Текст книги "Христианство"

Протоиерей Александр Мень
Христианство

© М. А. Мень, текст, 2012

© Издательский дом «Жизнь с Богом», 2012

* * *

Христианство бросило вызов многим философским и религиозным системам. Но одновременно оно ответило на чаяния большинства из них. И самое сильное в христианской духовности – это именно не отрицание, а утверждение, охват и полнота.

Если буддизм был пронизан страстным стремлением к избавлению от зла, стремлением к спасению – Будда говорил, что как воды морские пропитаны солью, так его учение, дхарма, проникнуто идеей спасения, – то эта жажда спасения, обетование спасения присущи и христианству, Новому Завету.

Если в исламе есть абсолютная преданность человека Богу, который является суверенным властелином космоса и человеческой судьбы, то это же самое мы находим и в христианстве.

Если в китайском миросозерцании Небо – тянь – является неким ориентиром для человека в жизненных вещах, даже в мелочах, то и это есть в христианстве.

Если брахманизм и индуизм современный говорят о многообразных проявлениях Божественного, то и это есть в христианстве.

Если, наконец, пантеизм утверждает, что Бог во всем, что Он, как некая таинственная сила, пронизывает каждую каплю, каждый атом мироздания, то христианство и с этим согласно, хотя оно не ограничивает воздействие Бога только этим пантеистическим всеприсутствием.

Но мы бы ошиблись с вами, если бы считали, что христианство явилось как некая эклектика, которая просто собрала в себе все элементы предшествующих верований. В нем проявилась колоссальная сила чего-то нового, и это новое было не столько в доктрине, сколько в прорыве иной жизни в эту нашу обыденную жизнь.

Великие учители человечества – авторы Упанишад, Лао-цзы, Конфуций, Будда, Магомет, Сократ, Платон и другие – воспринимали истину как вершину горы, на которую они поднимаются с величайшим трудом. И это справедливо. Потому что истина – это не та вещь, что легко дается в руки. Она действительно похожа на высокую гору, куда надо восходить тяжело дыша, карабкаясь по уступам, порой оглядываясь назад, на пройденный путь, и чувствуя, что впереди еще крутой подъем.

Я никогда не забуду замечательных слов об истине, которые сказал простой гималайский горец Тенцинг, шерп по национальности, участник первого восхождения на Эверест вместе с англичанином Э. Хиллари. Он говорил, что к горам надо приближаться с благоговением. Так же и к Богу. Действительно, горы требуют особого настроя душевного, чтобы понять их величие и красоту. Истина закрывается от тех людей, которые идут к ней без благоговения, без готовности идти вперед, несмотря на опасности, пропасти и расселины.

Восхождение – такова история человечества. Вы легко мне возразите: а сколько было ступеней, ведущих вниз? Да, конечно, конечно, – и, на первый взгляд, ступеней, ведущих вниз, больше; людей, которые падали и катились вниз, в бездну, больше. Но для нас важно, что человек все-таки поднимался на эти надоблачные вершины. И он тем и велик, человек, что способен был подняться туда, как говорил Пушкин, «в соседство Бога», в горы умственных и духовных созерцаний.

Человек имеет две родины, два отечества: одно отечество – это наша земля и та точка земли, где ты родился и вырос. А второе отечество – это тот сокровенный мир Духа, который око не может видеть и ухо не может услышать, но которому мы принадлежим по природе своей. Мы – дети земли и в то же время гости в этом мире.

Человек в своих религиозных исканиях бесконечно больше осуществляет свою высшую природу, чем когда он воюет, пашет, сеет, строит. И термиты строят, и муравьи сеют (есть у них такие виды), и обезьяны воюют по-своему, правда, не так ожесточенно, как люди. Но никто из живых существ, кроме человека, никогда не задумывался над смыслом бытия, никогда не поднимался выше природных, физических потребностей. Ни одно живое существо, кроме человека, не способно пойти на риск и даже на смертельный риск во имя истины, во имя того, что нельзя взять в руки. И тысячи мучеников всех времен и народов являют собой уникальный феномен в истории всей нашей Солнечной системы.

Но когда мы обращаемся к Евангелию, мы попадаем в иной мир – не в тот мир, который дает нам картину волнующих поисков, порыва к Небу; мы оказываемся перед тайной ответа.

Двадцать пять лет принц Сиддхартха Гаутама, будущий Будда, проводил в аскетических усилиях, чтобы достигнуть созерцания. Так трудились – умственно, духовно и психофизически – йоги, философы, подвижники. Но Иисус Христос приходит из простой деревни, где Он вел жизнь рядового человека. В Нем все было готово. Он никуда не поднимался, Он, наоборот, спускался к людям.

Каждый великий мудрец сознавал свое неведение. Сократ говорил: «Я знаю, что я ничего не знаю». Величайшие святые всех времен и народов ощущали себя грешниками гораздо более остро, чем мы с вами, потому что они были ближе к свету и им было каждое пятно на жизни и совести виднее, чем в нашей серой жизни. У Христа нет сознания греховности. И у него нет сознания того, что Он чего-то достиг, – Он приходит к людям, неся им то, что в Нем Самом есть изначала, от природы.

Я должен сразу обратить ваше внимание на то, что Иисус Христос не начал проповедовать христианство как некую концепцию. То, что Он возвестил людям, Он назвал бесора́, по-гречески эванге́лион, что значит «радостная весть», «радостное известие».

В чем же заключалось это радостное известие?

Человек имеет право не доверять мирозданию, человек имеет право чувствовать себя в чужом и враждебном мире. Такие современные писатели, как Альбер Камю, Жан Поль Сартр и другие, часто говорили о страшной абсурдности бытия. Нас обступает нечто грозное, бесчеловечное, бессмысленное, абсурдное, и доверять ему невозможно. Холодный, мертвый или мертвящий мир. Правда, я здесь оговорюсь: эти писатели, романисты, драматурги, философы, которые выступали с позиции атеистического мировоззрения – у Сартра и Камю это атеистический экзистенциализм, – как-то не заметили одной вещи: когда они говорят, что мир абсурден, то есть бессмыслен, они это знают только потому, что в человеке заложено противоположное понятие – понятие смысла. Тот, кто не знает, что такое смысл, не чувствует, никогда не поймет, что такое абсурд; он никогда не возмутится против абсурда, никогда не восстанет против него: он будет в нем жить, как рыба в воде. И именно то, что человек восстает против абсурда, против бессмыслицы бытия, и говорит в пользу того, что этот смысл существует.

Древнее библейское провозвестие говорит нам о том, что мы можем совершить внутренний переворот и сказать бытию «да», довериться тому, что кажется страшным и грозным. И тогда через хаос, через абсурдность, через чудовищность жизни, как солнце через тучи, глянет око Божие – Бог, Который имеет Личность, и Личность, отображенную в каждой человеческой личности. И контакт с Ним возможен – как союз между подобными существами. Весь фокус человечества – это удивительная его аналогия с Тем, Кто создал мир.

Когда-то Чарлз Дарвин говорил, что хотя он воспринимает мир, так сказать, механически, как процесс, все же, задумываясь над его сложностью, он никогда не мог понять: неужели слепая случайность могла все это породить и не следует ли нам за всем этим видеть некий разум, в чем-то аналогичный нашему? Можно к этому добавить: не просто аналогичный, но безмерно превосходящий наш разум.

И в ветхозаветной библейской религии, о которой мы с вами уже говорили, возникло это понятие о вере-доверии; не вере как некоем теоретическом убеждении, философском или религиозном, а вере как акте прорыва через мертвящую абсурдную действительность, когда человек говорит Богу: «Да, я принимаю и внимаю». Так возникает древний Завет между Богом и человеком, древний союз.

Но, конечно, союз между примитивным человеком, древним человеком и Божественным не мог быть окончательным и совершенным: это было воспитание человеческого рода, детство человеческого рода, потом юность. И в VII в. до Р. Х. пророк Иеремия сказал: «Так говорит Господь: Я заключу с народом Новый Завет» (бери́т хадаша́ – новый завет, новый союз), который будет не такой, как старый, как прежний. Он будет начертан в сердцах.

И вот через семьсот лет после пророка Иеремии в маленькой комнате собираются двенадцать человек. Совершается жертва. Обычно жертва совершалась с употреблением крови. Кровь была символом жизни, а жизнь принадлежит только Богу. И члены собравшегося общества были окропляемы кровью жертвенного животного. Так было издавна у всех народов, вплоть до глубоко первобытных времен, до палеолита. И Моисей, когда заключал Завет народа с Богом, окропил всех кровью жертвенного агнца.

В эту ночь, о которой я говорю, ночь, которая произошла весной 30 года I столетия нашей эры, Иисус Назарянин в окружении Двенадцати совершает обряд – воспоминание о свободе, которую Бог дарует. И крови здесь нет, а есть чаша с вином и хлеб. И Он разламывает этот хлеб, раздает всем и говорит: «Это Мое Тело» – как жертвенный агнец за людей. И Он обносит чашей учеников и говорит: «Это Моя Кровь, которую я проливаю за вас, это Новый Завет в Моей Крови».

Таким образом, в этой священной трапезе Бог и человек соединяются уже не в реальной физической крови, но в символической крови земли, ибо виноградный сок, вино – это есть кровь земли, а хлеб – это есть плоть земли, это природа, которая нас кормит, это Бог, Который отдает Себя людям в жертву.

И вот Иисус Назарянин совершает эту жертву. И с того мгновения, с той священной ночи Чаша не перестает возноситься, и совершается Евхаристия. Во всех направлениях христианства, во всех Церквах и даже сектах – всюду этот знак присутствует.

Иногда говорят, что Христос возвестил новую мораль. Он сказал: «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга, как Я возлюбил вас». И раньше существовала заповедь о любви, и слова «люби ближнего своего как самого себя» принадлежат Моисею. А Христос придал ей совершенно особое звучание – «как Я возлюбил вас», потому что ради любви к человечеству Он остался с нами на грязной, кровавой и грешной земле – только чтобы быть с нами рядом. То есть Его любовь

...

конец ознакомительного фрагмента