Текст книги "Обучение у воды"

– Но ты забываешь, Соломон, что мир необратимо изменился: нет уже ни единого народа, ни единого Правителя. Кроме того, несправедливость, глупость, зло и несчастье породили страх, и поэтому, даже победив эти пороки, ты не сможешь искоренить страх.

– Чтобы искоренить страх, я должен быть бесстрашен? Но что такое бесстрашие?

– Разные люди боятся разного, но все страхи сводятся к двум типам: в радости люди боятся смерти, а в печали боятся бессмертия. Поэтому бесстрашен тот, кто знает цену и радостям, и печалям, а поэтому не боится ни смерти, ни бессмертия.

Давно жил царь Соломон, но люди помнят его. Его называли и справедливым, и мудрым, и добрым, и счастливым. Но он был таким потому, что поднялся над этими добродетелями, обретя более высокую: он был бесстрашен…

– Не удивительно, что эта притча очаровала тебя, – усмехнулся Учитель. – Как всякий европеец, склонный к заумным рассуждениям, ты, как от наркотиков, ловишь кайф от нетривиальных интеллектуальных построений, даже если они по сути ничего в себе не несут, а твое интеллектуальное и эмоциональное замешательство похоже на ощущения пьяницы после третьей рюмки – голова еще не болит, но уже приятно кружится.

– Тебе не понравилась притча? – слегка обиженно спросил я.

– Дело не в том, понравилась она мне или нет, а в том, что каждый из нас находит в ней. Это интересная притча, но для меня она представляет интерес совсем не в том плане, в каком она привлекает тебя.

– А что, по твоему мнению, меня в ней привлекает? – поинтересовался я.

– Это очевидно, – пожал плечами Ли. – С детства ты впитал в себя идеалы доброты и справедливости. Ты всегда мечтал быть мудрым, добрым, справедливым и счастливым, но на самом деле ты никогда не задумывался о том, что же такое доброта, справедливость, мудрость и счастье. Интуитивно ты имел о них представление, но четкой интеллектуальной концепции у тебя пока не было, и, более того, тебе никогда не приходило в голову, что доброта, справедливость, мудрость и счастье по своим определениям могут противоречить друг другу и даже производить впечатление несовместимых понятий.

Поскольку в глубине души ты продолжаешь считать себя умнее других, ты втайне надеешься, что на основе этой притчи тебе удастся изобрести рецепт того, как интегрировать в единое целое эти четыре абстрактных понятия и с помощью этого гениального озарения облагодетельствовать человечество. Но поскольку адекватной интеллектуальной формулировки гармоничного слияния добра, справедливости, мудрости и счастья пока тебе придумать не удается, ты пребываешь в состоянии приятного замешательства и эйфорического ощущения того, что на тебя вот-вот снизойдет великое озарение. Кроме того, очевидно, что ты мысленно отождествляешь себя с царем Соломоном и тебя неотвратимо притягивает слово «бесстрашие». Любой мальчишка, начинающий изучать боевые искусства, мечтает быть бесстрашным и непобедимым. Но слово «бесстрашие» только звучит красиво. Я уже говорил тебе о том, что каждая медаль имеет две стороны. К сожалению, другая сторона бесстрашия – это невежество и глупость.

Я покраснел. Слова Учителя попали в самую точку. Хотя мне стыдно было в этом признаться, но в оценке моих скрытых мотивов он оказался совершенно прав.

Ли откровенно веселился, наблюдая за спектром эмоций, отражающихся на моем лице.

– Уверен, что ты обожаешь парадоксы, – безапелляционно заявил он. – Парадоксы имеют свойство вызывать у людей, чей ум находится на стадии развития чуть более высокой, чем у одноклеточных существ, состояние приятного эйфорического замешательства, когда им кажется, что они вот-вот проникнут в суть тайны, которая на самом деле окажется очень простой. Но время идет, этого не происходит, и в зависимости от характера человека эйфория сменяется или ощущением того, что тебя обманули, или подсознательной потерей уверенности в собственных силах, или мудрым осознание того, что парадокс есть парадокс и он так и останется парадоксом на вечные времена.

– А как ты воспринимаешь эту притчу? – спросил я.

– Эта притча полезна тем, что она допускает множество толкований, и осознание каждого нового ее толкования может расширить мироосознание ученика. Многие восприняли бы ее так же, как и ты, зачарованные расплывчатыми, но красивыми определениями мудрости, справедливости, добра и счастья. Возможно, через некоторое время им удалось бы понять, что эти определения, такие привлекательные для ума, на самом деле неверны, то есть относятся к ложному знанию. С такой точки зрения притча теряет свое очарование и становится просто приятной, но бесполезной игрушкой.

Еще один вариант понимания притчи – считать, что определения, представленные в притче, более или менее отражают истину, но рекомендация, данная в конце Давидом Соломону, – быть бесстрашным – нечто из уже совсем другой оперы. Вывод же притчи о том, что бесстрашие более высокая добродетель, чем мудрость, справедливость, доброта и счастье, кажется просто абсурдным, но при первоначальном прочтении притчи этого обычно не замечают, теряя суть за фасадом красивых слов. Тот же эффект производят фокусники, когда серией заранее продуманных жестов и слов они отвлекают внимание зрителей от своих главных манипуляций. Если ты хорошенько подумаешь, то сам сможешь обнаружить в этой легенде огромное количество всевозможных смысловых пластов и интерпретаций.

Меня снова охватила легкая грусть. Мне захотелось видеть мир так же, как Ли, охватывая наибольшее количество граней и оттенков событий и явлений, а потом я понял бессмысленность этой грусти и рассмеялся.

– Знаешь, кажется, я уже понемногу перестаю расстраиваться от собственной глупости, – весело сказал я.

Ли высоко поднял брови в жесте притворного изумления.

– Неужели? А я вот от нее просто-таки получаю удовольствие, – с широкой улыбкой произнес он.

Глава 8.  За гранью реальности

Ночью прошел дождь. Влажный воздух был пропитан запахами земли и сырой травы. Я расстелил на земле старое одеяло и сел в полушпагат, движениями туловища напрягая и растягивая разные группы мышц. Одновременно я разминал и массировал болезненные зоны на туловище и на ногах. Трехчасовой сон не снял усталость после мучительной скоростной тренировки. Мысль о том, что следующие три часа мне предстояло провести на одеяле в статических позах, не прибавляла мне бодрости.

Ли, свежий, как весенний ветерок, прохаживался под деревьями, заложив руки за спину и напевая какой-то монотонный восточный мотив. Иногда плавное течение песни прерывалось резким, близким к завыванию повышением тона, которое Учитель сопровождал выразительной мимикой, демонстрируя силу эмоционального накала и драматизм бездарного, но крайне честолюбивого провинциального актера.

Я понимал, что он намеренно провоцирует меня спросить, о чем эта песня, и решил проявить непоколебимое спокойствие и безучастность даосского воина, погруженного в выполнение упражнения и не уделяющего внимания окружающему миру.

Учитель оценил мое упорство и удвоил усилия. Бесшумным шагом подкрадывающегося к врагу «воина ночи» он стал описывать круги вокруг моего одеяла. Его тело двигалось с фантастической плавностью и четкостью, в то время как пение усиливалось и становилось еще более надрывным, а мимика лица с легкостью принесла бы ему победу на всемирном конкурсе гримас.

Контраст между движениями и лицом Учителя был так забавен, что я не выдержал и рассмеялся. Ли остановился и посмотрел на меня. В его взгляде я прочел приглашение задать вопрос.

– Учитель, что ты делаешь? – спросил я.

Ли недоуменно поднял брови и пожевал губами прежде, чем ответить. Я смотрел на него, гадая, чего мне ждать – нагоняя за то, что заговорил без разрешения, или ответа на вопрос.

– Я развиваю внутреннюю силу через волевые эманации, – наконец с загадочным видом произнес он.

– Как это?

– Все дело в песне. Это особая песня, – с нажимом сказал Учитель.

– О чем она? – поинтересовался я. Последние десять минут я изо всех сил пытался догадаться, какому тексту могут соответствовать сцены, разыгрываемые Ли, и нестерпимо мучился от любопытства.

– А как ты думаешь? – спросил Учитель.

– Наверно, это что-то боевое, – предположил я. – Что-нибудь о смертельной схватке воина с отрядом врагов.

– Ты почти угадал, – усмехнулся Ли. – Эту песню поет дряхлая старушка, стоящая на пороге смерти. Она рассказывает о том, как будучи прекрасной юной девственницей она посадила на своем крошечном огороде ароматные дыни, но, когда они созрели и пришла пора собирать их, дыни исчезли. Незнакомец с душой черной, как ночь, похитил их. На следующий год девушка снова посадила дыни и их снова украли… Каждый год происходило то же самое. Так продолжалось десять лет.

Ли замолчал, приняв торжественный и скорбный вид.

– И это все? – спросил я, слегка разочарованный.

– Нет, это не все, – сказал Ли. – Однажды девушка увидела около своего дома прекрасного юношу. Она вышла за него замуж и больше не сажала дыни… Они прожили счастливо десять лет, а потом женщина снова посадила дыни на своем огороде, и их снова украли. Каждый год она упрямо сажала дыни, охраняя их день и ночь, но дыни продолжали пропадать…

– И чем это кончилось? – спросил я, искренне заинтересованный.

– Через десять лет женщина встала среди ночи и увидела, как муж срезает дыни на огороде. Она убила его.

– И это все?

– Нет, не все. Едва начинающие поспевать дыни исчезали каждый год. И теперь, когда смерть явилась к женщине, чтобы забрать ее, женщина просит смерть повременить, чтобы отыскать похитителя дынь и пронзить мечом его сердце. Волевые эманации ненависти так сильны, что смерть отступает. Она не может победить женщину, которая продолжает каждый год сажать дыни и ждать ненавистного вора…

– Ничего себе…

Я чувствовал себя несколько ошеломленным.

– Ты хочешь сказать, что эта женщина стала бессмертной? – скептически уточнил я.

– Выходит, так, – бесстрастно подтвердил Учитель.

– Тебе не кажется, что это уже перебор? – спросил я. – Я представлял себе путь к бессмертию несколько иным.

– Похоже, ты стал специалистом по бессмертию, – скривился Ли. – Женщина из песни не была Воином Жизни и не следовала по пути Спокойных, но ее бессмертие базировалось на другой основе – на внутренней силе, силе, которая развилась через устойчивые волевые эманации.

– Ты говоришь так, как будто женщина на самом деле стала бессмертной. Такого просто не может быть. Это всего лишь песня.

– Если ты хочешь развить внутреннюю силу, то для тебя эта песня должна стать не вымыслом, а реальностью, – жестко сказал Учитель. – Бессмертие – это реальность, и волевые эманации – это тоже реальность. Я уже упоминал о них, но ты их воспринял только на уровне интеллектуальной идеи. Теперь я хочу, чтобы ты почувствовал их силу внутри себя.

Мне было трудно сразу настроиться на серьезный лад, поскольку тема регулярного хищения дынь не находила эмоционального отклика в моей душе. Я пытался поставить себя на место обретшей бессмертие дамы, но был вынужден признать, что скорее перестал бы выращивать дыни или срывал бы их зелеными, чем стал убивать собственного мужа или бороться со смертью только ради того, чтобы покарать похитителя.

Видимо, подметив у меня отсутствие надлежащего настроя, Ли переменил тему.

– Ты любишь революционные песни? – спросил он.

Я очень любил революционные песни. Моя мама, чья юность пришлась как раз на период прихода к власти большевиков, вступила в партию в 15 лет. Если говорить о волевых эманациях, то мама от природы была наделена ими с избытком, а ее преданность делу коммунизма вряд ли намного уступала одержимости бессмертной выращивательницы дынь. Отец был на 10 лет моложе мамы, но тоже был преданным членом партии, хотя и не таким фанатичным. Так что революционные песни звучали над моей колыбелью, я распевал их в лесу у костра вместе с отцом, а по праздникам мать проигрывала их на стареньком патефоне.

– Давай споем хором какую-нибудь революционную песню, – предложил Ли.

Я хихикнул, представив, как будут звучать ее суровые и мрачные строки в восточном произношении Учителя.

– Давай, – согласился я. – А какую?

– Выбирай сам.

– Ты знаешь «Смело, товарищи, в ногу»?

– Конечно, знаю, – сказал Ли с таким видом, как будто он провел большую часть своей жизни в царских застенках среди соратников по партии.

– Смело, товарищи, в ногу,

Духом окрепнем в борьбе… – запели мы.

Учитель пел торжественно и серьезно. Удивительно, но его акцент не коверкал песню и не делал ее смешной.

– А теперь споем «Вихри враждебные веют над нами», – сказал он.

Я вошел во вкус и пел с чувством и с удовольствием.

– На бой кровавый, святой и правый,

Марш, марш вперед, рабочий народ! – закончили мы.

Я ощутил мягкую обволакивающую тишину леса и удивительное будничное спокойствие ненастного летнего дня, так контрастирующее с эмоциями, пробуждавшимися от пения.

– Что тебе нравится в этих песнях? – спросил Ли.

– Мне все нравится, – я пожал плечами. – И музыка, и слова.

– А теперь представь, что ты – белогвардеец и смертельно ненавидишь коммунистов, – сказал Учитель. – В таком случае тебе нравились бы эти песни?

– Наверно, нет.

– А почему?

– Потому что в этом случае они были бы чуждыми моему духу.

– Но ведь музыка и слова остались бы теми же самыми. Что же для тебя главное в революционных песнях?

– Наверно, их эмоциональный настрой. В них говорится о братстве, свободе и справедливости, об общечеловеческих ценностях, близких и понятных каждому нормальному человеку.

– Эти песни пробуждают волевые эманации, родственные твоему духу, – сказал Ли. – У каждого человека есть свои песни. Ты идеалист и склонен к абстрактному мышлению, поэтому идеи свободы, справедливости и братства так тебя привлекают. Но другому человеку, замкнутому в своем внутреннем мире, с конкретным мышлением, живущему по своим собственным законам справедливости, песня о женщине с дынями была бы гораздо ближе, чем революционные песни, и пробудила бы в нем соответствующие волевые эманации.

– Это понятно, – сказал я. – Естественно, что каждая песня определенным образом воздействует на человека, но ведь ты хочешь сказать мне о чем-то другом. Ты утверждаешь, что волевые эманации развивают внутреннюю силу, а песни пробуждают волевые эманации. Я согласен с этим, но я с детства очень много пел, и не заметил, чтобы это в значительной степени повлияло на меня или на состояние моего духа.

– Это так, потому что ты не умеешь петь, – сказал Учитель.

– Конечно, я не умею петь… – начал я.

– Я не имею в виду голос, слух или профессионализм, – прервал меня Ли. – Уметь петь означает задействовать с максимальной силой волевые эманации, пробуждаемые песней.

Я смотрел на него, ожидая продолжения.

– Сейчас ты споешь те же самые песни один, без меня, не обращая внимания ни на мелодию, ни на текст, и сосредоточишься на тех ощущениях, которые вызовут у тебя песни, так, чтобы они заполнили и поглотили тебя целиком, – предложил Учитель.

Я запел, но состояние усталости не позволяло мне полностью погрузиться в пение, хотя эмоциональный порыв, пробудившийся во мне, был достаточно сильным. «Смело, товарищи, в ногу» создавало у меня состояние душевного подъема, чувство локтя и единения с друзьями-единомышленниками, дающее ощущение безопасности, силы и причастности в великому делу.

Совершенно иная, глухая, мощная, яростная эмоция поднималась изнутри от песни «Вихри враждебные веют над нами».

Ли заставил меня пропеть эти песни несколько раз и в конце концов укоризненно покачал головой.

– Посмотри на меня, – сказал он. – Сейчас я спою их по-настоящему, так, как должен петь воин, пробуждающий волевые эманации.

Ли запел «Вихри враждебные». На этот раз его голос звучал совершенно по-иному. Он стал гораздо более глубоким и сильным. Учитель смотрел мне прямо в глаза, и я поразился перемене, происшедшей с его лицом, а потом мое тело оцепенело. Не знаю, с чем сравнить мое состояние, наверно, оно было похоже на ощущения кролика под взглядом удава. Ли был воплощением яростной, бескомпромиссной, звериной ненависти, готовой смести и уничтожить все на своем пути. Эта ярость неуловимым изменением ритма вибрировала в его голосе, бушевала в напряженном оскале его рта и диком прищуре глаз.

На мгновение черты Учителя смазались, как будто глаза мои вышли из фокуса, а потом я увидел энергетические потоки, идущие из рук, глаз, груди и солнечного сплетения Ли, потоки, порожденные мыслеобразами, основанными на волевых эманациях песни.

Сначала эти потоки направились вниз, закружившись вокруг ног Учителя, а потом стали подниматься вверх, окутывая тело Ли серебристо-дымчатым смерчем. Смерч поднялся на несколько метров над землей и стал раскручиваться по расширяющейся спирали. Потом он нагнулся ко мне и окутал мое тело.

На смену оцепенению пришло ощущение безграничной ненависти и силы, заставившее вибрировать каждую клеточку моего организма. Перед моим взором промелькнули картины одетых в потертые телогрейки, кепки и кирзовые сапоги людей с красными флагами в руках, мчащихся неизвестно куда и захваченных единым порывом бить, крушить и уничтожать все, чуждое их мировоззрению. Эти люди пели. Я ощутил себя одним из них. Мне показалось, что мои руки сжимают древко красного флага, и я запел вместе со всеми.

Я не заметил перехода к нормальному состоянию. Я лежал на одеяле, и спокойная тишина леса по-прежнему окружала меня.

– Сколько раз тебе говорить, что ты не должен отвлекаться на разговоры. Почему ты прекратил выполнять основное упражнение? – укоризненно произнес Учитель.

Я механически принял позу для растяжки и начал массировать ногу.

– Ли, ты что, загипнотизировал меня? – спросил я.

– Я показал тебе, как нужно петь, чтобы пробудить волевые эманации. Ты просто ощутил на себе воздействие моих волевых импульсов. Внутренняя сила базируется на сексуальной энергии. Сексуальная энергия управляется с помощью устойчивых, направленных и сконцентрированных на нужной основе эмоций. Умение правильно петь служит катализатором для пробуждения необходимых эмоций, которые на энергетическом плане воплощаются в волевые импульсы.

Для управления эмоциями и создания волевых эманаций совсем не обязательно петь. Ты уже освоил многие упражнения по эмоциональному управлению энергией, хотя лишь некоторые из этих упражнений направлены на создание волевых импульсов.

– Давай еще раз споем, – попросил я. – Я хочу попробовать сам войти в такое состояние.

– На сегодня хватит, – сказал Ли. – Интенсивные эмоции истощают организм сильнее, чем физические нагрузки. Лучше пойди и собери веток для костра.

Я начал разводить огонь, радуясь недолгой передышке. Хотя каждая минута, проведенная в обществе Учителя, была для меня драгоценным даром судьбы, напряжение предельно насыщенных тренировок начало сказываться, и я, как жаждущий в пустыне, глотнувший наконец чистой, прохладной воды, наслаждался моментами, когда я мог расслабиться, занимаясь обычными хлопотами по хозяйству – разведением костра, приготовлением пищи, постройкой шалаша для ночлега.

– Волевые эманации имеют нечто общее с жаждами, – сказал Ли. – Можно определить волевую эманацию как недолговременный всплеск сверхжажды, а жажду определить как слегка ослабленную, но сверхустойчивую волевую эманацию. Волевая эманация – это жажда, выплескивающаяся под давлением в тысячи атмосфер.

Представь себе ветер, дующий равномерно и устойчиво над этой поляной в течение часа. А теперь предположи, что весь этот гигантский объем воздуха, прошедший за час над поляной, с помощью достижений современной техники или просто волшебства удалось сжать так, что он весь поместился в баллончике для газированной воды. Если затем в горлышке баллончика проделать крошечное отверстие, струя воздуха со страшной силой вырвется наружу, и ее разрушительная мощь будет гораздо большей, чем возможности ветра, которым раньше был заключенный в баллончике воздух.

Как и жажды, волевые эманации применяются в подготовке воинов Спокойных, хотя и не так широко, потому что мощные волевые эманации разрушительны для организма, и их можно использовать очень ограниченно, хотя эффект, производимый ими, очень впечатляющ. С помощью волевых эманаций человек может совершать сверхусилия.

– Сверхусилия? – переспросил я. – Звучит очень красиво. Это значит, что, используя волевые эманации, я смог бы поднять штангу в пятьсот килограммов?

– Вполне возможно, – отозвался Ли. – Все зависит от ситуации, в которой ты окажешься. Если твоя жизнь будет зависеть от того, поднимешь ли ты штангу в пятьсот килограммов или нет, то есть вероятность, что ты сделаешь это, используя волевые эманации отчаяния или страха.

Даже самые обычные люди время от времени в чрезвычайных обстоятельствах способны совершать сверхусилия. Так, человек, убегая от волка, способен перепрыгнуть препятствие, которое не смог бы преодолеть чемпион мира по прыжкам в высоту. Известен случай, когда мать, пытаясь вытащить сына из-под придавившего его дерева, подняла вес, непосильный даже для профессионального штангиста. Состояния, в которых человек способен совершать сверхусилия, встречаются не так уж и редко.

Они возникают под действием сильных чувств – страха, ненависти, любви, ярости или страстного желания чего-либо. Порожденные эмоциями волевые эманации снимают психологический барьер представлений о пределах своих возможностей и погружают человека в специфическое состояние сознания, когда все резервы его психики активизируются, и, действуя спонтанно, человек совершает невозможное. Многие имеют опыт подобных состояний, пережитых ими в детстве или во взрослой жизни. Обычно люди забывают об этом, не задумываясь о том, что они пережили, и рассказывают о событиях, заставивших их совершить сверхусилие, как об ужасных, забавных или интересных случаях из своей жизни.

Для Воина Жизни воспоминания о подобных случайных событиях исключительно важны, потому что, обращаясь к ним в медитациях воспоминаний, можно понять механизм входа в состояние сверхусилий и научиться сознательно использовать его при необходимости. Постарайся вспомнить какие-либо события из твоего детства, когда тебе приходилось выходить за пределы своих возможностей.

Я погрузился в воспоминания. Мое детство было заполнено множеством впечатлений, связанных с сильными эмоциями, но никогда раньше я не задумывался о том, что мне действительно иногда удавалось под действием сильного стресса делать такие вещи, которые в нормальном состоянии я вряд ли смог бы совершить.

Мне было восемь лет, когда мы с отцом отправились на охоту в Крымские горы. Отец отвлекся, занявшись какими-то своими делами, а я, очарованный красивым пейзажем, открывающимся за крутым скалистым обрывом, подошел к его краю, поросшему густой травой. Я не боялся высоты, и мне нравилось стоять на краю отвесных скал, вглядываясь вниз. На этот раз любовь к созерцанию горных склонов оказала мне плохую услугу. Навес из дерна и травы изогнулся под моей тяжестью, и я с ужасом почувствовал, как ноги соскользнули в пропасть. Попытка удержаться за траву не увенчалась успехом, но каким-то чудом я ухитрился мертвой хваткой вцепиться в выпиравший из земли корень чахлого кустарника и повис примерно в метре от края пропасти. Бросив взгляд вниз, где под отвесно уходившей вниз скалой гостеприимно поблескивали острые камни, я ощутил ни с чем не сравнимый ужас и заорал во всю мощь своих легких, призывая на помощь отца.

Отцу хватило беглого взгляда, чтобы оценить ситуацию. Крикнув: «Держись!», он вытащил из рюкзака моток веревки и свой знаменитый крюк для ловли акул. Как каждого заядлого рыбака, отца терзала мечта поймать Главную Рыбу Своей Жизни размером с небольшого кита, и, хотя Черное море не очень подходило для этой цели, отец не удержался и, уже не помню где, приобрел рыболовный крючок небывалых размеров. Крючок ему так понравился, что он носил его с собой на охоту, поскольку на рыбалке он вряд ли бы пригодился.

Отец привязал к веревке акулий крюк и зацепил меня им за куртку, повторяя, как заклинание: «Держись, сынок, держись!». Отрезав излишек веревки, он закрепил ее конец вокруг того самого чахлого куста, за корень которого я ухватился. Теперь я понимаю, что это он сделал не столько для моей безопасности, сколько для душевного спокойствия. Хотя было ясно, что, отпусти я руки, долго на крючке бы я не продержался, веревка, соединяющая меня с кустом, придала мне уверенности. Я не мог ни говорить, ни смотреть вокруг, ни думать. Все мое внимание сосредоточилось на корне и вцепившихся в него руках, которые я уже не чувствовал. Под моей тяжестью корень постепенно вылезал из земли, вытягивая за собой несколько более тонких отростков. Затаив дыхание, я наблюдал, как они постепенно натягиваются, а потом они лопались с оглушительным звуком, от которого у меня внутри все судорожно сжималось.

Оценив мою решимость держаться до конца, отец схватил топор и убежал. Он вернулся с несколькими крепкими длинными колышками и вбил их обухом топора глубоко в землю на некотором расстоянии от края обрыва. Сняв ремень с ружья, он соединил его с веревкой, сделав большую петлю, которую ухитрился надеть мне на ноги, а потом протянуть вверх до подмышек. Конец веревки он привязал к одному из колышков, а затем накинул еще две веревочные петли мне на ноги и тоже закрепил их наверху.

– Отпускай корень, – скомандовал он.

Я попытался разжать руки, но не смог. Они онемели и ничего не чувствовали.

– Не бойся, отпускай, я тебя вытащу, – уговаривал меня отец, но это было бесполезно. Корень и я стали одним целым, и никакая сила не могла заставить меня расстаться с ним.

Отец, использовав весь оставшийся запас веревки, опутал меня ею, осторожно подтягивая вверх и подвязывая к колышкам так, что я принял положение вниз головой, продолжая отчаянно цепляться руками за свою спасительную соломинку. Убедившись, что я надежно закреплен, отец взял топор и, добравшись до основания корня, перерубил его, а потом за веревки вытянул меня наверх.

Домой я возвращался, держа перед собой обрубок корня. Только дома с помощью массажа, намыливания рук и отмачивания их в воде, корень удалось вынуть. Сама операция по спасению заняла около получаса, а провисеть полчаса на вытянутых руках в нормальном состоянии оказалось бы непосильной для меня задачей. Только сейчас я понял, что то, что я сделал тогда, действительно было сверхусилием.

Учитель из кучки заготовленных впрок дров вынул обломок толстой ветки и протянул его мне.

– Сожми его в руках, – сказал он. – Возьмись за него так, как ты держался за корень.

Я сделал то, что он просил.

– А теперь снова вспомни, как ты висел над пропастью, особенно то ощущение в руках, которое не позволяло тебе разжать их.

Выполнить это было нетрудно. Рассказывая эту историю Ли, я снова пережил события далекого детства так ярко, что мою тело еще было наполнено расслабленным ощущением тревожного покоя после пережитой смертельной опасности, когда страх уже прошел, но его послевкусие осталось, примешиваясь к опустошающей усталости, пришедшей на смену мучительному физическому напряжению.

Я вновь ощутил ужас от открывшейся внизу пропасти, над которой я покачивался, уцепившись за корень. Все мое внимание сосредоточилось на руках. Они сжимались все крепче и крепче. Кисти рук начинали неметь, затвердевая, как камень, и постепенно теряя чувствительность. Наконец я вообще перестал их чувствовать. Теперь меня мучила боль в плечах, растягивающихся и выворачивающихся под моим весом. Голос отца, что-то мне говоривший, отвлек меня и от этой боли, и вскоре я забыл о ней, уже ничего не ощущая, а лишь наблюдая, как корень медленно вылезает из земли и как с шумом лопаются соединяющие его с обрывом отростки.

Вдруг корень рванулся из моих рук, и я, следуя за его движением, описал дугу и с размаху шлепнулся на землю. Ли, вцепившись в конец ветки, которую я сжимал в руках, размашисто водил ею из стороны в сторону, а я мотался вместе с ней, как консервная банка, привязанная к собачьему хвосту. Я изо всех сил пытался разжать руки, но не мог. Я не чувствовал их!

Глядя на мои отчаянные усилия, Ли расхохотался и отпустил ветку. По инерции я проехался на животе еще немного, а потом сел, удивляясь самому себе, и снова попытался разжать пальцы. Мне это не удалось.

– Ты все делаешь неправильно, – продолжая веселиться на мой счет, заявил Учитель. – Чтобы разжать руки, ты должен вспомнить то ощущение, которое появилось в них, когда тебе в детстве удалось это сделать. Сверхусилия создаются на основе мыслеобразов, порожденных волевыми эманациями, поэтому управлять ими можно именно с помощью мыслеобразов. Как ты можешь разжать руки, если ты не чувствуешь их? Чтобы удержаться над пропастью, ты подсознательно создал образ каменных, неподвижных, не чувствующих ни боли, ни усталости пальцев. Этот мыслеобраз, подкрепленный волевыми эманациями, порожденными страхом смерти, реализовался, и твои руки превратились в бесчувственный камень. Чтобы разжать руки, ты должен с помощью другого мыслеобраза вернуть им чувствительность. Вспомни, как к ним возвращалась жизнь.

Я вспомнил пальцы отца, массирующие мои кисти в тазике с горячей водой. По рукам начали пробегать мурашки, как бывает, когда они затекут. Чувствительность вернулась сначала на кожу тыльной поверхности кисти. Постепенно она распространялась вглубь вместе с теплом, передающимся от воды.

Так же как в детстве, по моим кистям пробежали мурашки. Медленно и неуклюже пальцы разжались, выпустив ветку.

– Помассируй руки, – сказал Ли. – Сейчас в них, как и после аутодвижений, из-за воздействия мыслеобразов нарушена циркуляция энергии. Восстанови ее растиранием и мыслеобразом воспоминания о твоем привычном ощущении рук.

Закончив массаж, я снова уселся у костра.

– Видишь, как важны подобные воспоминания, – прокомментировал Учитель. – Не так просто научиться выполнять подобный трюк. Если ты проделаешь то же самое еще несколько раз, то мыслеобраз окаменевших рук будет реализоваться у тебя мгновенно, и так же мгновенно с помощью другого мыслеобраза ты сможешь возвращать рукам чувствительность. А теперь постарайся припомнить еще какую-нибудь подобную историю.

– Я расскажу тебе, как прыгал с поезда, – улыбнулся я.

В тот жаркий летний день мне было всего четыре года. Поскольку моя сестра жила в Москве и у нее не было возможности приобщиться к щедрым дарам Крымской земли, мать регулярно со знакомыми проводницами передавала для нее посылки, наполненные ароматными ягодами и фруктами. Я повсюду сопровождал маму и, конечно, с восторгом отправился с ней на вокзал, ведь большие поезда нравились мне даже больше, чем игрушечные машинки.