Бог иллюстрирует собственную деятельность по сотворению мира.