Текст книги "Краткое изложение книги «Введение в психоанализ». Автор оригинала Зигмунд Фрейд"

Краткое изложение книги
«Введение в психоанализ»
Автор оригинала Зигмунд Фрейд
Автор пересказа Александр Марков

Три главные мысли книги

Жизнь нашего сознания не может объяснить до конца ни наших поступков, ни наших желаний, ни наших психологических затруднений. Сознание – только поверхностный слой нашей психической жизни, под которым располагается бессознательное.

Наша самооценка обычно не соответствует тому, что мы действительно думаем и желаем. Мы переоцениваем свои приличные и добрые намерения и считаем, что живем, разумно выполняя все общественные нормы, но на самом деле психическая жизнь создает свои структуры желания и стремлений, над которыми нужно дополнительно работать, чтобы они стали созидательными и общественно полезными.

В работе с психической жизнью человека невозможны общие правила, всякий раз требуется изучить, какая драма и трагедия стоит за поступками и жестами человека, найти, что в действительности движет человеком, и только тогда объяснить, почему существует такой разрыв между намерениями и действием.

На кого повлияла книга

Писатели ХХ века: Томас Манн, Стефан Цвейг, Герман Гессе, Теодор Драйзер, Луи Арагон, Андре Бретон, Теннеси Уильямс.

Философы ХХ века: Жорж Батай, Карл Ясперс, Эрих Фромм, Лев Выготский, Михаил Бахтин, Герберт Маркузе, Жак Деррида.

Художники: Сальвадор Дали, Джексон Поллок, Энди Уорхол, Фрэнсис Бэкон.

Кинорежиссеры: Сергей Эйзенштейн, Альфред Хичкок, Дэвид Линч.

Влияние на современный мир

Психоанализ много раз оспаривался антропологами, считавшими, что Фрейд скорее терапевт, чем ученый, способный формулировать общие законы для всех времен и народов. Но сам дух психоанализа, который подвергает всё сомнению, ставит под вопрос наш привычный взгляд на мир, где «я» стоит в центре всего, показывает, какие комплексы и неврозы стоят за амбициями и притязаниями на власть, необратимо повлиял на современность. Психоанализ помогает критиковать властные и авторитарные намерения в коллективе, показывает причины коллективных травм и болезненной исторической памяти, связанной с тяжелыми событиями в истории ХХ века, наконец, просто учит критичнее относиться к себе в повседневной жизни.

«Введение в психоанализ» – запись популярных лекций Зигмунда Фрейда, которые он читал в 1915–1916-х и 1916–1917-х учебных годах в Венском университете, вечером по субботам, чтобы любой желающий мог их послушать. В этих лекциях основатель психоанализа кратко представил результаты, полученные им в специальных исследованиях, таких как «Толкование сновидений», «Психопатология обыденной жизни», «Остроумие и его отношение к бессознательному», «Тотем и табу» и других, но также делился наблюдениями над травматическими состояниями, которые принесла людям Первая мировая война. Впоследствии, в 1932 году, уже на пенсии, Фрейд дополнил курс еще несколькими лекциями, где пересмотрел ряд прежних положений. Например, если в ранних работах Фрейд понимал сновидение как текст или сообщение, то в 1920-е годы он стал понимать его скорее как фильм или сложное произведение искусства, которое собирается постепенно в бессознательной деятельности человека. Если в ранних работах в центре человеческой личности стояло бессознательное, то в работах 1920-х годов стал рассматриваться конфликт трех начал, «Я», «сверх-Я» и «оно». Одним словом, поздний Фрейд признает множество точек отсчета развития психической жизни, разделяя тем самым общее направление развития науки в ХХ веке, от единого упорядочивания явлений к признанию множества способов систематизации явлений, множества точек отсчета и оптик, способов видеть вещи, – как это происходит в теории относительности Эйнштейна, в нелинейных логиках или в математической топологии.

Тон изложения у Фрейда меняется на протяжении даже лекций военного времени. В первых лекциях он обращается к неподготовленным слушателям, объясняет всё доходчиво, со множеством примеров и анекдотов, постоянно полемизирует как с коллегами, так и с предполагаемыми людьми консервативных взглядов, не понимающих и не принимающих психоанализ. Но по ходу лекций Фрейд говорит всё серьезнее, оговаривается, что предпочитает не полемизировать, а излагать полученные результаты, которые говорят сами за себя. На смену анекдотам и коротким примерам приходят подробные разборы сложных случаев, появляются новые термины и излагаются целые частные методы исследования. Хотя в начале Фрейд говорил, что психоанализ как разговор аналитика и пациента в кабинете лишен наглядности, которой обладают лабораторные науки, вроде химии, где всё можно показать публике, тем не менее ближе к концу лекционного курса он представляет психическую жизнь людей как на ладони.

Всё дело в том, что публичные лекции в те времена часто сопровождались демонстрациями: например, психолог говорил о явлениях гипноза и показывал практику гипноза, или химик говорил о реакциях и предъявлял публике цветные реторты. Фрейд ничего из этого не делает: этика врача не позволяет демонстрировать пациентов перед публикой и даже подробно рассказывать их истории, а психоаналитический метод основан не столько на ярких картинках и наглядных доказательствах, сколько на умении поставить под вопрос всё яркое, всё самоочевидное, показав, какие скрытые силы на самом деле стоят за всем выразительным и привлекательным. Фрейд постоянно показывает, что те вещи, которые мы считали рационально продуманными и приятными, такие как желание, на самом деле представляют собой вынужденные реакции, стесненные движения, не контролируемые самим человеком проявления психической жизни; и поэтому аналитик может только рассуждать об этом, разнообразя речь анекдотами, но не показывать в старом смысле. Но по мере того, как Фрейд реконструирует структуры психической жизни и общие закономерности, его речь становится более наглядной и менее полемичной, он уже начинает предлагать свои схемы, пусть даже парадоксальные, а не просто показывать, как психоаналитик раскрывает в психической жизни человека то, о чем сам человек не догадывался.

Цель лекций – Фрейда показать, насколько ошибочны обыденные представления о человеке как существе рациональном, способном овладеть своими желаниями, контролировать свой выбор и обосновывать свое поведение. Фрейд показывает, что желание чаще всего выступает как порыв, что сам контроль над собой может быть неврозом, иначе говоря, какой-то не зависящей от нас автоматизированной нервной деятельностью; что там, где мы говорим о нашей воле и решении, на самом деле действуют механизмы психики, над которыми мы никогда не можем получить власть. Эти механизмы требуют от нас и действовать определенным образом, и маскировать эти действия. Постепенно Фрейд, особенно в лекциях начала 1930-х годов, приходит к признанию расщепленности нашей психической жизни, что в ней не столько действуют какие-то автоматические, неконтролируемые, бессознательные механизмы, сколько эти действия создают все новые конфликты между практическими действиями и пониманиями себя.

Поздний Фрейд отрицает, что можно найти точку сборки этой расщепленности: ведь даже совесть или какие-то еще изобретения цивилизации, такие как культура и религия, могут легко стать частью коллективного переживания, какого-то совместного увлечения толпы. Фрейд начала 1930-х, видя утверждение диктатур и массовые политические движения, которым трудно противостоять со ссылками на совесть и честь, раз эти движения масс, наоборот, присваивают себе высокие слова, понимал, что по-настоящему критическую позицию может занять только аналитик в работе с отдельными пациентами.

Фрейд многократно предупреждал, с самых первых лекций, что психоанализ может не принести успеха, что искушенный в психоанализе пациент – плохой пациент и что доказать преимущество психоанализа перед другими способами психотерапии и клинической практики трудно. Можно только опровергнуть тех, кто отрицает психоанализ, указав, что само это отрицание представляет собой отказ от работы над собой, а не согласие с каким-то альтернативным методом. Поэтому преимущество психоанализа состоит только в том, что он соединяет в себе самые критические способы работы над собой, требует подлинной дисциплины и честности и от аналитика, и от пациента.

В первых лекциях Фрейд показывает, как психоанализ позволяет увидеть те механизмы психической жизни, которые не могут стать предметом эксперимента или установления какой-то общей закономерности, которые свидетельствуют об индивидуальном развитии психики клиента. Он исходит из философского детерминизма, всеобщей предопределенности событий, представления о том, что все человеческие жесты и реакции чем-то обусловлены, поэтому ничего нельзя считать случайностью. Сновидения, оговорки или странные желания следует признать признаками действия каких-то более решающих для развития психики механизмов.

Свою работу он сопоставляет с работой не столько врача, который по отдельным приметам угадывает общее развитие болезни, сколько следователя, который обращает внимание на скрытые, неочевидные улики, – тем самым Фрейд подчеркивает, что психоанализ – это не просто индивидуальная терапия, но социально значимый проект, необходимый для исправления современных людей, живущих в обществе. Далее Фрейд уже будет критиковать привычные нам термины, такие как «желание», показывая, что они являются не предметом ценностного отношения, но результатом действия механизмов, которые никогда не контролируются нами. Наш контроль надстраивается над начальным действием бессознательного и приводит к конфликтам внутри психической жизни, но не к их разрешению, которое может дать только метод психоанализа.

Фрейд говорит, что психоанализ занимается индивидуальным, но это не противоречит его социальной значимости. Например, каждый случай сублимации, направления человеком сексуального влечения на более высокие цели создания цивилизации, уникален, и невозможно научными методами однозначно доказать, что случай Моисея или Леонардо да Винчи типичен или уникален. Но известно, что провал такой сублимации, направление сексуальных влечений на разрушительные цели, как раз часто происходит в истории человечества и в истории семей и индивидуальной жизни; и в этом смысле психоанализ дает ключ к мировой истории. Психоанализ в чем-то оказывается близок психиатрии: психиатр тоже не может объяснить все явления, с которыми он сталкивается, – но если психиатр сразу требует оперативного вмешательства для подавления расстройства, то психоаналитик ведет диалог с пациентом, готов заниматься этим многие годы, хотя может и не добиться нужного результата из-за поведения пациента или несовершенства имеющихся методов интерпретации его слов и воспоминаний, поскольку методы требуется постоянно критически совершенствовать.

Исследуя оговорки, Фрейд обращает внимание на разрыв между желанием и теми условностями, которым вынужден следовать человек. Оговорка просто свидетельствует о том, что мы говорим не то, что думаем, а что от нас ждут. То, что мы думаем на самом деле, что мы на самом деле переживаем, мы об этом можем даже не подозревать, потому что мы привыкли к нашей общественной роли. Нам кажется, что мы себя ведем как надо и мыслим как принято, – но оговорки показывают, что наша мысль и наше желание укоренены в бессознательном, которое нам неподвластно.

Фрейд приводит примеры из немецкого языка, но можно подобрать и похожие русские примеры. Например, однажды про дерущихся сказали «драчующиеся», по аналогии с «брачующимися», тем самым выразив желание, чтобы они скорее помирились. Но за браком тоже следуют ссоры, так что эта проговорка могла говорить и о несчастье человека в браке. Или вместо «Сципион Африканский» студент сказал «Африкан Сципионский» – тем самым он высказал отвращение к римской военной истории и географическим подробностям войн, хотя ему казалось, что он увлечен военной историей. Но ему так казалось потому, что он уступал своему кругу общения, перед которым он хотел предстать знатоком военной истории.

Или частая речевая ошибка «надо подняться вниз» или «надо спуститься наверх» выражает скрытое желание: человеку обычно не хочется перемещаться между этажами, а хочется решить вопрос сразу, поэтому он и дает такое указание, в котором проскальзывает желание просто уклониться от решения вопроса, хотя человеку кажется, что уж такую простую задачу, как зайти в нужный кабинет, он всегда благополучно решает. На этих оговорках может быть основан и политический юмор, свидетельствующий о разочаровании в политике, например «секретарный гениаль» вместо «генеральный секретарь».

Фрейд приводит простые примеры вытеснения каких-то слов, связанных с неприятными воспоминаниями: например, женщина не помнит фамилии своей подруги по мужу, потому что была против ее замужества, хотя не вполне отдавала себе в этом отчет, или женщина теряет в свадебном путешествии обручальное кольцо, потому что не хотела замуж, хотя и внушала себе, и верила, что замуж хочет. Здесь оговорка или ошибочное действие выдает то, что искреннее убеждение оказывается недобросовестным убеждением: женщине кажется, что она хочет замуж, но на самом деле она просто не хочет ни с кем ссориться. Фрейд видит здесь конфликт двух намерений, из которых ни одно не может ни до конца проявиться, ни до конца быть вытесненным на задний план, иначе говоря, зерно невроза. Он приводит пример, когда описка выдала намерение убийцы; равно как упоминает случаи детоубийства по неосторожности, когда намерением было избавиться от нежеланного ребенка, хотя намеренного убийства здесь не совершалось, просто за ребенком не следили; или порчи машин и механизмов при желании пораньше уйти с работы, без сознательного намерения их испортить. Все эти криминальные эпизоды обыденной жизни говорят, что улики в некоторых случаях указывают на преступника, а в некоторых – говорят о бессознательных механизмах преступления, которые не делают человека юридически виновным или облегчают его виновность, но которые связаны с неврозами, в том числе коллективными – достаточно вспомнить, добавим, какие коллективные негодования возникали в разных странах вокруг ненамеренного детоубийства или «вредительства», якобы намеренного повреждения заводских механизмов.

Толкуя сновидения, Фрейд спорит с предшественниками в психологии, начиная с Вильгельма Вундта, для которых бессвязная образность сновидения свидетельствовала об ослаблении психической жизни во сне от усталости – опыт сновидений для этих психологов был просто опытом безответственного поведения сознания из-за переутомления. Сновидение для Фрейда – материал более сложный, чем оговорки, потому что здесь мы наблюдаем не просто столкновение двух действий, одно из которых перебивает другое, но сложную структуру сопротивления бодрствующего клиента и содержанию сновидения, и его истолкованию. Клиент не хочет принимать не только фактически увиденное во сне, но и возможные опасные смыслы, тогда как задача аналитика – не уточнить толкование, но показать, каковы более глубинные истоки тех побуждений и намерений, которые и проявились во сне. Здесь уже дело не в том, что человек не хочет себе признаваться в дурных или предосудительных намерениях, а в том, что сам страх признаться, страх быть честным перед собой, выражается в сложных конструкциях, таких как симуляция и диссимуляция, когда человек пытается представить себя временно больным или, наоборот, будучи поражен неврозом, всячески изображает из себя нормального человека. Роль аналитика при работе со сновидениями, уже близка не следователю, а терапевту, который восстанавливает ход болезни, ее анамнез, и тем самым показывает, почему болезнь развивалась неожиданным образом.

Сны раскрывают уже не отдельные индивидуальные желания, но отношения власти с участием многих людей. Так, Фрейд приводит пример сновидения, в котором женщина видела бога в колпаке. Выяснилось, что ей в детстве надевали колпак на голову как шоры, чтобы она не глядела в чужие тарелки. Так власть отца в семье, мешавшая ей реализовывать себя, выразилась в образе бога, которому она желает отомстить за унижение, подвергнуть тем же унижениям власти, которые претерпела она. Во снах мы гораздо чаще, чем в оговорках, наблюдаем такие явления, как вытеснение, то есть стремление избавиться от дурных воспоминаний; перенос, то есть приписывание другим тех свойств, которыми обладаешь только ты сам; сублимация, то есть превращение начального полового влечения в легальные для культуры действия с помощью метафор и других образов.

Вообще во сне, говорит Фрейд, происходит «сгущение» образов, то есть превращение их из сюжета в некоторую последовательность метафор, из романа – в стихотворение, из-за чего и возможно «смещение», то есть сложный перевод действительных переживаний на язык символов, когда, например, это будет уже не колпак, а колокол, созвучный с колпаком и при этом напоминающий о том, что за столом велели держать язык за зубами. Фрейд, допуская такой сложный многоэтапный перевод, своего рода испорченный телефон, при этом позволяющий аналитику восстановить сообщения, спорит здесь со своим учеником Юнгом, которого обвиняет в амбициозности и притязаниях пророка: у Юнга глубинные психические переживания переводятся в священное содержание сновидений, от архетипического переживания есть прямая дорога к типичному переживанию, тогда как Фрейд предпочитает говорить об особом остроумии, которое использует для такого испорченного телефона каламбуры и ассоциации.

Пример такого сублимирующего сна – женщине снится, что она вытаскивает мужчину из-под кровати: это вытаскивание материализует во сне понятие «тяги», «влечения» к мужчине, превращая его в буквальное действие. При этом тянуть – это общепринятое приличное действие, тогда как кровать в действии не участвует, как бы расподобляется, оставаясь только нависающим над всем символом половых отношений, намеком на такое вытеснение или перенос, когда кажется, что действия на этой кровати будут переходить не с тобой, поэтому ты не будешь виновна в непристойности, тебя в этом не смогут обвинить. Фрейд настаивает на том, что в сновидениях бывает цензура, примерно такая, как в газетах времен Первой мировой войны, где статьи могли быть сняты цензурой и на их месте оказаться белые пятна. Поэтому отсутствие связности во сне, логического завершения ситуации, при ясности метафоры, скажем, связки «отдавать долг стране» и «отдаться мужчине» во сне солдатской матери, говорит о такой цензуре: страх перед немыслимой гибелью сына на войне заставляет женщину цензурировать непристойное сновидение о том, как именно она «отдает долг», и здесь неприличие, немыслимость смерти оказывается еще сильнее общественного неприличия половых отношений.

Во сне возникают целые сценарии: так, Фрейд расшифровывает сон женщины о покупке слишком дешевых билетов на плохие места в театре. Оказалось, что женщина сожалеет о своем раннем замужестве, что она как бы продешевила, взяв первый попавшийся товар, и что муж ей кажется недостойным ее приданого. При этом покупка трех билетов может, как далее говорит Фрейд, намекать на строение тайной части мужского организма с одним органом размножения и двумя семенными органами – во всяком случае, во сне очень часто женщины видят какие-то вещи-тройчатки, напоминающие строение постыдной части мужского организма, будь то церковь с колокольней или лилия. Тем самым они как бы сопротивляются тому, что подчинены мужчине с его половым желанием, и пытаются увиденные или предполагаемые постыдные части тела мужчины превратить исключительно во внешний образ, чтобы избыть пережитый или ожидаемый стыд и унижение. Заметим, что здесь мысль Фрейда вполне отвечает нашим народным традициям, где перед свадьбой невесте пели песни с многочисленными намеками на будущую ночную встречу невесты с мужем: так, в русской песне «Во поле березка стояла» строка «некому березку заломати, некому кудряву заломати» прямо указывает на расставание с девственностью, а «три гудочка» также намекают на тайную часть тела мужчины. Равно как когда Фрейд говорит, что во сне родителей часто видят как королей, это соответствует фольклору, где жених и невеста объявляются царем и царицей. Или когда он видит в шляпе символ мужского органа, то это вполне отвечает ритуалу приподнимания шляп мужчинами при встрече, что взаимно утверждает их мужское достоинство и мужскую уверенность в себе.

Предвосхищая вопрос, правильно ли видеть в любых вещах намеки на интимную жизнь, Фрейд выдвигает общую теорию символа, согласно которой, чтобы символы были убедительны, их количество должно быть невелико, и чем меньше символов, тем больше они определяют действительные жизненные и психологические проблемы человека. В список символов по Фрейду попали «человеческое тело в целом, родители, дети, братья и сестры, рождение, смерть, нагота и еще немногое». Исходя из этого, Фрейд говорит, например, что увиденный во сне гладкий дом означает мужчину, а дом с выступами – женщину, потому что мужчина проникает в женщину без проблем для себя, но с болью и неурядицами для нее; так что здесь символом становится не только форма вещей, но и их функция. Вообще, он предпочитает давать в лекции для убедительности просто списки таких вещей-синонимов, только иногда делая проницательные историко-культурные комментарии.

Сексуальное Фрейд находит и в детских сновидениях. Для Фрейда, и он подробно говорит об этом в лекциях, сексуальное гораздо шире задачи продолжения рода. Продолжать род можно, только достигнув половой зрелости, тогда как сексуальность появляется в человеке сразу и связана с влечением, желанием обладать, желанием пометить свою территорию, утверждением своей власти над вещами и признанием другого в качестве другого. Эти побуждения объединяют человека с животным, с той разницей, что они могут включать в себя остановку, рефлексию. Например, ребенок может быть очарован другим ребенком, даже не зная пол этого другого ребенка, и здесь явно действует не половое влечение в узком смысле, а сексуальность в широком смысле, как признание того, что и другой может обладать властью над тобой, а не только ты – властью над своей территорией и своими вещами. Эта начальная детская сексуальность в культуре может сублимироваться, например, в служение рыцаря прекрасной даме, или в христианскую помощь ближнему, или в дружбу и самопожертвование, или в преданность общему делу – это уже зависит от культуры, а не от строения самой детской сексуальности.

Также желание пометить территорию может приводить к тому, что маленький ребенок, столкнувшийся с трудностями – например, систематически наказанный за то, что мочился в штаны, может начать фиксироваться на своих органах выделения мочи, что потом выражается в желании отомстить всем за это, заявить свою власть уже над целым миром, во властолюбии как таковом. Вообще, связка сексуальности и власти очень важна: так, наше народное поверье, что от мастурбации растут волосы, тоже может быть понято по Фрейду как отказ от власти над женщиной как над домом и территорией, а следовательно, как одичание и зарастание волосами. В лекциях Фрейд не развивает учение о детской сексуальности специально, так как обращается к публике, переживающей трудности Первой мировой войны, которую интересуют специфически взрослые неврозы. Но при этом он говорит о детской жестокости: например, что очень часто ребенок желает смерти своему младшему братику или сестренке, который претендует на его территорию, но не запоминает этого, потому что такое желание предосудительно, но зато запоминает разбитую куклу как символ такой гибели младшего братика или сестренки, и это воспоминание преследует и во взрослом возрасте. Аналитик, раскрыв, где за этим образом куклы стоит беззаботность, а где – заботливость, может вылечить от невроза, показав, что в конце концов заботливость взяла верх.

Самое известное проявление детской сексуальности – Эдипов комплекс, то есть совершенно предосудительное желание овладеть матерью, убив отца, в чем выражается стремление ребенка быть своим в доме, как раз разобраться в устройстве дома и навести порядок в нем как на своей территории. По Фрейду, Эдипов комплекс в целом есть у всех или у большинства мужчин, выросших в семье и в доме, – вероятно, у выросших в племени или в приюте его нет, а есть другие комплексы, но клиентами Фрейда были горожане, жившие в квартирах. Другие запретные желания – это, скажем, желание инцеста, интимной близости с братом или сестрой, как попытка соперничать и за территорию, и за право называться настоящей личностью, – и инцестуальные желания безотчетно проявляются и у взрослого человека, – когда он за кем-то признает право на личность и собственность, а кому-то в этом отказывает, каких-то людей мысленно превращает в вещи.

Исполнение желаний, согласно Фрейду, вовсе не приводит к преодолению психологических комплексов и неврозов, потому что бессознательному подчинены как механизмы самих желаний, так и механизмы их исполнений. Человек не успевает одуматься, как желание исполняется, и обычно не к добру, что показывает множество сказок об исполненных желаниях. Фрейд приводит анекдот, который можно вольно пересказать так. Семья поймала золотую рыбку, которая пообещала исполнить три любых желания. Первым сказал ребенок, что хочет щенка, высказав необдуманно свое желание иметь лучшего друга, то самое бессознательное стремление к воображаемому другому, который только и оправдывает чувство себя как счастливого человека. Отец, возмущенный такой тратой желания, грязно выругался, по содержанию ругательства отправив щенка в женскую половую щель, и здесь ругательство как спонтанное высказывание сексуального желания мужчины, желания власти над женщиной, осуществляемой с помощью первого попавшегося предмета, как раз сработало вне зависимости от того, что отец сознательно считал своим настоящим желанием. Наконец, мать, увидев, как щенок лезет у нее между ног, пожелала, чтобы он этого не делал, и здесь желание просто совпало с отвращением и страхом боли, не имея собственного содержания, но только направляясь к восстановлению привычного порядка. Так все желания исполнялись, но все трое, думая, что желают одного, высказали сразу совсем другие желания, которые и были их подлинные: воображаемый друг мальчика, власть в семье отца и безопасность матери. Эти бессознательные и потому подлинные желания и оставили всех троих ни с чем.

Фрейд говорит, что бессознательные механизмы желания поддерживаются в том числе языком. Так, слово «хочу» явно может означать и «хочу счастья с этой вещью» и «хочу власти над этой вещью», что вполне и проявилось в анекдоте про семью, золотую рыбку и щенка. Он приводит и другие примеры из немецкого языка, где слово может иметь противоположные значения, отражая желание человека властвовать над любыми, даже несовместимыми ситуациями. Такие примеры есть и в русском языке: например, «проглядеть» может означать и «внимательно просмотреть» («проглядел все банковские счета») и «пропустить мимо взгляда» («проглядел автобус», пропустил его).

Далее Фрейд переходит к исследованию симптомов. Конечно, психиатрия тоже определяет душевное расстройство по симптомам, но Фрейд находит только одну точку пересечения психоанализа и психиатрии – исследование фантомов, например, когда женщина верит клевете и подозревает мужа в измене с подругой. Эти фантомы могут принять вид помешательства, когда женщина не слушает никаких доводов рассудка, но если психиатр просто определит характер помешательства и будет исследовать механизмы образования бредовой идеи, то аналитик будет исследовать и как возникали симптомы бредовой идеи – например, почему женщина поверила одной клевете и не поверила другой клевете, что заставило сосредоточиться именно на этой подруге, а не на другой подруге.

Поэтому в психоанализе фантомы, или фантазмы, – это не содержание бредовой идеи, а механизмы психики, которые связаны с неудачной адаптацией к меняющейся ситуации в семье или обществе. Так, Фрейд разбирает случай пациентки, которая велела убирать все цветы и часы из комнаты и показывала огромное число других странностей. Психиатр просто сказал бы о навязчивых идеях, тогда как психоаналитик понял, что эта женщина убирает из комнаты все символы женственности – например, регулярность тикания часов ассоциируется у нее с регулами, месячными. Тем самым она хочет символически разлучить своих родителей, потому что воспринимает половую жизнь родителей как утверждение полной власти над ее судьбой – она могла увидеть как-то родителей в спальне, и эта травма осталась с ней. У этой пациентки Фрейд диагностирует комплекс Электры, женское соответствие Эдипова комплекса, желание убить мать и соединиться с отцом.

В комплексе Электры Фрейд усматривает исток особой травмы – если девушка фиксируется на своем отце как единственном субъекте, который может дать ей власть над домом и счастье, то тогда она может никогда не выйти замуж. Травма для Фрейда – это не какое-то осознанное переживание, а бессознательное препятствие для полноценной психической жизни; и травму мы можем определить по последствиям – например, что девушка никак не выходит замуж или что у мужчины многие годы не ладится семейная или профессиональная жизнь. Отдельно Фрейд выделяет то, что мы сейчас называем посттравматическим стрессовым расстройством, фиксируемое у многих солдат Первой мировой войны: например, если на твоих глазах товарищи погибли от взрыва, то ты всю дальнейшую жизнь всякий раз пытаешься принять меры, чтобы обезопасить себя. А так как на эту безопасность расходуется слишком много энергии, то днем такой человек предпочитает просто выполнять рутинные обязанности, где расходование энергии определяется порядком процедур, но ночью или в часы уединения этот стресс дает о себе знать, приводя к перерасходованию энергии.

Травма приводит к симптомам, которые подменяют действительную реакцию – например, человек хочет защититься от взрыва и потому кричит на жену, как бы опасаясь взрыва ее эмоций в быту, такой регулярный крик на жену и будет симптомом. При этом пациент сопротивляется работе психоаналитика с симптомами, так что психоаналитическое лечение может длиться годами – например, пациент решительно отрицает свою гневливость. Это происходит потому, что пациент вытеснял дурные воспоминания, и ему казалось, что он сердится по делу, а не из-за того, что испытывает фантомную боль. Признать вытесненное – это значит признать, что ты многие годы просто не вел себя разумно, что, конечно, задевает самолюбие человека, которому казалось, что всё вокруг находилось под его контролем.