Текст книги "Воспоминания"

– Дело относительно перевода на крейсер «Дмитрий Донской» обстоит весьма просто, – решил государь после минутного размышления. – Мне кажется, что это будет очень хорошо, если представитель нашей семьи передаст мою личную благодарность президенту Соединенных Штатов. Что же касается твоей просьбы руки Ксении, то мне кажется, что до меня ты бы должен был переговорить с нею.

– Я уже говорил с нею, и мы решили, что я должен просить у вашего величества аудиенции.

– Понимаю. Ну что же, принципиально я не против этого. Я тебя люблю. Если ты любишь Ксению и она тебя любит, то я не вижу никаких препятствий, чтобы вам пожениться. Но придется немного подождать. Императрица не хочет, чтобы Ксения слишком рано выходила замуж. Мы окончим этот разговор не ранее тем через год.

Я горячо поблагодарил государя и бросился к Ксении, чтобы сообщить ей результат нашего разговора. Мы надеялись получить согласие императрицы раньше, чем через год.

Я отправился в Америку со спокойным сердцем.

3

Мне исполнилось ровно двадцать семь лет в тот туманный весенний день, когда крейсер «Дмитрий Донской» бросил якорь на реке Гудзон.

Официально я приехал выразить благодарность президенту Кливленду от имени моего кузена, императора Александра III, за помощь, оказанную Соединенными Штатами России во время неурожая.

Неофициально я хотел бросить взгляд на эту страну будущего и надеялся, что и она определит мою судьбу.

Всемирная выставка должна была открыться приблизительно ко времени нашего прибытия, и вся страна находилась в большом напряжении. Никогда еще до того времени столько наций не посылали своих флотов к берегам Соединенных Штатов. Великобритания, Франция, Германия, Италия, Россия, Австро-Венгрия, Аргентина – все были представлены на блестящем международном смотру в Нью-Йоркском порту в мае 1893 года.

Посещение инфанты Испанской Евлалии явилось сенсацией выставки. Император Вильгельм послал самого выдающегося дипломата Германии фон Бюлова для противодействия этой «испанской интриге». Шотландские горцы играли на волынках, а французы были представлены специальным оркестром Республиканской гвардии. И тот факт, что все великие державы боролись за расположение и дружбу Соединенных Штатов, был весьма знаменателен. Однажды жаркой июльской ночью, проезжая по декорированной Пятой авеню в резиденцию Джона Джакоба Астора и глядя на ряды освещенных домов, я внезапно ощутил нарождение новой эпохи. Трудно было поверить, что всего двадцать девять лет назад этой земле пришлось пройти через ужасы и лишения братоубийственной войны. Напрасно я искал следы недавних бедствий на улицах, которые предвещали радость, власть и богатство.

Я думал о моем деде, дяде и двоюродном брате. Они управляли страной, которая была больше этой новой страны, наталкиваясь на те же самые проблемы, как громадное население Америки, заключающее в себе сколько десятков национальностей и вероисповеданий, колоссальные расстояния между промышленными центрами и районами земледелия, требовавшие железнодорожных линий большого протяжения. Трудности, стоявшие перед американским правительством, были не меньше наших, но наш актив был больше. Россия имела золото, медь, уголь, железо; ее почва, если бы удалось поднять урожайность русской земли, могла бы прокормить весь мир. Чего же не хватало России?

Почему мы не могли следовать американскому примеру? Нам не было решительно никакого дела до Европы, и нам не было никакого основания подражать нациям, которые были вынуждены к тем или иным методам управления в силу своей бедности.

Европа! Европа! Это вечное стремление идти в ногу с Европой задерживало наше национальное развитие бог знает на сколько лет.

Здесь, в расстоянии четырех тысяч миль от европейских петушиных боев, взору наблюдателя являлся живой пример возможностей страны в условиях, сходных с российскими. Нам следовало вложить только немного более здравого смысла в нашу политику…

И тут же, в те нисколько минут, пока длилась моя прогулка в этот вечер, в голове моей созрел широчайший план американизации России.

Меня увлекала молодость и жизнь. Было радостно думать и повторять снова и снова, что старый, покрытый кровью девятнадцатый век близится к концу, оставляя арену свободной для новой работы грядущих поколений. Таковы были мои переживания в ту достопамятную ночь, и на эту тему были мои разговоры за столом у мистера Астора.

Хозяин и его друзья посмотрели на меня удивленно. Разве я не прочел утренних газет? Неужели я не знаю печальных новостей?

Национальная карточная компания перестала платить по векселям, что, в свою очередь, заставило «Генри Оллен», а также другие банковские фирмы прекратить свои платежи.

– Черт знает что происходит на бирже, – сказал мистер Астор. – К сожалению, должен сознаться, что вся наша страна находится на краю пропасти…

Один господин, весьма известный своей компетентностью в области финансов, попросил номер одной из главных нью-йоркских газет и протянул его мне.

– Пожалуйста, – веско сказал он, – взгляните на эту пессимистическую передовицу. Она вам облегчит понимание того, что теперь происходит в Соединенных Штатах. Что касается меня, то я считаю долгом просить своих клиентов воздержаться от каких бы то ни было биржевых операций.

Это происходило 13 июня 1893 года.

Трагический экземпляр этой газеты до сих пор хранится у меня. Его листы потрепаны и пожелтели, но зловещие строки еще видны. Для меня это хороший показатель. Когда мои друзья выражают страх за будущее Соединенных Штатов, я читаю им газету от 13 июня 1893 года и советую решить самим, стоит ли беспокоиться о переживаемых затруднениях и не имели ли они прецедентов в истории.

Финансовый кризис, промышленная депрессия, непродуманная политика, сенсационные судебные процессы, коррупция, опасные нравы молодого поколения, нехватка хорошей литературы, необходимость театральной цензуры, низкие средние показатели игроков в футбол – вряд ли найдется такой этап современной американской жизни, который не доставлял бы бессонных ночей читателям и авторам этой газеты в 1893 году.

Заглянув на финансовую страницу, мы узнаем, что Уолл-стрит переживает мрачные времена: «Центральный банк Нью-Йорка достиг нового минимума за год. В ближайшие сутки ожидается еще больше банкротств. Наличных денег очень мало – 12–15 %».

Под кричащим заголовком «Сенсационный судебный процесс над Лиззи Борден в Нью-Бедфорде» мы читаем следующее сообщение: «Процесс вызывает шквал нездорового любопытства. Эти люди, штурмующие здание местного суда, как дикие звери, – не только уличные мальчишки и головорезы из подворотен, но и хорошо одетые люди, которым следовало бы вести себя соответственно».

Автор редакционной статьи советует нам «при следующих выборах в конгресс напомнить демократам об их долге выполнить все обязательства своей партии, в противном случае они будут сочтены трусами, подстрекателями к мошенничеству, лжецами и подхалимами».

Вашингтонский корреспондент с заметной долей ехидства отмечает, что «президент Кливленд был нездоров и остался в Вудли, так что многочисленные сенаторы и конгрессмены поднялись по лестнице только для того, чтобы обнаружить его отсутствие. Некоторые из них рассказали о своих поручениях личному секретарю президента Терберу».

Обрушение в театре Форда в Вашингтоне, сопровождавшееся большими человеческими жертвами, вызвало столкновение между коронером и следственными органами. Три колонки текста приведены под заголовком, который гласит: «В Вашингтоне началось новое расследование катастрофы в театре Форда, которое грозит затянуться на много недель. Доктор Паттерсон категорически отказывается позволить полковнику Эйнсворту участвовать в осмотре повреждений».

Редактор отдела моды не скрывает своих опасений по поводу экстравагантности современных девушек: «Они яркие и дерзкие. Оборки у них на плечах и на юбках – везде, где только можно носить оборки». На розовом платье симпатичной девушки этот автор насчитал пятнадцать пышных оборок.

Давайте пропустим горькое замечание футбольного комментатора, относящееся к непрерывному сползанию «Нью-Йорк Джайентс», и посмотрим, что происходит в литературном мире: «Новый рассказ мистера Роберта Льюиса Стивенсона имеет странное название „Посредники“. Мы искренне надеемся, что рассказ читается лучше, чем звучит его название!»

Один из читателей, представившийся как «покупатель книг», признается, что ему претит высокомерие приезжих британских знаменитостей. По его оценке, «англичане, которые приезжают в эту страну, слишком тупы, чтобы оценить тот факт, что на лучшем английском языке в мире говорят по эту сторону Атлантики».

Они играют «Робин Гуда» в нью-йоркском театре «Гарден», но этот факт не мешает праведному читателю написать письмо в редакцию, выразив свое отвращение «к легкомыслию, проявляемому на современной американской сцене». Он считает, что «следует что-то предпринять, чтобы спасти нравственность наших дочерей».

Термин «стенографистка» еще не изобретен, но из газеты мы узнаем, что офицеры российского крейсера «Дмитрий Донской», которых пригласили на инспекционную экскурсию по Военно-морской верфи, «проявляли большой интерес и бросали взгляды на весьма хорошеньких молодых женщин-машинисток, которые работают в офисах».

История человечества учит нас, что прославление старых добрых времен неизменно одерживало победу над очевидными фактами прошлого. Каждый из трех моих визитов в Америку совпадал с периодом серьезных потрясений из-за финансовых проблем. Каждый раз мне говорили, что нация стоит перед лицом настоящего армагеддона. Я испытываю некоторую гордость при мысли о том, что даже в 1893 году, не сталкиваясь ранее с паникой на Уолл-стрит, я был склонен не соглашаться с пессимистическими выводами моих встревоженных друзей. Незабываемая панорама Всемирной выставки и самого Чикаго, во всем блеске его бурной юности, заставили меня осознать, что была не та страна, где позволительно отчаиваться.

Мое первое пребывание в Соединенных Штатах преподало мне несколько полезных уроков. Я понял преимущества, вытекающие из отсутствия консерватизма, и пожелал, чтобы эта важная реформа была немедленно внедрена дома. К сожалению, наши лучшие умы имели привычку заимствовать свои идеи у французов и подражать неписаному вековому закону – возможно, пережитку средневековых гильдий, – который заставляет сына французского дворника следовать по стопам своего отца. Революции приходят и уходят, но нет сомнения в том, что в последующие годы мы найдем его стоящим на пороге той же самой грязной подвальной комнаты, где его родители провели всю свою жизнь. Вот почему, несмотря на все разговоры о Соединенных Штатах Европы, никто до сих пор не смог найти надлежащего средства от неизлечимой болезни старого континента.

В конце лета я должен был вернуться в Россию. Но я дал себе слово, что в ближайшем будущем непременно навещу Соединенные Штаты еще раз.

4

– Когда же твоя свадьба? – спросил меня отец, когда я возвратился в Санкт-Петербург.

– Я должен ждать окончательного ответа их величеств.

– Находиться в ожидании и путешествовать, кажется, две вещи, которые ты в состоянии делать, – неторопливо сказал отец. – Это становится уже смешным. Ты должен, наконец, создать свой домашний очаг. Прошел целый год с тех пор, как ты говорил с государем. Пойди к его величеству и испроси окончательный ответ.

– Я не хочу утруждать государя, чтобы не навлечь его неудовольствие.

– Хорошо, Сандро. Тогда мне придется самому заняться этим делом.

И, не говоря ни слова, отец мой отправился в Аничков дворец, чтобы переговорить с государыней окончательно, оставив меня в состоянии крайнего волнения. Я знал, что отец мой обожает великую княжну Ксению и сделает все, что в его силах, чтобы получить согласие ее царственных родителей на наш брак. Но я знал также и императрицу.

Она не переносила, чтобы ее торопили или же ей противоречили, и я опасался, что она сгоряча даст отрицательный ответ и отрежет возможность дальнейших попыток.

Я помню, что сломал в своем кабинете по крайней мере дюжину карандашей, ожидая возвращения моего отца. Мне казалось, что с тех пор, как он ушел, прошла целая вечность.

Вдруг раздался звонок в комнате его камердинера, и вслед за тем я услыхал его знакомые твердые шаги. Он никогда не поднимался быстро по лестнице. На этот раз он поднимался прямо бегом. Лицо его сияло. Он чуть не задушил меня в своих объятиях.

– Все устроено, – сказал он, входя. – Ты должен отправиться сегодня к Ксении в половине пятого.

– Что сказала императрица? Она рассердилась?

– Рассердилась? Нет слов, чтобы описать ее гнев. Она ужасно меня бранила. Говорила, что хочу разбить ее счастье. Что не имею права похитить у нее дочь. Что она никогда не будет больше со мною разговаривать. Что никогда не ожидала от человека моих лет столь ужасного поведения. Грозила пожаловаться государю и попросить его покарать все наше семейство.

– Что же ты ответил?

– Ах, целую уйму разных вещей! Но к чему теперь все это. Мы ведь выиграли нашу борьбу. А это главное. Мы выиграли, и Ксения – наша.

Его адъютант, который завтракал с нами, говорил потом, что никогда еще не видел великого князя Михаила Николаевича в столь торжественном настроении.

– Я не знаю, – прошептал мне этот офицер за столом, – кто из вас двоих собирается жениться?

Если посторонний наблюдал в этот день за нашим поведением, то выходило, что счастливым женихом был мой отец, так как, пока он произносил свои тирады, я сидел неподвижно, будучи не в состоянии что-либо проглотить. Получив, после стольких лет робкой надежды, согласие на брак с Ксенией, я был буквально ошеломлен от той внезапности, с которой мечты мои превратились в действительность. И потом я не мог отделаться от мысли о моем брате Сергее. Ведь он был также влюблен в великую княжну Ксению. По взаимному уговору мы никогда не упоминали в наших разговорах ее имени, но как отнесется теперь он к факту нашей помолвки? Он не мог обвинять меня в чем-либо, так как Ксении принадлежало право выбора между нами и она предпочла меня, но я сознавал, что с сегодняшнего дня наши братские отношения коренным образом изменятся. Я жалел Сергея и хотел, чтобы что-нибудь облегчило бы ему его душевные страдания, но принести в жертву брату свою любовь к Ксении я, по совести говоря, не мог.

Четверть пятого я входил в ограду вестибюля Аничкова дворца. Долее я ждать был не в состоянии. Взглянув на рослого гвардейца, стоявшего на часах, я покраснел. Мне казалось, что все уже знают о моем счастье. Чтобы не видеть казачка при подъемной машине, я стал медленно подниматься по длинной лестнице.

Гоф-фурьер Ксении Александровны Березин сидел на стуле и читал газету.

– Доложите, пожалуйста, обо мне ее императорскому высочеству.

Березин удивленно посмотрел на меня. Такая официальность была для него новостью – я всегда входил без доклада.

Он улыбнулся, или же мне это так показалось, и повел меня в салон великой княжны. Еще вчера мы пили веселой компанией чай в этой чудесно обставленной комнате, но сегодня мне уже все казалось другим. Я стоял и смотрел на дверь в спальную Ксении.

«Как странно, – подумал я, – что она так долго не идет…»

И вдруг она вошла с опущенными глазами, в простой белой шелковой блузе и синей юбке. Она остановилась у окна в выжидательной позе. Я взял ее за руку и повел к двум мягким креслам. Мы говорили почти шепотом, и мне казалось, что мы говорили одновременно. Раньше мы обменивались поцелуями, но это были поцелуи кузенов. Теперь я поцеловал ее, как будущий супруг…

– Пойдем к папа́ и мама́, – сказала Ксения. – Будь осторожнее с мама́. Она еще сердится. Она прямо хотела уничтожить твоего отца за его настойчивость добиться ее согласия.

Я рассмеялся. В этот момент я был готов бороться против всех императриц мира.

Стараясь выглядеть нераздраженной, императрица поцеловала меня и сказала:

– Я не должна была бы тебя целовать. Ты ведь отнимаешь у меня дочь. Но что я могу поделать? Пожалуйста, передай своему отцу, чтобы он по крайней мере в течение года не показывался мне на глаза.

Император приветливо кивнул мне. Он уже успел позвонить по телефону моему отцу, прося немедленно прибыть в Аничков дворец. И через пять минут главный виновник происшествия вошел в салон императрицы, невозмутимо улыбаясь. Александр III отдал приказание прислуге предупредить всех членов императорской фамилии о том, что сегодня в половине девятого состоится обед, на котором будет объявлено о нашей помолвке.

За столом Ксению и меня посадили рядом. Государь выглядел довольным, и царило приподнятое настроение. После ряда тостов, поздравлений и родственных поцелуев я взглянул на Сергея. Он мне улыбнулся. Он понимал мои опасения и не хотел омрачить нашего счастья. Его лицо не выдавало его внутренних страданий – он вел себя как истый спортсмен.

5

День нашей свадьбы был назначен на конец июля. Я попробовал протестовать против этой отсрочки почти что в шесть месяцев, но меня попросили помолчать и лишь молить Провидение, чтобы портнихи успели к тому времени сшить приданое Ксении. Мы должны были провести наш медовый месяц в моем любимом Ай-Тодоре, который матушка оставила мне по духовному завещанию. Мой старый друг, поручик Шателен, взял на себя заботу по приведению дома в надлежащий для нашего приема вид. В мои холостые годы я никогда не заботился об Ай-Тодорском дворце. Вступая в брак, я должен был привести все в порядок. Две придворные дамы, заведующий двором и мой личный адъютант – вот то минимальное количество лиц свиты, которые должны были нас сопровождать. Меньшее число свидетелей нашего счастья могло бы вызвать неудовольствие министра двора.

В начале мая Ксения и я сопровождали императрицу в Аббас-Туман. Предстоящая свадьба дочери обостряла еще более ее тоску по поводу болезни ее любимого сына Георгия. Он был очень рад нас видеть, но его бледное, болезненное лицо говорило об ухудшении его роковой болезни.

Мы провели четыре недели вместе, катаясь в горах, устраивая пикники, смеясь шуткам молодости и танцуя. Мы делали все, что было в наших силах, чтобы подбодрить Жоржа. Он же слабел с каждым днем, и у него было предчувствие, что он никогда уже больше не увидит Петербурга. Наше веселое настроение не могло его обмануть. Вид двух здоровых, счастливых людей, вероятно, доставлял ему лишь страдания, хоть внешне он оставался все тем же благородным, добрым и преданным мне Жоржем. Я считал неуместным строить планы на будущее в его присутствии, прислушиваясь к его тяжелому, неровному дыханию. Мы занимали смежные комнаты, и когда я ложился в постель, то не мог заснуть и задыхался от горечи и сознания своего бессилия. В чем был смысл нашей жизни, если ничто в мире не было в состоянии спасти Жоржа?

В июне месяце мы прибыли на борт «Царевны», на которой плавал в финских водах государь. За наше отсутствие он очень похудел и жаловался на значительное утомление. Доктора, эти всегда оптимистически настроенные лейб-медики, говорили, что недомогание государя – последствие его усиленных трудов. Они предписали отдых и свежий воздух. Зачарованные его богатырским сложением, они просмотрели его смертельный недуг почек.

Как и предыдущие годы, мы посетили наши любимые места, удили рыбу, принимали гостей и играли в «волков». 20 июля мы возвратились в столицу, чтобы посетить выставку приданого, которая была устроена в одной из дворцовых зал.

Платья: утренние, дневные, вечерние и для большого званого вечера.

Пальто: зимние, весенние, летние и осенние.

Шубы и палантины из меха горностая, шиншиллы, бобра, норки, тюленя, каракуля.

Чулки, перчатки, головные уборы, зонты и горы аксессуаров, на знание точных названий которых я не претендую.

Огромные столы заставлены десятками комплектов постельного белья.

Серебряный сервиз на девяносто шесть персон. Золотой туалетный набор из ста сорока четырех предметов. Стеклянная посуда в золотой оправе, чашки в золотой оправе, блюда в золотой оправе и т. д. и т. п., по восемь дюжин каждого из этих предметов.

Ювелирные изделия: жемчужное ожерелье, состоящее из пяти рядов жемчуга, бриллиантовое ожерелье, рубиновое ожерелье, изумрудное ожерелье и сапфировое ожерелье; изумрудно-рубиновые диадемы, браслеты с бриллиантами и изумрудами, бриллиантовые нагрудные украшения, броши и прочее. Все украшения были изготовлены Болином, лучшим мастером Санкт-Петербурга. Это, без сомнения, требовало огромных затрат, но в те дни мы судили об украшениях по красоте их дизайна и цветов, а не по их стоимости.

В конце зала стоял стол, покрытый приданым жениха. Я не ожидал, что обо мне позаботятся также, и был удивлен. Оказалось, однако, что, по семейной традиции, государь дарил мне известное количество белья. Среди моих вещей оказались четыре дюжины дневных рубах, четыре ночных и т. д. – всего по четыре дюжины. Особое мое внимание обратил на себя ночной халат и туфли из серебряной парчи. Меня удивила тяжесть халата.

– Этот халат весит шестнадцать фунтов, – объяснил мне церемониймейстер.

– Шестнадцать фунтов? Кто же его наденет?

Мое невежество смутило его. Церемониймейстер объяснил мне, что этот халат и туфли по традиции должен надеть новобрачный, перед тем как войти в день венчания в спальню своей молодой жены. Этот забавный обычай фигурировал в перечне правил церемониала нашего венчания наряду с еще более нелепым запрещением жениху видеть невесту накануне свадьбы. Мне не оставалось ничего другого, как вздыхать и подчиняться. Дом Романовых не собирался отступать от выработанных веками традиций ради автора этих строк.

Сутки полного одиночества и бессильных проклятий по адресу охранителей традиции, и наконец долгожданный день наступил. Наша свадьба должна была состояться как раз в той же церкви Петергофского Большого дворца, в которой я присягал в день моего совершеннолетия. Эта церковь была избрана мною ввиду моей суеверной неприязни к столице.

За обрядом одевания невесты наблюдала сама государыня при участи наиболее заслуженных статс-дам и фрейлин. Волосы Ксении были уложены длинными локонами, и на голове укреплена очень сложным способом драгоценная корона.

Я помню, что она была одета в такое же серебряное платье, что и моя сестра Анастасия Михайловна и как все великие княжны в день их венчания. Я помню также бриллиантовую корону на ее голове, несколько рядов жемчуга вокруг шеи и несколько бриллиантовых украшений на корсаже.

Наконец мне показали невесту, и процессия двинулась. Сам государь император вел к венцу Ксению. Я следовал под руку с императрицей, а за нами вся остальная царская фамилия в порядке старшинства. Миша и Ольга, младшие брат и сестра Ксении, мне подмигивали, и я должен был прилагать все усилия, чтобы не рассмеяться. Мне рассказывали впоследствии, что «хор пел божественно». Я же был слишком погружен в мои мысли о предстоящем свадебном путешествии в Ай-Тодор, чтобы обращать внимание на церковную службу и наших придворных певчих.

Когда я был еще ребенком, моя матушка приобрела айтодорскую полосу земли на Южном берегу Крыма. Я и Ай-Тодор выросли как бы вместе. С годами Ай-Тодор превратился в цветущий уголок, покрытый садами, виноградниками, полянами и прорезанный по берегу бухтами. На берегу был выстроен маяк, который позволял нам ориентироваться на море в туманные ночи. Для нас, детей, этот ярко сиявший сноп света Ай-Тодорского маяка стал символом счастья. Я думал о том, будет ли Ксения это чувствовать так же, как и мои братья в течение этих двадцати лет.

Мы возвращались во дворец в том же порядке, с тою лишь разницей, что я поменялся местом с государем и шел впереди под руку с Ксенией.

– Я не могу дождаться минуты, когда можно будет освободиться от этого дурацкого платья, – шепотом пожаловалась мне моя молодая жена. – Мне кажется, что оно весит пуды. Как бы я хотела поскорее встать из-за стола. Посмотри на папа́ – он прямо без сил…

Все мы видели, каким утомленным выглядел государь, но даже он сам не мог прервать ранее положенного часа утомительный свадебный обед.

Только в 11 часов вечера мы смогли переодеться и уехать в придворных экипажах в пригородный Ропшинский дворец, где должны были провести нашу брачную ночь. По дороге нам пришлось переменить лошадей, так как кучер не мог с ними справиться.

Ропшинский дворец и соседнее село были так сильно иллюминованы, что наш кучер, ослепленный непривычным светом, не заметил маленького мостика, и мы все – три лошади, карета и новобрачные – упали в ручей. К счастью, Ксения упала на дно экипажа, я на нее, а кучер и камер-лакей угодили прямо в воду. К счастью, никто не ушибся, и к нам на помощь подоспела вторая карета, в которой находилась прислуга Ксении. Большая шляпа со страусовыми перьями Ксении и пальто, отделанное горностаем, были покрыты грязью, мои лицо и руки были совершенно черны. Князь Вяземский, встречавший нас при входе в Ропшинский дворец, как опытный царедворец, не проронил ни одного слова. Возможно, предположил, что среди новобрачных членов императорской семьи появилась новая мода купаться полностью одетыми.

Нас оставили одних… Это было впервые со дня нашего обручения, и мы едва верили своему счастью. Может ли быть, что никто не помешает нам спокойно поужинать!

Мы подозрительно покосились на двери и затем… расхохотались. Никого! Мы были действительно совсем одни. Тогда я взял ларец с драгоценностями моей матери и преподнес его Ксении. Хотя она и была равнодушна к драгоценным камням, все же залюбовалась красивой бриллиантовой диадемой и сапфирами.

Мы расстались в час ночи, чтобы надеть наши брачные одежды. Проходя в спальню к жене, я увидел в зеркале отражение моей фигуры, задрапированной в серебряную парчу, и мой смешной вид заставил меня снова расхохотаться. Я был похож на оперного султана в последнем акте…

На следующее утро мы возвратились в Санкт-Петербург для окончания свадебного церемониала, который заключался в приеме поздравлений дипломатического корпуса в Зимнем дворце, в посещении усыпальницы наших царственных предков в Петропавловском соборе и поклонении чудотворной иконе Спасителя в домике Петра Великого. На вокзале нас ожидал экстренный поезд. Быстро промчались семьдесят два часа пути, и новая хозяйка водворилась в Ай-Тодоре. Здесь мы строили планы на многие годы вперед и рассчитывали прожить жизнь, полную безоблачного счастья.

Кто мог думать в этот бледно-синий июльский вечер в 1894 году, что только три месяца отделяют нас от самой страшной катастрофы в истории Российской империи. Кто мог предвидеть, что император Александр III умрет в возрасте сорока девяти лет от роду, оставив незавершенным монарший труд свой и вручив судьбу шестой части мира в дрожащие руки растерявшегося юноши.